Десять шагов скучной жизни

***

- Еще раз спрашиваю – на кого ты блять работаешь? Какого хера ошивался возле нашего дома? Это люди того жирдяя, да? Ты для них это делаешь?! Он ударил мужика еще раз, и тот, привязанный к стулу, полетел на пол вместе с ним. Перемотанные руки все равно саднили и ныли. Кирилл выпрямился – это длилось уже несколько часов и порядком начало надоедать. - Я же уже все вам сказал! – пробухтел незнакомец на последних издыханиях, пачкая сочащейся из его рта кровью пол. Хоть и подвальные помещения, а все равно жалко. - То есть, хочешь сказать, что ты бесполезен? – уточник Гречкин, присаживаясь перед ним на корточки, задирая чужую голову. - Да-а! Да! Я ничего больше не скажу вам, потому что я ничего не знаю! Молодой человек поднялся, поправив и отряхнув спортивки, равнодушно выдохнул, протягивая руку к столу за спиной и молча поднимая с его края холодный пистолет. - Ну, раз бесполезен, то… - Кирилл направил его на лежачего, страх в котором на секунду обуял все тело, - …прощай. Было неприятно иметь с вами дело. И выстрелил. Ужас так и замер на широко распахнутых глазах, теперь бездушно смотревших куда-то в сторону. «Арх!» - прозвучало у Кирилла за спиной. Усмехнувшись, не опуская оружия, он развернулся, наблюдая за Лешей, закрывающим рот обоими руками. - И давно ты тут? Нужно сейчас что-то сказать. Обязательно и что-нибудь успокаивающе, желательно. Иначе он убежит и натворит таких дел, что не разгребешь потом. Идиот, не учили запирать двери? «Блять», - красной строкой звучало в голове. Мальчик продолжал стоять, растерянно поглядывая то на труп на полу, то на блондина. И не двигался с места. Увидев пистолет в его руках, он снова ахнул, и еще сильнее зажал губы, чтобы ненароком не закричать. Мимо пронеслись тонны идей, как можно вывернуть ситуацию, только вот… выворачивать ее резко расхотелось. Переступив через тело, Кирилл сделал два шага в сторону Лешу, немного посмеиваясь: - А что ты на меня так смотришь? – жестикулируя, спросил он, - Не ожидал? Не знал, что я не розовый и не пушистый? Ну так вот, любуйся, это – часть моей жизни. А, да, совсем забыл, - веселым тоном, будто только вспомнил, Кирилл опустил оружие, все еще хмурясь и зло смотря на Лешу, - Вопрос остается актуальным: ты что здесь делаешь?! - Я… я… надо было… я искал, а потом услышал… потом спустился… Игорь звонил… Он запинался, не в силах собрать части предложения воедино. - Что-то важное? – подтолкнул Кирилл мальчишку к продолжению. - …уже нет, - Леша, наконец, выдохнул. - Тогда я тебя очень попрошу сейчас подняться наверх и дождаться меня – нужно поговорить. А я пока приберусь, - он перевел взгляд на лужу вытекающей крови. Леша не двигался. Тогда Кирилл подтолкнул его в прямом смысле этого слова, разворачивая к лестнице и закрывая за ним дверь. Вернувшись к созерцанию мертвого, молодой человек разочарованно закатил глаза и сказал вслух самому себе: «Какие бесполезные пошли люди». В коридоре снова кто-то зашевелился и затопал. Не успев сказать и слова, он услышал, далекое: «Сзади!», и тут второй незнакомый мужик, которого блондин видел первый раз в своей жизни, упал перед его ногами, бороздя лицом шершавое покрытие. В голове у незнакомца зияла нехилая дыра, прикрываемая копной черных спутанных волос. Позади с битой Кирилла, вцепившись в нее, словно в спасательный жилет, стоял Леша, которого потряхивало как при лихорадке. - Так, - среагировал Гречкин, - Я обязательно поблагодарю тебя за это, но сначала… Он потянулся носком кроссовка к упавшему, отбрасывая в сторону пистолет из его ослабевших рук. - Он-н… ж-жив-вой? – спросил мальчик. Кирилл присел, чтобы прощупать пульс на шее. Очень слабый. - Да. Пока что. Леша побелел, но биту не отпускал – даже костяшки заострились от силы, с которой он сжимал ее. - Дыши ровнее, - хладнокровным тоном советовал Гречкин, - А то ненароком в обморок ёбнешься. И отдай биту – не твоя. Услышав про биту, мальчик враждебно нахмурился, искривляя рот, и отвел предплечья подальше, делая шаг назад. Немного поразившись такому поведению, тот ответил: - Хорошо. Забирай. Заслужил, - Кирилл легонько пнул в живот второго лежачего, - С дебютом, хули. Они молча стояли посреди всего этого хаоса: Леша – еле сдерживая подрывающийся приступ истерики и паники, и Кирилл – не без наслаждения замечая мелкие капли крови от удара на его лице. Теперь они чуточку похожи. Теперь они еще ближе. - Сделай так, чтобы я этого не видел, - отмер парень, не моргающим взглядом пробегаясь по телам, затем развернулся и быстро ускакал наверх, волоча биту за собой. Как Гречкин мог не заметить второго? Сколько этот упырь прятался в их доме, пока он занимался первым? Теперь этого никто не узнает. Прозвучал второй выстрел. Дверь в комнату Леши была распахнута настежь, но Кирилл все равно постучал костяшкой указательного пальца по косяку. Мальчик не отреагировал. Он неотрывно глядел в одну точку, сидя на полу, подпирая спиной ножку кровати. Кровь так и осталась на его лице, а еще на бите, которую он бросил возле себя, придерживая рукой. Молодой человек присел на письменный стол перед ним, подергивая стопой в воздухе. Словно ничего не произошло. - Надо кровь смыть, - сказал он. В ответ ему промычали. Как разговаривать с ребенком, который второй раз – по данным Кирилла – видел смерть своими глазами, да еще и от рук одного и того же человека – непонятно. На свете не было таких слов, чтобы появилась хотя бы возможность сделать это. - Кто это был? – спустя минуту Леша заговорил сам. - Люди, которые хотели навредить моей семье. - Хотели? - Уже не хотят. Парень опустил глаза на биту. Сверкая чистым боком, она отражала свет уходящего дня, превращая невзрачные сумерки в игру света и тени. - Ты убиваешь людей. - Иногда. - Зачем? – вопрос был глупым. По крайней мере Ему так показалось. - Чтобы обезопасить себя, - ложь, ему это нравится. Словно прочитав между строк, мальчик прищурился, не поверив ни в слово, - Послушай. Надо решить этот вопрос… - Я никому ничего не скажу. Никогда. И Игорю тоже – не хочу, чтобы меня это касалось, - отчеканил он, а потом отвернулся от Гречкина. - Я знаю, что не скажешь, - спокойно подтвердил тот, - Меня не это беспокоит, - сойдя со стола, он подошел к нему, протягивая раскрытую ладонь: в отличие от Леши, Кирилл успел переодеться и сходить в душ, не оставляя на себе ни следа. Мальчик отпрянул, - А вот это. Снова стена. Снова пропасть. Снова строить мосты, чтобы просто прикоснуться к нему. Снова ждать. К чему это все, если его не принимают? Может, не стоит и пытаться. - Что ж, - разочарованно протянул Кирилл, - В любом случае, спасибо, что спас мне жизнь. Думаю, для тебя это равносильно убийству. Не знаю, как ты будешь с этим жить, но я тебе благодарен. А биту и правда оставь себе. Он хотел уйти, когда услышал тихий шепот, ошеломленный собственным признанием: - Мне понравилось, - сказал Леша. Кирилл замер, очень медленно развернулся, подошел обратно и навис над мальчиком. - Понравилось что? - Я хотел ударить его еще раз. И еще. И еще много-много раз. Я чуть не забил его до смерти. Комната наполнилась густой тишиной, обволакивающей мебель и