Гербарий воспоминаний

Когда же это произошло? В какой момент какая-никакая вновь обретённая стабильность по сотому кругу обратилась хаосом? Обретут ли ныне живущие тот штиль, который был утерян, хоть когда-нибудь? Кажется, даже если человечеству немыслимым образом удастся вернуть всё на круги своя, то Леви станет единственным исключением, потому что быть магнитом, притягивающим неприятности и проблемы, у него в крови. Именно по этой причине звук перезарядки закладывал уши и пугал ледяным щёлканьем. Именно по этой причине они вчетвером делили один горелый воздух со смертью. Именно по этой причине Аккерман перенял из её костлявых пальцев дымящуюся трубку и косо наблюдал за расхаживающим за окном приспешником Йегера. — Для трупа ты слишком хорошо сохранился, — из него вырвался нервный смешок, потому что наяву видеть того, кого считал давно мёртвым было слишком. Просто слишком. — Я думал… — Я тоже так думал. О тебе. Они замолчали и целую — бесконечно долгую — минуту рассматривали друг друга. Леви знал эти глаза и то, с каким философским рационализмом они взирали на мир; знал это лицо и то, как оно кривилось, когда непоседливая соседка по парте своими дурачествами мешала сосредоточиться на решении задачи по физике. Знал привычки и характер, наклонности и убеждения, каждую несбыточную мечту и все любимые цвета этого человека. Аккерман знал о нём так много, но в то же время так мало. Перед ним стоял не более чем незнакомец. — Прошло столько времени, — Чёрч помолчал, ровно как и сам юноша не имея ни малейшего понятия о чём, чёрт возьми, они должны говорить, но скоординировавшись в мыслях продолжил: — Леви, как тебе удалось? — Долгая история. И ведь он даже не пытался намеренно приукрасить или замять диалог. Просто именно эти слова достаточно красочно описывали произошедшие за месяцы события, да и обстановка не располагала к затянутым историям. Тем более, если истории далеко не из тех, где добро побеждало зло, и все герои жили долго и счастливо. Это были истории, где главный герой страдал от внутренних и внешних демонов; выстраивал защитные стены раз за разом, но в итоге оказывался погребён заживо под развалинами того, что служило иллюзией спасения; сбегал в воображаемый мир, какой чересчур сильно походил на былой, некогда уничтоженный. И Леви не намеревался пересказывать похождения главного героя до поры до времени. — У тебя есть группа. Как давно ты с ними? — Я не говорил, что состою в группе, — Леви подозрительно зыркнул на давнего друга, ставя под сомнение беспрекословное доверие сближающие их во времена до пандемии, но тот оставался спокойным и сосредоточенным, словно не видел в своей осведомлённости проблемы. — Я наблюдал. Издалека. Можно быть, неделей ранее, точных расчётов нет. — Хочешь сказать, что просто наткнулся на нас и ничего не сделал? Не договариваешь. Насколько можно доверять Фарлану Леви не знал и боялся даже предположить, что тот вполне себе мог оказаться недоброжелателем. Раньше их дружба являлась тем, что держало на плаву, помогало пережить скучные школьные будни и мрачность неожиданный событий, но что было сейчас? Они всё ещё были важными людьми друг для друга или это прошло, не оставив и следа? Насколько странно то, что они не ринулись обниматься, узнав в случайных выживших один другого? Понять нынешнюю составляющую их отношений Аккерману не позволяла невозможность забраться в чужую голову и выудить из неё необходимую информацию. — Я не знал, что ты это ты. Я видел алабая под два метра ростом и плетущуюся за ним чихуахуа, что оставалось делать? — Хреновое ты выбрал сравнение, — он скривил губы. Специфическое послевкусие от услышанного выражения было очень похоже на послевкусие того самого вина, которое троица распивала однажды. Горькое, но в то же время невероятно сладкое. — Однако весомое для того, чтобы не лезть на рожон и собрать сведения. — И какие такие сведения сказали тебе занести жопу в осиное гнездо этой ночью? Ахуенный из тебя стратег. — Вот только не говори, что сам не промышлял таким. Захочешь выжить не только туда заберёшься. Что правда, то правда, ведь знакомство с Эрвином, Майком и Ханджи произошло как раз таки по причине того, что Леви намеревался обчистить их лагерь и в крысиной манере слинять с места преступления. Вот только импровизированный план привёл к итогам, на которые он не рассчитывал. А окажись вместо Смита кто либо другой? В лучшем случае парня бы убили, в худшем — повторилась бы история. — Я вчера забраться хотел, но внёс некоторые коррективы. — Выражайся проще: струсил. Эрвина встревожил и сбежал. — Не знаю, о ком идёт речь, но надеюсь, что охоту на меня не объявили. — Плохой из тебя ниндзя, вот что. А если бы совсем обнаглел, то был бы ещё и подстреленный, если не мёртвый. — Будем считать, что мне повезло. Хотелось спросить так много, но развернуться, вернуться обратно к людям, с которыми его связывали километры дороги и обнажённые чувства, почему-то хотелось больше. Забыть как страшный сон. Вычеркнуть из памяти. Списать долгожданную, но нынче будто ненужную никому встречу на помутнение рассудка. Интересно, почему? Было страшного возвращаться к кружащим в омуте демонам счастливого прошлого? Было страшно вспоминать обычную жизнь обычного подростка, который пренебрегал сном ради просмотра фильмов, пропадал на улицах маленького города целыми днями и искренне верил, что ближайшие годы пройдут занудно и неинтересно? Как бы то ни было, Леви считал себя обязанным задать всего один вопрос. Вопрос, который терзал тогда и терзал сейчас. — Что с Изабель? Тишина отворила для себя двери и вернулась в беседу, став третьим, но незримым её участником. Она томно опускала ресницы, тяжело вздыхала каждый раз, когда взгляд приковывался сначала к одному мальчишке, затем к другому, и было в её глазах что-то источающее сдержанное напряжение. Леви чувствовал то, как оно надевало на позвоночник металлический панцирь и защёлкивало один замок за другим. До слёз знакомое чувство. Чувство, предвещающее нечто, что выбьет из него дух и полоснёт по сердцу. — Я думал, ты мне скажешь. Ухнуло вниз. Как на экстремальных горках в парке аттракционов. Сказать? Что он должен был сказать? Быть может, Фарлан в чём-то ошибался, а потому возникло недопонимание? Сбитый с толку, Аккерман нахмурился, а следом за ним угрюмое выражение настигло и Чёрча. На его лицо легла тень давно пережитого, но незабвенного горя, словно рухнули трепетные надежды. Словно затерялись они в песчаной буре и с концами пропали. — Издеваешься? В тот день она бежала с тобой, — Фарлан сократил расстояние между ними, и вот Леви уже трясли за плечи, дабы побыстрее получить желаемый ответ, который парень назвать не мог даже при желании. — Не молчи, скажи, что она в порядке! Ну! Он не чувствовал в груди ритмичных ударов, они окоченели от пробившего на мурашки шквала ветра. Он пытался вспомнить, выудить из потемневшего