Гербарий воспоминаний

— Давай, толкай сильнее! Я не собираюсь торчать здесь целые сутки! — чувствующий себя командиром Майк своими побуждающими вбросами лишь давил на нервы, нежели поднимал командный дух. Конечно, Леви говорил за себя, но сильно надеялся, что Эрвин поддержал бы его в затее швырнуть в снайпера что-то, что в два счёта обеспечило бы потерю сознания. День начался, можно сказать, обыденно, практические так же, как и все предыдущие: с рассветной зарёй цвета пролитой крови всех тех, кто сражался ранее и сражался до сих пор за право жить; с подозрительной тишины, которая настораживала и вселяла больше страха, нежели голодные клацанья и взрывы; с мерзкого ощущения режущего песка в зрачке и с прилетевшей по голове подушки, сопровождающейся словами Майка о том, что он не станет «церемониться и сюсюкаться, как Эрвин». Леви придерживался мнения, что иногда всё-таки стоило, потому что головная боль не добавляла ни энтузиазма работать, ни дружелюбия. — Раз ты так спешишь, может, спустишься и поможешь? — Аккерман не удержался от комментария, пускай физические силы были на последнем издыхании. Он набрал в грудь побольше воздуха и, пристроившись рядом со Смитом, принялся сдвигать с места груду металлолома на колёсах. Немудрено, что вклад солдата в дело был намного значительнее, а без него Леви с одном машиной возился бы до самого вечера, — и то не факт, что убрал бы с дороги, — однако подросток старался быть полезным. Даже если полезность сводилась к минимуму. — Я уже при деле: слежу за тем, чтобы ваши задницы остались в целости и сохранности. Аккерман на заявление закатил глаза и тяжело вздохнул. Излишние физические нагрузки утомляли, а комментарии всяких бездельников — раздражали и наводили на мысль, что насилие по отношению к ближнему это не так уж и плохо. — Майк, будешь болтать больше, чем делать — вы с Леви без проблем махнётесь местами раньше оговоренного, — голос командира был твёрд, а тон достаточно требователен. — Люблю, когда ты говоришь в такой манере. Аж в штанах тесно становится каждый раз, — однако Майка серьёзность не впечатлила. — Мальчики, если вам нужен перерыв, то автодом полностью свободен! — откуда-то из развалюх донёсся голос четырёхглазой, искавшей различные полезности в выживании, которые они могли упустить в прошлые поиски. Леви не мог сказать насколько, но они уже достаточно задержались на одном месте, раз некогда нагруженные нужным барахлом автомобили заметно опустели. Да и скитаться шоссе дольше необходимого в принципе неблагоразумная затея. — Только постарайтесь сильно не шуметь! Парень чувствовал себя на той самой части семейного застолья, где границы шуток размылись окончательно, а взрослые искренне верили, что сидящий с ними за одним столом несовершеннолетний абсолютно точно не понимал звучащих со всех сторон пошлостей и вообще представлял из себя невинную овечку, ни разу не слышащую такое греховное слово, как «секс». Проблема Леви заключалась в том, что он всё прекрасно осознавал и от того хотел зажать уши, чтобы ничего этого не слышать. Но руки были заняты, а потому оставалось прикидываться полным дураком. Нет, он, естественно, помнил про не самые приличные разговоры, которые поддерживали все четверо, но то был случай исключительный, по крайней мере потому, что полностью трезвая голова на плечах ни у кого не имелась. Кто бы мог подумать, что слушать подобные беседы без банки пива в руках — незавидная мука. — Боюсь, коротышка будет категорически против нашего уединения, — он нарочито театрально выдержал паузу, обводя каждого взглядом и проверяя, добился ли должного эффекта. — Но я бы с удовольствием тряхнул стариной. Что думаешь, Эрвин? — Уединись с нашим транспортом, будь добр, — несмотря на неоднозначность ситуации, оскорблённым Эрвин не выглядел, наоборот — улыбался как-то слишком по-простому, будто происходящее не выходило за пределы нормы. Губы против воли брезгливо скривились, но, одёрнув себя. Леви тут же вернул на лицо приличествующее месту и событию выражение. — Не хотелось бы завести мотор и взлететь на воздух. — Я стрелок, а не механик. Могу пообещать, что рухлядь точно не взорвётся и точно протянет милю. — А ты проведи с ней побольше времени, может, тогда протянет две, — не удержался от комментария Аккерман и отдал последние силы на то, чтобы столкнуть машину в кусты и сразу же после приземлиться на серый холодный асфальт. Мышцы горели огнём от напряжения, футболка на спине и груди полностью пропиталась потом, снять бы ветровку, но тогда и заболеть недолго. Телу душно, а погода морозная. — Эрв, ты это слышал? Кажется, твоя маленькая проблема снова распоясалась. — Заткнись. Уши вянут тебя слушать, — он согнул одну ногу в колене и положил на неё локоть, став похожим на задорного пастушка, который в погоне за блудной овцой напоролся на волчью нору. Всклокоченные пряди давно не стриженных волос грязными паклями ниспадали на морщащийся от обдувающего ветра лоб. — Леви, нехорошо так говорить! — Перестану так говорить, когда вы перестанете шутить про ёблю в моём присутствии, — особенно, если речь подразумевает прямое участие Эрвина, шептал внутренний голос, который всё чаще влезал вот так нагло, без разрешения. — А кто шутил? Я вполне серьёзно, между прочим. — Майк, ради всего святого… — Смит приземлился рядом, отчего парню, как по чьей-то указке, стало не по себе. Он был готов поклясться, что исходящее от мужчины тепло, аура властной уверенности в себе и в своём праве отдавать приказы дотягивалось до него, несмотря на приличное расстояние между ними. — Настроение хорошее? Запросто могу испортить. — Вот теперь ты говоришь, как те старпёры из штаба, — Захариус поудобнее перехватил винтовку и, поставив её на предохранитель, уселся на крышу дома на колёсах, не переставая оглядываться по сторонам. — Не хочешь меня заново стрелять научить? А то эти мешки с песком говорили, что я скорее себе мошонку отстрелю, чем снесу башку какому-нибудь мудиле, если не буду держаться за снайперку, как за сиськи. — Микки, с того момента пролетели годы, а ты всё ещё припоминаешь, — Зое окончательно присоединилась к их беседе, наконец появившись не в в виде торчащего среди автомобилей придурковатого хвоста на голове. — Неужто все снайперы такие злопамятные? — Нужно же как-то список целей составлять. Да и стрелять в знакомые лица куда приятнее, чем вы думаете. — Именно поэтому ты на учениях чуть не прострелил ногу Флагону? — Во-первых, это вышло случайно. Во-вторых, я не жалел даже тогда, когда Шадис поставил мне два наряда вне очереди, — он похлопал себя по карманам в поисках пачки сигарет и отдающей концы зажигалки. — Не попал, и поделом. Пустые сожаления это пустая трата времени. Такая простая фраза отозвалась в груди чем-то настолько