Гербарий воспоминаний

Тем, кто потревожил юношу после столь долгого и утомительного дня, был Эрвин. Он тихо прикрыл за собой дверь, проходя глубже в полумрачную комнату. Голые стены с потемневшей от времени штукатуркой и торчащими кое-где клочьями пакли придавали вид самой настоящей заброшки. — Я не помешал тебе? — спросил он совсем тихо. — Нет. Всё равно уснуть не могу, — Леви сложил ноги крестообразно и неловко повёл плечами, сморщившись и прошипев от боли. Полученный синяк давал о себе знать, а виски запоздало трезвонили. — Что-то случилось? — Хотел узнать о твоём самочувствии. Стоит заняться ушибом, чтобы не стало хуже, — мужчина присел на край кровати. Взгляд либо выдавал лёгкую обеспокоенность, либо же так казалось из-за падающего света, и на самом деле никаких эмоций не было. Чёрт его знал. Аккерман слишком сильно чувствовал себя бесформенным желе, чтобы забивать голову ненужными ребусами. — В этом «ушибе» нет ничего страшного. Пройдёт спустя дни… Ладно, возможно, недели, но исчезнет же, — было неловко — ему никогда не приходилось разговаривать о состоянии с кем-то, кроме покойной матери, от того каждое произнесённое слово отдавало жалким зрелищем. — Покажи мне его, тогда и решим, что будем делать дальше, — мужчина подошёл чуть ближе, настойчиво смотря на подростка, и опустился на продавленный матрас, на что тот противно скрипнул. — Даже не думай со мной спорить. Аккерман хотел бы пойти наперекор в очередной раз. Чисто из принципа. Чтобы все, наконец, уяснили, что помощь ему вовсе не нужна. Тем более с несчастным синяком, каких за всю жизнь он получал достаточно, чтобы относиться к синюшным гематомам как к обычному делу. Но Леви молча послушался и одним движением стянул с себя футболку. Эрвин с осторожностью дотронулся до ушибленного места, внимательно разглядывая. Широкие брови сползли к переносице, что означало полную задумчивость. — Тебе повезло обойтись без серьёзных последствий, хотя мог получить вывих, — грубоватые ладони с несвойственной заботой исследовали кожу. Юноше хотелось как следует рыпнуться, чтобы мужчина всё-таки отказался от затеи, мол, «посмотрел и хватит с тебя», но когда пальцы сжали что-то близ плеча — мигом сменил маршрут действий. — Говорю же, в порядке, — от туловища до ног включительно промчались мурашки. Вот только в спальне вовсе не было холодно: потрёпанные жизнью окна закрыты настолько плотно, что даже малейшее дуновение не имело шансов пробраться в комнату; дверь закрыта, щёлочек нет. Отчего же пошла такая реакция? — Незачем беспокоиться. — Перестань говорить подобное, — мужчина цокнул, и Леви был на сто процентов уверен, что застал бы закатывание глаз, если бы Смит не любил в ненужные моменты играть в каменное лицо. — Мы теперь команда, поэтому обязаны приглядывать друг за другом. — Вот только за остальными ты так не приглядываешь. Такая честь выпала исключительно мне, — мышцы не желали плавиться под горячими пальцами и возмущённо пульсировали, точно грозясь разорваться, отчего Леви моментами морщился, закусывая изнутри щёки. — К каждому человеку нужен подход, вот и забота проявляется по-разному, — широкие ладони массировали уверенно, разгоняя по ним застывшую кровь, тело будто бы заново училось расслабляться. — Тем более, Майк и Ханджи не ищут на свой зад приключения каждые пять минут. — Эти «приключения» никак меня не касались до тех пор, пока вас не встретил. Делай теперь выводы, если мозгами шевелить не разучился. Капитан промолчал. Явно для того, чтобы не разжигать между ними огненный спор. Леви полностью чувствовал эту очевидность, потому, последовав примеру солдата, также не спешил развивать или начинать новый разговор — его вполне устраивало образовавшееся между ними молчание с разъедающе-кислыми нотками неловкости, которые из них двоих испытывал только он. Вдруг в шее что-то щёлкнуло, и он рефлекторно положил на неё ладонь, чтобы проверить на положенном ли она месте. Этому не помешала даже чужая рука, которую парень по ошибке схватил в первую очередь. Борясь с желанием поругаться на всех языках мира, он повернулся к военному, прошипев: — Ты удумал меня прикончить? — Нет, всего лишь делаю тебе массаж. У тебя необычайно напряжённое тело, — Эрвин взял руку юноши в свои и приступил разминать костяшки. — Плохо спишь по ночам? — грубоватые ладони не ассоциировались с тем, какие приятные и расслабляющие ощущения дарили. Казалось, что они способны исключительно пользоваться оружием и отрабатывать новые силовые приёмы, но в действительности всё иначе. Капитан отлично справлялся с ролью массажиста. Вот только Леви такие поблажки не нужны были, и неважно какие цели на самом деле преследовал Смит, проявляя любезные жесты. Не нужны были, но он, поумерив пыл и мысленно решив, что повозмущаться всегда успеет, никак не возникал против. Разве что с каким-то странным выражением лица смотрел на то, как его ладони подвергаются легитимному насилию. — С чего такие выводы? — Тело и разум связаны. Если нет гармонии, то человек от этого страдает, — методично растирал невидимое что-то по ладони, занимаясь каждым пальцем по отдельности. — Из-за зажимов в теле нарушается сон, по этой причине он может и ухудшиться. Недосып плохо влияет на моральное состояние. — Это ты так намекаешь на то, что я злой, как собака, потому что не сплю нормально? — для общего удобства он решил немного сменить положение: пересесть так, чтобы они находились лицом к лицу. — Если так, то вывод неверный. Я таким родился. — Я ни на что не намекаю, — он отрицательно покачал головой. — Говорю, что плохой сон сопутствует вялости, от него усиливается чувство тревоги и хандра. Массаж прекрасное средство от всех гадостей. — Почитай ещё лекцию о психологии тела и прочей лабуде, этого же так не хватает. И что, каждого члена отряда расслабляющим массажем балуешь, чтобы не так херово было? — Если это потребуется. От каждого зависит успех операции, даже от простого рядового, — перебрался на макушку, круговыми движениями разминая. — Разве вам в школе не рассказывают о подобном? — Рассказывали, — с исправляющей интонацией ответил он, склонившись, чтобы получить побольше ласковых ощущений. — Командная работа, вклад каждого важен и так далее, но это не для меня. Я предпочитаю действовать в одиночку. Так надёжнее. — Рано или поздно тебе придётся впустить кого-то в своё сердце, полностью открыться и позволить ему приблизиться настолько близко, что будешь готов доверить свою жизнь. Никто не будет один, если, конечно, человек сам не разрушит планы судьбы. — Я не уверен, что понимаю то, о чём ты говоришь, — поднял глаза, переставая буравить взглядом простынь, на которой они уместились, и переключаясь на лицо собеседника. — О командной работе или что даже в нынешнем положении я не останусь дрочить в одиночестве? — Обо всём. Тебе стоит довериться нам, — с долей отцовской нежности он провёл по волосам, а черты