***
Алёнке не спалось. Она беспокойно вертелась в кровати, в конце концов смяв простынь. Лёля открыла глаза. Девочка знала, что в соседней квартире никто не живёт - квартиру давно сдали, а новый хозяин почти не бывает здесь. Он даже ремонт не стал делать, попросту содрав обои со стен, оставив пыльный и грязный линолеум. Полная тишина***
Чего Попов до сих пор не мог объяснить - так это своих действий в критических ситуациях. Он приник к стене, и теперь слышал чужое дыхание лучше. Всего несколько секунд - потом всё стихло. Тишина словно гудела в ушах, либо сознание настойчиво убеждало уши, что в абсолютно тихой комнате что-то оглушительно гудит. Порой Серёжа не мог ничего не слушать - иногда он подключал внимание к таким второстепенным звукам, как музыка в наушниках девушки из соседнего вагона в метро. Тогда редкие моменты тишины становились почти пыткой. В этот раз все случилось не страннее чем обычно. Так же неожиданно, и пугающе быстро. Так быстро, что Прист не успевал ровным счётом ничего сообразить. Защитная реакция подводила. Он снова и снова корил себя, пытался вычислить ошибку. Но у него никогда не получалось - петля размышлений была петлёй, нужно было окунуться в ситуацию, чтобы узнать, что он сделал не так. А окунувшись, Сергей не успевал вспомнить, что хотел узнать. Так он и бегал по кругу, где путь был замкнут. Что самое интересное, в его путь всегда был момент, где дорога раздваивалась, а дугой путь вёл к свободе. Но он был закрыт шлагбаумом, пульт управления которым был неизвестно у кого. Доля секунды, за которую Прист лишь успел уловить чей-то победный вздох. А потом шею оплетает жгут, тонкий и хлёсткий, почти разрезал кожу, подавляя волю и какое-либо желание. *** Ой!.. «Кто-то плачет за стеной» Любопытная девочка пошла на зов. Кто-то скулил, жалобно и беспомощно. Алёна, склонная думать, что соседский дядя держит в ненужной квартире такую же ненужную собаку, сочувствовала животному. Приложив ухо к стенке, она прислушалась в наступившую тишину. Казалось, кто-то тяжело дышит рядом. Очень близко, под самым ухом… За стенкой по-прежнему выли. «Кто-то вскрикнул за стеной» Бедный пёс!.. Лёля не двигалась. Она так и стояла, боясь дышать, спугнуть животное ещё больше. Но в один момент окончательно застыла. Пока продолжался душераздирающий вой за стеной, она была не в силах пошевелиться. Наконец, мелкая дрожь пробила тело девочки. А вместе с тем и осознание. Страшное осознание - собаки так не кричат. Почему-то впервые за множество раз она подумала именно так. Почему же она не догадалась раньше? Теперь это намного страшней, мучительней! Ведь правда! Существо в соседней квартире - это человек. Только люди могут кричать вот так отчаянно, ужасно, срывая голос. Теперь и девочке очень хотелось кричать, подобно несчастному существу. Кричать от отчаяния и страха. И она почти закричала. Но в одно мгновение кто-то зажал ей рот ладонью.***
– Ты… такой красивый. В том, что Попов красивый, сомнений не возникало, но суть неуверенности была и не в этом. Серёжа напрягся и начал усиленно прислушиваться: в любой момент он готов был засечь свист воздуха, рассекаемого рукой при резком движении. Не всякий взмах сулит удар. Тишина затянулась, но Серёжа ждал удара. Прист, вообще, не любил усложнять ситуацию, но в этот раз он и не подумал расслабиться, предпочитая кормить себя тревогой и напряжением. Он ещё раз подметил, что ненавидит такие затишья. И ЕГО ненавидит. ТОЧНО! Ненавидит. И почему же раньше любил? За что? Затишье затянулось. Но через несколько мгновений по комнате снова прокатился нечеловеческий вой.***