необходимым и настолько важным, что Леви невольно задумался. Правда в ней, несомненно, присутствовала, но как же понять, что есть бесполезное раскаяние, а что — нет, если разные люди в одном и том же сделанном могут как терзаться в муках совести, так и закрывать на неё глаза? Или именно в этом отличии скрывался весь смысл? Для одного пустяк, а для другого то же самое — необходимость исправить ошибку… Получается, что всякие «пустые сожаления» должны быть уважаемы? Хах. А так ведь лишний раз и не замечаешь, что понятие весьма растяжимое и очень субъективное. Аккерман пошевелился. Плечи неприятно тянуло, а спина отказывалась держаться прямо. К вечеру наверняка невыносимее станет, если он копыта не отбросит раньше, а это было уж слишком вероятно: брошенным машинам не было конца, и, учитывая, что управиться они обязаны до заката, после передышки работать предстоит в ускоренном режиме. Солнце уже было в зените. Время. Как оно безжалостно и быстро пролетало, когда жить хотелось особенно сильно, и как оно медлило, когда мучениям не видели предела. Несправедливость. — Я хотя бы не бегал за каждой юбкой, мелькнувшей на горизонте, — голос Смита вывел его из холодных раздумий, словно пощёчина, Леви внезапно вздрогнул и понадеялся, что накатившая растерянность не предвестник тех ужасных ощущений, ассоциирующихся с неконтролируемым падением в топкое болото со скоростью пушечного ядра. Захариус многозначительно цокнул. — А стоило бы. Того глядишь, и улыбался бы почаще, но нет «я должен попасть в спецназ, ухаживания и шуры-муры не для меня, бип-буп-бип», — он громко рассмеялся. — Хотя… Ставлю пять баксов и банку консервов, что Мари бы с тобой поспорила. Юноша, услышав незнакомое имя, фигурирующее в одном контексте с командиром, с любопытством навострил уши. Не то что бы факт романтических похождений взрослого мужчины удивлял; и не то что бы подробности Леви было необходимо знать; и не то что бы его это в прицнипе интересовало, однако стремление узнать больше было не остановить. Всегда интересно послушать про то, чего у тебя в жизни никогда не будет. Возможно, Аккерман мыслил слишком пессимистично, но поводом для жизнерадостного настроя не веяло и подавно. — Нашёл, что вспомнить. — Ты первый начал. — Так-так-так, давайте-ка по порядку! — Зое во всей готовности слушать забралась на капот старенького пикапа грязно-белого цвета, отчего тот жалобно взвыл. — Эрвин, ты не говорил, что у тебя была дама сердца! — Какая уж там… — Ага. Уступил место Найлу, хотя мог бы взять быка за рога. — Говоришь так, будто это трагедия, — мужчина усмехнулся уголками губ, не оголяя зубы, и, как показалось Леви, в его кривоватой ухмылке не было и тени тех эмоций, которые он намеривался передать. — Во-первых, это было не более, чем симпатия, а во-вторых, незачем придавать значение событиям десятилетней давности. — Ох, все вы мужчины говорите про голую симпатию, а потом оказывается, что симпатия-то начиналась с буквы «л», — Зое приложила пальцы ко лбу и прикрыла глаза, словно объясняя простые вещи неразумным детям. — Нет, Хан, не в моём случае. Леви подтянул вторую ногу, ткнулся носом в колени, прижав их к груди и обхватив руками. Почему-то так становилось легче. Голоса товарищей успокаивали, вводили в своего рода транс, и, учитывая, что Аккерман провёл очередную ночь без должного отдыха, играли злую шутку: неумолимо клонило в сон, отчего возникало мучительное ощущение, что он вот-вот провалится сквозь землю, но его удавалось игнорировать. Следовало начать путь восстановления режима и поиски способа противостоять ночным кошмарам с огромными клыками, алыми окулярами, полными злобы ко всему людскому, но… Они были до сумасшествия реалистичны. Порой они казались более настоящими, чем то, что сейчас его окружало, и это усложняло поставленную задачу в несколько раз. Временами он просыпался в полной темноте и слышал снаружи лязг когтей по стеклу, сменяющийся звуком босых ног, блуждающих вокруг автодома. А затем всё затихало, и признаки чьего-то хождения растворялись в туманном мареве. Тогда юноша изворачивался на кровати, гипнотизировал не отошедшим от сновидений взглядом заставленную дверь и старался переключить внимание на мерное дыхание за спиной и на расстоянии вытянутой руки. Тесниться приходилось, как рыбам в бочке: если уж они с Ханджи еле поместились на одну постель, то про удобство мужчин страшно было подумать. Чего стоила опасно свисающая к полу нога Эрвина. Временами по прошествии внезапных пробуждений Леви внаглую рассматривал мужчину, пускай силился об этом не вспоминать. Широкая, размеренно поднимающаяся грудь, крепкие руки с длинными пальцами и развитой мускулатурой, лицо усталое, но умиротворённое, днём такое выражение не застанешь… Снова ловил себя на желании дотронуться, прикоснуться, провести по коже и пощекотать понимание, что совсем рядом некто особенный и исключительный, но при этом реальный и досягаемый; снова кусал губы, морщился и рычал на бредовые мысли спящего разума, заставляя их умолкнуть. Как только глаза привыкали ко мраку, он переворачивался на другой бок, чтобы не поддаваться искушению наблюдать дальше, и пытался вновь заснуть. Что-то подсказывало, что если так настойчиво пялиться, то вскоре за разглядываниями поймают, а объясняться всё ещё совершенно не хотелось. Больше всего Леви боялся, что Эрвин застанет его за этим неправильным и постыдным. Больше всего боялся услышать от него, — а таково оно и было, — что это омерзительно. Если верить полученной информации, Смита романтические приключение не шибко интересовали в принципе. Почему? Была ли этому причина? Дело в нахождении в постоянной опасности и нежелании взваливать на плечи любимому человеку свою внезапную смерть? В простейшем трудоголизме и цитате «женат на работе»? В чём? Леви наивно отказывался верить в то, что человек может попросту не хотеть любви, для него это звучало дико и неправдоподобно, потому голову заполонили новые вопросы. Как будто прочих нерешённых ему было мало, чёрт возьми. И для чего он вообще лезет в не своего ума дело? — Пацан, притихший вид вкупе с кусающейся натурой вызывает подозрения. Леви проморгался и растерянно поднял глаза, но вскоре от потерянности в пространстве и размышлениях не осталось ни следа. — Ищешь повода поиздеваться, усатый? Вы, вроде, и без меня отлично трещите без умолку. — Левасичек дуется, что мы про него забыли? Аккерман выпрямился и демонстративно вскинул брови, молчаливо предлагая четырёхглазой объясниться, прежде чем он выместит накопившуюся ярость на её придурковатом лице. Сам в себе парень видел, что характер стал тяжелее и конфликтнее; что бесила любая мелочь и любые замечания; что частая ругань и обвинение в собственной неосторожности и невнимательности