лица Леви мгновенно напряглись. Взгляд, направленный в одну точку, намертво застыл. — И тогда заметишь, что гораздо основательнее быть с близкими людьми, нежели одному. — О, так значит, ты пришёл, чтобы отдать честь папашеским нотациям, я понял, — парень, отойдя от внезапного спазма, выпрямился и важно нахохлился — он уже давно не маленький мальчик, чтобы получать поглаживания. — Мы с вами всего пару дней команда, а ты уже затираешь про доверие. — Расслабься, цветочек, — Эрвин не смог сдержать слабого смешка. — Я не собираюсь читать тебе нотации, всего лишь болтаем по душам. Откровения хорошо сближают людей. — Мы могли бы поговорить и без сценки с массажем. Как делают обычные люди. Вот если бы Ханджи сейчас вломилась в комнату и застала нас в полутьме, где я полуголый, то утром меня бы ждали расспросы. — У Ханджи всегда куча вопросов по поводу и без. От этого никуда не деться, — когда макушка получила выделенную долю внимания, мужчина вернулся к плечам. Сценка чего бы то ни было слишком уж затягивалась. — Если виноват я, то без лишних вопросов возьму всю вину на себя. — Да? И что ты ей в таком случае скажешь? Она каждое слово рассмотрит совершенно не так, и мне всё равно придётся отвечать на идиотские вопросы, — когда первоначальная затея возобновилась, Аккерман не выдержал и резко повёл плечами, призывая убрать руки. — Достаточно. От твоих поползновений спина начинает ныть. Капитан сиюминутно исполнил просьбу. — Мой ответ зависит от её вопросов. Ханджи доставала и тогда, когда ты впервые к нам попал. Вот тогда я от неё еле отлип, а сейчас на удивление спокойно… Это совершенно не в её характере. — Конечно, ведь теперь от этого гиперактивного безумия страдаю я, — он устало завалился на кровать, словно сражённый пулей наповал, и ноющая боль расползлась по всему телу. В такие моменты юноша ужасно скучает по временам, когда ломота в суставах объяснялась перегрузкой на уроке физкультуры. — Рассказывает о заражённых информацию, которую узнала или, что-то другое? Не могу представить, чтобы Хан разговаривала на другие темы. Не совсем в её стиле болтать о погоде и делиться советами «как лучше заваривать травяной чай». — Ты многого не знаешь, но это только к лучшему, — ещё бы он стал выкладывать всё то, чем его успела протерроризировать четырёхглазая. Это ж на Эрвина со спокойной душой смотреть будет невозможно! — Долго ещё собираешься сидеть над душой, или капитанам спать не положено? — Неужели тебе надоела моя компания? — Поздняя ночь, Эрвин. Чем ты здесь вообще собираешься заниматься? Компанию тебе может составить и усатый. — Мы с тобой мило беседуем, налаживаем контакт, но если ты хочешь отдохнуть, то я немедленно уйду. Подросток со страдальческим выражением лица закатил глаза и сладко потянулся всем телом. Отдохнуть в самом деле бы не помешало, но и компания сейчас лишней не будет в такую-то ночь. Подозрительно тихую и томительную. — Можешь оставаться. Если выбесишь — полетишь из комнаты с ракетной скоростью. Договорились? Отлично. — Договорились, цветочек, постараюсь не действовать на нервы, — решив в край обнаглеть, капитан развалился рядом. — Я так подумал, нужно будет обучить тебя стрелять и рукопашному бою. Это необходимые навыки, если встретишь опасность, — он повернулся к юноше, и тот прочёл в глазах всю серьёзность предложения. — Как скажешь. Обязательно посмотрю пару гайдов, — несколько уклончиво ответил Аккерман, развернув взгляд к уродливому пыльному потолку. Ему совершенно не нравилась паутина, вытянувшаяся из одного угла в другой, но убираться в этой берлоге всё равно что убираться на мусорке — грязи меньше не станет, сколько не старайся. — Если интернет заново изобрету. — Леви, я серьёзно. Этому следует обучиться ради своей же безопасности, — нечёткий отказ возмутил мужчину, о чём свидетельствовал хмурый вид. — Что, если бы мы не успели прийти к тебе в магазине? Тебя бы сожрали, а ты не успел бы и глазом моргнуть! — Эрвин сел на кровати, словно намеривался сделать свою фигуру больше, а вместе с тем и придать значительности словам. — Во-первых, я от этих тварей носился чёрт знает сколько. Сбежал бы, если бы ноги не подвели, — юноша не разделял настроения визави, потому продолжил валяться на кровати. — Во-вторых, поднимешь меня завтра в шесть утра на тренировки? Где ты тут полигон увидел? — Нет, вставать в такую рань не стоит. Глупо пренебрегать хорошим сном в таких условиях. Ни я, ни кто-либо другой не знает, что будет завтра, но пойми, что с помощью тренировок ты станешь только сильнее, шансы на выживание увеличатся. — Я знаю, солдатик. Знаю. Ещё не отупел, чтобы не понимать основы выживания и как сохранить целостность задницы надолго. Просто… — под тяжкий вздох Леви принял сидячее положение и поочерёдно размял плечи. До хруста, до боли, чтоб кровь разогнала липкое ощущение на коже, чтоб стало жарко. — Я просто хочу немного отдохнуть. Ладно? Возобновлю силы, и делай со мной, что хочешь, хоть каждый день на рассвете поднимай. — Тогда оставлю тебя. Если что-то понадобится, то моя комната напротив твоей, — рука мужчины мимолётно потрепала по волосам, и Леви был готов поклясться, что находился в секунде до нанесения увечий. То ли жест какой-то ненормальный, то ли он реагировал по-странному, но от горячего потока, пробежавшего по ногам, в любом случае хотелось избавиться. Даже если для этого пришлось бы оторвать солдату руку. — Доброй ночи, цветочек, — дверь бесшумно закрылась за капитаном, шаги которого невозможно было расслышать за пределами комнаты. Осторожность и подготовленность военного не на шутку пугали. Аккерман порой всерьёз задумывался, что, если Смит решится избавиться от ненужного груза, — в прямом или переносном смысле, — это будет выполнено без единого шума и лишнего движения. Как делают профессиональные наёмники. От таких мыслей, случайно заблудших, по спине пробежал щекочущий холодок. Да, Эрвин бывал раздражающим, бывал и заботливым, и раздражающим одновременно, но намного реже он бывал пугающим. Вот как сейчас. Нормальные люди вообще способны передвигаться настолько тихо без причины? Способны каждую секунду сохранять воинское спокойствие тогда, когда это не нужно? Или нужно, но Леви этого не понимал из-за какой-то недосказанности, от причины которой его преднамеренно отгородили? Взрослые — чертовски странные и мутные личности. Как бы то ни было, Леви натянул футболку на покалеченное авантюрами тело и поднялся с постели. Не нравилась ему эта комната. Да и полуразвалившийся дом в целом тоже. Не то что бы парень верил в то, что у каждого помещения и предмета своя собственная аура, будь то светлая или тёмная, но его не покидало ощущение какого-то подвоха. Подвоха, который усердно прячется, чтобы его не обнаружили до положенного времени. Затушив почти догоревшую свечу, что бросала на стены жутковатые тени, он вернулся к кровати на ощупь и накрылся одеялом. Тишина