сознания момент, когда видел Изабель в последний раз, но на ум приходил только урок математики и чёртов автобус, окружённый криками людей и тварей, проломивших строй солдат. Он уверял себя в том, что подруга, какая была для него как младшая сестра, сумела выбраться не с ним. С кем угодно, но не с человеком, который даже не помнил её присутствия рядом после крушения. Если присутствие вообще являлось фактом, а не предположением; если только на него не взвешивали ответственность за собственную бездарность и невозможность помочь. Легко спустить всех собак на того, кто не помнил действительности. Фарлан ошибался? Фарлан ошибался. Нужно было в это верить. Верить. — Я не знаю, что с ней. Десяток человек. Столько обычно участвовало в рейдах, а не перехватывало трёх военнослужащих, на головы которым некогда свалился подросток. Зик явно их недооценивал, иначе бы отправил на план-перехват хотя бы под двадцатку. Ему удалось застать врасплох на заправке, но неужто он после той ночи стал настолько самоуверенным болваном, что не отправил ни одну «элиту из элит» в шайку, где все поголовно какие-то отморозки? Йегер себе не изменял. Как был зазнавшейся паскудой, так и остался. — Мне достаточно одного выстрела, чтобы лишить их бдительности. Давай, Эрв, отдавай приказ на пальбу, и у них тут же случится минус один, — в подтверждение своих слов Майк деланно щёлкнул магазином. Он в нетерпении подгонял командующего к принятию благоприятному для любого стрелка решению, однако Смит оставался непреклонен, ища более гуманный способ выбраться из западни. — Они знают наше местонахождение, и по боезапасу мы уже проиграли, — при виде его сурово сдвинутых мохнатых бровей, выдающейся вперёд плотно сжатой челюсти, и полыхающих злобным синим свечением глаз, любого взяла бы оторопь. — Если начнём перестрелку, то рискуем оказаться под свинцовым дождём. Им был дан выбор, а на то, чтобы с ним определиться ограничение по времени равнялось семи минутам, и те водой утекали сквозь пальцы. Либо сдаться без боя и отдать, — вернее, как выразился «переговорщик» — вернуть Леви тому, кто наверняка считал себя хозяином положения; либо пойти по пути хаоса и столкнуться с жертвами, которых можно было бы избежать. Эрвина пытались спровоцировать стандартным вопросом «готов ли ты пожертвовать своими людьми ради одного пацана», но он дураком не был, а потому на провокацию не купился. Должно быть, ни ручные попугайчики, ни обезьянномордый даже не догадывались из какого теста был Смит и его команда. — Они тебя не получат, — с этими словами мужчина повернул голову в сторону юноши, и сердце того забилось, когда взгляды соприкоснулись. И Леви не сомневался в правдивости обещания, пускай основания на то были весомые. Любые близкие отношения должны иметь в качестве фундамента, основы доверие, не так ли? Между ними оно сохранилось. Побитое, как мокрая дворняга, в рубцах и шрамах, с видными на поверхности глубокими трещинами, но сохранилось. Пускай в глубине души маленький мальчик всё ещё ненавидел и не понимал, почему его не защитил тот, кто клялся быть рядом. — Даю слово. Окно разбилось вдребезги, усыпая пол тысячами мелких осколков, среди которых затаилась пуля. Время истекло. — Вот что, — впервые заговорил Фарлан после известия о том, что их общая подруга бесследно пропала. Выглядел он при этом так, словно был готов ударить Леви за малейшую попытку оправдаться или вставить слово поперёк. Пожалуй, если бы Чёрч всё же решил повыбивать ему зубы, то был бы прав. — Что если твои люди объединятся с моими? Мы остановились относительно недалеко отсюда, уверен, никто против не будет. Но Леви уже подумывал отказаться, несмотря на то, что полгода назад решительно бы согласился. Полгода назад он, как последний идиот на планете, решительно бы соглашался на предложения всех и каждого, у кого в распоряжении находилась минимальная безопасность и стабильное наличие пищи, даже если за неё были объедки с чьего-то стола. Судя по тому, как Фарлан уверенно, — словно главная шишка уже дала согласие, — предлагал скооперироваться, нуждаться в исполнении первостепенных потребностей не приходилось. Вот только от того Леви, который согласился бы без лишних раздумий практически ничего не осталось. В этом и состояла главная проблема, из-за какой он не мог довериться человеку, знавшего его с начальных классов. Знавшего о нём так много, что страшно было представить. Не зря люди говорили: твой самый худший враг — твой самый лучший друг. — Сначала влиться будет сложно, с правилами довольно строго, иногда побои случаются… — он прервался, сообразив, что не с того начал и с такой «рекламой» далеко не уедешь: — Но это лучший вариант из возможных. Если смотреть по логике вещей, что-либо говорить на такие предложения и раздумывать над ними должен не Леви. По-хорошему следовало бы уже слинять отсюда, пока его отсутствие не стало для группы очевидным, а не вести ночные беседы с тем, кого вообще-то намеревался задержать и, может быть, покалечить для общей безопасности. Но командующего их безбашенным цирком на колёсах поблизости не было, потому выбор пал на его острые иссохшие плечи. Эрвин бы наверняка не одобрил заключение союза, тем более, если союз заключался без его ведома и участия. Может быть, Леви мало знал о нём нынешнем и о нём до краха, но безо всяких сомнений чётко убедился в недоверчивости солдата по отношению к другим выжившим. Жаль только, что убеждаться пришлось и на собственной шкуре в том числе. Если бы солдат не узнал в нём мальчишку, чьей матери дал обещание защитить, то убил бы? Или проявил бы милосердие, отпустив, позволив бежать и крысятничать дальше? Леви показалось, что под одеждой, на руках, зашевелились волосы. Неприятно чувство было вызвано разыгравшимся воображением и возвращением к приставленному к затылку дулу пистолета. Эрвин бы выстрелил, если бы не понял, кто перед ним находился или то был трюк, дабы запугать? Леви ни разу не заставал Смита за убийством человека, но помнил, кем тот являлся. Как много для него значила жизнь? Значит ли она хоть что-то после того, как твой первый выстрел становится первым фатальным? «Не волнуйся, я позабочусь о нём. Твой сын будет в безопасности». В мыслях Аккерман горько усмехнулся. Он так вцепился за брошенное обещание, словно точно знал, что дело было в нём. Что именно оно служило причиной, по которой его не прикончили. Юноша в клятвы не верил. В критических ситуациях, в ситуациях, когда корабль шёл ко дну, они несчастными нищими кидались в ноги кому угодно, лишь бы призвать к сохранению порядка. Так почему? Эрвин мог запросто отказаться от выполнения данного, прикинуться, что ничего такого не было, но вместо этого — будто нарочно — продолжал напоминать. Скольким людям в тот день было дано лживых слов, дарующих никчёмную надежду? Чем они с матерью отличились от других жаждущих спасения? — Не думаю, что это хорошая идея. — Это