вещей, предметов, которые попадались на пути, превращались в рутинные занятия, но он пытался лишний раз не идти на поводу дисбаланса, чтобы избежать излишне конфликтных ситуаций, в которые его точно вынуждали ввязаться. Слишком дёрганный и агрессивный для человека, чьи силы отнимала проклятая бессонница… Но если так подумать, то, наверное, одно вытекало из другого, и, чтобы стабилизировать состояние и сделать поведение более адекватным, надлежало решить вопрос с измученным зверскими эфемерными картинками мозгом. — Я тебе сейчас так двину, что ты имя своё забудешь, — юноша одарил прищуром Ханджи, но непроизвольно зацепился за Эрвина, и попытка не смещать взор с треском провалилась. Мужчина смотрел на него вроде многозначительно, но в то же время плохо читаемо, словно призывая замолчать, отчего Леви смутился и снова уставился на потрёпанные кеды с нарисованными некогда белыми крыльями по бокам. Рисунок виделся ему символичным. Разглядывая его, Аккерман пришёл к выводу, что на командира огрызаться получалось не так яро, как на остальных. По всей видимости, момент пролёг незримой для посторонних гранью, потому что Зое беспечно рассмеялась, будто ничего забавнее в своей жизни не слышала. Однако вероятность того, что женщина попросту попыталась разрядить чуть не ставшей напряжённой обстановку, не исключалась. — Кажется, я догадалась, — она наклонилась вперёд, поставила локти на колени и сомкнула пальцы, тем самым уже заставив нервы натянуться, а после на её губах заиграла заговорщическая улыбка. — Ты стесняешься говорить о влюблённости! Что ж, пожалуй, стоило признать, это не самое страшное и не самое глупое, что он мог услышать. — Давай, не бойся, и расскажи о школьной романтике! — она несколько раз похлопала по коленям, явно предвкушая интересные истории, и параллельно с этим Леви задумывался над причинами очередной попытки разузнать информацию, которую лично он считал откровенной и весьма личной, потому что даже с матерью крайне редко делился новостями о возникших симпатиях, руководствуясь тем, что сам в состоянии разобраться с такой мелочью. А вот если бы возникла любовь или нечто перерождающееся в неё… Пожалуй, тогда он бы за советом обратился, ни стадией раньше. — Если хочешь, можем спровадить этих двоих по «очень важным мужским делам». — Нечего здесь рассказывать, —и суть нежелания делиться информацией заключалась не столько в личном восприятии темы, сколько в тоске о прошлом и непостижимом будущем, от которой становилось до боли тошно. Сложно говорить о чём-то, чего больше не познаешь и не почувствуешь. Леви не верил, что в иссыхающем мире нашлась бы хоть одна девчонка, способная понять, а уж тем более принять его поломанную личность, расшатанную неверную систему и — самое ужасное — галлюцинации. Он сам себе доверял-то с трудом после масштабного глюка мутанто-человеком в лесу, а если это обостриться и достигнет точки невозврата? Что если Аккерман сойдёт с ума намного раньше, чем успеет ещё раз насладиться светлыми и тёплыми, трепетными и нежными, щемящими и трогательными? А самое страшное: что если горестная участь настигнет после? Любимая им девушка будет вынуждена в страхе ложиться спать и хранить нож под подушкой на случай его неожиданного приступа потери связи с реальным? Такого врагу не пожелаешь. Водиться с душевнобольным, которого, во избежание причинения вреда себе или окружающим, лучше заточить в смирительную рубашку. — Да ну, не поверю! Неужели тебе ни разу никто не нравился? — Нет, не нравился, — и он с выражением чистейшей искренности врал, но набравшие обороты мысли били под дых настолько сильно, что придаваться воспоминаниям, выходя за отведённую своими же руками черту — мазохизм. Сжатые в оскале зубы скрипели друг о друга, но Аккерман держался. — Ты скромничаешь. Самоконтроль держался не так долго, как рассчитывалось: в голове что-то лопнуло, затем кто-то стал вколачивать в мозг гвозди. Стук за стуком, и уже спустя тройку ударов, сопровождающихся слепящей болью, они начали казаться нескончаемыми, а гул железа — невыносимым. — Хан, я думаю, тебе действительно следует… — Да какая, к чёрту, разница?! Отцепись уже от меня! Леви тут же пожалел, что позволил себе выпалить никчёмную грубость. Запоздало прикусил язык, бегая глазами от одного товарища к другому, нахмурился от нового прилива резанувшей злости, но уже не на обстоятельства или на знакомых людей, а на себя. Проснулось желание идиотское, до одури детское желание сбежать, спрятаться под ближайшую кровать и никого не видеть. Не верилось, что юноша умудрялся нести на плечах былые невзгоды. Но разве поддавались сравнению проблемы обычной жизни и проблемы жизни апокалиптической? Аккерман как можно более сдержанно поднялся и намеривался было скрыться, чтобы привести в порядок голову, в которую поступало слишком много информации разом, как широкая рука схватила его ладонь. Осторожно, ненавязчиво, без призыва остаться. Леви замер, не сделав и шага, пускай понимал, что никто не станет удерживать против воли. Напряжение внутри черепной коробки схлопнулось, но сердце забилось намного чаще. Что это? Страх или интерес? Юноша буквально впился взглядом в лицо Эрвина, пытаясь понять, о чём тот думал; пытаясь найти ответы на незаданные вопросы, но снова ни к чему не пришёл. Тогда он рискнул разобраться, какие ощущения вызывало это прикосновение. Противно не было, страшно не было, одёрнуть не хотелось, но чувство неправильности происходящего продолжало трястись где-то внутри, усиливаясь с каждой миллисекундой. Ладонь осторожно выскользнула из обжигающей руки мужчины, словно мышка из змеиного логова, а после сжалась в кулак — так, что ногти оставляли следы на коже. Жар от касания был нестерпимый, в сознание проскользнула навязчивая мысль: пальцы плавились, как воск. И он ненавидел себя за порыв сплести их пальцы снова, чтобы ощутить подобное вновь. Распробовать до малейших подробностей. — Засиделись. Нужно разгребать дорогу, пока твари не набежали, — быстрыми и твёрдыми шагами заплетающихся ног Леви направился к одному из автомобилей, обозначая конец разговора. В полном молчании они провели всё то время, которое ушло на освобождение пути, но Аккермана не волновала испорченная им атмосфера. У него никак не получалось разгрузиться, отпустить хотя бы одну ситуацию, чтобы пускай на мгновение, но ощутить шлейф свободы. Вместо этого Леви раз за разом прокручивал каждую, анализируя свои поступки, цепляясь за каждое вылетевшие изо рта слово и ловя косые поглядывания Эрвина. Мужчина наверняка поджидал наилучшего момента для подключения философской речи о том, что парень должен, нет, обязан перестать смотреть в прошлое и думать, что то позволит себя переписать, если отдать ему штурвал корабля. Леви игнорировал эти «всё знающие и всё понимающие» глаза также, как и попытки заговорить. Сбежать от него, сбежать от того, что между ними искрило, сбежать от пытливых чужих взглядов. Сбежать от себя, сбежать от себя, сбежать от себя… Не выходило. Отличный повод биться о стену и рвать на себе волосы, но Леви вымещал льющуюся через край озлобленность на коробках с болтами и гайками, с каким-то фанатизмом мечась от одной рухляди к другой. До мозолей на пальцах, до синяков на плечах, до гематом на локтях, до взвывающих от боли ступней. Для него было открыто два пути: либо бить по эмоциям, либо быть ими побитым. Леви без всякого собрания совета выбирал первое. Вечер наступил быстро. Поднялся ветер, повеяло морозом; чёрное небо над головой давило своей непроглядной бездной, казалось, или засосёт или обрушится, но бриллиантовая россыпь звёзд давала надежду на милость космоса. Покачивались тонкие и корявые ветки одиноких деревьев, сквозь них проходил лунный свет, растворяясь вместе с тенями. Где-то в чаще надрывались или одичавшие, или заражённые шавки, разрывая тишину напополам. В воздухе кружился редкий снег, зазывая в пару берёзовые листья. Леви поёжился. Он помнил, как, опадая на землю равномерным серым слоем, большими хлопьями летал пепел гаснущей цивилизации. Помнил, как каждый день поднимал голову к солнцу, вспоминая, как оно слепило по дороге в школу и пытаясь ухватиться за призрачный свет в конце тоннеля. Помнил, как до последнего отказывался верить в материальность происходящего, пока однажды, скрываясь на одной из крыш зданий, впервые не стал свидетелем кровавого представления. Тогда вера в нереальность, в то, что крах — это сон или чья-то до ужаса реалистичная декорация, мигом угасла. В теле была сокрушительная слабость, резкие движения отдавали невыразимой болью, а голова и вовсе шла кругом, даже яростные шквалы ветра не выдували сложные умозаключения. Забыть последний раз, когда в ней было совсем пусто и умиротворяюще тихо, не получалось, Леви вновь и вновь возвращался к ласкающей волосы руке. Не по своей воле, просто его истерзанная душа нашла за что можно схватиться, чтобы ненадолго сбежать из «потустороннего мира»; что можно посчитать спасательным кругом, который не позволит пойти ко дну. Жить… Выживать с этим становилось в разы затруднительнее. Фургон ехал медленно, словно начинающий автолюбитель решился-таки проехать свои первые несколько метров, но достаточно уверенно. Должно быть, Ханджи постепенно входила во вкус в отношении вождения или переставала бояться, что сбросит его с крыши при неаккуратном манёвре. Леви ухмыльнулся, сложил ноги крест-накрест. Страх перед потенциальным падением и бьющие по лицу холодные потоки не были способны загнать его в стены. Позади скрипнул люк, тот самый, через который он сюда забрался, прозвучал тихий грохот, но Аккерман не обернулся, продолжая наблюдать, как однотипный пейзаж изредка разбавлялся столбами неработающих фонарей. В обычные дни дорогой пользовались намного реже, чем в дни сочтённые. — Извиняться не буду. Она сама напросилась. Раздался смешок, и напряжение юноши немного спало. — Я не сомневался, что ты так скажешь, — передвижение осторожными шагами, под которыми всё равно раздавался едва слышимый скрип, звучащий в темноте колокольным звоном; стрекочущий звук оружия, ставший родным. Эрвин опустился рядом с ним на колени, удерживая снайперскую винтовку вертикально. — Шёл бы лучше внутрь, простудишься ведь. — Не думаю, что это будет самая большая моя проблема. — Это будет моя проблема. — Согласен с тем, что я тебя обременяю? — Леви старался придавать словам привкус безразличия, чтобы они звучали как можно более непринуждённее, пускай в груди неприятно покалывало.Чем дальше они заходили, чем больше преодолевали километров, тем отчётливее он видел себя лишним грузом, с которым возятся вынужденно. Иногда Аккерману в голову приходила разная ересь, и определённая её часть утверждала, что у Эрвина по каким-то соображениям или попросту из жалости язык не поворачивался велеть убираться прочь. — С тем, что ты пытаешься взять на себя слишком много, а по итогу сидишь здесь в полном одиночестве и наверняка с невесёлыми мыслями. Парень недовольно дёрнул щекой, меньше всего желая обсуждать свои «невесёлые мысли», которые сопровождались нескончаемым потоком воспоминаний о прошлом и безликих образов, обвиняющих его в малодушии, в слабости и, как бы абсурдно не звучало, в сумасшествии. Образы без очертаний, мечт и личности; без того, кем они были и кем могли бы стать, без человеческой составляющей… Несмотря на то, что перед ними у Леви было преимущество, заключающееся в продолжающемся пути по разбитым тропам бытия, он не спорил с превосходством шепчущихся теней. — А ты уже берёшь на себя слишком много, тебе не кажется? — Я командую нашей группой, считай, это моя прямая обязанность. — Боюсь представить, кто будет руководить нашим бродячим цирком, если ты вдруг свихнёшься. — Не волнуйся, я постараюсь максимально оттянуть этот момент. Кто-то же должен за тобой присматривать. — Если будешь заливать об этом по десятому кругу, то, Богом клянусь, я столкну тебя отсюда, а остальным скажу, что у тебя мозги набекрень пошли, вот и вышел раньше. Эрвин добродушно хохотнул и откинул голову назад. Его волосы растрепались пуще прежнего, светлые пряди вызывали прекрасный контраст с чернильной мглой, отчего хотелось запечатлеть в памяти картинку, какая была в разы пленительнее необъятного купола. Каждую чёрточку, каждую линию и каждый штрих. Запомнить, уберечь, сохранить, чтобы мысленно любоваться потом, через время, когда будет преодолена половина пути, и они возьмут долгий перекур, отодвигая массовое вымирание, тяготы выживания и тревоги за судьбу на второй план; когда сотрётся ластиком, отшелушится старой кожей, и грязная липнущая одежда, и пробирающий до костей холод, и страх перед неведомым и неминуемым… И останется лишь переливающаяся с грани на грань луна, как карта раскрытая душа, таящая в себе глубокие омуты, и глупая, глупая игра, участником которой Леви стал против воли. Желать дотронуться, но не прикасаться. Жаждать заговорить, но молчать. — В такую ночь и с ума сойти не грех. Аккерман последовал его примеру, уж слишком нешуточным было намерение разузнать, что же такого поразительного разглядел солдат в тёмном небосводе, но с видом бездушного ценителя искусства поднял бровь, когда не заметил ничего впечатляющего. Где-то там существовали миллионы галактик, а в каждой из них — миллиарды звёзд, и если семилетнего Леви, верящего в существование пришельцев и в их связь с правительством, такое знание восхищало и завораживало, то его нынешнего только удручало и вызывало ощущение какого-то внутреннего дискомфорта. Юноша чувствовал себя затерянным