Лёля не испугалась мужчину, только укусила за руку. Тот убрал ладонь, и девочка пролепетала: – Это не собака! – и в ужасе прижалась к мужчине, ища защиту от кошмара, слишком впечатляющего для детского сознания. Запаха у мужчины не было, девочка будто вдыхала запах собственной комнаты сквозь чужую плоть и кровь. Сколько она помнила, дядя Гоша всегда имел несколько примет: всегда появлялся словно из ниоткуда, бесшумно и абсолютно необъяснимо, не имел запаха и был каким-то слишком большим и страшным. Она как будто иногда видела его на картинах, может быть, слышала что-то о нём; в любом случае, точно что-то о нём знала. Такой он был загадочный, этот дядя Гоша. Мужчина не ответил на порыв чувств и страхов, но прижался ухом к стене и прислушался. Алёнке иногда казалось, что он плохо слышит. Но она всё равно заговорила с ним очень тихо - голос дрожал и в мог бы случайно сорваься на крик. – Мне кажется, там мучают человека. Как он может!? Дядя Гоша безучастно ответил, всё так же прижимаясь ухом к стене: – Ты уверена? По-моему, всё же собака. Голос холодный и стальной тоже можно было бы отнести к отличительным чертам мужчины, если бы не одно "но" : отличаться было нечему. Голос был абсолютно бесцветным, если угодно, прозрачным. Вот голоса обычных людей можно сравнить с глиняным горшком: ты на него смотришь и точно знаешь, что он светло-коричневого цвета, даже изукращен какими-нибудь узорами; а вот голос дяди Гоши в похожем случае сравним со стеклянным графином - смотришь и видишь сквозь него всё, что за ним есть - собственного цвета он не имеет. Голос мужчины нельзя было запомнить и воспроизвести потом в памяти так, как он звучал бы в реальности, потому что красок никаких этот голос не имел, и запоминать было нечего. Оставалось только вникать в смысл сказанного этим призрачным голосом. Лёля же абсолютно уверилась в своей правоте: – Нет! Это человек, и ему плохо! После этого наступило затишье. Секунд десять никто ничего не говорил и не двигался. Как вдруг в той квартире опять началась возня и… стену сотряс глухой удар. Мощный удар. Потом ещё два, но уже не такие внушительные. Алёнка в ужасе отпрыгнула от стенки. Дядя Гоша даже не успел её схватить и успокоить. Голос девочки всё же дрогнул и она не сумела удержать собственный крик. Заткнув себе рот, Алёнка уставилась на дверь, вспомнив о матери. Гоша стукнул себя ладонью по лбу и, умудряясь не топать своими мощными буцами, отошёл в тень. Отошёл, совсем как Сталин умело отошёл в тень истории в своих мягких кавказских сапогах, только буквально. Мать его не заметила. Только оглядела детскую комнатку, наградив укоризненным взором дочурку, которая не может лечь спать вовремя. Только когда мать ушла к себе, привычным движением притворив дверь, девочка, наконец, позволила слезинкам скатиться по щеке. Всхлипнув, она посмотрела на дядю с мольбой. Она очень хотела к Рите, чтоб рассказать. – Подождём, – сказал Гоша. И он дождался... Теперь в обеих комнатах стало по-настоящему тихо. На всю ночь.***
Серёжа, признайся, зачем же ты сюда пришёл? Он считал, что не может этого объяснить. Или отчаянно пытался оправдать кого-то. *** Входная дверь в квартиру Маргариты Анатольевны открылась и из прихожей донёсся отчаянный детский крик: – Рита, оно опять! Девочка была настолько испугана, что позабыла о своих привычных манерах. Хозяйка квартиры кинула своё чтиво на столик и понеслась встречать гостей. В последнее время гости часто становились нежданными. Часто ведь? – Всё чаще, – пробормотала Рита себе под нос и вздрогнула. Алёнка прижалась к ней, заглушая всхлипы ритиной кофтой, а детские плечики подрагивали от рыданий. Георгий свернул куртку алёнкиной мамы - схватил её первой, когда уводил девчонку, - и кинул куда-то к стенке в прихожей. – Рита, это человек! Я думала, что это собака... – Не бойся, дорогая, всё нормально. Все живы. – Но его чуть не порвали! На кусочки! Алёнка жалобно посмотрела на Риту. Та ничего не ответила. Схватила девочку под руку и утащила в комнату. Дядя Гоша