обитателей в ней, делая кислород в помещении вязким и тяжелым, делая из него удавку, которую мальчик на себя добровольно надевал, утаскивая за собой и Кирилла. - Это был все один раз. - Но могло быть много, - истерично добавил Леша, - Я стану таким же, как ты, да? Все мы немного насильники, убийцы, тираны и деспоты, каждодневно прячущие изъяны за масками морали и закона, буквально запихивающие это в крохотные рамки нормальности. Кто-то в большой степени, кто-то в меньшей – но мы все такие. Даже если вам кажется, что вы нормальный, не спешите делать выводы. Невозможно родить и вырастить доброго супергероя, это утопия. Каждый герой – это злодей. А злодей – лишь отражение общества, его истинное лицо. Леша совершенно случайно стал отражением Кирилла. Только есть одно «но». - Нет, не станешь. Если не захочешь. Полузатенённый бассейн переливается холодными оттенками бирюзового, синего и голубого. Сама вода приятной прохладной температуры - она успокаивает, даёт ощущение нереальности и воздушности, а продолговатые окна открывают любопытным глазам виды на звёзды, то и дело скрывающиеся под слоями туч. Лёша сидит на краю - как всегда - один, отрешенный мыслями от мира, а мир, будто не сговариваясь, сам отвернулся от него. И только Кирилл сейчас стоит и смотрит издалека на худого мальчика, бездумно воззрившегося на поверхность бассейна, как сам Леша пару раз смотрел на него. Теперь они квиты. Долго сохранять тишину не удается – мальчик просто поворачивает голову в нужную сторону, будто знал. Может, и правда знал. Кирилл проходит к бассейну, видит ту самую книжку, садится на расстоянии метра и тоже, закатывая штаны, опускает ноги в воду. Леша никак не реагирует на его появление. Он теперь снова закрытый, спокойный, но больше равнодушный. История с подвалом вполне предсказуемо отозвалась в нем – уйти в себя с головой, винить и бояться. Бояться, но почти всегда прятать свои эмоции. И чувства. Того поцелуя не существовало. Как и десятков после. Им это приснилось. Леша переминает пальцы, постоянно выкручивая их, и первым нарушает молчание. - Игорь приезжал. - Да, я видел. - Они со своим другом придумали, как меня отсюда вытащить, - так же спокойно продолжает мальчик, и Гречкину приходится напрячься, чтобы не выдать раздражения, - Мне всего-то нужно дать кое-какие показания, что-то подтвердить, и все. Я выйду отсюда, а вы даже не узнаете об этом, а когда узнаете, меня здесь уже не будет. Кирилл смотрит на него тяжелым, почти убийственно тяжелым, взглядом. - И зачем ты это мне говоришь? – скалясь, отвечает он. Поехать к этому Игорю да бошку свернуть неугомонную. Как он посмел забрать его? - Потому что я отказался. Игорь меня не понял, но я сделал, что мог: успокоил его, объяснил, что им лучше перестать об этом думать, потому что я все равно не соглашусь. Кажется, он на меня обиделся, но… когда-нибудь он поймет меня. Он мужик умный. Он поймет. Тон его голоса подобен штилю, размеренно бьющемуся о высоченные скалы, которых ему никогда не перепрыгнуть и не сломить. Пожалуй, смирение выглядит так. Смирение – это и есть та взрослость, которую теперь видит Кирилл вместо привычного мальчишечьего раздражения. Нужно было ответить, но кроме бабочек в животе Кирилл не чувствовал ничего. - А еще я решил, куда хочу поступать, - из Леши словно полилось реками. Почти две недели молчать, а теперь излить все, что было важно. Оставалась надежда, что в потоке событий хоть немного места будет уделено Ему, - Раньше я хотел в Школу Полиции, но это потому, что туда кроме физической силы нихера не нужно, да и цели другие были. Теперь я понял, что мне незачем туда идти, - он разочарованно пожал плечами, - Поэтому решил вернуться к мечте, осуществление которой раньше было невозможно. Подам документы на романо-германскую культурологию. Если экзамены хорошо пройдут, будет надежда попасть на бюджет. - Я рад, - не выдержал Кирилл. Повернувшись к нему, молодой человек впитывал как губка все, что ему скажут, стараясь держать в руках собственных тараканов, так и норовивших испортить и без того хрупкий момент. - Да, спасибо, - невесело ответил Леша, - Но это, пожалуй, не моя заслуга, а учителей, которые со мной занимаются. В детдоме у меня не было бы и шанса. «Это твоя заслуга, Кирилл». Почему бы не сказать так? Наверное, ему было бы приятно услышать такое. - Собственно, поэтому немецкий, - добавил он. Кирилл пару секунд думал, а потом расплылся самой идиотской из всех своих улыбок: - А, понятно… Культурология, значит. Звучит солидно. - И очень интересно. Глаза мальчика на мгновенье заискрились и тут же потухли. - Дочитал? – спросил блондин, кивая на книгу. «Говори еще. Я хочу слышать твой голос. Говори о чем угодно». - Да, - бесцветный тон тут же отвечает на его вопрос. - Понравилась? - Да. Необычная, - все так же монотонно, - Она про Смерть. - Одолжишь? - Да. Может, она чему-то научит тебя. Кирилл закатывает глаза, пряча все положительные эмоции, испытанные им последние минуты. Кажется, еще немного и его разорвет. - Если хочешь что-то сказать мне, говори. Терпеть не могу, когда нужно ходить вокруг да около. Лучше мы сейчас это обсудим и либо пойдем дальше, либо… - либо что? Он не знает, - В зависимости от окончания разговора. Мальчик по-прежнему смотрит прямо, а его лицо мерцает от воды, что плескается в уставших глазах. Он так резко вырос – за какие-то недели – что складывается впечатление, будто перед ним другой человек. И только крупные веснушки и неуклюжее телосложение напоминают о его возрасте. - У меня всего один вопрос на самом деле, - говорит Леша. И мягко опускается спиной на бледно-голубой кафель. Волосы тут же растекаются круглым ореолом вокруг головы. Кирилл делает так же, и теперь между ними почти нет расстояния – они соприкасаются макушками, - Как ты с этим живешь? Все такой же спокойный тон, требующий честного ответа. Для этого блондин берет паузу, перелопачивая собственную голову, выворачивая наизнанку мысли и пережитые эмоции. - В этой книге смерть – это что-то тяжелое, медленное, справедливое. Мудрое. Начинаешь верить в осмысленность ушедших жизней. То, чем занимаешься ты – быстрое, бездумное и совершенно неоправданное. И я не понимаю этого. Почему человек должен жить свою жизнь, очень долго жить, чтобы потом пришел ты и все это разрушил? Ты не людей убиваешь, ты ломаешь чужие конструкторы – это для тебя смерть. Игра. Как так можно? - Не хочу показаться благородным, - начинает Кирилл и поворачивает голову лицом к Леше, - потому что это нихуя не так, но, если ты не заметил, я не трогаю тех, кто не собирается навредить мне или моей семье. - Но это же не правда! – возмущается Леша. Даже всплескивает руками, поддавшись душевному порыву, - Тот мужик – он же сказал, что ничего не знает! Почему ты его не отпустил? Ты ведь мог! - Нет, не мог, - медленно поясняет Гречкин, приподнимаясь на локтях, - Напрасно думаешь, что я не знаю тех вещей, о которых ты только что распинался. Наверное, я бы даже согласился с ними, потому что они… - он замолчал, чтобы подобрать подходящее слово, - Они правильные. Так думаешь ты, так думает большинство обычных нормальных людей, ценящих