и одиноким в этом безрадостном месте. Небо виделось ему громадным бетонным полотном, а его бесконечность — тем, в чём суждено погрязнуть и навеки застыть в мученической позе. — Возраст делает людей сентиментальными, да? Смит неопределённо выдохнул, но продолжил лицезреть мерцающие точки. — Проблема в том, что ты смотришь глазами, а не сердцем. — Если начнёшь петь, меня стошнит. Но на самом деле это было забавно, отчего-то Леви не видел командующего романтиком, каким тот представал перед ним. Возможно, на такое отношение повлиял дневной разговор, а возможно, Аккерман поставил блок и поклялся впредь не связывать Эрвина и любовную тематику, что, если выражаться честно, получалось скверно. Бескрайние вопросы «почему» возникали сами, и, как бы он не старался, оправдания им не находил, потому что излишнему вниманию проблематично дать адекватное определение. Ведь подсознательно хотелось, чтобы военный как можно чаще смотрел на него, как можно чаще посылал значительные и непринуждённые жесты, как можно чаще ошивался где-нибудь неподалёку и мельтешил перед зрачками, однако в той же мере хотелось совершенно противоположных вещей. Подойди, убереги, потрогай. Не приближайся, забудь, не прикасайся. Это сбивало столку, потому что он ещё никогда не чувствовал чего-то настолько противоречивого и двойственного; безвыходного и неразрешимого; завораживающего и манящего в самом дурном смысле этого слова… Неожиданно машину тряхнуло, и Аккермана подкинуло, как на трамплине, из-за чего внутренние органы подпрыгнули следом за ним, вызвав состояние потери физического статуса. Не успел он покрыть водителя, ездящего хуже примата на велосипеде, парой «ласковых», как обнаружил себя вцепившемся в руку солдата и прижавшимся щекой к его плечу. Между рёбер зашевелился клубок из плотно сплетённых некогда крошечных, но вскормленных им змей. Они переползли на лёгкие, отчего едва удавалось переводить дыхание, а затем оплели своими скользкими тельцами сердце. Сжали. Оно лопнуло на маленькие рубиновые капли. Леви не решался посмотреть на Эрвина, не решался оторваться от него из-за неловкости, хоть и понимал, что, чем дольше бездействовал, тем насыщеннее и сильнее эта самая неловкость становилась. И вместо наилучшего варианта дальнейших действий, он выбрал самый наихудший: поднял глаза. Смит вполоборота глядел на него, как будто он был просто предметом обстановки, а не взволнованным и растерянным мальчишкой. Пустой, отстранённый, далёкий, будто пребывающий в «личной вселенной» и, казалось, неспособный осознать того, что только что случилось. А что если он наоборот разбирался в замешательствах намного лучше?.. В любом случае выдержать это взор, — в корне отличающийся от остальных — у Аккермана решимости не хватило, он снова глянул вниз, силясь примириться с пожаром, охватившим шею и лицо. Дурацкая дорожная яма, кочка или ещё какая херня, загнавшая его в положение жертвы обстоятельств. — Если тебе так спокойнее, то всё хорошо, — мужчина закрыл глаза, отвернулся и через пару секунд снова открыл их, смотря уже на полосу горизонта. — Или снова покроешься колючками? А вот это было чистой воды провокацией, и по-хорошему следовало бы не вестись на детские игры, желая кому-то что-то доказать, но когда Леви в последний раз делал что-либо правильно? Позабыв о смущении, Аккерман жадно всматривался в профиль Смита, когда последующие слова, в которые он будто вложил частичку души и то накопившееся в собственных клетках, вылетели раньше, чем он успел о них подумать: — Ты странный. — От тебя это звучит почти как комплимент. — Да брось, не такой уж я противный. — Сам-то веришь в то, что говоришь, цветочек? — После того, как ты зовёшь меня этой идиотской кличкой, моя вера утраивается, — «Боже, если ты существуешь, спусти свою ослепительную пятую точку и зашей мне рот», именно так подумалось Леви сразу после сказанного, потому что нарисованные рамки стирались, а возведённые стены разрушались одна за другой, налегая друг на друга, как домино. Он не рассказывал о своих переживаниях и потаённых страхах; не рассказывал о граничащих с реальностью галлюцинациях и о первом, пускай неумышленном, но убийстве человека; не рассказывал так много из того, что действительно было важно. Вместо всего альтернативного, юноша вёл крайне дружелюбную беседу и, твою же мать, искренне пытался понравиться. Впервые за их совместное путешествие Аккерман желал, чтобы в нём видели не только бешеную гадюку, нападающую не ради защиты, а ради факта самого нападения, но ещё и того, кто стал ей вынужденно. Безвольно желал, чтобы преимущественно Эрвин видел его другого. — Ты же говорил, что она тебе не нравится. — Мне и твоя задумчивая рожа не нравится, но это не значит, что я уродом тебя считаю, — подумал Леви вслух и запоздало прикусил язык, не ожидав, что безобидно-опасные раздумья решат выйти из-под контроля в столь неподходящий момент. Нервы только начали подуспокаиваться, как по ним с размаху ударили плёткой, и вот они снова натянутые до предела и дрожащие, вибрирующие подобно тетиве, с которой пустили стрелу, подобное чувство испытываешь перед погружением в кишащую акулами воду. Аккерман силился сохранить максимально невозмутимый вид, за которым скрывалось колоссальное напряжение и непонимание, почему за последние пятнадцать минут он успел проебаться больше, чем за прожитые годы, но скрипящие зубы говорили сами за себя. На губах командующего появилась ухмылка, она предстала перед Аккерманом какой-то… больше снисходительной, такую обычно адресуют ребёнку, делающему первые успехи, нежели беспечной, как бы означающей «я уверен во всём, что делаю, и контролирую обстановку». Не догадываясь о размышлениях парня касаемо своей персоны, мужчина оставил неоднозначную фразу без ответа, продолжая глядеть перед собой и не обращать внимания на то, как Леви на него до сих пор таращился. Либо был крайне удивлён болтливости юноши, либо понимал, что тот сначала вякнул, а затем подумал, потому, дабы не загонять обоих в неловкую ситуацию, решил притвориться, что ничего не понял, не услышал и вообще в диалоге как такового участия не принимал. На его месте Леви сделал бы точно так же, если бы имел дело с человеком, который не способен расставить по полочкам собственные чувства и ощущения; разобраться в себе и разгрести гору мусора из эмоций. Он, наконец, отвернулся и медленно расслабил руку. Спрятал ладони под ветровку, ведь до сего не замечал, какими пальцы были покрасневшими от кусачего ветра. Мысли тяжёлые, будто камень, тёмные, как свинцовые воды бездонного омута, переполняли рассудок и совершенно не вписывались в атмосферу, даже если та не представляла из себя ничего того, что было в пределах досягаемости его понимания. Душераздирающий крик разорвал