***
(В это же время на окраине Камелота) Что-то грызло его в глубине души, червь вился в животе, чувство на грани определения, это было что-то важное. Но что бы это ни было, оно было вне его досягаемости. Гвейн нахмурился. Это было что-то по-настоящему важное! Он знал... Лошадь? На месте. Мешок яблок? На месте. Эль? На месте. Все! Все в порядке. Все на месте, хотя… — Перси, король еще с тобой? — Из задней части строя спросил Гвейн. Персиваль, ехавший на лошади впереди, не ответил, находясь слишком далеко, чтобы услышать. Но Леон обернулся и строго посмотрел на него. — Гвейн, король умирает! Сейчас не время для твоих шуток! Умирающая принцесса? На месте. Все важное он проверил. Ведь так? Гвейн мысленно отмахнулся от странного чего-то, чуть сильнее прижав колени к бокам лошади. — Держись, принцесска, мы почти дома... Просто держись... Прошептанный ответ Артура оказался не замеченным безупречным слухом Гвейна***
— Ты не мог выбрать лучшего времени, чтобы умереть, принцесса. Артур неподвижно лежал на кровати, его глаза были слегка прикрыты, а лицо, на этот раз, расслаблено. Почти спокойно. Настолько бледное и безжизненное, что если бы не хриплый звук, сопровождавший каждый его выдох, Гвейн решил бы, что тот и вправду мертв. Сердце Гвейна дрогнуло в безмолвном облегчении, когда он увидел еще один болезненный вдох короля. Жив. — Серьезно. Моргана мертва. Гвен уже королева, поэтому беспорядочного восстания не будет. Ты потратил так много времени, лаская ее, что обо всей этой истории с наследником следует позаботиться... — Гвейн! — Королева напротив него ахнула, но это больше походило на подавленный смешок. Он посмотрел на нее, мягкая часть его, которую он мысленно называл Мерлином, потеплела при виде Гвен, заботливо прижимавшей мокрую ткань к горячему лбу Артура. Она стояла на коленях у кровати и совсем не обращала внимания на то, как алое пятно на ее королевских пурпурных юбках медленно разрасталось. Гвейн улыбнулся в ответ, несмотря на беспокойство и чувство, что чего-то не хватает, крутящееся в его голове. — Вы, очевидно, уже знаете, миледи. Но в любом случае, принцесса, у тебя впереди свой прекрасный ужас, так что будущее Камелота будет в безопасности в течение многих лет после того, как отвратительный скучный мир отправит нашу прекрасную Гвен на пенсию. И у вас есть лучшие рыцари в мире — гм, и ваш покорный слуга — так что все не упадет в полный хаос... — Это твоя идея убедить меня остаться? — Прохрипел Артур, едва слышно, но они услышали. Гвейн перевел взгляд на лицо Артура, и улыбнулся, когда увидел, что пергаментно-бледные веки открылись, и стеклянные синие глаза смотрят на них, слегка нахмурившись в замешательстве. — Никаких «ты нужен нам, Артур, столько всего важного должно быть сделано и только у тебя это получится» или «пожалуйста, мы беспомощны без тебя, мы не знаем, что делать» и тем более никаких «Артур, я люблю тебя, и не могу даже дышать без тебя, если ты умрешь, то вонзишь кинжал мне в грудь, потому что я не буду жить без тебя»... — Артур прерывался, с каждым словом, голос затихал, но Гвен и Гвейн вздохнули с облегчением. — Прости, принцесса, но между адресованным тебе «люблю» и кинжалом в грудь, я бы предпочел последнее. — Артур — ты проснулся! О, я так рада, что ты в порядке... Облегчение, которое потрясло голос Гвен, затопило и Гвейна. Он искренне улыбнулся, не в силах сдержаться. Странное чувство — чувство, которое он испытывал, только когда напивался — пронзило его сейчас, опьяняя. Что было странно, ведь впервые в жизни он был трезв. По крайней мере, он так думал. Дело не в напитке, балбес, — воображаемый Мерлина усмехнулся, самодовольно ухмыляясь. — Это любовь. Гвейн отогнал странный мысленный образ. Честно. Любовь. Любовь означала привязанность, цепи, кандалы. Однако ничто не могло удержать Гвейна. Он мог выйти из этих ворот в любой момент. Он просто еще не хотел. Но как только захочет — будет свободен, как птица. — Нет, — пробормотал Артур, сквозь боль медленно поворачивая голову, чтобы взглянуть в полный облегчения взгляд своей жены. Гвейн вздрогнул. Артур услышал мои мысли? — Ты сказала мне идти вперед и умирать — женитьба была просто... — А, нет, он сказал это Гвен. Артур судорожно вздохнул, морщась так, будто его пронзили ножом. Что, подумал Гвейн, глядя на туго забинтованный живот короля, вероятно и произошло. — ...