почему? Леви поджал губы. Внутри тихо ныла боль, к которой никогда не получится привыкнуть. Вероятно, она навсегда поселилась в сердце парня, теперь расщелина между рёбрами — её постоянный дом. Ужасающая мысль не давала покоя, пока не находила выход через мир дёргающихся в конвульсиях теней или в бессонных ночах, сопровождаемых бесконечными звёздами на небосводе и непроглядной темнотой. Одна луна могла приютить боль, разрешая Аккерману остаться и помогая обо всём не вспоминать. — Так, кажется, я догадываюсь. Ты мне не доверяешь. — А у меня есть основания тебе верить? Сырой ветер гонял между скрипучих деревьев смрад смерти. Одиноко ухала сова. Нервный смех стал чем-то выбивающимся из композиции звуков. Он резал слух и странной виной распиливал сердце на части. Словно юноша совершал нечто неправильное. — Леви, ты серьёзно? Мы с тобой каждую перемену проводили вместе и обсуждали дотошных учителей! — удивление на его лице сменилось изумлением, он явно не ожидал такого ответа. — Знали, как вскрываются входные двери друг друга, Господи, да мы подняли на уши всю школу, только бы наши шкафчики были рядом! Ты думаешь, что я стал бы… Не стал бы! Оставалось непонятным, что оскорбило друга сильнее всего — сам факт отсутствующего доверия или же то, что Леви позабыл о мелочах, некогда составлявших их дружбу. Но он помнил, и, пожалуй, в этом и крылся корень проблемы. Можно ли забыть того, благодаря кому ты улыбался, даже в самое страшное ненастье? Можно ли забыть те моменты и целые события, связавшие вас нитями воедино? Можно ли забыть драматичные ссоры, недопонимания, взаимные оскорбления, заканчивающиеся сеансом прощения? Быть может, человек уйдёт, но отпечаток его ладони на душе останется, напоминая о тех былых днях, когда вы — совершенно чужие люди, случайно пересёкшиеся на вечном пути — стали чем-то большим друг для друга. Но времена меняются. Сегодня вы друзья, а завтра ожидай нож в спину; сегодня едите за одним столом, а завтра скармливают тебя; сегодня доверишься, а завтра пожалеешь об этом, когда новоиспечённые товарищи оставят на растерзание мутантам. Леви хотелось думать, что Фарлан не поступил бы так, но как можно довериться кому-то другому, когда нет доверия даже к себе? К себе, который как раз таки друзей и бросил. — Зик может быть резким, но думаю, он не будет против, если вы присоединитесь к нам. Аккерман едва совладал с собой, чтобы истерично не расхохотаться. Сильно замутило, пришлось зажать ладонью рот, чтобы не выплеснуть весь сегодняшний «обед» под ноги собеседнику. Из глубин поднялась волна, захлестнувшая сознание. Оно снова начало распадаться. Холодом пробежалось по венам неверие, закоротило провода мозговых нервов. С электрическим скрежетом кто-то мало знакомый, обычно дремавший глубоко внутри, прошептал, подтрунивая: «Ты не сбежал». — Как ты его назвал? — голос стал чуждым, за Леви будто говорил некромантом вырванный из загробного мира мертвец. Бездушный опустошённый, в изорванной одежде, с выпотрошенным зверьми брюхом и выклеванными жадными воронами глазами, от которых остались кровавые подтёки. — Ну, знаешь, он что-то типа «правой руки». Вопросы решает, следит за порядком, помогает с управлением… — Фарлан, ты хоть представляешь, с кем ты связался?! — парень вцепился в плечи опешившего Чёрча, словно полуночный хищник в добычу. Многого ему не нужно было знать, чтобы составить портрет человека, о котором они говорили. Аккерман чувствовал скользящее по височным артериям безумие — настолько он был ошарашен и охвачен страхом, заставлявшим трястись всем телом. Физическим, подлинным. Его лучший друг, — или уже бывший лучший друг? — затесался среди убийц, насильников и мародёров, не знавших никаких законов и правил, кроме своих собственных ещё до победы вируса над человечество. Среди палачей, называющими себя спасителями. Спасителями с моральной деградацией. Чтобы Фарлан стал одним из них добровольно? Бред. Он не мог опуститься до уровня гниющего изнутри отброса. По крайней мере, Леви просил себя в это верить. — Ты его знаешь? — Как, как, скажи мне, тебя угораздило?! — следовало заткнуться и сбавить пыл, ведь где-то со стороны кустов уже хрустнула ветка, а издалека раздался леденящий кровь волчий вой, но язык молол и не останавливался. Мельтешили непонятные вспышки, перекликающиеся с ордой чёрных мушек; а в ушах хлюпали такие знакомые мерзкие звуки: рычание, как смесь гнева с обманутой надеждой, судорожные всхлипы и стоны слабых, скрежет зубов голодных. — Эти ублюдки… Ты понимаешь, на что они способны?! Что они делают с людьми?! Ты… — в воздухе не хватало самого воздуха, и нужно было вдыхать ещё раз и ещё, чтобы ненароком не потерять сознание, но волны страшного видения с быстрой скоростью заталкивали на дно. Мандраж и ярость, слившиеся в единый гул, породили чудовище. Оно жаждало рассечь лицо друга надвое, перечеркнуть тёмно-красной полосой, только бы избавиться от ожогов, оставленных противными ладонями, только бы спрятаться от человека, который таковым лишь притворялся. — Блять, — Леви тряхнул головой, прогоняя галлюцинации-призраки, и резко отпрянул, сморщившись так, как будто измазался какой-то дрянью. — Поверить не могу, в какое дерьмо ты вляпался. Дальше пришлось действовать крайне быстро. Из-за натиска, с которым разворачивались события, Леви почти не помнил, был ли придуман план действий или ответственность пала на чистой воды импровизацию. Он слишком часто переставал воспринимать окружающий мир, бесследно пропадал из него, перебирая мысли. Его отрезвили вопли поедаемых заживо снаружи и рвущиеся через окна твари. Они рвались вперёд с такой прытью, что резались торчащими осколками до рек багряных борозд, в которые вливался гной лопнувших желтоватых волдырей. Рвались, нелепо наваливались друг на друга, спотыкаясь, а затем с невозможной для трупов резвостью поднимались вновь, предпринимая попытку ухватить дёргающийся кусок свежего мяса. Аккерман не помнил и того, как некоторые из людей Йегера пробрались внутрь шаткого дома, не помнил, как стычка переросла в бойню. Провал в памяти не позволял выцепить ничего конкретного, но это в момент перестало иметь значение, когда один из заражённых оторвался от пожирания человеческой плоти и вскинул голову. Заплывшие мутные глаза уставились на него. Юноше показалось, что они были налиты всепоглощающей тоской по прежней жизни, но мираж развеялся, стоило глазницам налиться угрожающим свечением, а пасти оскалиться во весь рот. Вопль был настоль чудовищный, что Леви почти услышал, как сонные птицы взмыли в серое небо. — Шевелись, полурослик! — только парень собрался послушаться неизвестного, как появившаяся из ниоткуда массивная фигура схватила его за капюшон ветровки и потянула на лестницу. Позади долетел оглушительный треск и вой расчищавших себе дорогу инфицированных: мертвецы неслись так быстро, что повороты становились для них нешуточным