стояла такая, что казалось, её удалось бы порезать ножом и намазать на хлеб вместо масла. Такая плотная, что каждый малейший звук раскатился бы громом — хлопанье крыльев вспугнутой птицы, шелест камыша на ветру, плеск рыбы в пруду. Из-за этого Аккерману удалось заснуть лишь спустя час обозначенного «отбоя». Удалось заснуть, чтобы проснуться спустя пару часов — за окном всё ещё была непроглядная темень. Юноша понимал, что стоило открыть глаза. Стоило самому убедиться в своей безопасности; получить доказательства в отсутствии заражённых и другой заразы. Но это было невозможно. Веки отказывались подниматься, а тело — двигаться. Получалось мало-мальски контролировать дыхание и вслушиваться в окружающие звуки. Ещё чуть-чуть и сердце остановится от усиленной тревожности и страха. Надо открыть глаза, надо что-нибудь сказать, позвать кого-нибудь, чтобы он помог, вытащил из тягучего кошмара. Так делала мама. Она всегда приходила, даже если не было желания подниматься с кровати. Она всегда приходила к нему, если он нуждался в её присутствии, ласковом поцелуе и истории на ночь, чтобы плохие сны отошли на задний план. Вот только её нет. Она больше не придёт, не заглянет в комнату, не вытащит из зыбучих песков безымянного ужаса, не скажет, что всё хорошо и бояться нечего. Леви нужно выбираться самостоятельно. И от понимания становилось только хуже. Ему уже приходилось выпутываться из железных ниток паники в одиночку, и он знал, что в прокладывании пути к спасению нет ничего сложного. Нужно просто открыть глаза и дышать. Открыть глаза, как делал множество раз в повседневной жизни, прервавшейся катастрофой. Дышать глубоко и ровно, как в безмятежном сне с белоснежными единорогами и ослепительной радугой. Сложностей нет, они надуманы мозгом, который охватило онемение. Раз, два, три… Раз, два, три, и ещё несколько раз по кругу. Бороться. Сражаться до последнего. Он столько пережил не для того, чтобы вместо зомби его сожрали кошмары. Раз, два, три… Подумать о хорошем, повторять, что страх вызван тем, чего на самом деле нет, что он — игра больного воображения, подпитывающегося остатками кровавой бойни на улицах города и в зданиях. Страха нет, чудовищ — тоже. Он в безопасности. Раз, два, три… Леви открыл глаза и тут же сделал глубокий до боли в лёгких вдох. Ему ничего не угрожает. Он всё также один, и в этой изгвазданной комнате. Несколько неторопливых вдохов и выдохов в целях восстановить сбитое дыхание. Подобная гимнастика на протяжение скитаний помогала вернуться в прежнее состояние. Плохой сон липкой пеленой слезал с сознания, как и воспоминания о маме. Леви старался не думать о ней в особенно тяжёлые моменты, ведь у неё никак не получится прийти, а щемящая пустота в груди никуда не денется. Юноша предпочитал думать о том, что мама вышла в ближайшую пекарню за свежей выпечкой и с минуту на минуту должна была вернуться. И ведь понимал, что враньё. И ведь понимал, что обманывал сам себя, бежал от догоняющей реальности. Ради чего? Неужто отпускать не хотелось? Леви стянул одеяло, вытирая вспотевший лоб. Рассвет ещё не скоро, а сон полностью покинул. Будь за окном улицы родного города, он обязательно отправился бы гулять по окрестностям в поисках интересных мест для встречи красочного рассвета. Вот только родной город далеко, и Аккерман сомневался, что они с группой когда-нибудь туда забредут по счастливой случайности. Но, по правде говоря, ему бы очень хотелось вновь пройтись по знакомым улицам. Парень поднялся с кровати — в комнате было темно, словно вместо глазниц две дырки, но он даже не думал открыть занавески — проверил, насколько хорошо было закрыто окно, и оставил его в покое. Мало ли среди трупаков наплодились и те, что не прочь забраться в спальню по стене. Что-то внутри билось о желудок, говоря о том, что необходимо проверить каждую входную дверь, каждый уголок, через который могут пробраться неприятели. Леви не сомневался — тот, кто держал пост в данную минуту, обязательно бы забил тревогу при малейшем подозрении на угрозу, но нервозность отказывалась в это верить. Она была ярым последователем культа «а уверен ли ты, что всё в самом деле закрыто, и никто к тебе не проберётся с ножом на поясе или с острыми зубами в пасти?». Именно поэтому он вышел из спальни. Чёрный коридор уходил куда-то во мрак и ничем не освещался. Удушливо пахло гнилью и ещё чем-то непонятным, но однозначно неприятным. Леви осторожно прошёл вглубь, предварительно ощупывая пол пальцами ног, чтобы точно быть уверенным в невозможности провалиться в никуда, и спустился по лестнице на первый этаж. Ведя ладонями по стенам и натыкаясь в последствии на оконную раму, он проверял надёжность конструкции. — Почему не спишь? — знакомый голос прозвучал настолько неожиданно, что Леви чуть не подпрыгнул на месте. Еще одна пугающая привычка в арсенале Смита. — Не ожидал увидеть тебя в такой час, — он обошёл юношу и встал напротив, проницательным взглядом рассматривая нарушителя отбоя. — На лыжах катаюсь. Чёрт, что за вопрос? — сказал парень с такой интонацией, будто Эрвин только что спросил самую очевидную вещь на свете. Ответ Аккермана звучал глупо на все сто, если не на двести, ведь вопросы о пребывании в коридоре посреди ночи естественны, но ничего получше он придумать не успел, потому выдал первое, что пришло во всё ещё сонный мозг. — Мне надо было уточнить, вдруг что случилось. Точно всё в порядке? — складывалось ощущение, что ещё немного и взгляд заберётся под корку сознания, дабы выведать необходимую информацию. Воцарилось молчание, вскоре прервавшееся: — Немного нет, — через силу и сжатые зубы выдавил из себя Леви, глядя исподлобья. Сколько бы он не отнекивался, но сейчас хотя бы крохотная поддержка не помешала бы. Глупо это отрицать. — Хочешь об этом поговорить? — Эрвин смягчился, а недовольство ночным хождением по незнакомому дому отошло на задний план. Всё-таки состояние ребёнка гораздо важнее правил. — Или предпочитаешь пройтись немного? — Я не выйду отсюда, пока там, — мотнул головой в сторону окна, — темнотища, — и неспешно направился к гостиной. Глаза успели привыкнуть к черноте и уже могли различать очертания окружения, потому и до дивана добраться не составило труда. — Тогда чем я могу тебе сейчас помочь? — без лишних вопросов касаемо причины подъёма капитан проследовал за мальчишкой, устраиваясь рядом с ним на диван. — Посиди рядом. Можешь о какой-нибудь чепухе рассказать, анекдот из времени тираннозавров, что угодно. Главное не молчи. И всё. Заливистый смех промчался эхом. Голова как никогда глубоко вжалась в плечи, глаза метнулись к черноте, в сознании заводилась музыкальная шкатулка. Тягучая мелодия. Натужное поскрипывание. Настороженные минуты ожидания. Как в страшных видеороликах, в конце которых обязательно выскакивала страшенная рожа. Но в тенях никто не появлялся. Смех — остатки безобразного сновидения. — Когда