Умная уловка... — фыркнул Артур, его глаза засияли ярче. Тут, он зажмурился, кривясь от боли. Мысли начали путаться. Гвен сжала ладонь Артура, поднесла ее к губам и прижалась к ней щекой. Она смотрела на Артура с такой глубокой любовью, горящей в ее глазах, что Гвейн почувствовал, как его щеки покраснели — Девичьи ноги! Он не был маленьким ребенком, чтобы краснеть при виде привязанности — но любовь между ними казалась такой сильной — такой священной — такой... интимной, что он не мог не покраснеть. — Все в порядке, Артур, отдыхай. Гаюс вернется с минуты на минуту, он пошел за травами для твоего желудка... — пробормотала Гвен, свет плясал в ее глазах. Артур снова фыркнул. Казалось, у него не было сил ни на что другое. — Не хочу спать... Кровать жесткая... — он потратил слишком много энергии и замолчал. Гвейн, смущение которого прошло так же быстро, как и появилось, ухмыльнулся. Воображаемый Мерлин улыбнулся, видя, что принцесса в безопасности. Мерлин беспокоится о подобном. Вполне естественно, что его Воображаемый Мерлин чувствует то же. Потому что воображаемые Мерлины были вполне естественными существами. У каждого должен быть такой. Это все равно, что иметь в своем сердце хорошего, властного маленького человечка, который говорит тебе, что ты должен делать. Как… Ну, воображаемый Мерлин, очевидно. Беспокойство и это странное головокружительное облегчение были виной Мерлина. — Уверен, что Мерлин будет в восторге, услышав, что ты так думаешь, принцесса... — Начал Гвейн, слегка нахмурившись и замолчав, когда что-то снова напало на него — почти сбив с ног своей свирепостью. Оно горело в голове, извивалось в сердце и каждая клеточка его существа внезапно закричала о неправильности. — Видя, как он одолжил ее тебе и... — он снова замолчал, когда неправильность усилилась, забилась еще сильнее. Он нахмурился и прокрутил в голове сказанное, пытаясь понять, что, стройные девичьи ножки, было не так. Что такого он сказал? Да ничего такого! Он только подразнил Артура Мерлином... Жжение прошло. Успокоилось. Ослабило подобную тискам хватку на его сердце. В голове стало внезапно пусто. Мерлин? Мерлин — это неправильно? Нет, этого не может быть! Неправильное чувство где-то смешалось. Мерлин был самой правильной вещью на земле! Это невозможно! Мерлин был в порядке. Он до смерти беспокоился об Артуре, вот почему он отдал свою... Мерлин отдал свою кровать. Гвейн так ясно видел это в своей голове — глаза Мерлина широко раскрытые и дикие от беспокойства, челюсть сжата, он еле сдерживал эмоции. Мерлин самоотверженно предложил свою кровать, которая была ближе к Гаюсу. Напряженные плечи и дрожь в его голосе ясно свидетельствовали о паники в тот момент. Гвейн четко видел эту картину! Только… он не мог ее вспомнить... Не мог же он все это придумать! Он не сумасшедший! Так...? Нет- нет! Они привели Мерлина домой — конечно, они не бросили его! Абсурд! Он точно помнит! У него было все в важном списке! Лошадь. Мешок с яблоками у его бедра. Эль, плескавшийся в фляге и висящей на шее. Умирающая принцесса. И Мерлин. Конечно же, Мерлин! Нет. Чувство неправильности исчезло. Оставило Гвейна пустой оболочкой. Пустота. Мерлина не было в важном списке. Знакомое чувство скрутило внутренности. Он почувствовал себя больным. Он не вспомнил Мерлина. Он забыл его. — ...это хорошо с его стороны... — Самый хороший человек в мире. — ...спит на полу... — Холодная, грязная пещера. — ...нечестно... мы могли бы поделиться... — Один. — Артур, я не думаю, что кровать Мерлина достаточно велика, чтобы разделить ее. Но мы найдем ему что-нибудь ... — Забытый. — ...наша достаточно большая... мог бы спать с тобой... — Один. — Я думаю, будь ты в порядке, то не предложил бы подобного, но это очень милая идея. Теперь ты должен отдохнуть, любовь моя. Все в порядке. Мир развалился. Разрушился. Один. Забытый на холодном камне. Самый добрый человек во всем мире. И Гвейн был тем, бросил его.***