препятствием, потому они, как штормовые волны на скалы, нахлынывали на стены. Они влетели на чердак почти одновременно, и только теперь Леви смог разглядеть в мечущимся силуэте Майка. Он с грохотом захлопнул дверь — развешанные по стенам картины чуть дружно не спланировали на пол — и запер её на задвижку, выиграв им двоим немного времени. — В окно! — мужчина закинул винтовку за спину, закрепил её на скорую руку, чтобы та не болталась при беге, и беспечно прислонился спиной к двери, словно свободны ни считанные минуты, стремительно превращающиеся в секунды, а часы. Однако с той стороны ударили. За первым глухим звуком последовала целая зверская череда и тогда Захариус подорвался следом. — Живо-живо-живо! Они едва успели перелезть через оконную раму, как сдерживающаяся адских тварей дверь распахнулась под напором полумёртвых тел. Оглушительные крики заполнили мозг, разносясь искажённым эхом. — Ёбаное блятство! Сваливай! Ругательство от Майка. Резкая боль в позвоночнике. Потеря координации в густом пространстве. Пролетающая кувырком черепица крыши. Коленные чашечки, столкнувшиеся с влажной, но по-прежнему твёрдой землёй. Разрядом пронеслась по коже рябь. Попытка прийти к осознанию незаметно слилась с безудержным страхом и сковала в смертельных объятиях, парализовав даже мысли. Выдох. Когда-нибудь он прикончит усатого за осуществление такой херни без предупреждения. Звенящий свист внутри черепа напоминал сквозняк, тусклые цвета, обступающие со всех сторон, сбивали с толку, а объёмность мира казалась фактором иррациональным, вырванным из записок сумасшедшего. Внутренняя паника сменилась подозрительным спокойствием, она улетучилась, словно рой мошкары, сметённый порывом ветра. Но думать над этим не было времени, оглядываться в поисках товарища — тем более. Периферическим зрением Леви отметил сбоку приближающееся движение, а впереди — изуродованное, ломанное, с застывшей на лице маской обречённости. Послышалось злобное собачье рычание. Заражённая псина была близко, но её победный рык сменился испуганным скулением, когда человекоподобный мутант набросился невесть откуда. Предсмертный визг утонул в хлюпанье вытащенных из убитых органов. Сначала тело парня заграбастало под ногти грязь, а после рвануло вверх и прочь, стремясь как можно быстрее отдалиться от омерзительного зрелища. Прочь от ошмётков мокрой травы. Прочь от чудовищ. Прочь от нереальной реальности. Аккерман бежал, преследуемый чувством отчуждения от окружающей действительности и разваливающимися на лоскуты недоброжелателями. Гниль земли под ногами чавкала и будто вздрагивала, остужающая прохлада гуляла по коже спины, ритм собственного дыхания буйствовал в перепонках. Он чувствовал, видел, слышал, но явь была укутана прозрачной вуалью, похожей на мыльную плёнку. Словно во сне или в потустороннем мире, где ватные ноги еле переставляются, а воздух вязкий, как болотная жижа. Мысль о потерявшемся Захариусе проскользнула в сознание длинной, покрытой хитиновыми пластинами, сколопендрой. Догонит ли, насколько скоро? Куда вообще подевались Эрвин и Ханджи? Какого чёрта он не помнил их «неожиданного» исчезновения? Майк о них не беспокоился, значит, они в безопасности? Вопросы сыпались один за другим, но не вызывали абсолютно ничего внутри. Привычные переживания утратили энергию, а вместо них появилось нечто иное и незнакомое. Если это в самом деле был кошмар, то юноше срочно нужно проснуться. Если… И тут Леви снова ощутил текучесть времени: его сбили с ног. Холодные клочья сорняков под грязными покрытыми ссадинами ладонями. Висящие лохмотья плоти на разорванном в отвратительное месиво лице. Щиплющиеся колени, напомнившие о себе синяки различной давности, привкус безумия нагретым маслом расплывающийся на языке. Звериное умоиступление и вонь болезненные терзаний, смешавшаяся с криками сошедших с ума в свиное пойло. Припрятанный нож взмывший в небо освободившейся от оков птицей. Жёлто-чёрный язык, разделённый надвое, свисающий из пасти и безжизненно покачивающийся из то влево, то вправо. Ни капли слюны не упало на землю. По лесу пронёсся звук заводящегося мотора. Монстр зарычал, раскрывая рот. Вперемешку с застоявшейся кровью посыпались плотоядные черви, они падали на колючие ветки с чересчур громким, неестественным хлопком, словно лопались о шипы. Перекошенное тело издало сухой костяной хруст и слегла выпрямилось, будто вправило переломанный позвоночник. Щёлк-щёлк-щёлк. Обгрызанная шея вывернулась под ненормальным углом, давая рассмотреть воспалённую рану, в глубине которой притаилась инфекция, превращающаяся разумных существ в двигаемых свирепостью созданий. Щёлк-щёлк-щёлк. Позвонки сыграли мелодию в нервном, неустойчивом ритме. Выдох. Мутант набросился на Аккермана с жадным клацаньем челюстей. Юноша молниеносно перекатился в сторону, притуплённая инстинктами хищничества реакция не позволила живой мертвечине сцапать его, однако пробудила неистовое пламя помешательства. Ранее Леви наблюдал слепое бешенство или издалека, с расстояния, которое обеспечивало неприкосновенность, или поодаль от людей, которые могли в два счёта утихомирить распоясавшегося трупа, используя для этого или одну-единственную пулю или пару-тройку ударов топором по черепной коробке. Ранее он никогда не убивал в одиночку. Ранее он никогда не оставался один на один с инфицированным, лихорадочно пытающимся его прикончить. Ранее он никогда не был в настолько безвыходной ситуации. Он подскочил на ноги и тут же увернулся от сдвоенной атаки когтистых лап. Помедли парень секунду, и тогда лицо вдоль и поперёк было бы исполосовано десятком размашистых канав. Клыки смерти грозно поблёскивали в лучах послеполуденного солнца, им в ответ сияла сталь лезвия. Леви двигался спиной наугад, молясь, чтобы ни одно дерево не соизволило преградить путь, и не выпускал тварь из поля зрения. Та в свою очередь не уступала вовсе: кружила, точно лишившийся стаи волк вокруг добычи, подбиралась ближе и ближе, стараясь то ли прорваться в брешь между защитными отходами, то ли спровоцировать Аккермана на нападение. Слишком хитрая для мрази с отёкшими мозгами. Вот только юноша не собирался идти в контрнаступление. Страх брал за горло и душил, руки потряхивало далеко не от адреналина и предвкушения битвы. В теле жар, а в мыслях — смятение. Сил бежать нет, тяжёлая усталость тянула слабое тело к земле, хоть прямо сейчас ложись и мирись с неизбежной участью. Тварина рыкнула. Он сжал нож крепче, смехотворно нанося удары в воздух, запугивая. Частое биение сердца, срывающееся дыхание. Биться с бешеным животным это далеко не биться с человеком, который не причинит намеренного вреда ни под каким предлогом. Леви вобрал воздух. Если ему было суждено умереть от лап голодной зверюги, то не хотелось, чтобы его разорванное на части тело было найдено Эрвином. Мутант кинулся с выражающим иссякшее терпение воплем, и на этот раз