Серебряные чащи

Штурман уже никак не комментирует действия Ильсора и его планы. Совсем. Ходит по коридорам светлой ладьей Инарта, не касаясь стен и, верно Ильсору все же чудится, пола. Словно уже по привычке вздрагивает, когда видит что-то совсем не вписывающееся в старый менвитский мир. Но молчит. Молча склоняет голову, пропуская его в коридоре корабля. Молча таращит глаза на отчеты приборов (а ведь Ильсор хорошо знает, насколько они изменились). Молча листает свои книги, в которых все больше раньше почти не появлявшихся там арзаков. Даже если ему и нужно что-то от его "капитана", то менвит уже давно предпочитает написать, нежели говорить голосом. И Ильсор благодарен ему за это. Так сильно благодарен, что плакал бы, если бы вдруг ему вспомнилось как это делается. Он обустроился в этом молчании как в лучшем из гнезд. Вплетает в свои все еще короткие волосы. Пьет вместо воды и слушает вместо музыки. Он и не думал, что снова сможет так сладко спать когда-либо, особенно на корабле с барахлящим двигателем и неполным экипажем. Хотя одиночество уже давно не донимает его. Где-то на переферии сознания ему помнится, что в детстве он спал в легком гамаке под потолком. И что засыпая убаюканный качанием и тихим звоном, он всегда касался чьей-то руки. Не стоит и пытаться вспомнить, чью. От штурмана уже даже ярких эмоций не дождешься. Ушел в свою скорлупу и... Стоит дать и ему время. Пусть отдохнет, пока отсеки не заполнятся звоном и песней. Танцами и спорами. Кто-то даже дуэли припомнит, как поклонится, припомнит. Он всегда любил песни чуть-чуть больше друзей. Быть может от того и смог раз за разом "верно" отвечать на извечное "Песня или танец? Дуэль или цивилизованное обсуждение разногласий?" Когда ему становится скучно он, так и не дав себе труда вслух заговорить даже с Диавоной (чисто слово, ее имя все же совсем не в такт...), идет смотреть. Смотрит на стены, украшенные такими родными побегами (не зря тогда ужимал бюджет так, что бы подобные "излишества" тоже получили свое место), возится с ростками чудных деревьев, которые, если он все рассчитал правильно, однажды угостят экипаж чудесными плодами. Заглядывает в рубку, где можно несколько часов кряду любоваться работой красавца-штурмана... Арзаки всегда ценили в первую очередь профессионализм и ум. А на внешность обращали внимание лишь как на еще один инструмент, способ рассказать миру о том, в чем ты хорош. Верно и его родители выбрали такое имя не от того, что проекция его будующей внешности была чудно как хороша, нет. Скорее уж они оценили предполагаемый интеллект их ребенка. Или хотели выразить свое восхищение генетикам, уместившим переплетение всех их геномов в один маленький, но неожиданно жизнеспособный арзачий организм... Молчание, так чудно заполнившее весь корабль кутает в себя, словно не желая отпускать. И все же один раз оно почти рушится. В глазах штурмана буря, брови подскакивают вверх а рот округляется. От его эмоций и мыслей так жарко, что Ильсору кажется, что его щеки сейчас зальются огнем, а волосы порыжеют и вспыхнут. Сколько эмоций от нескольких слов в корабельном чате. Чистых, искренних и таких ярких и вкусных в тишине корабля. Чисто слово, менвиты всегда всех судили по себе, но ведь Штурман так умен... Как же он мог предположить, что у него нет плана действий?