Туманность на заре

— Дони? — несильно постучав по двери в каюту девушки, поинтересовался я, и замер в ожидании. — К тебе можно? — Да, заходи, — послышалось по ту сторону. — Я уже в кровати. Аккуратно надавив на дверную ручку и толкая тяжёлую дверь плечом, я ввалился в каюту с подносом в руках, за равновесием посуды на котором я тщательно следил, боясь ненароком что-либо опрокинуть. Прислонившись к изголовью кровати и подобрав к груди ноги, Дони дописала что-то у себя в блокноте, прикрыла его, щёлкнула ручкой и, переведя взгляд, встретила меня милой улыбкой и чуть вздёрнутым от любопытства кверху носом. — Я тебе травяной чай принёс, чтобы хорошо спалось. — Вкусняшки прихватил? — Дони вытянула шею и чуть привстала на кровати, стараясь заглянуть на поднос. — Конечно, — радуясь озорству в глазах девушки, с мягкой улыбкой ответил я и подошёл ближе. Поставив поднос на прикроватный столик и пододвинув стул, я взял блюдце со скромным набором любимых вкусняшек Дони на выбор и протянул ей. — Сладкое на ночь вредно, но… — Я твоя любимая сладкоежка, поэтому мне всё прощается? — Верно, — удовлетворённо кивнул. — Как тебя не побаловать? Дони не очень жаловала травяной чай, и я знал это, но перед сном возбуждать нервную систему подруги другими напитками совсем не входило в мои планы, поэтому я всегда приносил ей немножко лакомств, яркий вкус которых отвлекал от горчинки трав. Но даже когда не было возможности захватить с собой сладости, Дони, стараясь не обидеть, всегда выпивала хотя бы половину кружки, чаще всего оставляя на донышке пару глотков. Проводить вечера подле её кровати уже было чем-то обыденным. Моё присутствие рядом её не напрягало, несмотря на смущение, неловкость и некоторые другие неудобства, Дони привыкла к моим визитам, а я научился вести себя тихо, не предоставляя поводов для лишнего волнения. Дони любила немного надо мной подшутить, когда я не знал, куда деть свою энергию и как Уён начинал дёргаться и вертеться, обнаруживая для себя что-то новое и удивительное (а порой изумляясь в который раз знакомым вещицам) в давно изученной вдоль и поперёк каюте. Её забавляло то, как из-за нашего уговора я старался сдерживаться и не выдавать своего присутствия, не отвлекая её от чтения или других ритуалов перед сном, но практически всегда забывался и начинал нести всякую чушь. Мы могли молча сидеть рядом, каждый занимаясь своими делами, лишь изредка перекидываясь парочкой фраз, но долгое молчание давило со страшной силой. Я ощущал неловкость, не мог до конца расслабиться, то и дело возвращаясь вниманием к Дони, наблюдал за ней обеспокоено или начинал думать, как, возможно, неудобно себя чувствует она, но из вежливости старается сохранять спокойствие, зная, что я всё равно не уйду. А уйти я не мог. — Как твоя нога? — взволнованно поинтересовался я, когда девушка вытянула одну ногу, выглянув носочком из-под одеяла. — Гораздо лучше, — дожёвывая последний кусочек печенья, промычала Дони, отпивая чая. — Марафон пробежать не смогу, но хожу уже нормально. Правда, к вечеру ноет немного. — Как же ты так умудрилась…? Чуть дёрнувшись на стуле вперёд и в сторону, я накрыл ногу ладонями поверх одеяла и пару раз медленно провёл сверху-вниз, остановившись на всё ещё перебинтованной лодыжке. Любая травма Дони, коих у неё было немало, давалась мне нелегко. Её совсем не пугала физическая боль, и она не раз нарочно подставлялась, неосознанно пытаясь избежать чего-то более глубокого. Мы все знали и понимали, что именно провоцировало её поступать так, а не иначе, но это никогда не было чем-то нормальным. Со временем, прислушиваясь к нашим голосам, Дони научилась себя контролировать и старалась избегать неприятных последствий, зная, что видеть её израненной с кучей телесных увечий заставляло каждого из нас с неприкрытым сожалением и болью смотреть на неё. А жалость к себе она ненавидела. Однако меняться она стала не из-за этого. Несмотря на ужаснейшие последствия экспериментов правительства, Дони по-прежнему дорожила всей командой и пеклась о каждом словно старшая сестра, и наши комфорт, благополучие и душевное спокойствие её волновали куда больше собственных желаний и потребностей. В один момент она вновь осознала, насколько дорога нам, поняла, что безотчётно под диктовку внутренних терзаний нанося вред себе, она делала больно кому-то из нас, и перестала перекрывать душевную боль физическими страданиями. Я тяжело вздохнул и с шумом выдохнул, пройдясь по ноге ладонью снова. В этот раз это была случайность, и как же иронично, что именно Ёсан не дал ей насладиться этой болью сполна. Я прикрыл глаза на мгновение, стараясь утихомирить вспыхнувший огонёк негодования. Этой злости больше не было место во мне; всё изменилось. — Всё в порядке, Сан-а, — ласково скользнув рукой по моему плечу, тихо позвала Дони, виновато улыбнувшись, — не переживай. И не с таким справлялись. Я ничего не ответил, лишь широко улыбнулся и кивнул. Дони тем временем закончила своё маленькое пиршество, отставила посуду в сторону, вновь подтянула ноги к себе и вернулась вниманием к своему блокноту с записями. Некоторое