***
Темно. Холодно. Открыв глаза, Син Цю тяжело вздыхает. Поясница онемела, но стоит пошевелиться — и с губ едва не срывается протяжный стон, не имеющий ни малейшего отношения к удовольствию. «Проклятье, я вырубился!» Обычно Син Цю не позволяет себе подобного. Точнее, когда дело касается Чун Юня и их невинного развлечения, по сценарию за бурным соитием следует заметание следов — прежде чем заснуть, Син Цю обязательно приводит своего отключившегося друга в порядок: омывает, одевает, иногда даже чинит одежду и мебель (в Чайнике это очень удобно, спасибо Итэру и Пухляшу) — в общем, делает всё, чтобы после пробуждения Чун Юнь ни о чём не заподозрил. Конечно, после пробуждения тот всё равно принимается извиняться, хоть ничего и не помнит, но Син Цю каждый раз удаётся его успокоить. «Чуть не проспал…» В комнате темно — значит, до утра ещё далеко и можно позволить себе полежать. Спина одеревенела… Ледяной компресс, конечно, помог, как и выпитое обезболивающее, только вот Чун Юнь сегодня разошёлся не на шутку, а действие лекарства уже закончилось. «Меня разбудила боль в спине? Или что-то другое?» Син Цю буквально вырвало из объятий крепчайшего сна, словно сработал инстинкт. Монстры здесь не водятся, а люди, вроде как, относятся друг к другу более чем дружелюбно… однако сердце всё ещё колотится, как перед вражеской атакой или стихийным бедствием. Воздух в комнате… нет, во всём доме, буквально вибрирует. …но не столько опасностью, сколько сексуальной энергией. «Ха-ха, кажется, сегодня в Чайнике жарко». Чтобы немного успокоить нервы, Син Цю сдвигается ближе к середине кровати: спина тут же отзывается протяжной болью, заставив сжать зубы, но ещё немного — и он прижмётся к горячему боку, и станет полегче. К горячему боку… Которого нет. Резко сев, Син Цю вздрагивает — только на этот раз не от боли в спине: в комнате всё ещё царит кромешная тьма, и светящиеся голубым глаза с расширенными кошачьими зрачками подобны потусторонним огням. Словно в Чун Юня вселился демон. — Я всё объясню, — поспешно заявляет Син Цю и запоздало натягивает на себя одеяло, прикрывая наготу. Ему нужно собираться с мыслями. Но как всё объяснить? «Ты немного перевозбудился и решил помериться размерами членов»? Бред. Расширенные зрачки вдруг сужаются, и Син Цю уже ничего не успевает сказать — Чун Юнь исчезает. Как был, без штанов. Куда он телепортировался? В таком виде? От телепорта до его дома несколько километров! Медлить нельзя. Игнорируя стонущее тело, Син Цю быстро одевается и прямо из комнаты переносится в Ли Юэ. Родовое поместье экзорцистов окружено высоким забором, а крепкие ворота способны сдержать нападение монстров. Заявляться сюда посреди ночи крайне не вежливо… но что ещё остаётся? Как честный человек, Син Цю просто обязан извиниться. Вышедший на стук старый слуга низко кланяется, не глядя гостю в глаза и не спеша приглашать его во двор: — Юный господин отказывается кого-либо видеть, семья встревожена… Вы не знаете, что произошло? Син Цю мотает головой — не потому, что боится признаться в недостойном поведении… а потому что без разрешения Чун Юня просто не имеет права говорить о случившемся. — …в таком случае, прошу, примите искренние извинения от юного господина. Вряд ли Чун Юнь и правда просил передать извинения — скорее, Фи Хань это придумал, чтобы не обидеть друга своего господина, но при этом побыстрее выпроводить его. Однако Син Цю не решается уличить старика во лжи. Потому что чувствует облегчение. Он примчался сюда, так и не придумав, какими словами всё объяснить… и как сохранить хотя бы тень дружеских уз. Глядя на пустой двор за спиной слуги, Син Цю отчётливо осознаёт, что боится: обычно ему не составляет труда придумывать оправдания и отговорки, но сейчас голова совершенно пуста, а руки трясутся. Так что даже если он осмелится оставить Чун Юню записку — просто не сможет её написать. Лишь вернувшись в Чайник, Син Цю замечает, что надел камзол наизнанку. То-то слуга отводил взгляд… Сбросив одежду, Син Цю забирается под одеяло с головой, вдыхая ещё оставшийся на подушке запах Чун Юня. Сон не идёт. Воздух продолжает вибрировать, словно весь дом перевозбудился или где-то поблизости слишком уж разошлось божество… или даже парочка. «Тц…» Чужое удовольствие в настоящий момент не вызывает ничего, кроме досады. Есть ли смысл здесь оставаться? Но домой совершенно не хочется: старший братец наверняка опять увяз в отчётах, которые отец вот уже полгода заставляет его составлять в качестве подготовки к наследованию, но в итоге тот постоянно приходит за помощью к Син Цю… Ничего страшного не случится, если хотя бы раз братец попробует закончить всё сам. А в остальном… рукопись сдана, сделка по кор ляпису закрыта… а начинать что-то новое совершенно нет настроения. «Он, наверное, разочаровался во мне… " Вновь и вновь вспоминаются светящиеся голубые глаза — что в них было? Отвращение? Гнев? Или ужас? Воображение попеременно примеряет на Чун Юня эмоции, которые проявляет очень редко — но не потому, что никогда не злится, а потому что всегда старается сдерживать любые проявления чувств. «Что я наделал? Зачем зашёл так далеко? …нет, почему не смог заставить себя вовремя остановиться?» Кажется, у Син Цю всё-таки получается погрузиться в беспокойную дрёму, потому что когда он вновь открывает глаза — сквозь окна уже льётся солнечный свет. Вылезать из постели совершенно не хочется, скорее, наоборот: плотнее закутывается в одеяло… но проснувшийся голод всё же заставляет его выйти из комнаты. Кухня пуста, однако на столе обнаруживается немного холодных закусок, а так же Син Цю находит записку, предназначенную, видимо, Итэру:<Отправился за землёй и семенами. Тома>
Пошатавшись по пустевшему дому и не найдя никого, даже хозяина, Син Цю натыкается на подобие скромной библиотеки, заимствует несколько книг и возвращается в постель. Книги вроде бы интересные, но… удовольствие от чтения не просто притупилось, погрузиться в повествование не получается, мысли перескакивают с одного на другое… «Что же мне теперь делать?»