— Перси?! Персиваль! Ланс, Леон — кто-нибудь! Элиан? Перси! — Рев Гвейна перешел в истерику, пока он несся по коридору. Паника в его словах и дикая свирепость в глазах заставляли слуг резко отступать, когда он проносился возле них. — Гвейн? — С королем все в порядке?! Он не... — Низкий рокот Персиваля и мягкий голос Элиана пробились сквозь разрозненные мысли, роившиеся в голове Гвейна, возвращая его в реальность. Он обернулся и увидел шоколадно-янтарные глаза смотрящие в ответ. Гвейн видел их напряженные лица, беспокойство, искаженное огнем в их глазах, их сжатые челюсти, руки, тянущиеся к бокам, — он видел все. Но единственное, что он заметил, это пульсирующие незащищенные мышцы Персиваля. — О, хвала небесам — да! Вы как раз те, кто мне нужен — быстро! Он ранен, иначе бы уже вернулся, и я не знаю, сможет ли он сидеть на лошади, так что вам, возможно, придется нести его, хотя двадцать миль не должны стать проблемой — но давайте! Мы должны поспешить — к тому времени, как мы его найдем, снова может пойти снег. Мордред сказал, что она мертва, но мы оставили его с ее трупом! Ее трупом! Она была его другом! Поторапливайтесь! Мы должны добраться туда, прежде чем он проснется — о небеса: если он проснется! Он подумает, что мы оставили его умирать! — Сердце Гвейна глухо стучало о железные цепи и билось в такт мыслям, роящимся в голове. Глупый. Глупый. Глупый. Глупый! Я бросил его! Бросил! Он - самый хороший человек во всем мире, и я бросил его! — Я такой идиот! Он никогда бы не оставил меня — ни одного из нас! Он бы вспомнил про нас! Каждый из нас был бы в его важном списке! Он должен был стоять первым! Выше лошади, яблок и этого чертово эля — он должен был быть первым!... Он снова стоял лицом к залу. Но все проходило словно мимо него. Гвейн одновременно слышал и не слышал стук сапог по камню — он был слишком поглощен огнем, бушевавшем в его голове. Если бы он не был таким... Гвейн содрогнулся, когда в голове возникла картинка холмика алого снега, под которым лежал его лучший друг, ледяной, белый, как труп. Он отчаянно бросился к нему. Снег захрустел под ногами, но было уже поздно - его лучший друг - мертв. Нет! Нет! Нет! Ты найдешь его — с ним все будет хорошо! Ты доберешься туда вовремя — ты спасешь его. Воображаемый Мерлин успокаивал, свеча почти задыхалась в темноте его сердца, тщетно пытаясь подарить свое тепло. Гвейн рьяно покачал головой. Глупый воображаемый Мерлин. Это все вина Гвейна. Его глупость может стоить Мерлину жизни! А что, если бы он был пьян сейчас... Он больше никогда не будет пить. Наступила паника, потянувшая его назад. Но лязг сапог по камню неустрашимо продвигался вперед. Что-то мягкое было в его кулаке. Странно. Он думал, что его удар был твердым. Он опустил взгляд вниз, видя бледно-голубую ткань. Он не мог этого понять. Размытые цвета, фрагменты звуков, биение сердца — все это врезалось в него — заглушая друг друга, так что он вообще ничего не мог слышать. — Гвейн? Стой! — Что случилось? О чем ты говоришь — это Артур? — Остановись! Гвейн. Гвейн?! Персиваль, останови его... Слова были бессмысленными. Но тут паника стала отступать. Гвейн не осознавал, что шел, пока не остановился. Он развернулся, чтобы встретиться лицом к лицу с тем, что остановило его, но цвета расплылись, и мир наклонился вокруг своей оси. Вниз вниз вниз ТРЕСК! Кулак врезался в нос Гвейна. Боль пронзила его, выводя разум из отчаянной спирали — нос тошнотворно хрустнул, а кровь полилась по губам. Сила удара заставила его пошатнуться назад, ботинок споткнулся о плащ, и он снова начал падать — но Персиваль успел схватить его за руку, рывком подняв и удерживая. — Спасибо, — фыркнул он. Великан кивнул, его брови над обеспокоенными глазами нахмурились. Гвейн не стал утруждать себя попытками остановить кровь. У него были более важные дела. Его голова наконец прояснилась, и биение