уклониться не вышло: заражённый точно разгадал стратегию и предугадал следующее движение, что позволило ему взять вверх и повалить Аккермана затылком в чавкающее месиво. В голове, помимо колокольных перезвонов, пронеслось огромное количество грубых слов, какие парень только знал, но вскоре наступил искажённый шум помех. Немыслимым образом Леви удалось перехватить обе замахивающиеся лапы, но разница в силе была несоизмерима. Изувеченная рожа задёргалась в считанных сантиметрах, разбрызгивая кровь, заливая ей лицо мальчишки. И тогда он закричал. От досады, от бессилия, от несправедливости, от злости, от неоправданных ожиданий. Лезвие блеснуло в его руке лишь на секунду. Терять уже было нечего. Леви собрал последние силы, почерпнутые из глубин боли, тревоги и отчаяния, подтянул ноги и резко ударил ими в грудную клетку мутанта, чуть отстраняя того от себя. Лёгкие, готовые взорваться от нехватки кислорода. Сводящие до судорог мышцы. Смирение с близким концом. Этой небольшой заминки хватило, чтобы быстрым взмахом вогнать оружие в голову монстру, который от непрекращающегося сопротивления стал неистовее религиозного фанатика, вслепую вскидывая когти. Леви продолжал проворачивать нож глубже и глубже. До тех пор, пока рукоятка не оказалась у виска. Взгляд остекленел, стал бессмысленные прежнего. Наваливающееся тело обмякло и рухнуло рядом. Леви колотило, трясло изнутри. Конечности не слушались и не двигались в нужном направлении, но даже так он смог подняться. Тело одеревенело, сжималось от холода, и так больно было в груди, будто сердце сжала чья-то тяжёлая беспощадная рука. Нож выпал из ослабевшей ладони. Жгучий ком в горле хотел вырваться наружу, но тщётно. Мысли, что вертелись волчками, заволакивали сознание, и парень почувствовал, что контроль над ситуацией вновь улетучивался. Он станет одним из ходячих. В него попала кровь мертвеца. — Пацан! — Аккерман обернулся, нарушая спокойствие несуществующего тумана. Это был Майк. Взлохмаченный вид и винтовка в руках красноречиво говорили о том, что ему тоже пришлось отбиваться и, возможно, постепенно готовиться к знатным оплеухам от Эрвина, которые бы тот получил за потерю подростка. — На тебя маячок повесить мало будет, чёрт подери! Надеюсь ты раскаиваешься, потому что я настроен надрать твою тощую ж… — Не подходи! — Аккерман, балансируя на грани истерики, отчётливо отражающейся в голосе, поднял ладонь в останавливающем жесте. — Я заражён! Захариус замер. То благодушие, которое только что украшало его обычно угрюмо-насмехающееся выражение, мигом стёрлось, а сверкающие озорством глаза потухли, как свечи. Маска неверия держалась недолго: черты ожесточились, стали безразлично-отстранёнными, и мужчина поднял винтовку, направляя её на юношу. — Как, блять, это произошло?! — солдат окинул Леви сосредоточенным взглядом с макушки до пят, а после траектория сместилась: он обратил внимание на валяющееся поблизости тело. — Он был укушен?! От такого вопроса Леви встал в ступор. — Нет, он… Разве ты не видишь?.. — голос сиплый, но удивительно спокойный, точно мальчишка был более чем уверен, что окружение, звуки, запахи и трагичные события — сон. — Я ведь весь в… — он провёл ладонью по губам, собирая наглядные «доказательства», но по итогу вытаращил в удивлении глаза. Размазанная по коже грязь, небольшая царапина, оставшаяся после падения со ската крыши, пара вмятин от впившихся камешков. Его руки были заляпаны. Но не кровью. Он прикоснулся к лицу снова. И снова, и снова, размазывая слой пыли, смешанной с каплями холодного пота, и не имея возможности остановиться: пальцы оставляли после себя продолговатые красные полосы. Это не поддавалось объяснению. Леви порывисто обернулся, едва на потеряв равновесие от неожиданности. Вздох облечения застрял внутри. На траве, не подавая признаков функционирующего живого или функционирующего мёртвого существования, лежал мужчина. И пускай с ходу разглядеть уткнувшееся в землю носом физиомордию не было возможности, Аккерман в ней не особо нуждался. Даже с такого ракурса он не видел в нападавшем монстра, которого убил. Монстра, которого убивал. Он отнял у человека последнее, за что тот держался в апокалипсисе. Он отнял у человека жизнь. — Нет! — ужасные картинки схватки замелькали вновь, настоящее переплеталось с увиденным, образ мутанта сменялся образом выжившего с непереносимой скоростью, набрасывая в сознание больше новых деталей, которые виделись Леви совершенно чуждыми: когти оборачивались одним мачете, несвязное рычание — адекватной речью. — Нет-нет-нет! Я не убивал его! Не убивал! Пока мозг лихорадочно искал логическое объяснение, пытался подцепить что-то, что натолкнёт на верное направление поиска, отказываясь глухо колотиться в черепе и терять самообладание, Леви стоял напротив истинности беспомощным и побеждённым. Веко под левым глазом задёргалось. Он вцепился в волосы, ведь был не в силах совладать с желанием сброситься в ближайшую импровизированную могилу, не разбираясь, не запутываясь в паутине больше нынешнего. Безумие. Это всё не более, чем мрачное безумие. — Так, парень, давай-ка свалим отсюда, пока… — ладонь бесшумно подкравшегося Майка легла на плечо, но Леви моментально сбросил её. — Думаешь я ёбнулся, да?! Это был мутант, я бы не убил человека! Состояние аффекта перешагнуло рациональный порок, но сменилось состоянием нападения, когда Захариус ухватил его за шиворот и рывком прижал к себе спиной, крепко фиксируя царапающиеся руки на груди юноши. — Башкой приложился?! Отпусти, блять! — Леви силился выбраться из хватки, разъярённо рыпался, дёргая ногами и колотя по воздуху, выкручивался без страха потянуть мышцу или повредить суставы, но со страхом снова утонуть в темноте и раствориться в разверзшейся перед ним смотрящей в душу бездне, из которой нет возврата. — Сука, Майк! Но тот будто не слышал ни единого слова, ни единого крика разошедшегося юноши, продолжая держать. — Я ведь и прикладом врезать могу, если не успокоишься, — заявил мужчина настолько бесстрастно и ровно, что задатки инстинкта самосохранения авторизировались, не смея ставить сказанное под сомнение. — Всё закончилось. Дыши. Точно виной воздействия этих слов, силы на возражения покинули его. Леви возвёл глаза к небу, ставя ограничением своего маленького мирка плывущие пятна. Послышалось прерывистое дыхание, сипящее в сведённых судорогой лёгких, вспомнились ослабленные ноги, стали раздражать пульсирующая жилка на виске и капелька пота, медленно скользящая по подбородку. Тело вздрогнуло от затаённых рыданий, чья сила и рвение к освобождению постепенно сходили на нет. Леви не акцентировал внимание на скованные чужими руками запястья, а лишь смотрел, как по предвечернему полотну плыли «белые барашки». Именно так его мама называла кучевые облака… Интересно, сложилось бы всё по-другому, останься она жива? — Отпусти, Майк. И солдат безоговорочно выполнил