тишину пространства, ударив по перепонкам. Громогласный хохот, кровь застыла в жилах. И снова женский вскрик, за которым следом подорвался Эрвин, вскинувший винтовку и занявший позицию в приседе. Щёлкнул затвор. Машина замедлила ход, выключенные фары играли на руку. Через несколько секунд двигатель затих. Охватило знакомое ощущение, то самое, какое возникает, когда оказываешься в прокажённой, оставленной Богом глуши. Леви получил жест команды «лечь» и тут же послушался. Оба прислушались. Эхо воплей, ругательств и плача о помощи доносилось откуда-то дальше по шоссе. Злобно ревели моторы. Эрвин посмотрел в прицел, нахмурился. Плотно сжал челюсть, сделал глубокий вдох и с выдохом словно очистил сознание от всякого давления. И тогда Леви тоже увидел мельтешащие на дороге фигуры: трое мотоциклистов и их жертва, кроме которой они, видимо, не замечали абсолютно ничего. — Леви, — сдержанный шёпот достиг уха, отвлекая от наблюдения, — вниз, к Майку и Хан. Ситуация не располагала к ослушанию, потому Аккерман в быстром порядке ретировался в трейлер, нос к носу столкнувшись с Захариусом, как только ступни коснулись пола: мужчина уже ожидал возвращений командующего, а вместе с ним и получения дальнейших указаний. Благо, Смит не заставил себя долго ждать, и спустя минуту времени описывал скверное положение дел. — Нас заметят, это неизбежно, — он помолчал, прошёлся по каждому оценивающе, в чём подросток уловил главную мысль: одним неловким жестом, неуклюжим словом, одними дрогнувшими пальцами они рисковали навлечь на себя большие неприятности. Сказать, что Леви почувствовал себя не в своей тарелке, это ничего не сказать, ещё бы, на каждом шагу неприятные сюрпризы. — И как только заметят, так сразу переключат внимание. Постараемся избежать прямого конфликта. — Да ну, можем просто проскочить мимо, — снайпер сложил руки на груди, явно настроенный критично, но без способности трезво оценивать ситуацию. — Тапку в пол и погнали. Его нескончаемой самоуверенности только завидовать, невозможно придумать другого логичного объяснения на негласную установку «что не проблема, то возможность пострелять по головам». Что за ненормальное влечение к смертоносному приливу адреналина? Такой подход к миссиям вряд ли ценился в «расформировавшейся» армии, но как-то же Майк ухитрился дожить вплоть до апокалипсиса и до сих пор горделиво носить камуфляжную форму, на которой не было ни опознавательных знаков, ни имени, ни звания. И как часто Эрвину приходилось усмирять пыл этого умалишённого?.. В голову полезло всякое. Вспомнив дневной разговор и предложение об «уединении в автодоме», которые касалось обоих мужчин, юношу перекосило. — Исключено. — За кого ты так волнуешься? За пацана? — большой палец указал в сторону мальчишки, отчего тот недобро зыркнул, но промолчал. — Пусть не смотрит. — Эта колымага не разгонится, в погоне мы уже заведомо проиграли. Боезапас пополнен, но это далеко не веская причина разбрасываться им направо и налево, — они оба выдержали паузу, смотря друг на друга, один — с упрямством и жаждой разрушений, другой — со спокойной уверенностью в собственной правоте. — Возражения? — Мальчики, не хочется вас прерывать, но, кажется, у нас гости… Леви обернулся на лобовое стекло. Яркий свет фар прорезал темноту, освещая ровную поверхность дороги, и приближался. Приближался неспешно, точно выискивал что-то, но вскоре показались фигуры, в одной из которых он опознал девушку, чей крик оскорблял бездыханье леса. Она безликой тенью послушно плелась рядом, опустив голову вниз, словно происходящее к ней отношения не имело. Выглядела такой потерянной и далёкой от физического, что Леви захотелось обнять её, как-то проявить сочувствие. — Хан, если что-то пойдёт не так, будь готова увозить нас отсюда, Леви, — и снова нездоровая реакция на своё же имя проявила себя, пустив лёгкий трепет в груди, но единственное, что Аккерман себе позволил — это вскинуть брови в знак слушания, — не отсвечивай. Конечно, чего ещё следовало ожидать, кроме как «не суйся, сиди на жопе ровно, прячься за моей спиной»? Юноша бы экспрессом на тот свет отправился, если бы мужчина дал разрешение на участие в деле. Скорее уж звёзды сойдутся воедино, предвещая о рождении какого-нибудь там антихриста, который открыто заявит о своём богоборчестве и станет предвестником конца времён. — А ты — Эрвин посмотрел на Майка, — раньше моего не стреляешь, — и грубо впихнул винтовку в руки снайпера, на что тот самодовольно ухмыльнулся, прежде чем они оба, не став дожидаться особого приглашения, вышли наружу. Ханджи приложила палец ко рту в призыве сохранять молчание, а затем двинулась к рулю, ведь в любом момент им может потребоваться убираться отсюда подальше. Главное, чтобы мотор не заглох во время выполнения «приёма», вот смеху-то поднимется. — Кого только не встретишь на этой чёртовой трассе, глядите! Хозяева, видать, а? Откуда на ходу раздобыли? — голос противный, гудит, как пустая железная бочка. Леви повёл челюстью и как можно более бесшумно направился к окну. Облокотился на стену, глянул сквозь шторку. Хоть какая-то польза от полного отсутствия света имелась: как можно «отсвечивать», когда вокруг одна лишь первобытная тьма, верно? Соответственно, приказ он и не нарушал совсем. — Пришлось ненадолго одолжить, — обладателя низкого, командного, не терпящего возражений голоса подросток бы узнал среди тысячи. — Вы из Колумбии, что ль? Видок такой, будто с тамошними ордами сутками тягались. Нынче ни в одном даже мало-мальски крупном городе не спокойно, — Аккерман прищурился, чтобы чётче рассмотреть говорящего, который, судя по наличию права голоса, был главным у разбойничьей шайки. Испитое лицо со всеми признаками некогда тяжкого, но ещё не до конца выветривавшегося похмелья; из длинной раны сочилась кровь пополам с желтоватой слизью, собираясь в неприятные творожистые островки; вся одежда покрыта пылью пройдённых миль и застарелой грязью. Типичный представитель банды головорезов. «Крысёныш». — Орды… Твари с каждым днём всё больше, — Смит что, в самом деле подыгрывал этому заморышу, которому лишь бы было с кем потрахаться и у кого последние сбережения отнять? Сумасшедший. — Жмуры никуда не деются. Вьют себе гнёзда, всяких долбоёбов сжирают, плодятся… Считай, ведут себя почти как люди, — мужик медленно облизал губы, будто прицениваясь. То ли в манере держаться, то ли в разговоре от него повеяло необъяснимой угрозой. Он дёрнул головой в сторону командующего. — Я думал, военные не станут съёбываться, как крысы с тонущего корабля. Но тон Эрвина всё так же был спокойным и поучительным, разве что от проскользнувшей резкости вверх по спине поднялся холодок: — Мы не солдаты, — командир недолго помолчал, словно давал время поразмыслить и