В холодной воде

Экран гаснет неожиданно, прямо посреди фильма. И лампочка в коридоре тоже (ночника у них нет, а смотреть в полной темноте не любят — у Сережи болят глаза от слишком яркого свечения). Кромешная тьма окутывает их, сквозь закрытые плотные шторы (которым, кажется, лет сто, но за это время они разве что выцвели только) не пробивается даже свет уличных фонарей. Олег приходит в себя первым: — Я схожу проверю пробки. Возможно, это только у нас. Сережа кивает, не сразу соображая, что Олег его не видит, поэтому тут же дублирует вслух: «хорошо». У них в квартире даже фонарика нет, а о свечках и говорить нечего. Но, к счастью, дойти Олег успевает только до коридора, потому что соседи попроворнее уже выкатываются на лестничную площадку, и с примерно нулевой шумоизоляцией прекрасно слышно, как они обсуждают пропавшее электричество. Олег так же на ощупь возвращается обратно в комнату и опускается на диван рядом с Сережей слишком близко (не видно совсем ничего). Видимо, теперь остается только ждать. Шторы не открывают, почему-то страшно прерывать тишину любым непрошенным звуком; молчат, невольно касаясь друг друга плечами и бедрами. Сережа даже сглатывать слюну боится. Интересно, а Олег слышит его бешено колотящееся сердце? — Что… — начинает хриплым голосом Олег, откашливается (в этом безмолвии оглушающе громко) и пробует еще раз. — Что делать будем? Сережа радуется, что вопрос не звучит как «чем займемся?». Потому что иногда Олег задает его именно в такой форме, и Сережа неизменно стыдливо отворачивается, прячет алеющие щеки и бормочет что-то про «как хочешь, Волч, можем просто погулять, или фильм глянуть, выбирай ты, мне совсем без разницы», а у самого в голове одни непотребства. С участием лучшего друга! Сумасшествие какое-то. Сейчас тоже сумасшествие. В темноте голые Олеговы предплечья (на нем футболка) обжигают, но Сережа так и не решает, что ему сделать — отодвинуться или оставить все как есть. — Серый? Сережа слегка дергается и все-таки чуть отсаживается, потому что опасная близость в этом мраке пускает какие-то особенно смущающие картинки в его воображении. Он не уверен, что сможет скрыть свои мысли от Олега — обязательно выдаст себя каким-нибудь движением или неосторожным словом. А еще Сереже нужно немедленно ответить на вопрос, потому что он молчит уже непозволительно долгое время. А что отвечать? — Кхм, не знаю, Олег. У тебя есть варианты? «Потому что мои тебе вряд ли понравятся», — добавляет про себя. — Тоже нет, — отвечает Олег. — А чем люди обычно занимаются без света? У Сережи кончики ушей горят так сильно, что он удивляется, почему комната еще не озарена их свечением. Наверняка Олег не имеет в виду ничего такого, но у Сережи сильная влюбленность в лучшего друга и невероятное желание касаться его всегда и везде, которое приходится подавлять, поэтому его мысли совершенно определенного толка. И, наверное, озвучивать их не стоит. Так что отвечать? — Серый, я не имел в виду… — вдруг спохватывается Олег и ерзает по правую руку. — Я не… Сереже от его заиканий и (скорее всего) тоже пылающего лица становится совсем плохо. Если электричество появится прямо сейчас, они точно заживо сгорят, когда увидят друг друга. — Я понял, да, — выдавливает из себя Сережа и чувствует, как Олег сдвигается от него еще на какое-то расстояние. Хочется схватить его за руку и попросить остаться тут, рядом, хотя бы так, потому что на большее рассчитывать все равно нельзя. Сережа чувствует, что смущение от их молчания растет в геометрической прогрессии, но не знает, чем может сбить его. Такие неловкие паузы вообще нечасто возникали в их общении, разве что лет в 15-16, когда от простых Олеговых объятий и касаний по спине или плечу вдруг стало сводить низ живота и приходилось либо мысленно уговаривать себя успокоиться (что было почти невозможно), либо сбегать. А после позорно возвращаться со спавшим напряжением в штанах, но с тяжкими мыслями в голове, и пытаться