просьбу. — Порядок? Леви прислушался к ощущениям, переставив преждевременную саркастичность с первого на второй план. От пережитого широкого диапазона эмоций его пренеприятнейшим образом подташнивало, но подросток упорно старался сохранять выражение непоколебимости. Майк и без того увидел слишком много для их уровня взаимоотношений, в которых они либо пробовали переиграть один другого в раундах безобидно-язвительных подколов, либо переходили от слов к действиям, как бы невзначай обмениваясь слабыми, но с зарождающейся силой толчками. В прямом и переносном смысле. Вот и попробуй так догадаться, что будет в следующий раз: бесперспективное локтем в бок или погребение заживо в смердевших пододеяльниках и простынях. На самом деле Аккерман не до конца понимал, почему взрослый, обросший бородою, будто мехом, мужик в военной форме вообще молчаливо соглашался на детские препирательства и вёлся на признаки юношеского максимализма. Леви выдвигал два предположения, и одно из них гласило, что у Майка — ради смеха он добавлял сюда словосочетание «вероятнее всего» — период неадекватного восприятия любой колкой шутки в свой адрес, а уж тем более критики, длился по сей день. Второй вариант — мужчина видел в этом способ немного отдохнуть от нескончаемых убийств, крови и смертей. И, несмотря на то, что верное суждение было очевидно, парень больше склонялся к их с Захариусом нахождению на одном уровне развития. — Получше, чем твоя рожа уж точно. Снайпер театрально вздохнул и беззлобно покачал головой. Они снова вернулись на отправную точку, но и снова сдвинулись с места. — Какая же ты заноза. И как Эрвин тебя терпит? — солдат поправил излюбленную винтовку и зашагал на склоняющееся к горизонту солнце, чьи лучи ещё не успели потускнеть, но и грели уже не так тепло, как часами назад. Снег выпадал редко и держался недолго, потому природа ещё не успела промёрзнуть до трещащих вековых лесов, но оба знали, что удача не имела способности быть вечной, и чужды были ей заботы о несчастных смертных, вынужденных отбивать, а порой делить территории с кровожадными чудовищами, поэтому закаляющий холод мог выступить властно и неожиданно, как вновь явившийся на глаза народу император, какого как во дворце, так и за его приделами сочли умершим. — Как минимум, молча. Спроси у него по возможности. Может, у него ещё и бритва найдётся для твоей бородо-мочалки, — Леви не оставалось ничего, кроме как направиться следом. Они и так потратили слишком много времени в пустую. — Обязательно уточню, когда заведу разговор о том, что его любимый коротышка грязно ругается. — Чё? — нервный смешок вырвался непроизвольно. Самочувствие было паршивым, контролировать реакции стало затруднительнее. — Ты это сейчас серьёзно, усатый? Не посмеешь. — Поспорить хочешь? — Иди нахуй. — Вот о чём я и говорю. Дать точную оценку тому, как долго они шли по бездыханной глуши, прежде чем выйти на заваленное некогда стремившимися убраться куда подальше от эпицентра эпидемии автомобилями шоссе, было невозможно: усталость требовала дать ей несколько часов отдыха и полного забвения, а не занятия вопросами, решение которых ничего не изменит. Тем не менее, это не мешало Леви между делом задумываться о дикой спешке тех, кому принадлежали машины; о том, куда направлялись целые семьи для нахождения пристанища; о том, почему они не отправились с эвакуирующими население военными… Недоверие к власти, сомнение в стоящих выше, знание чего-то большего, чем было дано простолюдинам? Или далеко не все городки «выиграли шанс» на спасение? Аккерман хмыкнул на глупость своего же вопроса. Больше всего шансов, конечно же, предоставилось крупным городам, чуть меньше — что находились в относительной близости от них, а вот остальные, те, о которых чаще всего знали лишь их обитатели, оказывались обречены на гибель. Линден, Лобелвилл, Мак-Уэн и десятки других малозаселённых мест… Насколько людям было страшно, когда монстры проникли за порог? Насколько противно было примиряться с неотвратимым, с мыслью, что никто не придёт и не спасёт? Безумные тысячи жизней унесены ветром, и, возможно, в другое время, в других обстоятельствах это считалось бы катастрофой, но теперь, когда живые завидовали мёртвым, сложно сказать настоящая ли это трагедия или нет. Закат раскрашивал небо во все оттенки фиолетового и красного, когда Леви и Майк остановились у небольшого фургона. Мужчина громко постучал по двери согнутыми пальцами ровно три раза с оттяжкой интервалов, словно подавая определённый сигнал, но никто ему не откликнулся, и, спустя минуту погодя, он попросту открыл её. В глазах Аккермана излишняя самоуверенность солдата выглядела скорее глупо и безрассудно, нежели мужественно и бесстрашно. Обрадовало то, что «слабоумие и отвага» не довели до абсурдной смерти, а при заходе внутрь напросился очевидный вывод. Их новым убежищем являлся самый настоящий автодом. Но Леви не спешил рассматривать предметы интерьера и прикидывать себе личное спальное место на ночь. Вопрос о запропастившихся Эрвине и Ханджи не давал существовать в относительной нормальности. Он в немом вопросе покосился на Майка, который также пребывал в видном невооружённый глазом недоумении. — Не пялься на меня так. Задерживаются — ладно, главное, чтоб вернулись целыми, — выдал он, не посмотрев на мальчишку, и механическим движением поправил занавеску. Но они всё не возвращались и не возвращались, а нервов от бесконечного ожидания не прибавлялось. Решиться спросить у снайпера касаемо того, какого плана они придерживались, Леви так и не смог, пускай имел возможность прикрыть провал в памяти стрессом от первого самостоятельного убийства человека, который в его глазах чётко виделся инфицированным. И это ещё один вопрос без ответа. Периодические галлюцинации, зависающие в пространстве, всплывающие образы, значения каких оставались неясными, кошмарные сны с событиями, вытесняющимися из памяти по той или иной причине — он относился к ним, как к привычному и неизменному, как к тому, к чему умудрился приспособиться, поскольку более-менее научился отличать существующее от смоделированного мозгом вымысла с помощью шестого чувства и слепой веры. Но то, что произошло в лесной чаще выходило за отведённые рамки: опасность была настоящей, но завёрнутой в оболочку фальшивых запахов, звуков и конструирований фигур. Бой на двух-трёх слоях реальности одновременно, не иначе. Мёртвая тишина давила на уши и не давала избавиться от мрачных мыслей, затхлая сырость, исходившая от серых стен, пронзала безысходностью, а узкое пространство помещения не давало полноценно дышать и повода расслабиться, почувствовав себя в безопасности. Леви кусал губы до тех пор, пока не начал чувствовать горький солоноватый вкус, чтобы заглушить рвущееся беспокойство. Руки мёрзли, суставы ныли, а виновником этому чествовался холод. Если днём солнце прогревало воздух даже сквозь пелену