я был чуть младше твоего возраста, мне часто снились кошмары. Мой отец тоже был военным и длительное время мог отсутствовать дома, а мама сильно переживала за него. Ночами глаз не смыкала, думая о нём и его здравии. И получалось так, что мы с ней не спали по ночам. Для таких случаев дома всегда лежала коробка с пазлами. Леви слушал вполуха. Если обычно «лишние голоса» мешали разбираться в погроме, затесавшемся между доводами разумными и доводами параноидальными, то сейчас один из таких же наоборот удерживал на плаву, наглядно показывая, где явь, а где — надуманное. — Мама предлагала устроить соревнования, кто быстрее соберёт картинку, и она всегда выигрывала. Бывало, к середине игры я засыпал у неё на коленях, — Эрвин подсел ближе к Леви — в темноте гораздо сложнее разобрать самочувствие юноши. — Действительно чепуха, — отстранённо прошелестел тот, держась одной рукой за локоть в либо в жесте растерянности, либо в попытке отогнать озноб. Лёгкий, но уверенный — наверное, усталость сказывалась, да и ветерок сквозь доски прихватывал. Бегал, значит, по позвоночнику то стремительно вверх, то неторопливо вниз, и раздражал. — Мы с мамой могли не спать по ночам, потому что одному из нас захотелось лазаньи. — Лазанья была для нас праздничным блюдом. Мы его всегда готовили, когда приезжал отец. Конечно, если были ингредиенты, а я очень любил есть сухие макароны… Но особенно замечательно — съесть фруктовый пирог с горячим чаем. У мамы он получался отменным. А у мисс Аккерман было коронное блюдо? Парень замялся, подыскивая подходящие первые слова. Ему давно не приходилось вдаваться в подробности о прошлом и рассказывать о них. — Нет, но до болезни она часто готовила и пекла. Каждое утро я находил её на кухне, например, готовящей печенье или жарящей какую-нибудь навороченную яичницу… А потом начал находить её исключительно в спальне. Молчание не стало для Аккермана неожиданностью, на которую следовало бы обратить внимание или, быть может, вовсе оскорбиться и в театральной манере покинуть гостиную. Он ждал тишину, она была так же неизбежна, как и кончина человеческой расы при открытии и провальном удержании под контролем неизвестного вируса. — Самое забавное, что, будучи маленьким мальчиком, я был пугливым. Меня мог привести в ужас только один взгляд, направленный на паука или пчелу. Никто не пророчил военную карьеру. — Тогда почему ты решил пойти в солдаты? По стопам отца или на то другая причина? — он никогда не понимал, почему и как люди приходят к тому, что хотят посвятить всего себя службе. Посвятить своё сердце делу, которое может истерзать и тело, и душу. Искалечить настолько, что жизнь станет сущим Адом. — Папа не настаивал, наоборот — он предупреждал о большой ответственности и трудностях. Мама так тем более была против: ей хватало переживаний из-за отца. Но я почему-то решил связать жизнь с оружием и риском. Наверное, хотел стать сильнее, окрепнуть во всех допустимых смыслах. Мне нужен был ориентир, твёрдая почва под ногами. Леви показалось, что командующий не договаривал, стремясь утаить что-то важное, что-то, что дало бы иной взгляд на ответ, но с расспросами не полез. Пусть играет в тайны сколько угодно, Аккерман ведь тоже был не без грехов. Глупо жаловаться на отсутствие откровений, когда сам утаиваешь нечто, какое нормальному человеку не придётся по душе. — Я слышал, что в такую профессию отдаются люди, у которых с головой не всё в порядке, — он с красноречивым намёком покосился на Эрвина. — Что думаешь по этому поводу? Капитан старался сохранить серьёзное, даже суровое выражение лица, как и полагалось. Но на губах появилась предательская улыбка. — Нет, цветочек. Такими люди становятся уже после. Чего только не встретишь на пути… Не каждый выдержит. — Сомневаюсь, что даже если ты захочешь уйти в отставку, то это получится. Разницы-то никакой не будет: сражаться с тварями придётся и так, и так. — Сейчас уже нет смысла думать об этом. В мире происходит такой хаос, что моя отставка ни на что не повлияет. Тем более у меня есть куда более важное задание — оберегать тебя и своих друзей. — А твои родители? — первый вопрос, который ударился о сознание парня, и за обдумыванием которого тот бесцеремонно не уследил, поздно осознавая, что поднятая тема может сильно кусаться. — Мои родители умерли. А если точнее — покончили с собой. В день эвакуации жителей города отвели в бункер, оснащённый достаточным количеством еды и воды, было много военных, что охраняли гражданских. Но случилось всё то же самое, что и в Спринг-Хилл. Никто не ожидал получить мощный удар от заражённых. Они проникли в бункер и пожрали всех, кто находился внутри. Тема тяжёлая и запретная. Леви видел, как покой сменился суровостью. Видел не так много, сколько хотелось бы, но пара деталей не ускользнула, пускай Смит пытался помочь им скрыться с поля зрения. Как бы ни было больно, как бы ни хотелось забиться в ярости, Эрвин не позволял маске хладнокровия и сосредоточенности спасть. Он капитан. Он не имел права давать слабину, даже когда оставался наедине с самим собой, а с кем-то другим так и подавно. — Я нашёл их под грудой мёртвых поеденных тел. В руке мамы был сложен листок, а в папиной пустой бутылек снотворного. Их последние наставления я так и не прочёл. После откровения оба замолчали. Леви не имел ни малейшего представления о том, что должен был сказать или сделать, чтобы загладить вину, извиниться за неумение следить за языком и за слетающими с него предложениями, когда это необходимо. Ни одной идеи, ни одного её зарождения, а с каждой секундой неловкость от полного бездействия увеличивалась в разы. Потому, когда воображаемые песчаные часы опустели, Леви приложился к плечу Эрвина с невозмутимой гримасой на лице. — Я предпочитаю думать, что они отправились в путешествие. Мама всегда мечтала побывать в Греции, отведать национальную кухню, — рука устроилась на чёрной макушке, перебирая мягкие пряди. Парню хотелось верить, что мужчина таким образом показал всю тронутость невинным жестом поддержки. — А папа хотел прочитать книги японских философов в оригинале. Он занимался изучением языка. Иногда мог ходить по дому и бурчать выученные слова себе под нос, а мы с мамой никогда его не понимали. — Извини. Мне не стоило спрашивать об этом, — собственные страхи, от которых он проснулся ночью в холодном поту, отлетели на пыльную книжную полку, а вместо них пришёл горький стыд, ради избавления от которого Леви был готов даже вымолвить слова извинения, пускай ненавидел заниматься этим. Ненавидел, но когда виновность лежала сугубо на его плечах и он полностью был согласен с этим, то без попыток отвертеться шёл навстречу. — Всё в порядке. Ты не сделал ничего плохого, поэтому причин для беспокойств нет, — мужчина приобнял Леви за плечо, чуть встряхивая. — Я не часто вспоминаю их, а благодаря тебе, наконец, почтил их память. Мне