пульса обещало, что он будет готов ко всему, с чем ему придется столкнуться, лишь бы спасти Мерлина. — Сэр Элиан, ты только что ударил Гвейна?! — недоверчиво переспросил знакомый британский барокко. — Простите! Но он сошел с ума и говорит, что мы должны поспешить, и если это что-то важное... — Конечно, это важно!.. — воскликнул Гвейн. — Гвейн! — Сэр Гвейн! Гвейн не понял, что схватил Элиана за плечи, чтобы подчеркнуть свое заявление, пока не увидел, как Персиваль шагнул вперед, чтобы оттащить его. Он проигнорировал великана. Гвейн снова контролировал ситуацию, и это было очень важно! — Мерлин! Шоколадные глаза, расположенные всего в шаге, затуманились в замешательстве. Персиваль сузил глаза, пытаясь понять. И на секунду Гвейну захотелось прибить их. Разве они не понимали, насколько это важно?! — Мерлин! — Он снова закричал, его голос снова поднялся до истерики. Первый, кто понял, что его голос был хриплым от вины, был Леон: — Мы оставили его. Преисподняя.***
Если бы позже ее спросили, кухарка сказала бы, что никогда не видела, чтобы любящий мясо и мед Гвейн так серьезно относился к легким супам, как сегодня. Хранитель арсенала никогда не видел, чтобы оружие было схвачено таким смертоносным взглядом в глазах обычно кроткого гиганта. Конюх мог поклясться, что никогда не видел, чтобы кто-нибудь готовил лошадей с такой скоростью, как главный рыцарь. Гвиневра никогда так не волновалась, несмотря на то, что ее муж был рядом с ней, когда Элиан ворвался в лазарет, хватая каждую склянку в поле зрения. Стражники у ворот никогда не испытывали такого сочувствия к тому, с кем эти рыцари собирались встретиться. Гвейн был благодарен и опустошен, когда пошел снег. Холод держал его бодрым и бдительным, не давал ему соскользнуть обратно в дикую, неконтролируемую панику, клокотавшую внутри него и угрожавшую вырваться на свободу в любой момент. Опустошен, потому что Мерлин был ранен — возможно, умирал — и ледяной холод мог ухудшить его состояние. Но они ехали уже несколько часов, и только холод мог бороться с его бешеным разумом — сдерживать панику, угрожающую вырваться наружу. Нет. Он должен держаться. Для Мерлина. Ради Мерлина. Мерлин. Лошади продолжали скакать, но не было ни малейшего знака, что они хоть сколько-то приблизились к Мерлину. Как будто они попали в ловушку. Будто они топтались на месте. Мерлин был далеко — вечность назад — они упустили его. Мерлин исчез. Ушел. Пропал. Гвейн чувствовал, что снова начинает спускаться вниз по спирали. Вниз, выходя из-под контроля — слишком быстро, чтобы остановиться. Нет! Он должен держаться. Для Мерлина. Ради Мерлина… О, пики, он должен держаться… Ему нужно что-то, что вытащит, приземлит его. Кто приземлит его, если его якорь мертв? Нет. Он не хотел — не мог... Гвейн не позволит. Он спасет его. Гвейну нужно было что-то, хоть что-то, чтобы остаться в настоящем, в рассудке. Но его лошадь рванула вперед, оставив остальных далеко позади в своей безумной погоне. Принцесса, с которой он всегда спорил, когда начиналась спираль, была в нескольких милях позади, а человек, который всегда успокаивал, находился в тысяче миль впереди. С ним все будет хорошо. Ты спасешь его, и он будет в безопасности, он будет в порядке и счастлив. Ты доберешься туда вовремя — спасешь его. Ты не подведешь его! Воображаемый Мерлин — часть него самого, которая на самом деле не была Мерлином, но говорила со смыслом — толком, который, конечно, не исходил от Гвейна, — пылко пообещал ему. Мерцающая свеча, несмотря на завывание ветра и бурю, бушевавшую в его душе, все еще горела. — Откуда ты знаешь? — Гвейн прошептал вслух. Его слова потерялись в хлещущем ветре. Снег шел сильнее, чем он предполагал. Возможно, он ускользал дольше. Потому что он никогда не подводил тебя. И свеча, казалось, загорела ярче, сильнее. Гвейн заставил себя позволить этому наполнить его, украл ледяной вдох и приказал своему сердцу замедлиться, пульс выровнялся. Воображаемый Мерлин абсолютно прав — Гвейн не мог позволить себе верить ни во что другое. Поэтому он расправил плечи, разогнал кобылу до невозможной скорости и начал успокаиваться так, как делал всегда. — Мерлин, я когда-нибудь рассказывал тебе, как проснулся голым в собачьей конуре...***