облаков, то с наступлением вечера он становился по-зимнему промозглым. Леви помял ледяные пальцы, глянул на валяющийся рюкзак. Честно, пытался найти достойное его внимания занятие, чтобы лишний раз не задумываться о ни судьбе товарищей, ни о трещащей по швам психике и скрасить оглушённое позднее время, но в заваленном барахлом фургоне много чего не придумаешь. Если Майк разыскал, чем занять руки, а тем самым и мысли, по всей видимости, удовлетворённо урчащие от собирания карточных домиков, то Аккерман битый час смотрел в потолок, устроившись на тумбе под кухонный манер, и старательно поддерживал безветрие в голове, дабы то не превратилось в бушующий ураган. Выходило скверно. — Майк. Мужчина вопросительно промычал, не переводя взгляда от очередного складывающегося из карт треугольника — части крыши. Общая конструкция выглядела внушительно, но надёжности никакой. — Ты бы в самом деле меня застрелил? Захариус приостановился и, казалось, задержал дыхание. Но элемент к постройке так и не присоединил, отложив карты в сторону. — Пацан, такие вопросы с ходу не задаются, — он откинулся на сиденье и потянулся вверх, задевая пальцами верхнюю полку над головой. Не похоже, что вопрос застал его врасплох, но, помня сферу деятельности, о которой вдобавок напоминала расположившаяся на противоположном кресле винтовка, Леви не до конца доверял тому, что видел. — Запомни, здесь как в сексе: без подготовки никуда. Леви машинально скривился, его передёрнуло от такого сравнения. — Чёрт, — снайпер закрыл глаза и потёр виски, — извини. Уточнение не требовалось, оба знали, о чём шла речь. — Ты не ответил. — Я не стреляю в детей. Аккерман бы спросил о причине или причинах такой установки, но, по выражению лица поняв, что продолжать разговор солдат не намерен, кивнул и отвернулся к занавешенному окну. Они замолчали, но, несмотря на скомканное окончание диалога, неловкой атмосферы для юноши не возникло. Утомлённость сказывалась, однако не затрагивала другие процессы: разум рвался куда-то, но не разбирался куда именно, мельтешив между «вперёд» и «назад», а тело, ему противоречив, оставалось неподвижным. Может быть, всё это нервы. Может быть, стоило погрузиться в самоанализ и самопомощь, переосознать ценности и цели. Может быть, не помешало бы хорошенько выспаться. Но Леви выбрал пятый из четырёх углов и, резво соскочив с насиженного, в пару шагов достиг крохотной уборной. Может быть, следовало побыть в одиночестве. Может быть, необходимо изолироваться от внешних и внутренних раздражителей… И если закрыться от разрастающегося ада не составляло труда, то сбежать от самого себя задача не из простых. Тяжело опёрся на раковину, посмотрел в зеркало. Темнота внутри, темнота снаружи. Даже без источника света он видел залёгшие под глазами тёмные круги, отёчность и резко заострившиеся черты лица. Бледный, потухший вид, что назывался «обнять и плакать», создавал впечатление человека, то ли позабывшего о врождённом дефиците витаминов в организме, а потому переставшего принимать лекарства, то ли из психиатрической клиники сбежавшего тяжелобольного. Того глядишь и зубы выпадать вскоре начнут, и волосы клочьями отдираться. Леви скучал по тому парню, в глазах которого буйствовало желание идти наперекор судьбе, наплевательство на общепринятую систему и безграничное стремление доказать всем, что один человек может не меньше, чем группа. Этот парень обожал трудности и ненавидел, когда необходимое доставалось слишком просто. И что же с ним случилось? Отмучился. Помер где-то там на обочине с другими ребятами, оставив в память о себе жалкую копию, не способную ни постоять за себя, ни защитить близких, ни разобраться в собственных чувствах. Вечно скулящую, вечно ноющую, вечно ползающая на коленях. Что если Зик оказался прав, и в загнувшемся мироздании ему светит быть лишь мальчиком для утех?.. Хорошенько размахнувшись, Аккерман ударил себя по щеке, и звон пощёчины рассыпался в омрачённой комнате. Ладонь обожгло болью, как и кожу, зато сознание прояснилось. О чём он, блять, только что думал? Согласился с обезьяноподобным? Звучало настолько бредово, что пробивало на хохот, однако чужие мысли, мнения и порывы стали ощутимее: Леви чувствовал, как они звенели в голове, словно монеты в старой кошке-копилке, и прятались, зная, что при обнаружении их выкинут. Юноша тряхнул волосами, облизал сухие губы. Снова вспомнил про Эрвина и его длительное отсутствие, а стоило задуматься всерьёз, как неопределённое и неуловимое прошло сквозь него, оставляя странное ощущение на месте бившегося в учащённом ритме сердца. Он глубоко вздохнул и прислонился лбом к раковине. Леви не нравилось то, что с ним происходило при размышлениях о командире, но противостоять невольно отказывался, ведь кому-то внутри него это доставляло чувственное наслаждение. Парень старался быть честным: думать о мужчине в разы приятнее, чем о клыках недалёкого прошлого, пускай незнакомые ощущения пугали, а довериться им — прыгнуть с обрыва в надежде, что не разобьёшься о сокрытые волнами булыжники. Прыгнуть он боялся, но круги подле обрыва наворачивал и вниз поглядывал, уверяя себя, что с минуты на минуту решится изведать глубины океана, а острые камни, способные оставить в теле живописную дыру — выдумка. И вот край достигнут, нервы напряжены до предела, один шаг и свободным полётом вниз, но юноша ловил сухие порывы ветра, разворачивался и снова петлял фигуры. Страх прикоснуться к неизвестному был сильнее любопытства. Для него Эрвин полностью состоял из нерешаемых загадок, и лучше бы их не разгадывать. В его глазах он выглядел той самой навороченной штуковиной из магазина, на которую пускал слюни каждый, кому она не по карману, и лучше бы Леви выделялся из толпы. Он воспринимал Смита в первую очередь как взрослого мужчину, и лучше бы вообще не расценивал его в качестве кого-либо. Месяц сменялся месяцем, времена года шли друг за другом, а чувства накалялись и становились острее. Сильнее, отчётливее, ярче. Каждое слово, каждый незначительный жест солдата по отношению к нему и каждый взгляд подливал масла в огонь непонимания. И это Аккерман молчал про странный «инцидент», сподвигший его на исполнение того грязного и порочного, что юноша до сих пор не решался назвать своим именем. С Майком такого не происходило, а если происходило, то близко не стояло, и не дай Боже, чтобы когда-нибудь приблизилось. Почему именно Эрвин? Всему виной исходившие от него забота и поддержка? Отца, как и фигуры, которая бы заменила его, у Леви не было, не исключено, что за нестандартными реакциями стояло полное отсутствие родителя, который по законам жанра должен был «помочь познать тонкости мужского мира, научить общаться с девочками и рассказать секреты ухаживания за ними, мотивировать на покорение новых вершин и подковать справляться с неудачами, как настоящий воин». Аккерман никогда не относился серьёзно к