моральные принципы, законы и прочую эту мишуру. Но ты ведь тоже поступаешь неверно. - Почему это?! – восклицает мальчишка, тоже приподнимаясь. Теперь они поменялись местами – спокойный Кирилл и взбудораженный Леша. - Потому что ты пытаешься запихнуть квадратный кубик в круглую формочку. Прекрасно понимая, что она ему не подходит, но все равно пытаешься. Ворчишь. И под конец удивляешься, почему у тебя не вышло. И виноват в этом не ты, а почему-то – внезапно – кубик. Леша хлопает своими длинными ресницами, сводя брови и наверняка пытаясь найти аргументы против, пока Кирилл продолжает. Мальчик выглядит таким забавным, что разговор из выяснения отношений превращается в ученическую лекцию по жизненным устоям Гречкина-младшего. - Зачем ты пытаешься свое мировоззрение натянуть на мою жизнь, прекрасно осознавая, какой я человек? Неужели ты думаешь, что эта книга или твои слова смогут что-то перевернуть во мне? Переворачивать нечему. Я знаю, чем я занимаюсь. Знаю, чем занимается мой отец. Это не ноша, это выбор, который мы оба сделали. Это – моя жизнь, в которой, говоря твоими словами, смерть – это что-то быстрое, не всегда осознанное и уж точно не благородное. Вот чего действительно не понимаю я, так это то, почему она должна становиться другой, если сейчас меня все устраивает? Попутно отвечая на твой вопрос, солнышко, живется мне вполне неплохо. Скучновато, но все же. Переживать из-за каждого уёбка… Знаешь, это не имеет никакого смысла, ведь я прекрасно понимаю, что он далеко не последний. И я не могу чувствовать вину вечно. Это не практично. Кирилл закончил монолог, наблюдая, как складки на лбу Леши постепенно расправляются. - Переживать из-за Лизы – это тоже не практично? – вопрос как удар под дых. - Блять! Не приплетай сюда Лизу, окей?! – Кирилл не выдерживает, немного срывая голос, - Это вообще другое. Этого вообще не должно было быть! - Тебе не кажется, что неправильно так говорить? - А тебе не кажется, что я достаточно для нее делаю, чтобы жить дальше?! «Я достаточно делаю для тебя, чтобы жить дальше?» Он вскакивает, уходя от пронзительных зелено-серых глаз. Леша вполне может спросить, что именно он делает, но мальчик не спрашивает. Садясь обратно, он просто ныряет в воду, не сняв одежды – уходит на дно, а потом выныривает, мотая головой. Он опять плачет, и Кирилл поражается, как смог разглядеть это под пеленой спектакля из купания. Спокойно ныряет следом, остужая голову. Леша прижался к противоположному бортику и обнимает себя руками, то ли в попытках согреться, то ли не рассыпаться окончательно. Кирилл подплывает, держа дистанцию. - Я так и не понял, зачем ты держишь меня здесь. «Никто тебя блять не держит». – «Ладно, согласен…» - Я столько раз отвечал тебе на этот вопрос, а ты так до сих пор и не понял? С блондина стекает каплями вода. Футболка неприятно липнет к телу, постыдно облегая мышцы и грудь молодого человека. Ему не холодно. Он просто стоит рядом, убирая ладонями стекающие ручьи с чужих глаз. - Это было тогда. А что сейчас? - А что изменилось? – настала очередь Гречкина хлопать глазами. Они бросаются вопросительными знаками, в этой ситуации так сильно похожими на крюки, за которые те подвешивают друг друга. - Моя ненависть к тебе изменилась. Она теперь… другая. - Плевать, - отхаркивается Кирилл, делает шаг вперед, небольшой, только чтобы Леша смог расценить его намерения, - Абсолютно все равно, как ты назовешь это. «Все равно, как ты назовешь Солнце. Твоей Вселенной оно быть не перестанет». - Разве? - Да. Для меня все эмоции – это сплошной монохром, так что не имеет значения. Леша так близко. Опять маленький и побитый. Опять злой и уставший от собственной злости. Опять далекий и чужой. Но он до сих пор здесь, и Кирилл до сих пор может сделать все, что только пожелает. Потому что ему скучно. Скучно терпеть его личные границы. Сколько можно? - Вообще-то я искал тебя, - сохраняя хладнокровность, говорит Кирилл. - Нашел. Прозвучало двусмысленно. - Хотел поговорить, но немного о другом. Надо предупредить тебя кое о чем. Только давай сначала вылезем из бассейна, не хочу, чтобы ты перед декабрьским сочинением простудился. Давай, поднимайся. Равнодушно, Леша подчиняется. Блондин вылезает следом, хватая из шкафчиков два больших полотенца – одно он накидывает на себя сам, а второе бросает на мальчика, намеренно небрежно и отрешенно. После воды, размывшей запахи, его аромат все такой же резкий и узнаваемый. Все такой же «не здешний» - дешевое мыло и застарелая сырость. - Двадцать второго числа мы устраиваем вечер Рождества, - начинает Кир. Они проходят к небольшим пуфикам, тяжело плюхаются в них, а за высокими оконными рамами из-за тумана ночи выглядывает величественная луна. - Очередное сборище богатеньких мудаков, - без злости хрипит Леша, Гречкин не возражает, - Почему не двадцать пятого? - Потому что двадцать пятого все сидят со своими ненавистными родственниками. Не в этом дело. Вечер очень важный, - серьезно говорит блондин, - В том виде, в котором его проводим мы, его устраивали родители моих… друзей, скажем так. Мы просто продолжаем наши традиции. - И что ты от меня-то хочешь? – Леша зевнул, помолодев сразу лет на пять, и превращаясь в совсем ребенка. - Хочу, чтобы ты не отсвечивал. Парень удивленно поднимает брови и ждет объяснений. - Это необычный вечер. Он похож на Судную ночь – в течение восьми часов мы напиваемся, объедаемся, трахаемся, устраиваем оргии, беспредельничаем, в общем глумимся по-взрослому, и в эту ночь нам можно все. Запретов нет практически никаких. Думаю, будет лучше, если тебя сие мероприятие обойдет стороной. - Это ужасно. - Дослушай. Нам разрешено это делать, потому что хозяин дома, в котором проводится вечер, все восемь часов отпускает нам наши грехи – не только за ночь, но и в целом за год. Этот человек в прямом смысле страдает, пока остальные празднуют. Он стоит на своего рода… - как назвать крест, не называя его? – постаменте, привязанный за руки и за ноги. Он не ест и практически не пьет. Каждый раз Хозяин дома меняется. - Ты рассказываешь это, потому что он будет у вас? - Да. В этот год моя семья будет принимать гостей. - А ты будешь… - Да. - Это больно? - Это почетно. Для нас это честь. Я целый год готовился к этому. - Это бред. Вы гребанные оккультисты и шизофреники, - Леша отворачивается от Кирилла, пряча замерзший покрасневший нос в полотенце. Оба так и не сняли мокрую одежду, от чего мальчика начинает мелко потряхивать. - Нет, мы просто богатые и скучные. Мы так развлекаемся. - Это все оправдания. - А ты опять делаешь то же самое, что и полчаса назад. Пихаешь кубик в кружок. Внезапно мальчик развернулся и так долго и пронзительно смотрел на Кирилла, что второму автоматически вспомнился их первый немой разговор, состоявшийся еще в суде. Он тогда смотрел на него точно так же – с опаской и искренним непониманием. И сколько продлился этот зрительный поединок – блондин не знал. Просто неотрывно смотрел в ответ, выискивая подводные камни в глубинах его замороженных шахт. - Пойми уже наконец, - не выдержал Кирилл, - мы – дети очень богатых людей. В России. Наши родители занимаются плохими, в