Оказалось, что даже рыцари, закутанные в простую одежду, полные доспехи и толстые шерстяные плащи Камелота, могли замерзнуть и начать медленно засыпать из-за адского ветра на открытых полях. Несколько часов назад Гвейн жутко беспокоился, что этот ужасный поворот судьбы мог значить для его умирающего друга, но у гипотермии есть действенный способ, как заставить людей, даже самых благородных из них, забыть важные вещи. — И-и-и... она к-к-как... Уд-д-ди... уди... Он даже не знал, с кем говорит. Про что почему это важно. Но это было важно. Важно. Да?… Да...? Что-то исказилось в его сердце — что-то, чего он не понимал. Гвейн чувствовал, что должен был... должен был. Вечность назад. Но теперь тот был похоронен глубоко под снегом, где лед пробрался до его сердца. Никем не замеченный. Маленькое пятнышко... чего-то в белом мире холода. Белый был повсюду вокруг него. Он обнимал. Защищал его. Приветствовал его в своих теплых объятиях. Теперь было тепло. Тепло и уютно. Безопасно. Он мог остаться тут навсегда. Он останется. Он… — Оставайся со мной, Гвейн, просто не отключайся, все будет хорошо, прошу... — Голос прервал мирную тишину, зажег что-то внутри него. Голос звучал обеспокоенно, тревожно, отчаянно. Он хотел помочь. Разве голос не знал, что с ним все в порядке? Ему ничего не угрожало… было так тепло… — Держись, оставайся со мной ... боже, прошу, Гвейн... — произнес убитый горем голос. Гвейн хотел, чтобы бедная душа поняла: ему было тепло, он был в безопасности. Они просто должны были... — ...Останься... — выдохнул он, поворачиваясь к свету. Свет. Тепло. Белый. Тьма.***
Боль. Но не в его голове. Это похмелье? Если да, то это худшее похмелье, что у него было — все его существо, от кончика носа до пальцев ног горело. Огонь тек по его венам. Жгучий огонь, но в то же время такой холодный. Холодный.***
Огонь и холод исчезли. На их место пришла боль, волнами растекавшаяся по всему телу. Стон вырвался из его груди, а затем снова наступила тьма.***
Тепло. Нежные, словно перья, прикосновения ко лбу. — Спи, Гвейн. Все хорошо. Хорошо. Тепло. Он заснул.***
Гвейн почувствовал запах еды. Какого-то мясо. Бекон? Он любит бекон. Кто-то готовил ему бекон. Как мило. Большинству женщин он становился безразличен, стоило солнцу взойти. Гвейн открыл глаза — почему они такие тяжелые? — и нахмурился. Его женщина оказалась мужчиной. Мужчиной с седыми волосами и изогнутой бровью над серо-голубыми глазами. Гвейн моргнул. Когда снова открыл глаза, он, наконец, понял, кого видит. Гаюс. — О... — Я подойду к вам через минуту, сэр Гвейн, — тихо усмехнулся Гаюс. Он стоял перед огнем в комнате за открытой дверью. В лазарете. — Ах, как мило с вашей стороны вернуться в мир живых, сэр Гвейн. Слова, долетевшие откуда-то справа, были приятными, не считая конца. Его имя было произнесено с тихой угрозой. Гвейн нахмурился. Он помнил этот голос… Гвейн повернулся и посмотрел в замешательстве. Там, сидя на деревянном стуле у его кровати, без рубашки и туго обмотанный бинтами, улыбался король со сталью в глазах. — А, доброе утро, принцесса. Что ты делаешь в моем уголке? — Спросил Гвейн грубым и скрипучим голосом похожим на кваканье лягушки. — До того, как ты сюда вторгся, этот уголок был мой, — заметил Артур, медленно откидываясь назад, чтобы не потревожить раны. Но даже в этом, казалось бы безобидном, действие таилась угроза. Гвейн нахмурился. Что имел в виду Артур? Почему он с таким удовлетворением смотрит на страдания Гвейна? Что он натворил? И почему лежал в постели он, когда ранен был Артур? Он лежит на кровати Артура, когда на самом деле должен был... — Мерлин! — Закричал Гвейн, выпучив глаза. Мерлин. Один. Пещера. Боль. Умирает. Снег. Замерзает. Замерз. Умирает. Умер. — А, вижу, ты понял проблему, — ледяным тоном произнес Артур. Нет. нет. Нетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнет Только не Мерлин! Нет! Он