заявлением наподобие «мальчик, лишённый отцовского внимания, остро нуждается в мужской компании», но, видимо, не долог тот час, когда мнение кардинально поменяется. Он выпрямился и, не посмотрев в зеркало в последний раз, вышел из ванной комнаты. Кромешная темнота в уборной ничем не отличалась от темноты в остальном помещении. Наступил поздний вечер, и расплывающиеся очертания мебели дорабатывали фантазия и визуальная память. Не лишним бы было порыскать по мелким шкафчикам в поисках свечи или короба спичек, но даже если таковые найдутся, то использование сулит привлечением незваных гостей, а потому и последствиями, коих и без того напало слишком много разом. Неожиданно за окном послышался крадущийся шорох. Майк, дремавший за столом, тут же очнулся, прислушался и, медленно поднявшись с места, взял винтовку в руки. Тихо щёлкнул затвор, готовое к встрече дуло упёрлось в хлипко забаррикадированную дверь. Раздалось три стука. Захариус заметно расслабился и переложил оружие в одну руку, но открывать не спешил, постучав в ответ два раза. Ему отозвался один удар костяшек. Снайпер мотнул головой, призывая к помощи в освобождении прохода. С поставленной задачей они управились крайне быстро, и уже через несколько секунд в дом на колёсах влетел свежий морозный воздух. Помимо него внутрь поспешно вошли двое, дверь закрылась за последним. Что-то в Леви содрогнулось и поддалось вперёд, чтобы дотронуться до человека, о котором вспоминалось совсем недавно, но он вовремя наступил на хвост безотчётному побуждению. — Надеюсь, вы за пивом так долго ходили, иначе смысла в вашем возвращении без него никакого, — Захариус чуть размахнулся, прежде чем с хлопком пожать руку вернувшему другу. — Как-нибудь в следующий раз. — Где вас чёрт носил? Я было начал думать, что тебя хватил приступ склероза. — По дороге у нас возникли некоторые… трудности. — После отвлекающего выстрела за нами столько особей ринулось, ты не представляешь! — мигом очутившаяся рядом со снайпером Ханджи привалилась к его плечу, а по взбудораженному виду стало понятно, что ей в срочном порядке нужно поделиться впечатлениями и наблюдениями с кем-то помимо Эрвина, и под горячую руку попал конкретно Майк. — Клянусь званием учёного, я бы одного на изучение взяла, если бы целое полчище не гналось за нами до самой середины маршрута!.. Леви мысленно посочувствовал, наблюдая, как мужчине преграждали всякие пути отхода нескончаемой болтовнёй, но искренне порадовался тому, что слушать многочасовую лекцию о мутантах предстояло не ему. В нынешнем состоянии рассеянной прострации он бы вряд ли справился с имитацией участливости и обострённого интереса к укушенным. Смит и Зое возвратились, все живы-здоровы, экстренных собраний не намечалось, в окна никто не ломился — этого вполне достаточно, чтобы торжественно заявить «оставьте меня в покое до рассвета, будите только в случае чрезвычайной необходимости». Пользуясь моментом воссоединения, Аккерман ретировался к двум кроватям, которых разделяла лестница из двух ступеней, и забрался на постель, отворачиваясь спиной к коридору. И вроде бы всё относительно хорошо, но предчувствия и опасения не прекращали скапливаться. Он прильнул виском к стеклу, пока ощущение падения в воздушную яму не отступило. — Даже не поздороваешься, цветочек? В голове что-то трепыхнулось, но очень слабо, почти незаметно. Лёгок на помине. — Я не прощался. — Верно. Не прощался, — Леви не видел, но почему-то был уверен, что мужчина улыбнулся. Дурацкое воображение, дурацкая чувствительность, дурацкий Эрвин, ни с того ни с сего захотевший поговорить с ним, а не в кругу друзей. Добавить ещё ароматических свечей с удушливым запахом и режущую слух музыку, и вышел бы не менее дурацкий романтический фильм с бюджетом в пять тысяч долларов. — Рад, что с тобой всё в порядке. Про «в порядке» командир, конечно же, загнул неслабо, но знать ему о преувеличении не стоило. — А я… — парень посмотрел на мужчину, и дальнейшие слова забылись, стёрлись из памяти, уступив место смятению: он окунулся прямо в проницательные голубые глаза, говорившие о недюжинной силе воли и источавшие осязаемую ауру спокойствия. — Рад, что ты вернулся. Ещё бы немного, и Майк бы точно заставил меня играть с ним в карты. Неловкость момента достигала колоссальных размеров. Леви хотелось стукнуть себя по лбу и задать вполне логичный вопрос, какого чёрта и к чему он только что вякнул, но добродушный смех командующего воздержал от радикальных мер. — Это он может. В армии никто не рисковал сходиться с ним и в партии в покер: постоянно выигрывал. А зная азартность Майка, победой на словах не обходилось. — Прям постоянно? — Нет. Мне он проигрывал. Леви хмыкнул и подметил, что Эрвин не спешил садиться рядом или на противоположную кровать. Либо на долгие разговоры его не тянуло в связи с точно такой же усталостью, либо, — что было полностью в его духе, — понимал сложность дня и не хотел лишний раз досаждать, навязываясь в собеседники. Удивительным образом солдат всегда точно знал, когда стоило подойти, а когда — просто помаячить рядом. — Кстати, пока не забыл, — мужчина отодвинул край куртки и зашарил по внутренний карманам с таким видом, будто передавал не меньше, чем секретное послание от президента. — Помню, что ты собираешь гербарий. Держи. Красно-жёлтый кленовый лист. Мальчишке вспомнилось, как точно такой же однажды сорвался с дерева у дома, взмыл высоко-высоко вверх и в итоге приклеился к окну спальни с другой стороны. Края, напоминающие человеческие вены, были словно отточены в кузнецкой мастерской, налиты рубиновым свечением раскалённого метала. Символ «жизнь временна, а красота вечна». Но ветер забрал его, устремил вдаль вместе с мечтами обладать произведением природного искусства. — Спасибо, — несколько заторможено пробормотал юноша. В груди снова защемило, а Эрвин снова улыбнулся одними губами. Снова провёл по его волосам, слегка щекоча пальцами шею, и по коже снова пробежали мурашки. Снова замерло дыхание. Снова захотелось ощутить волнующий трепет ещё раз, снова захотелось от него сбежать и больше не испытывать. — Отдыхай, цветочек. Завтрашний день наступит быстро. И он ушёл. Ушёл, так и не прояснив Леви абсолютно ничего. Ни одного смысла, ни одного понятия, ни одного вопроса, которые терзали разум на протяжении суток. Но с чего Аккерман вообще взял, что кто-то будет пытаться что-то ему объяснять? С чего взял, что Эрвин нёс ответственность за проявляемое им? С чего взял, что тот прекрасно осознавал происходящее с парнем от его воздействия? И с чего, в конце концов взял, что эти чувства имели глубинное значение? Карты спутались по-новому, но он уже заранее знал, что выигрышную комбинацию не собрать. — Так значит, остаёшься с ними? — Извини, Леви, но повторения твоей судьбы я не хочу. Уголки глаз намокли безудержной тоской, по щеке скользнула слеза. Ещё никогда всё не было настолько плохо.