приятно, что рядом со мной ты расслабляешься и открываешь истории из жизни. Для меня это действительно ценно. — Не зазнавайся. Это не значит, что я перестану посылать тебя нахер и буду строить из себя паиньку, — с насмешкой фыркнул парень, только глянув на окружение гостиной и заметив, что в ней стало значительно светлее: старая мебель прорисовывалась чётче и не пугала своим кривым из-за темноты внешним видом. — С таким надзором у меня никогда не получится зазнаться. У тебя же везде глаза и уши, — Эрвин откинулся на спинку дивана, совсем позабыв о своём состоянии. Долгие дни, проведённые в лесах и палатках, научили не обращать внимания на мелочи и пользоваться подворачивающимися шансами на наслаждение остатками благ цивилизации. Леви встал с дивана, пропахшего пылью, и зашагал на выход из комнаты. — Если понадоблюсь — ищи меня в поле у дома. Далеко я не уйду, так что не включай режим «курицы-наседки». — Хорошо тебе провести время, цветочек, — черты лица мужчины разгладились, привычная складка между бровей пропала. По всей видимости, разговор в чём-то да помог им обоим. Прежде чем отправится на свежий воздух, Леви с особой аккуратностью, чтобы не разбудить прочих спящих, поднялся на второй этаж за рюкзаком и толстовкой, оставленными в спальне, и пулей слетел вниз по лестнице на обратном пути. Тогда и только тогда за ним последовал разрежающий умиротворение обстановки скрип входной двери. Рассветное солнце окрасило воздух в оранжевый, со стороны леса доносились еловые ароматы, а в траве под ногами порхали крошечные насекомые. Если не вспоминать об апокалипсисе, бесчисленном количестве жертв по всему миру, падшей морали и убитой справедливости, то картина мира, сам пейзаж перед глазами — воплощение прекрасного, сказочного и требующего запечатления. Потому, найдя наилучшую точку обзора, Леви опустился на мягкий зелёный ковёр, бросил толстовку рядом и принялся доставать из сумки всё необходимое для «сеанса расслабления»: ничем непримечательный чёрный блокнот с карандашом и помятую пачку сухого завтрака, который достался ему потом и почти-кровью. Карандаш уверенно зашуршал по поверхности бумаги, оставляя на ней графичный набросок леса. Вот старое кривое дерево, больше похожее на яблоню, а рядом расположился куст неизвестного происхождения. Может, названия растения Леви не знал, но его необычная форма и изящные изгибы веток подталкивали творить. Когда-то юноша с точно таким же энтузиазмом рисовал на полях тетрадки, а друзья осыпали каждое новое творение комплиментами и похвалой, точно перед ними не набросок, сделанный на скорую руку, а шедевр мирового уровня. Одна деталь зацепила взгляд Аккермана: та самая лошадь, засадившая в плечо. Величественная и грациозная… Её грива в утренних лучах ленивого солнца переливалась множеством бликов, напоминая чёрное золото, а под мягкой на вид шерстью перекатывались мышцы. Животное необходимо запечатлеть в блокноте. Солнце поднималось выше, заглядывало прямо в глаза и вынуждало щуриться всё сильнее, смотря на голубое небо; лёгкий ветерок разогнал сизую дымку, видневшуюся вдали, и приносил прохладу. Облака плыли бесконечной чередой. Леви, периодически отрываясь от произведения, совал в рот хлопья и думал о том, что к ним не лишним бы оказался стакан холодного молока. Он давно не чувствовал успокоение, сумевшее погасить стрессовую реакцию на мир. В такие моменты юноша забывал обо всём: о прошлом, о настоящем, не задумывался о будущем. Существовали только он, бумага и графит, пачкающий эту самую бумагу с его помощью. Хотелось бы, чтобы так осталось до самого конца времён. Лошадь уверенной походкой перекочёвывала то туда, то обратно, иногда фыркая от возмущения на того, кто тревожил её в столь ранний час, но Леви делал вид, что вовсе не замечал подобного, продолжая предавать зарисовками всю ту красоту, что обступала его. Парень отдал бы все, лишь бы рядом оказались акварель и мама. Красками бы передал весь спектр цветов, начиная с изумрудной травы и заканчивая глубоким чёрным оттенком лошадиной гривы. Кушель по достоинству оценила бы местный пейзаж и не упустила возможности запечатлеть его на холсте, чтобы морозными вечерами любоваться картиной, напоминающей знойное лето. Воспоминания о проведённом вместе времени не позволили бы замёрзнуть в унылую погоду. Может, сейчас на дворе и стоит самое настоящее буйство палитры, но сердце юноши покрылось коркой льда. Потеря близких людей, трудности нового мира сильно ударили, поставили на колени и лицом ткнули в лужу. Но не сломили. Пара серых глаз среди множества луговых цветов заметила россыпь светлых незабудок, цвет которых напоминал любящий взгляд матери. Не задумываясь, Леви сорвал растение и вложил в блокнот. — Собираешь гербарий? — Эрвин заинтересованно выглянул из-за мальчишечьего плеча, в попытке всё как можно лучше рассмотреть. Мальчишка закашлялся из-за вставших поперёк горла «хрумок» и неожиданности, и прикрыл рот ладонью. Чёртов Смит, чтоб ему подавиться этими… Долбанутыми заскоками. — Эрвин, чёрт, — разгневанным тоном сорвалось с уст Леви, когда к нему вернулось умение разговаривать, нежели издавать полузадыхающиеся звуки. — Катись нахрен, не подкрадывайся ко мне. — Я и не планировал подкрадываться. Не думал, что ты настолько уйдёшь в свои мысли. Сильно напугал? — мужчина примостился рядом, с интересом рассматривая каждую деталь в карандашном рисунке. — А сам как думаешь? — отчего-то он не стал закрывать блокнот, как делал это множество раз на автомате, если кто-то из окружающих подходил достаточно близко, чтобы рассмотреть содержание исписанных страниц. Сейчас же наличие интереса от другого человека не вызывало пассивную агрессию, а лишь смущало. — Никогда не делай так больше. — Прости, цветочек. В следующий раз постараюсь не пугать, — боднул Леви плечом, в целях улучшения атмосферы между ними. — У тебя прекрасный рисунок. Такие чёткие и уверенные линии, словно живые. Замечательная работа. — Спасибо, — и уставился вниз, на серые волны, сливающиеся друг с другом, словно уже и позабыл, что сотворил собственными же руками. — Рисую иногда. Когда время свободное выпадает. Помогает отвлечься и, — сделал тяжёлый вдох, прежде чем совсем тихо произнести: — не забывать. — А у гербария тоже есть своя история или это просто хобби? — капитан не решился дальше поднимать тяжёлую для ребёнка тему. Тот совсем недавно пришёл в норму после мучительного, кошмарного сна. — Не то чтобы. Однажды я решил попробовать засушить понравившиеся цветы из сада у дома, потому что они были очень красивые, а потом это как-то приелось. Но мне показалось, что так будет слишком просто, вот и намешал сюда всего, — Леви провёл карандашом по бумаге, рисуя завершающую картинку линию, наглядно показывая, что имелось в виду под произнесённым. — Оказывается у тебя много увлечений, — мужчина не стал контролировать себя, позволяя себе побыть искренним