Серебряные чащи

Звездный штурман любил побыть наедине с книгой. Очень. Но даже ему, получившему прозвище «сам по себе», никогда не хотелось такого. Шутка ли, корабль больше, чем звездный круизный лайнер, возивший в туры по всем окрестностям Рамерии, и абсолютно пустой! Пустые коридоры, пустые каюты (даже генеральская), пустой камбуз и спортзал… К такому не была готова даже тренированная психика избранника-астронавта. Хотя, на самом деле, на борту корабля был еще один неспящий. Арзак. Вождь арзаков. Этот «вождь» проявлял себя обычно или ломкой тенью на краю поля зрения, или шорохами в глуби корабля. Словно пустынный зверек, он свил себе гнездо недалеко от двигателей и короткими вылазками разведывал территорию вокруг. Как будто и не жил с ними те несколько недель перед пробуждением всего экипажа. Хотя генерал его и из каюты не каждый день выпускал — не то жадничал, чтобы никто из них, не дай звезды, не приказал его слуге, не то еще что… В любом случае, до рубки такими темпами арзак добрался бы не скоро. Нет, он появлялся там несколько раз с момента, как Диавона лег на обратный курс, но в основном чтобы предупредить о каких-то работах на тех самых двигателях или завести пространный разговор, который сам же потом и сворачивал, обрывая себя на середине фразы. В остальное время он если и выходил в «менвитскую» часть корабля, то лишь по ночам, когда штурман спал. Иногда такие визиты проходили почти бесследно, и о них можно было догадаться только по передвинутому креслу или сообщении о последней авторизации на экране в зале собраний. А иногда арзаку что-то не нравилось. Или нравилось. И тогда штурман находил коридоры, затянутые по стенам неведомыми горными травами (это штурману понравилось, и он не стал отключать проектор. Да и не знал, честно говоря, где он расположен.) или неизвестные ему ростки в оранжерее (робот-садовник тоже не знал ничего о них и ухаживал по заложенной в ручном режиме программе. Это заставило насторожиться, но найти арзака не получилось и оставалось только ждать, пока тот сам выйдет). В этот раз его сосед окончательно объявил зал собраний «своей» территорией. Как иначе объяснить длинный список имен на экране, где когда-то генерал показывал экспедиции снимки Беллиоры? Список тянулся с самого верха экрана и заканчивался у пола. Впрочем, стоило штурману подойти ближе, как строчки выстроились так, чтобы можно было прочесть, не мотая головой. Значит, какая-то программа, не слайды. Арнис Арзак? Песня Прозвище?.. Танро Соль Наверное, еще арзак Со-Лим Ого, менвит Штурман проскользил взглядом по строкам. Арзак, Арзак, Мевит, странные прозвища, еще арзак, а вот тут… Ого! Увидеть это имя на корабле, да и вообще где-либо кроме полицейских архивов, было неожиданно. Что за список повесил на экран его сосед? За спиной раздался шорох — похоже, сосед решил не затягивать с ответами. Штурман искоса оглянулся. Так и есть. Осторожно, словно его мог раздавить сам воздух, проскользнул в зал. И замер, блестя темными глазами. Ноги босые, кудри растрепаны, (И кто так по кораблю ходит?) в руках с разбитыми (как?) костяшками вертится длинная кисть (откуда?), замершая, стоило ему посмотреть на нее. — Господин штурман. — Господин капитан, — штурман обернулся полностью, не видя, как строки выстроились вокруг него так, чтобы вошедшему были видны все, — Вы… Вы не могли бы объяснить мне, что это такое? — Не обязательно называть меня «капитан», господин штурман, если это противоречит вашим убеждениям, — кончик кисти в руках арзака покачался, словно тот, лишенный многие годы возможности выражать свои эмоции открыто, привык делать это так. Или арзаки всегда так делали? Или… Да кто их поймет. — Так называли вас ваши родичи… — Друзья. — И снова взгляд из-под вечно сползшего на глаза обруча. И какую реакцию он должен показать по его мнению? — Ваши друзья, пока мы не остались вдвоем на этом корабле. Не думаю, что мне стоит идти против решения большинства. — Сейчас нас здесь двое. И… Быть может, ваше мнение и «тяжелее» моего. — С чего же, господин капитан? — Из нас двоих корабль ведете вы, господин штурман. И вот на что он намекает? — Как пожелаете, капитан. Однако, если позволите, я бы предпочел вернуться к моему вопросу. Вы сильно изменили интерфейс библиотеки. Да так, что я даже кнопку возврата к старому искал полчаса… — И не вернулись? — И не вернулся. Новый действительно удобнее. Но не могли бы вы в следующий раз предупреждать? Арзак шаркнул ступней. Недоволен? Смущен? Да как его поймёшь? — Изначально в библиотеку планировался именно этот вариант. Я не знаю, кто запустил устаревшую версию, — сморщил нос, словно что-то еще сказать хочет. — Но вас ведь не это волнует? Снова смотрит в упор, неотрывно, но чуть дрожит, словно через силу смотрит. Прищурился. И как с таким говорить? Глаза черные, а из самых глубин красный цвет пробивается. Вздрагивает крупнее. Из последних сил держится? Замерз босым на полу стоять? Так пол теплый… — Верно. Вы многое изменили в корабле за последнее время. Дизайн помещений, неизвестные мне растения в оранжерее… Это вообще рамерийский биом или вы что-то с Беллиоры прихватили? Опускает голову, прячась за волосами, чуть фыркает, а кисть словно своей жизнью живет, выводя какие-то символы у набитого сладкими хлебцами кармана. Протяжно запищал сигнал из рубки. Автопилот с чем-то не справлялся и просил коррекции курса. Уже выходя из зала, штурман поймал довольный отблеск в глазах арзака. Но не мог же он?.. Не мог. *** Едва шаги штурмана затихли на подъеме, Ильсор опустился прямо на пол, осторожно оперившись о стену. Подтянул ноги к груди и поднял взгляд на список. В груди снова кололо — по уму уже давно следовало бы разбудить кого-то из медиков, но тащить друзей под нос к менвиту, поведение которого он до сих пор не может просчитать… Они ему не для этого доверились. Имена на доске слабо сверкали в сумраке зала. Когда-то эти рами тоже доверяли ему, а он им. Наверное. Списки памяти для того и писались, что память арзаков слишком ненадежна — приказ, несчастный случай, неудачная болезнь… Всякий из тех, кого Ильсор знал, хоть раз терял память — и не важно, всю или кусочек. Откинув голову на стену, Ильсор чуть улыбнулся. Пусть штурман и не был понятен, но он определенно был интересен. И, в отличии от многих, вовсе не инертен. Любопытство, некая гибкость ума… С этим можно было работать.