большинстве своем не побоюсь этого слова ужасными вещами, выращивая в нас наследников. Наследников их дел. Подавляющее количество таких как я, к двадцати пяти годам полностью разочаровываются в жизни. Но не потому, что они выучили десять языков, получили пять образований и объездили весь видимый и невидимый мир в поисках эликсира от всех бед. Нет, Леш. Мы никуда не ездим, мы не учимся, не интересуемся заботами окружающих. Мы тупые, наглые и избалованные. И дело даже не в воспитании, а в чувстве вседозволенности, безнаказанности, свободы и могущества. Все это делает нас мягкими и брезгливыми. Нам не к чему стремиться – у нас все есть. Скучно просыпаться по утрам, скучно употреблять еду, скучно вести социальные сети. Нам хочется чего-то эдакого. Мы не хотим хорошей жизни в будущем, мы хотим убить себя сейчас. Кирилл замолчал. Его небольшая исповедь возымела смысл, ведь теперь мальчик, потрясенный откровением, не смотрел так озлобленно. Теперь в его глазах виднелось сочувствие. И что из этого было хуже – Кирилл не знал. - И я тоже такой. Хочу, чтобы ты это уже понял. - На постаменте могут висеть все члены той семьи, в которой проходит вечер? – спросил Леша, слегка огорошив такой внезапной сменой разговора. - Да. - То есть, в теории, там могу быть я? - Нет, - Кирилл тут же вскочил и пошел прочь, но Леша уже догонял его, цепляясь за длинные руки. - Почему?! Я хочу попробовать! - Нет! Нет и точка! – Кирилл закричал. Он никогда не кричит. - Но пожалуйста! – мальчик перегородил ему дорогу, обогнав у душевых кабинок. До лестницы оставались пара метров. - Хочешь состроить из себя мученика? – догадливо спросил молодой человек, - Чтобы что? Чтобы Лиза увидела, как ты убиваешь себя?! Чтобы пожалела? - Да! – Леша тоже закричал, краснея, - Да, я хочу висеть там и думать, что заслужил! Я понятия не имею, насколько это тяжело, но я хочу! - Ты не выдержишь. - Я не пробовал. - Нет, - Гречкин просто отпихнул его, освобождая себе дорогу, но тот вцепился в чужой локоть мертвой хваткой, короткими ноготками впиваясь в кожу. Кирилл остановился, чтобы не содрать себе руку перед праздником. - Спорим? Кирилл очень медленно развернулся к нему, раздуваясь от негодования. - Давай, ты же так любишь игры. Сыграем? – Леша прицельно знал, куда давить. И давил. В голове Гречкина заплясали огоньки, - На желание. - Это глупо. - Зато честно, - мальчишка протянул вторую руку, - Ну? - Я пожалею об этом, - шепотом сказал Кирилл. - Да брось! – кажется, у Леши ехала крыша – он смеялся и истерил одновременно, - Я буду весь вечер привязан непонятно к чему! Разве не мечта для садиста? Соглашайся. Он скрипел зубами, хватаясь своей похолодевшей ладошкой за другую, почти мертвенно ледяную, ладонь, пока Кирилл тщетно высматривал в его глазах неведомых ему ранее тараканов. - Я не буду потом сидеть и вылизывать твои сраные шрамы, ты понял? – пригрозил он. - Да! Плевать! Они разбили свои руки. Кирилл не уходил. Леша пыхтел от перевозбуждения. - Что с тобой? – спросил молодой человек, по привычке, как сова, склоняя голову в разные стороны, - Никогда тебя таким раньше не видел. - С волками жить – по-волчьи выть. Слышал такое? – своими длинными ресницами Леша доставал себе до бровей, из-под которых сейчас смотрел на собеседника. Они словно поменялись ролями. Он клацнул зубами перед лицом у Гречкина. Получилось эффектно. Кирилл сделал так же, и Леша засмеялся – совсем не так, как раньше: смех искажался какой-то нездоровой хуетой, искрившей от него последние минут пять. Он, как наколенный электропровод, мотался в разные стороны, грозясь задеть любого, кто к нему сунется. Кирилл стал подниматься, оставляя мальчишку внизу. - Мы подружимся, - услышал он шепот. Холод пробежал по позвоночнику, не отпуская даже в теплой постели. Что с его мальчиком? Украшения не висели разве что у них в задницах. Их было столько, что хватило бы обвесить маленький рабочий поселок под Архангельском. Высоченная елка до потолка занимала одну четвертую часть гостиной, а некоторые игрушки на ней достигали размеров человеческой головы. Множество столов, уставленных самой разнообразной едой – от классических русских салатов, до морских деликатесов – гадов – и башен из фруктов. Помимо традиционных мишуры, гирлянд и разноцветных лампочек почти весь дом украшали странные из темного дерева скамьи, на которых лежали кожаные подушки. В углах располагались небольшие закрытые ящички, содержимое которых оставалось загадкой. А алкоголь реками лился из фонтанов на каждом столе – шампанское, вино, виски, мартини, текила, вермут и даже простая водка. Настоящий пир во время чумы. Праздник безумия. Возле елки во главе процессии сидела принимающая семья, и отец Кирилла уже расположился в кресле с высокой спинкой, к нему подходили поздороваться все новоприбывшие. Натянутая улыбка, сдержанный костюм, не одобренный сыном – «папенька, ты на собеседование собрался?» - все буквально кричало, что он сбежит отсюда, как только закончится официальная часть. Взрослым здесь не место, глаза насмотрелись за всю их жизнь. Пожалуй, он снимет номер в гостинице, чтобы не видеть ничего этого. Другие родители, еще пока в силах сдерживать отпрысков на поводке, полностью разделяли это мнение. Кирилл не спеша накидывал на плечи однотонную белую рубашку из грубой льняной ткани – она большая, свободно висела в плечах и имела длинные широкие рукава, оканчивающиеся тугими манжетами. Четыре мелкие пуговички у воротника оставались незастегнутыми, и он все сильнее походил на дворцового принца, в которого обещал не превращаться. Убранные назад волосы, и густо подведенные черным глаза, где синева теперь выглядела словно взаперти, на дне глубокого темного колодца; многострадальная капелька слезы под левым глазом, нарисованная все той же подводкой. Подтяжки ярко-красного цвета, черные штаны. Вполне блекло, если сравнивать с его привычным гардеробом, но сегодня отнюдь не праздник. Молодой человек до последнего надеялся, что мальчик передумает, испугается, и тогда его наряд вполне подойдет для отведенной миссии. Он вышел из спальни, оставляя после себя не вписывающийся в образ запах дорогих духов, разлетевшихся по этажу прохладой моря, мандаринов и кедра. Гул снизу затуманивал мысли, отвлекая от главного. Леша сидел, целомудренно сложив на коленях ладони, немного проминая матрас, и, видимо, ждал, когда за ним придут. Кровать в кои-то веки заправлена. Вся комната была прибрана, от чего в голову лезло всякое. У него был точно такой же наряд, только подтяжки были зеленые, а на лице вместо макияжа все та же маска, хотя к этому времени все, кто хотел узнать, уже знали, что за чертик в табакерке проживает под их крышей. - Не передумал? – спросил Кирилл, войдя в комнату. - Не дождешься, - уверенно прошипел мальчик, немного поворачивая голову. Черный бархат маски делал из его зелено-серых глаз бирюзовое безумие. - По-прежнему считаю, что ты идиот, раз думаешь, что это так легко. - А я все переживал, что ты обидишься, ведь я лишил тебя возможности побыть в центре внимания, - парировал тот. - И это, к слову сказать, тоже. Отнимаешь мой хлеб. - Ты всю жизнь был попугаем. Дай