переварить сказанное им, а после продолжил: — Когда армия проебалась, все бдительность растеряли, вот и мы решили прикинуться, чтоб из города слинять. Своих-то они вывозили среди первых, — парень нахмурился в неверии, что говорил действительно знакомый им мужчина, а не один из бесчеловечных мразей. Наступила полная тишина. Секунда, две, три. Незнакомец с алкашной рожей, наконец, понял его и зашёлся сухим лающим смехом, отразившимся от застывших в морозном воздухе деревьев. — Вот же умные сукины дети! Если б мне мозгов хватило, я б также сделал, а не участвовал во всей той кровавой бане, — он полез в карман, выудил пачку сигарет и закинул локти на руль. — Эта шлюха оттуда же. Аккерман вновь вернулся к девушке, и застал ровно тот момент, когда второй мужлан грубо шлёпнул её по защищённым плотной тканью джинс ягодицам. Эти ощущения были настолько хорошо знакомы, что он буквально прочувствовал на себе, как заплаканная, подобно котёнку, вся сжалась от внутреннего вопля «нет!», после чего до боли закусила губу от ненависти, потому что ни на что помимо игнорирования и обессмысливания не была способна. Душу выпотрошили, вывернули наизнанку и посыпали толстым слоем соли. Настолько знакомое, настолько жгучее, настолько свирепое… Потухшие глаза смотрели прямо на него. — Забрела в город уже после его падения. Дура же, согласись, а? — достал сигарету, виртуозно покрутил между пальцев, снова облизал губы, изучая товарищей сверлящим взором. — Но сосёт отменно. Давайте так: она ваша на ближайший час, а вы нам эту винтовку, чё скажете? Отличная ж сделка! — Так ты торгаш, значит? — Захариус звучал насмешливо и свысока, никакой тактике не придерживался, отыгрывая врождённую, нежели присвоенную роль. — Бизнес — болото такое. Да и бахалка мне твоя сильно нравится. — Оружие взамен на временную бабу? Ты за кого нас держишь, за идиотов? — Нас такое не интересует. Атмосфера накалялась. Фигуры-приспешники зашевелились, выпрямляя плечи и вытягиваясь в длину, чтобы показать свою серьёзность и нежелание играть в уговоры на протяжение ночи. Заросшее щетиной лицо исказила злобная ухмылка, от которой Леви перехватило дыхание в ожидании грядущей беды. — Вижу, вы не догоняете, — «крысёныш» несколько раздражённо откинул пачку сигарет на битый асфальт, слез с байка, — а его примеру последовали и остальные двое, — и подошёл вплотную к Смиту, силясь навеять страх. — Подумай ещё раз, братиш, такими предложениями не разбрасываются, а у меня совсем нет времени вас уговаривать. Сечёшь? — Секу, — Аккерман услышал в интонации не менее зловещую улыбку, сердце вдруг замерло, застыло в предчувствии неведомого. — Ты верно подметил, что мозгов у тебя не хватает, — возникло ощущение тяжести и сдавления, оставляющие от тела пустую оболочку; разум был на пороге забытья, незримая нить натянулась, даже просто моргнуть и мысленно прокрутить всё знание о ситуации выглядело преступлением. — Будь их чуть больше, ты бы стрелял быстрее. Громыхнул выстрел, огненный росчерк разорвал сумрак. Истошный женский крик перекрыл вздох застывшего в изумлении юноши. — Вот же ёбан…! А следом за одной пулей пролетела ещё пара. Охотники угодили в собой же расставленные ловушки, но стоило отметить, что роковую ошибку они совершили, когда раззявили рты на добычу, какая не по зубам никому, кто не проходил хотя бы половину спецназовских подготовок. Обошлось малой кровью. — Не, ну ты слышал? Этот уёбок решил, что я променяю снайперку на минет, с ума сойти, — первое, что юноша услышал, с дверным грохотом вылетев из автодома и тем самым обратив на себя всеобщее внимание. Она сидела на коленях, запрокинув голову назад, безвольные руки раскрытыми ладонями вверх лежали на земле. Её зеркала души пусты и безжизненны, осколки разрезали вены поперёк запястья. Ей требовалась помощь и поддержка, потому что пережить подобного отношение — жестокое испытание силы духа и воли, которое запросто проведёт дорожку к самоубийству, если на миг забудешься и задержишься в тёмном углу сознания. Сначала загоняешь туда воспоминания, чтобы не напоминали, не тревожили, не съедали, а потом вдруг в одночасье они предстают перед тобой, оглушают и утаскивают в логово. Ему ли не знать, на что способны химеры. От девушки парня отделяло всего ничего, он уже был готов прикоснуться к ней, но Эрвин преградил путь. Леви недоумённо глянул на него и пошатнулся: увиденное ему не понравилось. Невозможно. Это дикость. — Тебе лучше уйти, — командир заученным движением проверил магазин пистолета, как десятки, сотни раз до этого, но Аккерман впервые ощутил самое что ни на есть настоящее отвращение по отношению к действиям мужчины. — Что ты собираешься делать? — глупость вопроса почти не смутила, но он был намерен до последнего не верить тому, что видел; до последнего не верить в очевиднейшие вещи; до последнего не верить в схожесть с чудовищем, сломавшим, изуродовавшим его тело и душу. Но вот прошлое и настоящее сплели пальцы, пустив по позвоночнику липкую дрожь, и Аккерман охнул в испуге, когда картинки налегли друг на друга: испуганная, стоящая на коленях девушка превратилась в женщину, защищавшую своего ребёнка от банды неизвестных. Крики, страх, моление… Такие разные, но такие до неверия одинаковые. — Тебе это не понравится, — ощущение пустой головы и отсутствие потока мыслей, в которых рождалась непоколебимая уверенность в правильности неподчинения, придавало юноше определённую степень безрассудства и упрямства, граничащего с жертвенностью. — Повторю ещё раз: живо в дом. — Нет, — кем выступал Эрвин в сравнении двух ситуаций? На ум приходило только одно имя, но Леви вытряхивал его из головы, не взирая на то, что общность — такая отталкивающая, безобразная, гнусная общность — в чём-то присутствовала. — Сейчас не время для твоих капризов, — снести раздражённый тон вкупе с прямым взглядом, в котором не было места ни секундному сомнению, ни пощады; не было ни тени прежней снисходительности, доброй насмешки или даже мягкости, далось с трудом: уж больно напористой выступала потребность проехаться кулаком по скуле военного. — Я приказал уйти, значит, ты берёшь ноги в руки и уходишь. Я ясно выразился? — Не смей мной командовать, — пройденный этап, уже обговариваемый ранее, но что оставалось, кроме как пойти наперекор? Он согласился работать в команде, согласился стать частью сформированной группы, но лишь по той причине, что исключал возможность повторения своей ошибки. Неужели Леви допустил её снова?.. — Не смей мне перечить. До тех пор, пока я командир группы, а ты — её часть, ты обязан мне подчиняться, — такой чужой, но такой невыносимо близкий, и только однажды они разговаривали друг с другом на таких тональностях, с такими недобро сверкающими глазами, с такой видной