провалился. Бросил лучшего друга умирать. На морозе. Одного. Умирать. — Артур, что с ним? — Кто-то ахнул. Кажется, это была Гвен, но это не имело значения. Ничто не имело значения. Мерлин был мертв. — Он вспомнил, как они бросили Мерлина, — с легкостью ответил Артур. Бросили. Одного. Умирать. — Ты ему не рассказал?! Мертв. — Я не видел причины. Думаю, он сам должен осознать серьезность ситуации. Мертв. Он всегда думал, что любовь — это цепь и железный замок, сковывающий его против воли. Но это не так. Любовь — это гравитация, притягивающая к земле. Якорь, спасающий от потерянности и одиночества. Спасательный круг, не дающий утонуть в пучинах жизни. Мертв. Единственное — единственный человек, который когда-либо был его гравитацией. Якорем. Его спасательным кругом — был мертв. Бесследно исчез. И это была полностью его вина. — Артур! Посмотри на него! Все его вина. — Я... — Постыдись! Ты довел его до такого! Он не осознавал, что его плечи дрожат, пока на них не надавила нежная рука. Он не понимал, что задыхается, пока успокаивающий голос не прошептал, что он не дышит. Он не осознавал, что рыдает, пока похожие на перья пальцы не стерли его слезы. — Тш-ш, все хорошо. Мерлин жив. Он в безопасности, здесь, дома. Все хорошо, Гвейн. Я обещаю. Все хорошо... Гвейн не понимал. Мерлин мертв. Они пошли, чтобы найти его, и он был... жив? — Он жив, я обещаю. Он здесь, крепко спит. Он жив... Жив. Жив. Дыши. Сердце билось в груди. Воздух наполнил легкие. Сладкая, прекрасная кровь забежала по венам — жив! — Сир, что вы сделали с моим пациентом?! — Я не хотел! Я только... — Хотел сказать, что его лучший друг умер. И еще ты хочешь спать один... — Гвен!.. — Сир!.. Гвейн перестал их слушать. Открыл глаза, которые он не осознавал, что закрыл, быстро заморгал, пытаясь смахнуть слезы, чтобы он мог увидеть. Его пульс бился в такт единственной мысли, крутящейся в голове. Жив. Жив. Жив. Жив. Жив. Жив. Жив. Жив. Жалкое мерцание свечи в его груди росло, пока не заполнило все его сердце, согревая до кончиков пальцев так, как никогда раньше. Жив! Глаза прояснились и Гвейн осмотрел одежду и лица окружающих. Выглянул из комнаты, комнаты Мерлина, как он понял, ища лазарет за ней. Его глаза расширились от удивления. Комната, освещенная мягким, веселым светом камина, была завалена телами его товарищей. Нет, он сразу понял, к счастью, прежде чем снова запаниковать. Они всего лишь спят. Его глаза метались по комнате, анализируя, ища. Смотря на всю картину в поисках важных деталей. Леон под красным одеялом, накинутым на него, свернулся калачиком на медицинском столе. Его грудь медленно поднималась и опускалась. Напротив него, спиной к стене, покоился Персиваль, голова которого разместилась на подушке поверх трех больших книг. Вьющиеся черные волосы, принадлежавшие Элиану, выглядывали из-под алого холма одеял, прижатых к животу Персиваля. Их дыхание было глубоким и синхронным. Ланселот, единственный, кто не зарылся в кучу красного, сидел на трехногом табурете, положив лук на колено и подперев подбородок рукой, тихо похрапывал. И, там! Мерлин! Растянулся на спине на койке Гаюса в ближайшем к огню углу. Все, кроме его лунно-белого лица, было завернуто в толстые одеяла, которые медленно поднимались и опускались. Жив! Он жив! Сердце Гвейна наполнилось необъяснимой радостью, и он, неожиданно уставший, откинулся на подушки. Братья, которые умирают, а затем снова воскресают, так выматывают. — Принцесса? Ненавижу тебя, — задыхаясь, пробормотал Гвейн. Он закрыл глаза и тяжело выдохнул; горе накатывало на него головокружительными волнами. — Только представь, что я чувствую к людям, которые бросили моего брата, — холодно сказал Артур. Гвейн промычал что-то в ответ. Ему не нужно было открывать глаза, чтобы увидеть взгляд, которым лекарь одарил короля. — Артур, — тяжело вздохнула Гвиневра. — Что? — Он бросил вызов, тьма в его тоне, которую Гвейн не слышал со времени обручения Морганы. — Просто... сейчас не лучшее время. — Хочешь сказать... — Я не говорю ничего, кроме того, что мы почти потеряли