другим немного им побыть. Фыркнув, мальчик встал и уверенно пошел к двери, огибая Кирилла, словно незаметное, неважное препятствие. Но его остановили. Блондин крепко держал ткань рубашки возле воротника, предпринимая последние попытки достучаться. - Тебе это не нужно. - Мне это нужно. - Тогда последний штрих. Кирилл ушел до своей комнаты, вернувшись с жидкими тенями цвета металлик. И кисточкой подрисовал черной маске переливающиеся слезы, вытекающие из уголков глаз. - Теперь иди. Леша вышел, не дожидаясь Гречкина. Тот еще раз оглядел комнату – складывалось впечатление, что ее подготовили к тому, чтобы больше сюда не вернуться. Когда-то ему принадлежащая бита прислонена к кровати, так, чтобы всегда можно было дотянуться до нее, нащупав даже во сне. Когда показушная часть кончилась – довольно быстро, надо сказать – и старшее поколение село в свои джипы и гелендвагены, намереваясь поскорее смыться отсюда, Кирилл встал на стол прямо в обуви, задевая тарелки с икрой и канопе, прохаживаясь между гостями – такими же, как он богатыми, дерзкими и ненасытными. Жаждущими продолжения и основную часть банкета. - Всем еще раз добрый вечер! – распинаясь, начал он. Какая-то красотка в брючном малиновом костюме без нижнего белья провела ладонью по его предплечью, когда тот проходил мимо нее, - Я понимаю, что всем нам не терпится перейти к самому главному… Люди зашумели, отстукивая определенную мелодию по столу. - Совсем скоро мы повеселимся на славу, как не веселился еще никто! Но для начала, по законам Вечера, я должен представить вам нашего Агнца, и, увы, это буду не я. Пара девушек разочарованно выдохнула, обмениваясь кокетливыми взглядами со своими спутниками. Те же сидели, сжав кулаки – безумные жеребцы на низком старте, готовые сорваться в любую секунду. Сошедшие с ума животные в обличии людей. - Это будет мой маленький помощник. Леша вышел из-за стола, где до этого трапезничал – вернее сказать не брал в рот ни крошки – вместе с Гречкиным-старшим. Белый цвет молодил его еще сильнее, делал еще чище и нравственнее – нетронутая безгрешная душа. Идеально. Лучше и придумать было сложно. - Сегодня для нас прольется невинная кровь, и она будет литься, пока каждый из вас не утолит голод своего сердца! - величественно выкрикивал Кирилл, - Сегодня он – причина, по которой мы здесь собрались. Все смотрели, как мальчик поднимается к импровизированному помосту – они ликовали, охали и ахали, стучали ладонями и улюлюкали. Гречкин шел за ним, чтобы лично привязать чужие запястья к дереву. - Хочешь что-нибудь сказать гостям? – шепотом спросил он. - Чтобы шли к черту, - огрызнулся парень и, пусть и с опаской, но уверенно приложился спиной, куда сказали, расправляя руки в стороны. - Согласен с тобой целиком и полностью. Кирилл делал это деликатно, медленно и не без удовольствия, понимая, как всем уже не терпится начать. Только для него это было не важно. Вся картина сузилась до хрупких тонких запястьев, перевязанных несколькими слоями грубой толстой веревки, до шеи, не выдерживающей тяжелой головы, и поэтому склонившейся, до лодыжек, немного подрагивающих. До Леши, смиренно терпящего любое насилие над собой – что несколько месяцев назад, что сейчас. Смотрелось эпично – семнадцатилетний мальчик висит почти пригвождённый к лакированному резному сделанному на заказ уже много лет назад кресту, которому предстоит восемь долгих часов со стороны наблюдать за грешными ублюдками. Рядом будет мигать елка, красные прожекторы, отсвечивая снизу, будут прятать его бледноту и измученность. - Время пошло. Прозвучал низкий голос Кирилла. Начался ад на земле. Он нарочно не участвовал во всем этом, пару раз грубо засосавшись с той самой красоткой в малиновом, но затем ее увели два более крепких и сильных молодых человека, и Кирилл не был уверен, что она хотела этого. Отовсюду звучали почти нечеловеческие крики, стоны и ругань. Дом погряз в бесчинстве и похоти, в алчности и обжорстве. И только он, с бокалом, до краев наполненным водой, неотрывно смотрел на своего мальчика. Маска добавляла его виду святости. Пару раз тот хрипел и ерзал, пытаясь поправить неудобные тугие петли, но все тщетно. Почти не дыша, он старался не смотреть на толпу внизу, с закрытыми глазами терпя происходящее. - Маленький глупый мальчик, - прошептал Кирилл, подойдя к нему. Тот был высоко, и приходилось задирать голову, - Все, что ты делаешь – не имеет смысла. Блондин осмотрелся вокруг себя, равнодушно повернул голову обратно. - Они даже не смотрят на тебя. Они тебя даже не видят. Для них ты не существуешь. А жаль. В конце концов, твои страдания заслуживают внимания. Боль тебе к лицу. Леша промолчал. - Знаешь, может мне самое время уверовать, как думаешь? – молодой человек опустился перед постаментом на колени, все так же приподняв голову и смотря на мальчика, и начал читать наизусть давно выученные строчки, - «Даруй мне сию чистоту духа, сию простоту сердца, которые делают нас достойными любви Твоей. К Тебе, о Боже мой, возношу душу и сердце мое, не попусти погибнуть созданию Твоему, но избавь меня от величайшего и единственного настоящего зла – греха». - Никогда, - прохрипел мальчик, открывая глаза. Лицо Кирилла из-за красного прожектора искажалось муками, а нарисованная слезинка ожила, капая на рубашку. Блондин смеялся, широко раскрыв рот. - Сильный духом, слабый телом, - так же тихо добавил Кирилл, - Я не смогу снять тебя, если ты попросишь. - Я не попрошу. Он не отходил от него всю ночь. Пока вокруг редели люди и пропадали с глаз примелькавшиеся лица, он сидел за столом в кресле отца, наблюдая за каждым, кто проходит мимо Леши. Тот лишь раз попросил воды, но больше не проронил ни звука. Он даже не сопел и не хрипел, вынося все происходящее где-то глубоко внутри. Когда до окончания вечера осталось пять минут, гости, пошатываясь, подплывали и стекались обратно в главный зал. Изможденные, ослабевшие, испорченные и уставшие. - Пришло время снять нашего мальчика, - «моего», - Мы достаточно повеселились. Теперь присутствующие молча следили, как Кирилл развязывал собственные узлы, придерживая Лешу. Кожа, скрытая под одеждой, горела, если к ней прикоснуться, а фиолетовый цвет наливающихся синяков просвечивал сквозь ткань. Поддерживаемый за талию, парень сам опустился на ноги, потухшими глазами оглядывая гостей. Ни с того ни с сего он закричал – истошно, громко и пронзительно, воем боли и мучений окатив каждого, до кого мог донестись этот звук. Шумно выдохнув, он зло таращился на всех вокруг себя. Гости восприняли его рев за победный клич. Вечер кончился. Все разошлись. Леша уже не мог стоять – обессиленный, он прислонился к косяку, где его тут же подхватили чужие руки и куда-то понесли. - Где я? – спросил он. Кирилл рылся в аптечке в поиске завсегдатых бинтов, перекиси и мази, отвечая сдержанно: - В моей ванной. - Ни разу не был в этой части дома, - слабым голосом ответил мальчик. Он полулежал на кафельном полу с подогревом, развалившись и вытянув вперед ноги и руки. Манжеты рубашки кто-то закатал до локтей, оголяя поврежденную в некоторых местах окровавленную кожу, перетянутую веревками и весом