враждебностью, вызванной опасением признать себя слабым и неправым. И вот снова. Снова стояли по разные стороны баррикад, отличие в том, что они не искали компромисса, а переманивали один другого на правильную, правильную сторону. — Чёрта с два я стану тебя слушать, когда ты принимаешь ебанутые решения! В чём она провинилась?! Но Смит будто не слышал его специфических призывов к использованию разума: он с завидной скоростью развернулся и направил оружие в лоб несчастной. Холодный метал соприкоснулся с кожей. — Нет, нет, пожалуйста! П-прошу, н-не надо! — девушка скрябала поломанными ногтями по асфальту, словно хотела продвинуться ближе, чтобы, как маленькая девочка, обвить руками ногу Эрвина и продолжить давить на жалость, умолять о милосердии, но направленное в лоб дуло сохраняло между ними дистанцию. — Пожалуйста, я не хочу умирать! Зарёванное опухшее лицо незнакомки скрывалось за взлохмаченными волосами, белые дрожащие губы между просьбами пытались лепетать молитвы, но она задыхалась из-за нескончаемых слёз, из-за чего вскоре все слова превратились в бессвязное бормотание. Она рыдала навзрыд, в голос, совершенно по-детски размазывая кулаками грязные дорожки, и её плач тонул в равнодушии солдата. По выражению солдата можно было сказать, что ситуация вызывала не сочувствие, а раздражение. Леви смотрел на него и не мог поверить собственным глазам, ведь для него Смит не был тем, кто способен, не дрогнув рукой, убить ни в чём неповинного человека. Он совсем забыл, что тот являлся таким изначально. — Эрвин, блять! — Аккерман сорвался с места и, оказавшись рядом со Смитом за считанные секунды, ударил ребром ладони по затвору, отчего боль хлестнула по нервам, словно бич по натянутой коже, заставив юношу содрогнуться, но не отступить. — Ты её не тронешь! В голубом омуте мелькнул огонёк — смесь гордости и недовольства, юноше хотелось верить, что в его сердце происходила какая-то борьба, ведь не могло же так сложиться, что Леви просчитался насчёт Эрвина? Дважды наступить на одни и те же грабли? — Не забывайся, — абсолютно спокойный, но с бурлящим по венам металлом: инстинкт самосохранения ощущал исходящую от мужской фигуры угрозу и подсказывал, что лучше держаться подальше, но слушать его означало проиграть. — Зубы прорезались на старших тявкать? Аккерман поднял бровь, словно задал себе тот же вопрос, но истинной причиной изумления служило неузнаваемость командующего. Казалось бы, они вот только что любовались хмурым небом, перекликающимся с мерцанием редких белых точек, и осязали между друг другом протяжный, высоковибрирующий гул, от которого нет шансов на спасение. Ладно, возможно, изменение в напряжённости воздуха были замечены только юношей, но… Это ничего не меняло! Они укрывались нависающими кривыми ветвями деревьев, прячась от посторонних вместе, вдвоём, и никто не выступал против, а теперь Смит вёл себя так, словно его не заботили задетые, пускай и неопределённые чувства. Неопределённые чувства, о которых он, блятство, даже не догадывался. — Ёбу дался? — Леви моргнул, и пробудилась глубинная ярость, утягивающая на самое дно, где не существовало ничего, кроме пустоты. — Пойди проспись, Эрвин, ведёшь себя, как мудачьё! Если пострелять охота, так руку себе отстрели, я не позволю убить её! Судорожные рыдания незнакомки уже давно перешли в тихие всхлипы, но парень заметил сошедшую на нет истерику лишь сейчас. Должно быть, она ожидала приговора смиренно по той причине, что её защищали. Это внушало надежду на спасение. Леви взглянул на девушку, присмотрелся: нос некрасиво распух и побагровел, остатки слёз вперемешку с соплями стекали по подбородку, под обоими глазами пролегли тёмные-тёмные синяки, руки побитые и содранные… Ей было плевать, как она выглядела для других, ей было плевать на истерзанные ноги, которые юноша не замечал ранее, она хотела жить. Как и все прочие выжившие цеплялась за то, что осталось от прежнего. — Вот оно как, — его пугающе ожесточённое лицо с точёными скулами и холодным пронзительным взглядом, приняв хитрое выражение, оживилось, будто мужчина знал больше, чем все здесь собравшиеся. Пистолет нырнул обратно в кобуру. — Мне это нравится. Дышать стало проще, но облегчения освобождение от невидимых оков не последовало. Командующий, как ветер в порыве: вроде и обнимает, укутывая тёплой простынёй, а вроде и бесцеремонно хлещет по щекам грязной листвой. Совсем недавно от него веяло надёжностью и безопасностью, теперь же — бессердечием и необузданной силой, чем-то заставляющим держаться настороже. Совсем недавно он призывал поднять голову и полюбоваться безмолвными звёздами, ведь если глядеть ввысь только во время грозы, то небо вечно будет угрюмым; теперь же — разворачивался и направлялся в трейлер, не видя или намеренно игнорируя последствиях своих слов и действий. Вот так просто. — Она отправится с нами? Не оборачиваясь, Эрвин бросил: — Я сохранил ей жизнь. Уговора на что-то большее не было, — у самой двери мужчина остановился. Он и Майк, не вмешивающийся в драму от начала и до конца, будучи на позиции безвольного наблюдателя, переглянулись так, словно в этом крылся незаметный, их личный диалог, затем Смит исчез внутри автодома. — Едем. Знакомое чувство полного эмоционального опустошения от сегодняшнего «очаровательного вечера» окончательно выбило Леви из колеи. Он растерянно пялился туда, где только что стоял солдат, и не верил, что всё это было по-настоящему. Не верил своим ушам, глазам, своему разуму, который вообще отказывался соображать и подсказывать хоть какие-то фразы и реакции. В голову активно лезли мысли о конфликте, и даже стылый воздух не помогал избавиться от лишних килограммов эфемерного груза. Отключившись от физического мира, Аккерман чуть вздрогнул, когда незнакомка обняла его за ногу и прижалась к ней щекой. — Спасибо… Спасибо, — её голос дрожал, девушка с трудом подавляла очередные рыдания, юноша нисколько не удивился бы, если она снова вот-вот разразится плачем. Медленно провёл по соломенным волосам, пропуская сквозь пальцы жёсткие пряди, старался ласкою успокоить как несчастную, так и себя. Перед ним была маленькая беззащитная девочка во взрослом теле, будто забившаяся в угол во время очередного отцовского припадка гнева. Сердце болезненно трепетало, но чьим оно было? Страшно болела голова, болело колено, знобило, внутри рокотала злость, и было сейчас ни до чего, но о чужом горе он продолжал думать так, словно после должен появиться значимый смысл. Цель. Ценность. На самом деле ничего не хотелось, кроме нормального отдыха. Он обернулся на еле слышный звук. Вместо него внимание привлёк дорожный знак в паре метров поодаль. Перехватило дыхание, в груди возникли ледяные наросты, в бок словно воткнулся кинжал.

«Спринг-Хилл, 16 миль»