их. Не только Мерлина. Всех их. Кровать Мерлина заскрипела, юбки Гвен зашуршали и она ушла в лазарет, чтобы позаботиться об остальных, предположил Гвейн. — Гаюс, можешь мне помочь? — Тихо позвала она. Гвейна не обмануть. Она хотела оставить его и Артура наедине. Гаюс прочистил горло и ответил: — Конечно, конечно, миледи. Лекарь зашаркал прочь, чтобы присоединиться к Гвен. На мгновение в комнате повисла тишина. Гвейн почувствовал, что успокаивается. Его пульс перестал скакать, стук сердца ослаб. Воздух медленно входил и выходил из его легких. Мерлин жив. Гравитация удерживала его к центру земли. Но как? — Что случилось? — Тихо спросил он, держа глаза закрытыми. — До или после того, как вы бросили его умирать? — Слова Артура резали, но он произнес их мягко. Виновато. Ему не нужно было чувствовать себя виноватым. Гвейн заслужил его гнев. Он почти позволил своему лучшему другу умереть. — После. — Он спас вас. Гвейн открыл глаза и повернул голову, чтобы видеть Артура. — Он спас нас? — Удивленно повторил Гвейн. Как он мог их спасти, если умирал в пещере?! Артур кивнул и его взгляд немного смягчился, лед тронулся. — После того, как вы, четыре идиота, в панике ушли неподготовленными, пошел снег. Началась настоящая буря, даже не метель. Гвейн вспомнил. Белый. Холод. Он вздрогнул. — Мерлин тем временем проснулся, тяжело контуженный и в одиночестве, — с горечью сказал Артур, его глаза на мгновение стали суровыми, но на Гвейне они снова смягчились. Артур вздохнул и продолжил: — Мерлин остался в пещере, чтобы переждать бурю, когда увидел вас, идиотов, шатающихся кругами менее чем в двадцати футах и бормочущих что-то идиотское. Выражение лица Артура снова смягчилось. — Он затащил вас внутрь и сделал все возможное, чтобы согреть и сохранить вам жизнь. Затем, когда буря утихла, он привязал всех вас к двум лошадям, которых удалось спасти, и, тяжело контуженный, в ледяной холод, убивавший его, привел вас всех назад к патрулю Ланселота, который только выехал из Камелота. Глаза Гвейна расширились. Холод почти убил их, несмотря на то, что они были тепло одеты. Как Мерлин в одном легком пальто и тонком платочке на шее сумел выжить? — Как?... — Чистая решимость, мы думаем, — сказал Артур, его тон успокоился. Стал почти благоговейным. — Ланселот говорит, что как только Мерлин узнал его, он упал. Они притащили всех вас обратно. Отогреть Элиана и Персиваля было не так уж и трудно. У Леона началась небольшая лихорадка. Но твое сердце остановилось как раз тогда, когда мы принесли тебя сюда, — он замолчал, боль проглянула сквозь сталь в его глазах, — и Мерлин… мы теряли его три раза. Мы думали… даже после того, как он стабилизировался, Гаюс был уверен, что нам придется ампутировать — все эти часы ходьбы по снегу... — Голос Артура надломился. Он стряхнул воспоминания, выталкивая боль из глаз, чтобы встретиться взглядом с Гвейном. — В любом случае, мы вернули вас обоих. Ты бездельничал, а Мерлин с тех пор поправляется. В любое другое время Гвейн бы возразил, почему это Мерлин поправлялся, а он бездельничал, если оба были без сознания, но он не мог. Все, что Гвейн слышал — слова Артура, эхом отдающиеся в его голове. Мы теряли его три раза. Мы теряли его три раза. Три раза. Теряли... — Гвейн! Сэр Гвейн, перестань! Если ты снова потеряешь сознание, жена убьет меня! — зашипел Артур, возвращая его в реальность. Гвейн глупо моргнул, глядя на короля. Артур увидел ненависть к себе в его потерянных глазах, и выражение его лица смягчилось. — Гвейн, Мерлин в порядке. С ним все хорошо. — Я бросил его... — начал было Гвейн, но король перебил: — И он будет в порядке. Он в безопасности. И ты тоже. И поверь мне, ты будешь наказан так, что окажешься на волоске от смерти, — серьезно проговорил Артур, но затем его глаза в который раз потеплели, и он тяжело вздохнул. Наклонившись вперед медленно, болезненно он положил руку на плечо Гвейна. Гвейн посмотрел на нее, а затем на своего короля. — Принцесса, я польщен, но... — Заткнись, — мгновенно огрызнулся Артур. — Гвейн. Я не рад, что ты забыл