Леши. - Ничего особенного, - продолжал отвечать Кирилл, намачивая тряпочку, - Комната как комната. Молодой человек присел возле него, аккуратно промывая теплой водой раны. Леша равнодушно поглядывал из-под полуопущенных век, наблюдая за каждым отточенным движением, ощущая себя тряпичной куклой, что сама себя поломала, а теперь кто-то вынужден чинить ее, ведь спектакль не может продолжаться дальше. Местами перекись жгла кожу, но легкое покалывание даже близко не сравниться с той отдушиной, что он пережил. - Придурок, - выругался Кирилл под нос. - Ты это уже говорил. - Я придурок, что повелся на твои детские игрульки. - А еще пообещал не зализывать мои раны. Не умеешь ты обещания держать, - мальчик попытался усмехнуться, но вышло жалко, и он снова замолчал. Так странно. Он сидит снова перед ним чуть ли не на коленях, ласково и почти нежно, насколько умеет, размазывает холодную мазь на тонкую кожу, перехватывая длинными пальцами запястье. Косточка выпирает бледным шариком, остывающим под натиском лекарства. - Оно того стоило? – спросил блондин, не глядя ему в глаза и сосредотачиваясь целиком и полностью на врачевании. Вторая рука выглядела хуже – одними синяками не обойдешься: то тут, то там кожу разрезают мелкие царапины, натертые узлами, - Стоило этого сраного мучения?! Кирилл гневно вышвырнул испачканный комок, осаждая себя – сейчас не время. - Да. - Полегчало?! - Нет. - Ну и зачем?! – он аж выпрямился от обуявшего негодования. Мальчик улыбнулся, обнажая те самые ямочки, никогда Кириллу не принадлежащие. А теперь вот – смотри, любуйся. Улыбка вышла на удивление спокойной. - Зато я выиграл. - Сумасшедший, - он открыл парочку широких бинтов, начав скрупулёзно и тщательно перематывать ссадины. Кровать Кирилла оказалась в разы шире и мягче, матрас напоминал облако из мягких перьев, повторяющих строение твоего тела и запоминая его. - Сегодня полежишь здесь. Он только поправил край спадавшего одеяла, собираясь предоставить свою комнату другому человеку, когда ему сказали: - Когда мне было больно, мама всегда делала так, чтобы боль уходила. - И что же она делала? – спросил Кирилл, проглатывая крупный сухой ком в горле. - Подует, поцелует. Скажет, что все пройдет. Руки Леши лежали по швам, повернутые тыльной стороной вверх – две длинные тонкие макаронины, а не руки. Молодой человек присел возле него на кровать, тяжело и шумно вздыхая. Чужая рука лежит в его собственных. Да, он обещал, только ничего не смог с собой поделать, и потому потянулся к белой полосе марли и аккуратно приложился к ней губами в едва-едва ощутимом поцелуе, неотрывно глядя в поплывшие глаза. Несмотря на невинность действия, интимность момента зашкаливала настолько, что разбивала все стекла в воображаемом замке в голове Кирилла. - Все пройдет. Он поцеловал ноющее запястье еще раз. А затем снова, оставляя дорожку из невидимых следов. - Теперь не болит? - Болит. - Я не волшебник, - разочарованно сказал блондин, намереваясь встать и уже наконец уйти отсюда, чтобы самому не понадобилась помощь. - Не тут болит, а тут. Леша положил ладонь к своей груди, легонько тыкая ею в ребра. Кирилл молча положил свою поверх его. - Оно всегда будет болеть. Сколько бы времени не прошло – эту черную дыру ты не заткнешь ни чем, сколько ни пытайся. Она всю жизнь будет ныть и напоминать о себе, будет твоим спутником и днем, и ночью. Я могу целовать тебя вечно, но она никогда не затянется, если не станет еще больше. - «Никогда». - В данном случае это слово самое подходящее, солнышко. Леша кивнул, пожевывая нижнюю губу и напоминая совсем ребенка. Господи, он ведь и есть ребенок. - Не уходи, Монстр, - пробормотал он перед тем, как русая макушка отключилась на кровати. Кирилл зашел к нему на следующий день, ближе к полудню – принес воды, а от еды мальчик отказался. Проверил повязки. Ушел. В следующий раз – в этот же день, но уже за полночь. Мальчик вполне бодро жевал тушеную капусту, откладывая в сторону зеленый горошек. - Тоже не любишь? - Терпеть не могу, - скривился Леша, а потом уголок его губ дернулся. На предплечья Кирилл принес ему длинные почти до локтя черные напульсники, скрывающие бинты. Блондин подошел к своей гардеробной, ненадолго скрывшись в ней от чужих глаз, чтобы переодеть позолоченный деловой костюм на свободную домашнюю рубашку. Мальчик любопытно осматривался вокруг, хотя Кирилл уверен, что он уже десять раз успел это сделать, пока находился здесь в одиночестве. Как он и сказал – обычная комната. Два узких, но высоких окна, почти наглухо зашторенных днем. Большая застеленная однотонным бельем кровать, всегда идеально заправленная и прибранная. На ней много подушек, в основном с атласными чехлами, порой раздражающими на ощупь, зато смотрящиеся броско и ярко. Над спинкой кровати продолговатое зеркало, вокруг которого намотана светодиодная лента, что служила сейчас единственным источником света – теплый оранжевый заливал помещение. Вместо полноценной люстры мелкие лампочки, которыми усыпан весь потолок. Угловой стеллаж: на верхних полках книги, внизу пластинки и проигрыватель. Между книгами стоят фигурки супергероев – старые, пошарпанные, детские. На голых стенах постеры в застекленных рамках, а на столе – всякая всячина, начиная от косметички и еще одного зеркальца, заканчивая макбуком и открытой на середине сюжета Лешиной книгой. В глаза бросается разве что мебель да сама гардеробная, в которой молодой человек пропадает чаще, чем в самой комнате. На полу гладкого паркета валяется приятный с длинным ворсом ковер, в который так охота порой опустить голые ноги. Когда он выходит, Леша уже сидит и просто смотрит на него. Пуговицы на рубашке он не застегивает. Черные спортивки ему слегка велики и держатся на тазовых косточках, обнажая линию нижнего белья. Дорогой и горячо любимый Calvin Klein, без которого не может обойтись ни один уважающий себя мажор. - Где ты спал? - В гостевой, - отвечает Кирилл. - Я мог остаться и у себя. - Здесь кровать удобнее. И другие комнаты рядом – мало ли что. - Со мной уже все нормально, - осуждающе воспротивился Леша. - Это сейчас. Но он прав – мальчику пора съезжать. Погостили и хватит, как говорится. Леша растирал кожу под бинтами и тяжело вздыхал. Он уже переоделся из того безобразия эпохи в свою привычную толстовку и пижамные штаны в клеточку. - Я выиграл желание, - начал он. - Я помню, - Кирилл подошел и встал перед кроватью, держа руки в карманах спортивных штанов. - Спор есть спор? - Естественно, - кивнул блондин, - Ты уже придумал? - Да. Взгляд огромных искрящихся глаз впился в Гречкина, от чего тому разом поплохело – он только сейчас понял, что мальчик может попросить все, что угодно. Уйти отсюда, как вариант. Самое ужасное, что ему придется нарушить собою данное обещание. Опять. Опять, блять. Он его не отпустит. Что угодно – хоть звезду с неба, но не это. - Присядешь? – вкрадчиво спросил парень. Кирилл молча сел, готовый к предстоящему скандалу – опять неделя в комнате, опять бунт голодовкой. Мальчик подозрительно сильно приблизился к нему, достаточно, чтобы Кирилл смог почувствовать чужое тепло. Он облизал губы, как глупый подросток перед