и простым человеком, поэтому с восхищением ответил Леви. — А ты не хочешь в свою копилку добавить ещё одно хобби? — Это какое же? — скосил глаза, чтобы удостовериться, что солдат спрашивал это серьёзно, а не издевался. — Отлавливать зомби для этой очкастой сумасшедшей я не буду. — Нет, ты в это дело ни ногой не ступишь, — со всей категоричностью, что уже была характернее для военного, нежели так называемая снисходительная мягкость. — Хочешь научиться верховой езде? После этих слов Леви перевёл взгляд на гуляющую по полю лошадь, что поглядывала на них с беспокойством, желая поскорей ретироваться без урона для чести. — На этой кобыле, которая меня чуть не убила вчера? Как ты вообще умудрился додуматься до этого? — Если бы здесь был пони, предложил бы его. Но здесь только лошадь, поэтому учиться будем на ней. К каждому зверю нужен подход, — Эрвин ловко поднялся с влажной от утренний росы травы и протянул ладонь Леви. — Идём, я покажу тебе. Аккерман открыл рот, набирая в себя воздуха, и тут же его закрыл, выдыхая. Впервые с момента их знакомства в серо-голубых глазах показался лучик беспорочной неуверенности — хранители несбывшихся мечт смотрели на переливающиеся в золотом свете волосы, опускались до голубых глаз, кажущихся холодными, как вода в бездонном колодце, и в них была видна вся та нерешимость, которая и свойственна детям. Леви сглотнул, захлопнул блокнот и протянул руку. Эрвин крепко сжал мальчишечью ладонь и уверенно повёл за собой. Он заметил тревогу, сомнение в лице напротив и прекрасно понимал причину возникновения конкретных чувств. Да и сам капитан не хотел, чтобы Леви опять пострадал. — Лошади умные и понимающие животные. Если ты испытываешь страх, то от них это не скрыть, — военный немного закрыл своей спиной юношу, как только достигли нужного места, а сам протянул руку к морде кобылы. — Привет, милая, — ласково и светло прошептал. Не хотелось громкими звуками ещё больше напугать скакуна. — Мне вас оставить? — и вот в момент проявления малейшей слабости к нему вернулась прежняя скептичность. — Посюсюкаешься с ней вдоволь, пока я в сторонке постою. Могу что-нибудь на фоне напеть, чтобы поромантичнее было. Капитан пропустил вопрос мимо ушей, но ладонь в своей руке сжал чуть сильнее. Вдруг Леви решит сбежать. — Давно ты тут одна? — Эрвин задавал ей вопросы один за другим, и лошадь подошла ближе. Громко фыркнув, она ткнулась мокрым носом в ладонь, своим грациозным видом показывая, что понимает слова человека. — Хорошая девочка, — голубые глаза загорелись детским светом, самой настоящей радостью, стоило животному проявить доверие. Эрвин, держа сплетённые руки всё так же крепко, положил ладонь юноши на мощную шею. — Хочешь, чтобы я с ней ментально повязался? — но наперекор не шёл, терпеливо выполнял то, что от него требовалось. — После той «трагедии» такое вряд ли возможно, — несмотря на некую обиду за покалеченное тело этим копытным существом, Леви осторожно погладил чёрную шерсть. — Она нас не боится. Наверное, раньше много времени проводила с людьми, — Эрвин выпустил чужую руку из небольшого плена, чтобы уже двумя ладонями прикоснуться к лошади. — Ей стоит дать имя. Есть мысли? — Ей не нужно имя. Она никому не принадлежит, и мы не можем просто так взять и сделать её своей, заковав в какую-то кличку. Пускай остаётся свободной. — Значит, ты будешь олицетворением свободы и независимости, — обратился мужчина сперва к лошади, потрепав с толикой нежности по гриве. — Раз вы подружились, то попробуешь оседлать её? — а во втором обращении повернулся к Леви. — Как я по твоему гениальному плану залезу на неё? Седла что-то не намечается, умник, — скептичность лилась из него, как из бездонной чаши. Не нужно быть магистром логики, чтобы понять, что без вспомогательных элементов здесь не обойтись. В противном случае лошадь посчитает себя оскорблённой натурой и лягнёт со сбивающей с ног силой. — Я тебя подсажу, а управлять лошадью можно с помощью гривы. Главное, не делай резких движений, чтобы её не напугать. Как я уже сказал: эти животные всё понимают и чувствуют. Твоё волнение в том числе, — придерживая кобылу за шею, Эрвин ближе подошёл к Леви. — Представь, что пригласил первую любовь на танец. Ты делаешь всё, чтобы она не нервничала, а наоборот получила удовольствие от совместного времяпровождения. Так покажи лошади свою признательность за оказанное доверие и возможность прокатиться на ней верхом. — Это звучит до омерзения стрёмно. Тебе нельзя поручать толкать речи, — от услышанного лицо странно перекосило. Будто Леви только что выслушал курс высшей математики, где из всего текста знакомые слова можно было пересчитать по пальцам одной руки. Он подошёл к лошади вплотную и положил обе руки той на загривок, ожидающе зыркнув на Смита. — Не такие уж плохие слова напутствия, — капитан закатил глаза, хватая юношу за талию крепкой хваткой, и подтолкнул наверх, помогая взобраться. — Давай, запрыгивай, иначе продолжу толкать «омерзительные речи», — на последних словах он спародировал голос парня. Осторожно забравшись на лошадь и выглядя при этом со стороны очень забавно, Леви выпрямился, стараясь не сильно сжимать гриву достопочтенной, что терпеливо переступала с копыта на копыто. Без седла в самом деле непривычно. Непривычно и неудобно. Он вновь посмотрел на Эрвина, явно не понимая, что ему теперь делать. — Молодец, — он придерживал одной рукой спину подростка, а второй «фиксировал» скакуна. Если лошадь решит взбунтоваться и выразить протест, Эрвин сможет усмирить её или хотя бы снять Леви. Не хотелось, чтобы он сломал себе что-нибудь. — А теперь возьми двумя руками гриву, будто держишь за узды. Ногами обхвати бока, так ты сможешь контролировать её, и держи спину ровно. От этого зависит надёжность твоего положения. Всё сказанное тут же было исполнено Аккерманом. В вопросе выполнения чего-то впервые он больше доверял кому-то другому, нежели собственным теоретическим знаниям. Он осторожно попытался чем-то где-то шевельнуть, и на удивление лошадь, наверняка насмешливо мотнувшись, направилась вперёд, и Эрвин отпустил её гриву, полностью отдавая управление Леви. Не стоит вмешиваться в тонкое и хрупкое создание взаимоотношений, построение доверия между животным и человеком. Капитан предпочёл следовать за ними, внимательно наблюдая за происходящим — Попробуй сделать небольшой круг, чтобы понять как управлять ей. — Вот же ему неймётся, — с досадой пробухтел Леви, стараясь находить всё новые и новые рычаги давления, способствующие безопасному передвижению. Если эта кобыла взбесится и унесёт его в дремучий лес, преподнося на блюдечке мутантам, то первым делом он явится за Смитом, не иначе. — Завалился бы на диване и дрых бы в своё удовольствие, но нет, что ты. — Я всё слышу, цветочек, — Эрвин озорно улыбнулся. Капитан явно прибывал в хорошем расположение духа. — Стоит только расслабиться, отдаться