Мерлина. Я в ярости. Гвейн от стыда уронил голову. Он бросил его. Оставил и из-за того, что он это сделал, Мерлин чуть не умер. И даже умирая, Мерлин спас его — человека, который бросил его! Слезы жгли глаза Гвейна. Мерлин… — Эй... — Артур встряхнул Гвейна, вытаскивая из ямы собственного разума. — Я в ярости, что ты оставил его... но... Гвейн поднял потрясенный взгляд. Какое, черт возьми, может быть но? Он бросил их брата умирать! — Я горжусь тем, что ты пошел за ним. Ты храбро и глупо продолжал пытаться спасти его, рискуя своей жизнью. Я благодарю тебя за то, что ты не сдавался до конца и я рад, что ты жив. Артур улыбнулся, его глаза горели искренностью. Гвейн тоже улыбнулся. Сломано. Облегченно. Мерлин жив. — Когда Гаюс отпустит тебя, я собираюсь подвесить тебя голым, за пальцы ног над логовом Уайлдерренов и позволю им съесть тебя, до тех пор пока... Все будет хорошо.***
Мерлин проснулся; за окном было темно. Комната эхом отзывалась мягким дыханием и храпом рыцарей — людей, которых он считал друзьями. Людей, которые забыли его. Рыдание вырвалось из его горла. Он повернулся к полке за койкой Гаюса, зашарил рукой в темноте и схватил старую кожаную книгу, спрятанную у всех на виду, и маленькую чернильницу. Он едва подавляет свои крики в кулаке, когда лезет под подушку за пером. Заткнись — заткнись! Не нужно им слышать твои глупые рыдания. Они все чуть не умерли! Они чуть не умерли, чтобы спасти его никчемную жизнь, а он в благодарность собирается нарушить их покой! Мерлин, развязывав книгу, стал отчаянно просматривать ее чернильные страницы. Слезы, наполнившие глаза, стекали по щекам. Он сильно укусил костяшки пальцев, подавляя звуки, но его плечи продолжали предательски дрожать. Мерлин находит пустую страницу, только она оказалась не совсем пустой. Золотые буквы, которые написал не он, глядели на него. он ранен, истекает кровью, умирает, нужно, чтобы я помог ему, умирающего нужно найти Он не писал этого, но почерк был его. Но почему слова золотые? Чернила ведь черные. Если это не… Магия? Но как... О. На мгновение осознание выталкивает его из времени, он забывает, но затем реальность возвращается, смеясь ему в лицо, поворачивая острый нож в его сердце. Новые рыдания сотрясают Мерлина, он так сильно кусает кулак, что чувствует вкус крови. Мерлин отчаянно вонзает перо в чернильницу и атакует страницу беглым письмом. Фрейя, Теперь я пишу во сне. Мне жаль, что такая бессвязная глупость испортила твое письмо. Ты заслуживаешь лучшего. Я писал об Артуре — он умирал. Он умирал, и это была моя вина. Я должен был остановить Моргану — я должен был спасти его. Но я был слаб, и она одолела меня. Рыцари должны были исправить мою ошибку — они должны были сделать то, что сделать должен был я, и помчаться домой. Артур мог умереть! Король былого и грядущего — человек, которому суждено спасти весь наш род! Человек, которому суждено освободить нас и принести мир и безопасность в Альбион — чуть не умер! Если бы это случилось, то сотни, тысячи, миллионы наших сородичей погибли бы. Голод и ненависть стали бы править землей! Дети поздно ночью бились бы в страхе, видя слезы своих матерей. Матери, сестры и жены, вдовы — цеплялись бы за доспехи сыновей, братьев и мужей, будто это могло их вернуть. И все потому, что я оказался слишком слаб, чтобы защитить Артура. Но все намного хуже, Фрейя. Намного. Потому что, когда рыцари поняли, что оставили меня позади, они вернулись за мной! Их доброта — их благородство — их вера в то, что каждая жизнь стоит спасения, отправила их неподготовленными в снежную бурю. Они не понимали, что я ничего не стою. Я почти убил их всех! Я был слишком слаб, чтобы защитить их, и позволил им скрутить себя, думая, что они должны защищать меня. Я такой глупый — я должен был быть сильнее! Ради них я должен был быть сильнее, но я потерпел неудачу. Неудивительно, что они оставили меня. Кто может их винить? Именно из-за моей небрежности им пришлось вернуться в Камелот, чтобы спасти Артура. Было правильно, что меня оставили. Я ведь чуть не убил короля!