время затаив дыхание я наблюдал за ней пристальным взглядом, всматривался в то, как сосредоточенно она выводит ручкой каждую букву, не придавая значения наклону и изящности почерка, а концентрируясь больше на записываемых мыслях — будь то размышления и впечатления от прошедшего дня, наброски каких-то идей или хитроумный план по захвату какой-нибудь очередной замысловатой вещицы, о существовании которой догадывались или знали лишь она и Хонджун. Мне нравилось за ней наблюдать, но моё пристальное внимание мешало ей концентрироваться. Вот и сейчас она взглянула на меня исподлобья, не поднимая головы, и вопросительно изогнула бровь, будто предоставляя возможность ей что-то сказать или задать вопрос. Я слегка пристыжено улыбнулся, вытянувшись натянутой струной, виновато опустил голову, промямлив что-то наподобие «прости», и тут же поднялся со стула. Растерявшись, я начал дёргаться, не зная куда себя деть и в какую сторону пойти — то ли отсесть в соседнее кресло за рабочим столом Дони и полистать её книжки, то ли броситься к иллюминатору и оценить вид за стеклом. Отдав предпочтение последнему, я неспешно пошёл в сторону окна за изголовьем кровати Дони. Она проводила меня задумчивым взглядом, явно размышляя о чём-то другом, и вернулась к записям, потеряв меня из видимости. За бортом «Авроры» темнела ночь. Небо заволокло низкими тучами, ближе к полуночи должен был пойти дождь. Корабль немного покачивало из-за непогоды, но этого практически не чувствовалось — совсем недавно Юнхо с Хонджуном удалось раздобыть гироскопические стабилизаторы для судна, значительно снизившие ощущения от качки на воде. Всё-таки все эти новомодные штучки, о которых знали лишь единицы, действительно приносили пользу. Жаль, что машина прогресса была приостановлена в угоду идеалистических стремлений деспотического правительства. — Сан-и, — тихо позвала меня Дони, заставив обернуться, — я собираюсь ложиться. — Ты…ты не против, если я побуду здесь ещё немного? — неожиданно даже для себя самого я подскочил к кровати и присел на корточки, заглядывая подруге в удивлённые и уставшие глаза. — Подожду, пока ты не заснёшь. — Будешь опять сторожить меня от кошмаров? — Буду отгонять от тебя дурные мысли и сны. — Это одно и тоже, — хмыкнула Дони, рукой взъерошив мои волосы, и плюхнулась на подушку, укрываясь одеялом. — Хорошо, только не засиживайся и сам иди спать, — она мило зевнула, прикрывшись ладошкой. — Поздно уже. — Я недолго, — тихо, но твёрдо заверил я, ласково пройдясь рукой по её мягким волосам. — Как заснёшь, сразу уйду. — Хорошо, — Дони едва заметно улыбнулась уголком губ; её глаза начали слипаться. — Тогда спокойной ночи, Сан-и. — Добрых снов, красавица. Дони вскоре уснула, я даже позавидовал её способности довольно быстро отправляться в царствие Морфея; в отличие от неё в последнее время из-за сбитого режима мне было тяжело заснуть, но так было не всегда — видеть её такой спокойной и умиротворённой дорогого стоило. Безмятежность на её прекрасном сонном личике безумно радовала меня и наполняла сердце теплом. Я никогда не уходил сразу, бессовестно нарушая данное обещание, я не мог уйти, не удостоверившись, что провалившись в сон, Дони не начнёт терзаться от кошмаров. Снова. Ужасно видеть, как небезразличный тебе человек бьётся в мучительной агонии, пытаясь позвать на помощь, но задыхается от того, что не может назвать чьё-то имя. Её тело содрогалось, горячие слёзы не прекращали скользить по щекам, она с силой сжимала край одеяла, подушку или скрючивалась, крепко обхватывая себя руками. Будучи заложницей собственных тревожных снов, Дони пылала и тлела изнутри, не имея возможности выбраться из западни. Ей хотелось закричать, но она не могла. Её алые истерзанные губы дрожали, пытаясь подобрать буквы, она с шумом глотала воздух, казалось, она проваливается в беспросветную бездну, но отчаянно сопротивляется, пытаясь ухватиться за единственный лучик надежды… Ей нужно было имя. Не просто имя, а человек. Человек, которого она безумно любила, но воспоминания о котором были стёрты, безжалостно вырваны из её памяти. Дони засыпала только под утро, когда в теле не оставалось больше сил. Но просыпалась в слезах и с ужасом смотрела на меня. Тугая боль застревала в груди, она прижимала руки к сердцу и старалась подавить мучительный стон, вздрагивая всем телом. В эти моменты я всегда старался быть рядом. Аккуратно касаясь, я позволял Дони утонуть в моих объятиях, ласково гладил по волосам, шепча на ушко что-то утешительное. Через время дрожь отступала, тревоги ночи отходили на второй план, и она расслаблялась, награждая меня благодарной, но вымученной виноватой улыбкой. Со временем кошмары стали ослабевать, Дони нашла способ заглушить свою боль, о происхождении которой она знала столь ничтожно мало, что нам оставалось лишь удивляться её сильной воле. Но даже несмотря на это, я по-прежнему беспокоился о подруге и частенько заглядывал к ней перед сном. Судьба Дони волновала меня не на шутку, и мне безумно хотелось, чтобы её глаза светились счастьем и никто и никогда не причинил ей такую боль вновь.