ситуации, как поймёшь, что свобода накрыла тебя. Чувство окрылённости во время езды ни с чем не сравнимо. Есть только ты и лошадь, скачущая в бескрайнюю даль. Леви впервые слышал от солдата столь воодушевлённые фразы, наполненные излишней мечтательностью. Он без точных данных понимал, что трудные, кровавые времена удачно вытеснили из сердца военного практически все мягкость и радость жизни, что делало из него чёрствого человека. Но сейчас, Эрвина будто подменили. — Ой, да ладно, — юноша обернулся, поймав себя на том, что уверенность наполняет его с каждой секундой всё больше. — А я думал, что ты ходишь здесь для красоты с отключёнными ушами. Слуховой аппарат тебе ещё не нужен или уже подыскиваешь? — У меня отличный слух, иначе меня не допустили бы к службе. Ещё долгое время я не воспользуюсь им, поэтому не стоит переживать за моё здоровье. Оно в полном порядке. — Да-да, женщины небось приходили в восторг, узнавая об этом, — и поневоле улыбнулся собственной чрезвычайно глупой шутке. Видимо, атмосфера умиротворённости подуспокоила никем необузданный нрав. Но всему хорошему рано или поздно приходит конец. Леви повернул голову в сторону леса, будто ожидал, что в любой момент оттуда кто-то выскочит. И внутри что-то оборвалось. Он сжал лошадиную гриву сильнее. Сильнее до такой степени, что на себе ощущал насколько это больно — пальцы начали болеть от напряжения. Он не мог вздохнуть, и от этого мучительного ощущения беспомощности зрачки расширились, губы посинели. Мир расплывался перед глазами, раскалывался на тысячу осколков. Парень на чистых первобытных рефлексах дёрнул скакуна, пытаясь заставить рвануть куда угодно, но дальше отсюда, но та, несмотря на наглость наездника, не обращала на это внимания, лишь раздражённо махая хвостом. — Леви, что произошло? Контроль терялся. Парень, сам не до конца того осознавая, встряхнул головой, отмахиваясь от рассеянности. Ничего вокруг не слышно: ни птиц в небе над головой, ни мелких зверей, ни воды, ни травы, ни деревьев. Только ветер, который качал узловатые мёртвые ветви, от чего те пронзительно скрипели. — Я думаю, тебе стоит слезть. Сейчас это может быть опасно. Отовсюду мерещились звуки, стуки и шорохи, совсем чуть-чуть напоминающие человеческую речь. Хруст погружающегося в кожу лезвия, чей-то вскрик, одержимый смех. Звуки становились громче, перекрывали мыслительные процессы, не хватало только сообщения о системной ошибке перед глазами. Среди кустарников пронеслась размытая тень, лишь отдалённо похожая на человека. Она далеко, но в то же время так близко. Она знала. Она отыскала. Она пришла за ним. Повторившийся шёпот раздался так близко, что чужое дыхание колыхнуло волосы у шеи. Шёпот был так же тих, как тревога, закрадывающаяся в мысли. Каждая клетка тела кричала, что пора бежать, но он не мог пошевелиться. Только слышал, как тяжело колотилось в груди сердце — под пронзительным острым взглядом, направленным в его сторону, внутри всё сжималось. — Там, — придушенным от страха голосом прошептал Аккерман. — Там, — повторил он, чувствуя, будто все органы: вместе с мозгом, вместе с сердцем, вместе с чувствами — стремятся вылезти наружу через глотку. Лицо побелело, глаза, казалось, стали на дюйм больше, в них застыли удивление, растерянность, испуг… Он вцепился в ладонь мужчины, продолжая бездумно шептать одно и то же. — Леви, там никого нет. Возьми меня за вторую руку, я помогу тебе спуститься. Но парень не слышал. Видел перед собой горящие от безумия и кровопийства глаза, полоумную улыбку, которую надевают только бесчеловечные клоуны; грязные волосы, торчащие во все стороны; уродливые конечности со скрюченными ветками-пальцами, которые росли из туловища попарно и тянулись к нему, чтобы утащить в саму преисподнюю. Он видел всё это, чувствовал ужас, ползущий на четырёх лапах по его душу, но не мог пошевелиться. Дышать было невозможно — держал рот открытым, делал вдохи, но ветер будто только выбивал весь пойманный кислород до жалкого остатка, а если в организм что-то да попадало, то становилось больнее. Он задыхался от царапающего лёгкие воздуха. — Уведи меня отсюда, — и в голосе слышалась беспросветная паника. Его тут же потянули в сторону. Сначала опора исчезла, потом вновь появилась, но подросток никак не реагировал на происходящее вокруг. Прям как безликая статуя, стоящая посреди заброшенного парка. — Леви, — прозвучало осторожно над ухом. — Что тебя так напугало? Мальчишеские пальцы клещами впились в служивую форму. Его трясло от ужаса, сердце бешено колотилось, ноги ослабели и подламывались, пытаясь шевелиться по траве в попытке отползти дальше. Мышцы будто бы зажглись огнём, их крутило и ломило настолько сильно, что хотелось вывернуть суставы таким образом, какой обычно не доступен обычным людям. Он закрыл глаза, чтобы их не слепили страшные вспышки и мраморное, как у покойника, лицо «непрошенной гостьи». — Там ведь никого нет, правда? — Конечно, там никого. Здесь только ты и я, — Эрвин положил голову на чёрные волосы, и получалось так, что мужчина полностью обволакивал своим телом Леви. Будто живой щит, отгораживающий от невзгод. — Если бы здесь кто-то был, мы с ребятами разобрались бы с ним. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Аккерман шумно засопел, но больше ничего не сказал. Даже в таком беззащитный момент он стойко держался, сжимая челюсти до скрипа зубов, и пытался не подавать виду, что у него какие-то трудности. Леви ненавидел быть тем, кому нужна защита; ненавидел самого себя, когда эту самую защиту ему обеспечивали. Он не слабак, он справлялся сам. Даже когда вокруг были толпы. — Я знаю, что ты не любишь быть слабым. Выживание в одиночку тебя многому научило, сделало сильнее, но иногда нужно делать небольшой перерыв и позволять себе выплеснуть накопившееся. Это абсолютно нормально. На витиеватую тираду мужчина был тихо послан нахер. Леви прижался ближе, пряча лицо в лёгкую куртку. Всё же, сколько бы ни царапался, ни кусался и ни рвался бы к самобытности, заявляя, что все проблемы ему подвластны, Аккерман в первую очередь оставался всего-навсего ребёнком, которому время от времени хотелось, чтобы его просто обняли, дав понять, что он не один. Тёплый ветерок играл в изумрудной листве и в волосах, пахнущих илом; солнце щедро поливало землю светом сквозь огромные пушистые облака. Вокруг было тихо. Такая тишина не могла не заинтересовать и даже насторожить. Леви от длительного молчания и бездействия со стороны даже начало казаться, что он, пережив столь насыщенные ночь и раннее утро, рисковал заснуть, убаюканный шёпотом воображаемых волн, что с грохотом разбивались об острые скалы. Однако покой обоих был нарушен разгневанным воплем позади: — Кто вы, мыть вашу, такие?! Реакция капитана была молниеносной. Он оперативно поднялся земли, заслоняя собой юношу. Эрвин не двинулся с места, но сам напрягся, с лица пропали расслабленность