признанием, говоря шепотом, от которого по шее промчалась толпа мурашек. - Я хочу тебя. Подари мне себя. Это будет честно. Кирилл молча смотрел ему в глаза, переваривая и пропуская через мясорубку каждое слово. Затем замотал головой, будто отряхиваясь. - Нет, - строго сказал он. - Ты опять мне отказываешь? - Нет. Без пояснений. Просто нет. Нет и нет. - Почему? Какой простой и одновременно сложный вопрос. Действительно, почему? Почему нет? Оскалившись, блондин ответил, немного горделиво и слегка презрительно: - А ты оказывается эгоист, Леша, - тот ошеломлённо захлопал длинными ресницами, - Еще больший эгоист, чем я. Напридумывал себе непонятно чего, желание состряпал, и все? Никаких последствий? Ты подумал, как это будет выглядеть? – возмущался Кир, - Как при этом я себя буду чувствовать, нет? Тебе семнадцать. А наши взаимоотношения тебя тоже уже не касаются? Повисел на крестике, в обморок упал и все? Месяц блять от меня бегал, а теперь просишь… Что ты просишь?! Подарить себя тебе? А не наоборот?! Какая же каша у него в голове. Какое Кириллу вообще дело, когда его вообще волновало хоть что-то из перечисленного? Не волновало, но есть же, ну не знаю, минимальные требования морали, которых ты хоть не понимаешь, но соблюдаешь, потому что надо. Надо, черт возьми. Кирилл встал с кровати и со всей дури впечатал кулак в стену. Мальчик дернулся. - Только не я, - он даже засмеялся, снова поворачиваясь к Леше, - Кто угодно, но только не я. - Кто угодно, говоришь, - усмехается, продолжая, - А кому я нужен? «Кто угодно» не будет смотреть на меня так. Не будет сидеть под моей дверью сука каждую ночь. «Кто угодно» не вынесет на себе и капли моей боли. Знаешь, вчера я действительно висел там и думал, а что было бы, уйди я к Игорю? Или просто сбеги, куда глаза глядят – то что тогда? А ничего, - он рассмеялся, разводя руками – те дергались, тряслись плечи, - Ничего бы не было. Потому что я никому не нужен. Все месяцы моим единственным желанием было перестать тебя видеть, чтобы не чувствовать пустоты внутри себя. А потом я понял, что внутри тебя точно такая же дыра. Ты тоже пустой, тоже никому не нужный. И да, это нихуя не оправдывает ничего из того, что ты сделал. Но… Обо мне никто никогда не заботился. Впервые в жизни, плевать на причину, я хоть кому-то сдался. Блять. Это даже звучит жалко. - Это по-прежнему нихуя не объясняет, почему я. Гречкин держался на расстоянии, как мог, собственноручно нацепляя уже давно лежавший в стороне ошейник, чтобы вот-вот не подорваться. Нужно дописать один пункт к списку уговора, только вот как он будет выглядеть? Забавно. - А разве я тебе не нравлюсь? – спросил Леша, его голос дрогнул тонкой ноткой смущения. И этого хватило, чтобы открутить последние гайки шаткой личности под названием «Кирилл», чтобы тот сорвался с места, едва не запрыгивая на кровать, едва не придавив мальчика своим телом. Он обхватил его лицо, на котором еще, кажется, совсем недавно считал каждую веснушку, пока тот спал, и прислонился своим лбом к его. - Конечно, нравишься. Все внутри бурлило и искрилось, подсвечиваясь миллионами ночных светлячков, заменивших ему бабочек. Бабочки давно умерли. Они сгорели. - Какой же ты дурачок, - шептал он, - Конечно, ты мне нравишься. Да я дышать без тебя не могу, понимаешь? Он хаотично целовал его в веки, в щеки, в нос, он хотел задушить его своим желанием, потому что не видел рамок – границы смыло штормом, как оставленные без присмотра на пляже вещи. Кирилл натурально начал задыхаться, словно без подтверждения слов ему никто не поверит. - Так почему ты не хочешь сделать этого? – умоляюще спросил Леша, кое-как отвечающий на поцелуи, держа руки на чужой талии. - Я не могу, - проскулил Кирилл. Почему это так невыносимо? Почему так сложно сдерживаться – до ломоты в костях, до ноющего зуда под ребрами, - Я опять сделаю тебе больно. - Ты все это время делал мне больно, а сейчас, когда я прошу сам, ты мне отказываешь? – мальчик тянулся к его губам, так до сих пор и не встретившимся, закрывая глаза и медленно дыша. Это буквально сводило с ума, лишало последних крупиц рассудка, - Я хочу. Ну же, Кирилл, я хочу. Он впился в Лешины губы, сводя брови от тяжести, внезапно упавшей на его плечи, целовал так жадно и долго, как если бы тот был единственным источником воды во всей пустыне. И это оказался бы мираж – его личная галлюцинация. В этот раз все было совершенно по-другому: изголодавшиеся, оба поехавшие крышами, они съедали друг дружку, задавливая глубоко внутри себя здравый смысл. Кирилл снял чужие руки со своего торса, уже более смелые и уверенные – и занес их над головой Леши, проглаживая по всей длине и параллельно целуя в шею, за ухом и говоря шепотом: - Мой мальчик. Моё хрупкое Солнышко. Он хрустальный. Кирилл еще раз медленно огладил напульсники, а затем переплел свои пальцы с Лешиными, втапливая его тело в кровать. От тепла пробило током. Второй рукой блондин позволил себе забраться под толстовку – мальчик так громко и сбивчиво вдыхал, что не осталось никаких тормозов. - Ты еще можешь сказать мне «нет», - попытался он. Ложь. Наглая ложь. Снова поцелуй – их языки наперебой спорили, кто окажется длиннее. Пока что Кир выигрывал. - Не хочу, - прерываясь, выдохнул тот, - Я хочу тебя. Больше он не спрашивал. Рубашка полетела на пол почти сразу, а мелкие ручки на плечах и шее показались такими уместными, что Гречкин на секунду удивился, почему они не сделали этого раньше. Кое-как снялась и толстовка, без которой Леша тут же засмущался и стыдливо начал прикрываться одеялом. По-прежнему держа его руки одной своей, блондин начал не спеша спускаться губами к подбородку, затем к кадыку, чувствуя, как гулко трепещутся чужие артерии и вены. - Ты так долго живешь у нас, - говорит он, - а запах… Твой запах такой же чужой… Ты будто до сих пор сопротивляешься. Леша его не слышал. Закатывая глаза, он ерзал и пытался то ли выбраться, то ли еще сильнее приблизить себя к Кириллу, вот только все это способствовало тому, что второй, всецело забирая ситуацию в свои руки, начал потихоньку действовать. Аккуратно опустив руку ему на пах через штаны, Гречкин глотал каждый сорванный крик, стоило провести там ладонью или нажать слишком сильно. - Не хочу, чтобы это закончилось слишком быстро, солнышко, - Кирилл выпрямился на руках, слегка приподнимаясь над Лешей, - поэтому я сейчас кое-что сделаю. Ты, главное, ничего не бойся и не переживай – все естественно. Поцеловав его и не давая разомкнуть и оторваться от губ, блондин осторожно начал снимать с парня сначала штаны, запутываясь в слоях одеяла и покрывала, а потом и белье. Опустившись ртом на чужой член, Кирилл медленно доводил Лешу, параллельно трогая того ладонями по всему телу. Как и предполагалось, хватило меньше, чем на минуту. Кажется, испугавшись сам себя, мальчик громко вскрикнул, заливаясь краской от случившегося. - Только не вздумай извиняться, - сказал Гречкин, вытирая рот от остатков чужой спермы на губах, - Зато теперь нас обоих на большее хватит. Леша подлетел к нему, еще сидящему, зацеловывая, как если бы они снова месяц друг к другу не прикасались. - Теперь тебе лучше лечь на