продолжить разговор, хотя выходило это, откровенно говоря, скверно. Потом получилось вернуть контроль в свои руки (более-менее) и в целом избегать неловкостей. Кто ж знал, что отрубившееся электричество откинет их на пару лет назад. — Может, на кухню пойдем? Там можно газ зажечь, — предлагает негромко Олег (их голоса вообще вдруг делаются тише, будто оба боятся спугнуть кого-то). Сережа не уверен, что готов видеть сейчас Олега и показывать себя, поэтому просит (надеется, что звучит не слишком жалобно): — Давай посидим тут. Не хочу на кухню. Полагает, что «не хочу» — довольно веский аргумент, и Олегу озвученной причины, к счастью, хватает. Он согласно угукает и почему-то вдруг сдвигается обратно, ближе. Сереже приходится задержать дыхание и стараться не дрожать так сильно. К нему снова прижимаются плечо, предплечье, бедро — и все кажется таким пылающим, будто Олег ходячая печка. Сережа успевает подумать, что, наверное, это просто в темноте ощущения усиливаются, когда вдруг улавливает какое-то движение и спустя секунду чувствует ладонь на своем колене. Сердце бешено ухает вниз. Мысли хаотичным роем проносятся в голове, и уловить хотя бы одну никак не удается. Олег молчит, лишь чуть крепче сжимает пальцы. Или не сжимает. Возможно, это вообще все галлюцинации. Такое ведь может быть? На самом деле на колене никакой ладони нет, а Олег просто сидит рядом и отчего-то громко и тяжело дышит. — Серый… Голос у него совсем глухой и бесцветный, будто слегка дрогнувший даже (но это наверняка тоже часть Сережиной прекрасной сумасшедшей фантазии). — Сереж. Он сдвигает ладонь чуть выше на бедро, а у Сережи в паху уже вяжутся тугие узлы. Он боится, что его накроет паника от непонимания и нереальности происходящего. Потому что это ведь не может быть на самом деле? Он опускает свою ладонь сверху, чтобы убедиться, что не бредит. Убеждается — не бредит. Рука Олега под ним точно из плоти и крови. Никаких галлюцинаций. Тогда что происходит? Сидят так долго (или нет?), ни одного лишнего движения больше, ни звука, и надо бы что-то решать. Но страшно до жути, а вдруг Сережа все не так понимает? — Можно?.. — раздается со стороны Олега несмелое, негромкое. — Что? — подает еле слышно голос Сережа, отчаянно пытаясь справиться с бурей во всем теле. — Поцеловать. Тебя. Сережа молчит. Даже мысли в голове затихают. Охватывает полнейшее оцепенение, и глаза начинают болеть от этой абсолютной темноты. — Если ты тоже хочешь, конечно, — совсем нерешительно добавляет Олег, и от его интонации хочется завыть или разрыдаться. Осознать смысл его фразы получается не сразу. Особенно сильно волнует «тоже». Что значит «тоже»? Откуда взялось это «тоже»? Почему он сказал «тоже»? Неужели?.. Тоже? Тоже. — Очень хочу, — скулит Сережа куда-то себе под нос, надеясь, что Олег все-таки услышит. Олег слышит и убирает руку с его бедра. Убирает, чтобы положить ее на горячую щеку и, развернувшись всем телом, закинуть на шею вторую, в темноте губами нащупать чужие и осторожно прижаться к ним в совсем невинном поцелуе. Сережа уже не уверен, закрыты его глаза или нет — черно при любом раскладе, но от Олеговых робких касаний вспыхивают яркие искры. Неужели он правда?.. Почему сейчас? Почему решился? Или это он так шутит? Рука сползает со щеки и опускается ниже, нащупывает Сережину потную ладошку, стискивает ее, и пальцы переплетаются. Повторить поцелуй пока страшно, поэтому сидят рядом друг с другом, цепляясь за руки и прижимаясь бедрами. По-прежнему не видно ничего. И сидеть вот так — очень волнительно, странно, до жути интимно, но главное, кажется, наконец правильно. А еще немного страшно. Потому что в Сережиной голове вдруг мерзким червячком возникает мысль: не пропадет ли сказка, когда вернется электричество? Он крепче сжимает Олега и сильно-сильно жмурится, когда лампа в прихожей загорается. Они не меняют положения, не шевелятся, не разговаривают. Сережа отсчитывает до десяти. Ну, была не была. И открывает глаза.