и умиротворение. Теперь военная собранность и концентрация занимали первое место среди эмоций. — Мы — люди, которые сбились с пути и решили заночевать в этом доме. Могу я узнать кто вы? — может сказанное и было самим воплощением неуместной вежливости, но на самом деле мужчина был готов потратить немного свинца в любой момент. — Хозяин этого дома! — ствол в дряблых руках, покрытых странными тёмными пятнами, дрогнул. Мужчина сжал его крепче. — Это мой дом! Мой! Вы не имеете никакого права здесь находиться! — вопль стоял такой, будто старика кусали десяток ядовитых гадюк и пара пираний в придачу, что навевало мысли о лёгкой невменяемости. Пистолет оказался в руке в тот момент, когда оружие подозрительно зашевелилось. Это стало для Эрвина тревожным звоночком. Секунды истекали, а шансов на мирные переговоры становилось всё меньше и меньше. — Прошу прощения за вторжение. Мы решили, что дом заброшен, — огнестрельное оружие, готовое выстрелить в любой момент, направлено чётко на незнакомого мужчину. Капитан повернул голову наполовину, к Леви, но следил исключительно за действиями напротив: — Срочно иди обратно. Аккерман выглянул из-за плеча. Лицо у незваного гостя бесцветное, испещрено глубокими морщинами; глаза блёклые и водянистые от старости, но взгляд жёсткий и безжалостный; волосы, вернее их остатки, жидкие и какие-то сальные… Этот человек определённо не вызывал доверия, потому причин поскорее убраться отсюда у мальчишки прибавилось. Дезориентированный недавней эмоциональной встряской и парочкой зрительных галлюцинаций, он ощущал, как у тела обстояли некоторые проблемы с поворотливостью и ловкостью действий, но имеющиеся нюансы не помешали ему совершить мелкий шаг в сторону, после которого он сразу же метнулся обратно за Эрвина, стоило только услышать: — Стоять на месте, щенок, иначе я пристрелю вас обоих! Чёртовы свиньи посмели влезть на мою территорию — чёртовые свиньи лишатся мозгов! — Ребёнок здесь не причём. Пусть он идёт, после этого мы можем решить все вопросы, — мужик явно был не в трезвом уме: агрессия и озлобленность затуманили разум. Так же себя ведут заражённые… Неужели вирус? — Пусть мальчик уйдёт. Я останусь и выслушаю тебя. — Никто из вас никуда не пойдёт! — ставил свои условия тот срывающимся на фальцет голосом, пока изо рта брызгала слюна. — Думаете, я не знаю, чего вы добиваетесь? Чёрта с два! — он сделал резкий шаг вперёд. — Сдохните, все вы сдохните и, наконец, замолкните! — Мы можем сейчас же покинуть ваш дом и больше никогда не появимся на пороге. Я обещаю. — Нет-нет-нет, уже поздно сворачивать назад, — и губы его перекривились в ненормальном, плотоядном оскале упыря или ещё какого-нибудь скрывающегося в темноте подземелий чудища. — Подойди-ка сюда, мальчик, не прячься. Я ведь вовсе не страшный, — Леви готов был с этим спорить до заката следующего дня, но всё же показался из-за спины Смита вновь. Всё во избежание кровопролития в конфликте. — Леви, нет, оставайся за мной, — резко и твёрдо, так Эрвин разговаривал только с подчинёнными, когда те «выходили из-под контроля». — Это опасно, — он попытался ухватить юношу за рукав и оттащить к себе, но тот уже сделал несколько шагов по направлению к незнакомцу. Глупый, безрассудный поступок, но рациональных вариантов им не оставляли. Оказавшись подле безумца на расстоянии ружья, он не успел проморгаться от сделанного решения, как это самое ружьё очутилось совсем близко с правым боком. Что ни день, так сплошные приключения. А не проще ли было раз и навсегда остаться в том задрипанном квартале, в котором Леви обитал до встречи к компашкой Эрвина? — Ты, — мужчина обратился к солдату, — тащишь сюда всё, что у вас есть, — сказал он, улыбаясь так широко, что не составило труда разглядеть гнилые зубы. — Оружие, еда, вода… Тащишь всё до последней крошки, иначе пацана по кусочкам собирать будешь. Уяснил? Вот же чёрт. Об этом Эрвин говорил, об этом предупреждало шестое чувство, которое не думало умолкать ровно после появления этого существа, над которым поиздевались все прелести выживания. Над решением капитан толком и не думал. Всё было предельно ясно, поэтому через секунду он ответил: — Договорились, только я должен быть уверен в его безопасности. Откуда мне знать, что ты не убьёшь его за время моего отсутствия? Мне нужна гарантия, — капитан не настолько глуп, чтобы давать положительный ответ на все условия. Если подвернулась бы другая ситуация, военный обмозговал бы эту мысль. Но сейчас это непозволительная роскошь. — Эта дура стреляет настолько громко, что ты и за милю услышишь о том, что парень превратился в фарш. Вполне себе хорошая гарантия. Или думаешь, он не сможет постоять за себя в рукопашной? Леви потряхивало, в мозгах всё плыло, мысли плавились и наотрез отказывались приходить к чему-то не-идиотскому, но он старался держаться. Не дать страху за свою жизнь, за чужую жизнь и ближайшее будущее заполыхать в глазах дьявольским пламенем. Гарантия… С таким-то придурошным психом хоть о чём-то можно было договориться? Что-то подсказывало, что нет. Если парень попытается что-то сделать, каков шанс положительного исхода? Равен ли он хотя бы одному несчастному проценту из полных ста? А должен ли он сейчас как-то вмешиваться или лучше не мешаться под ногами? Столько вопросов металось из стороны в сторону, но единственное, что делал — стоял на месте и даже не думал двигаться с него. Точно ногти загнулись и, прорвавшись сквозь обувную подошву, приросли в земле. — Хорошо, будь по-твоему. Я принесу всё, что нужно. Капитан смотрел только на оппонента и мог лишь догадываться о том, каким взглядом одаривал его Леви. Может проклинал и пытался безмолвно уговорить остаться, а может поддерживал его, подталкивая пойти на компромисс. Эрвин был поглощён наблюдением и отслеживанием каждого дёргания пальцев на спусковой крючке, нездорового взгляда, который прожигал насквозь. Это заняло всего ничего, на какое-то жалкое мгновение незнакомец изменился в лице, видимо его удивило быстрое согласие. Капитану этого хватило, чтобы сорваться с места и рвануть вперёд, на ходу сняв пистолет с предохранителя. Они оба вольны на безрассудности, и в этом они схожи. Время замедлилось, примерно, в семь раз. Растянулось жвачкой, превратилось в густой кисель, стекающий на мозг и оставляющий на нём омерзительные ожоги, которые обращались в сквозные дыры. Перед глазами отчётливо проступило всё до мельчайших, казалось бы, совсем незначимых деталей. Парень уже чувствовал это. Вот совсем недавно, когда был так близок к обращению в одного из гнильцов, шныряющих по всей территории планеты. Совсем недавно, а он в очередной раз ввязался в не пойми что. Когда его размеренное скитание по дороге с парой консервных банок в рюкзаке и собственным «я» превратилось вот в это? В момент, когда Леви подумал, что со смертоносными авантюрами пора заканчивать, округу оглушил выстрел.