живот, - тихо сказал он. Неуверенно кивая, мальчик сделал, как сказали. Его кожа покрылась тонкой пеленой прохлады в комнате, особенно остро ощущавшаяся при отсутствии Кирилла, на пару секунд отлучившегося за всем необходимым. Вернувшись, он какое-то время потратил на то, чтобы погладить бледную спину с россыпью родинок, провести пальцем по выпирающим позвонкам, считая каждый. - Будет больно, - предупредил он, наклоняясь и целуя снова в шею, в лопатки, несильно кусая за мочку уха, - Все, кто говорят обратное, врут. Но это только первые несколько секунд. Потом ты привыкнешь и, если все будет хорошо, тебе начнет нравиться. Я не хочу, чтобы тебе было больно, но по-другому никак. - Давай уже, - прохрипел мальчик в подушку, в которую упер лицо. Взлохмаченные волосы топорщились в разные стороны, и за грубость, как-никак, Кирилл сгреб зубами его макушку, прикусывая и оттягивая назад. Тому пришлось прогнуть спину, чтобы отклонить голову. Молодой человек снова поцеловал его. Неприятно холодная смазка стекала с пальцев, немного пачкая простынь и спину Леши. Пара капель упала ему на бедро, и Кирилл, не стесняясь, слизал их, потому что смазка была съедобная. - Расслабься, - сказал блондин, - Готов? - Готов, - спокойно ответил Леша. Первый палец выдавил из него глубокий стон, вырвавшийся, кажется, из самых глубин. - Потерпи немного, - сочувственно сказал Кирилл, не переставая двигать рукой, - Так? – он немного повертел им, а когда мальчик закричал в подушку, резко остановился. - П-р-родолжай, - заскулил Леша, - Пожалуйста, не останавливайся. Когда все три пальца свободно могли входить и не причинять боли, Кирилл вытащил их, наскоро вытирая об бумажные салфетки. Он избавился от своих спортивок одновременно с бельем, немного поглаживая себя по уже давно вставшему члену, раскатывая презерватив и одновременно размазывая вылитую на руку смазку. Физическое удовольствие превращалось в острую необходимость, в потребность – такую же, как еда или вода. Он тоже хотел его. И додумал Кирилл это только сейчас. - Потерпи, я аккуратно. Мальчик повернул насколько мог голову, чтобы видеть, как Гречкин медленно входит в него, одновременно зажмуривая глаза от пролетевших мимо звезд, чтобы сохранить последнее самообладание своим телом и не сорваться, взяв все и сразу. Он опустился на его спину, постепенно раскачиваясь и входя все глубже, он продолжал целовать его, ни на секунду не останавливаясь, он ловил все стоны и все чужие эмоции, которые то и дело грозились свести с ума. Мир погрузился в вакуум – уши закладывало, настолько Леша был несдержанным, громким. - Блять, - сорвано матюгнулся Кирилл, снова кусая мальчика за загривок. Как самцы животных держат вторую половинку, чтобы та не сбежала, контролируют их действия, злятся, если те убегают и дергаются. Да, это больше походило на что-то животное – хищник трахал жертву, получая наслаждение от того удовольствия, что приносил ей. Точно так же, как он держал его сейчас, он будет делать это и в обычной жизни – спрячет мальчика под собой, чтобы ни одна бродячая шавка не посмела тронуть или обидеть чужое. «Мое». «Теперь точно мое». - Можно я буду смотреть на тебя? – прерываясь на стоны, спросил Леша. Кирилл перевернул того снова на спину, встречаясь с опухшими губами. На раскрасневшихся щеках текли немые слезы, а в глазах застыло наслаждение, полуоткрытым ртом встречая его. Он снова входил, уже быстрее и увереннее, слизывая языком соленые реки, пытаясь всеми силами заткнуть пробоину в хрупком детском сердце. - Ты сдерживаешься? - Д-да, - через силу ответил Кирилл, двигаясь по-прежнему медленно. - Не надо. - Ты не знаешь, о чем просишь. - Я хочу тебя, а не фикцию. - Будет больно. - Мне надо... - Ты сумасшедший. - Ты тоже, - Леша улыбнулся, а глаза вновь покраснели от слез. Он обнял его за плечи, держа крепко-крепко, вцепившись ноготками в кожу, на завтрашнее утро от которых останутся мелкие следы, прижал, как если бы ничего на свете не осталось, кроме Кирилла. Он хаотично гладил блондина по волосам, по шее, пока тот, склонив голову к чужому плечу, толкался все быстрее и сильнее. За каждым таким движением из Леши вырывался хриплый скулеж, сопровождаемый стоном. Это было странно. Мокро от слез. Жарко от тел. Остро от неудовлетворенной необходимости. - Сильнее, - попросил Леша. «Нет, нет, нет…» - Сильнее, - мальчик шептал ему прямо на ухо, как Дьявол, превращающий серое вещество в голове в жидкий кисель. В конце концов, не в силах больше отказываться, Гречкин немного выпрямился для удобства, перехватил Лешину ногу себе на плечо, вгрызаясь зубами, сверкая грилзами, в острую косточку, и начал его трахать, слетая с катушек. Они оба слетели, потому что Леша изогнулся, как червь, в пояснице, едва успевая раскрыть рот, чтобы вдохнуть, и кусая себя же за пальцы, чтобы не кричать на весь дом. Все вокруг него заискрилось, затрещало по швам, готовое рухнуть в любой момент. Кирилл вытер большим пальцем очередную выкатившуюся слезу, а затем жадно поцеловал, по-собственнически. - Так? – спрашивал он ему в губы, ускоряясь, - Так? - Да… да…. да… блять, да… Леша лежал на боку, перебирая пальцами высветленные волосы Кирилла, который развалился поперек кровати на спине, вытягивая далеко вперед ноги. - Я почему-то думал, что они жесткие, - высказал наблюдение мальчик, - А они мягкие такие… Только из-за лака постоянно выглядят как сальные пакли. Кир усмехнулся, поворачивая к нему голову: - Иначе никак. - Уверен, все не так плохо, - и любовно взглянув в синие глаза, он убрал руку, подкладывая ту под щеку, - Я тоже хочу белые волосы. Гречкин удивленно посмотрел на парня. - Тоже осветлить? - Нет, не желтые. Хочу белые. Как снег. Как у Ледяного Джека. - У кого? - Ледяной Джек, - повторил Леша, немного улыбаясь, - Мальчик, который спас младшую сестру, а сам провалился под лед и умер. И стал бессмертным. У него раньше тоже были русые, а потом он стал повелителем зим и холода, а волосы побелели. Слишком много двойного подтекста скрывалось в этом описании, но Кирилл кивнул – хоть в розовой, хотя тоже в белый – выглядит символично. Укладываясь рядом с мальчиком, Кирилл лег нос к носу с ним, убрал с лица упавшую челку. - Тебе понравилось? - Да, - немного подумав, ответил Леша. - Не болит? - Немного непривычно, но руки болят сильнее, если честно. Кирилл снял напульсники, отогнул бинт – выглядело все темно-фиолетово и даже на вид вызывало болезненные ощущения. - Утром поменяем повязки. - Хорошо, - тихо сказал мальчик. Они замолчали, глядя друг на друга. - Она нас никогда не простит, - чуть слышно пробормотал Леша. Кирилл выдохнул – что тут скажешь? Он только приподнял руку в приглашающем жесте, под которую на грудь неловко юркнул мальчик. Немного повозившись, зацепляясь ладошкой за чужой бок, тот вскоре уснул, выдыхая холодный воздух и щекоча кожу. Молодой человек плотно прижал Лешу к себе, опутывая обеими руками и укладывая свой подбородок рядом с его макушкой. - Я не знаю, что это было, - едва слышно сказал он ему, но мальчик уже спал без задних ног, - ведь я ничего не чувствую, но вдруг… - совершенно ебанутая мысль, - вдруг я смогу полюбить тебя?