немного отстал, осматривая прихожую и гостиную Пушкиной. В комнату он заходить не стал, смотря, как Алёнка укладывается спать. – Давай-ка я расскажу тебе сказку, – предложила Рита. – Но сейчас же ночь. Уже поздно для сказки, разве нет? Маргарита снова ничего не ответила. Только настойчиво подоткнула краешки одеяла и начала гладить девочку по голове. Георгий смотрел на мирную картину, по-прежнему не заходя в комнату. Рита взглянула на него. Как бы ему хотелось, чтобы её глаза загорелись янтарным, чтобы вспыхнули наконец!.. Так она будет выглядеть намного честнее. Маятник часов неторопливо покачивался из стороны в сторону, стрелки верно отбивали ритм. Георгий посмотрел на часы, потом снова на Пушкину. Её глаза так и не стали янтарными, но колдовской огонёк где-то в глубине зажегся. Дверь начала медленно закрываться. Жора не шелохнулся, наблюдая, как за дверью постепенно исчезает сначала Алёнка, а потом Рита, не сводя с него взгляда. С другой стороны двери Маргарита задумалась на несколько секунд. – Ну , слушай...***
Маргарита вышла из комнаты, притворив дверь и, не оборачиваясь, воскликнула: – Жора делает сюжет! Ха-ха! Теперь она обернулась. В небольшом зале её ждала картина, чуть ли не достойная любой арийской обложки с изображением химеры. Химеры, которая сейчас сидела на кресле, тихонько покачиваясь. Жорик стал совершенно не таким, каким встретился Алёнке. Он сбросил костюм, подобие человека, и теперь предстал таким, каким его родил художник - ужасно бледная, как у мертвеца, кожа; широкие когтистые лапы; обнажённые кое-где мышцы. Даже держался он абсолютно по-другому, не по-человечески; он сидел на всех четырёх лапах, а из-за положения его сгорбленной фигуры посторонним не было видно тёмных позвонков в глубине раны на животе. Его лицо изменилось больше всего, но вместе с тем, больше всего напоминало о его человеческом облике. Те же настороженные суровые черты, только теперь ещё и дикое выражение. Об устрашающих шипах нечего было и говорить. Рита, вопреки всему, не удивилась. Она лишь вышла на кухню, чтобы вернуться с большой кружкой чая и стулом. Сев напротив существа, она остудила свой чай и, сложив губы трубочкой, принялась неспеша потягивать его. Осушив нехилую половину кружки, Пушкина подумала, поставила кружку на стол, впрочем, тут же схватив её снова. Сделав ещё пару глотков, она заговорила: – Был момент, когда я испугалась, что сказка вышла плохой. Ну, знаешь, мне нужно беспокоиться, ведь я лучше всех рассказываю сказки, хотя бы по мнению Холстинина, – Пушкина усмехнулась, – Но взрослый дядька, не жалующий сказки, и ребёнок - это, всё-таки, не одно и то же. Рита отхлебнула ещё немного чая и окончательно поставила кружку на стол. – Я думаю, она поверила. Тем более, я сказала чистую правду. Да? Жорик склонил голову и нахмурил бровь. – Ну! Это же ребёнок, в конце концов! Жорик удовлетворённо ухмыльнулся своей зубастой пастью и ещё больше сгорбился. Очевидно, он чувствовал превосходство, и это его веселило. Химера внезапно начала раскачиваться в кресле, будто с ней случился припадок. Подаваясь то вперёд, то назад, почти как маятник часов в комнате Риты, химера тихонько посмеивалась своим мыслям. Если у такого существа, конечно, могли быть свои мысли. Жорик прекратил раскачиваться так же резко, как и начал. Он вопросительно посмотрел на Пушкину. – Конец? Нет-нет, она заснула. Как раз тогда, когда прекратилась сказка. Теперь Жорик смотрел на Риту укоризненно. – А что? Мы же не знаем, что было дальше, и тем более, чем всё закончится, если, конечно, вообще закончится. А я не хочу рассказывать ребёнку лживую сказку. Поглядим, что там с нашими прЫнцами случится, а потом уж… и… ага. Снотворное ей пока не повредит. Пушкина снова ушла на кухню, откуда тихонько раздался глас: – Глупая ты тварь, Жора. Вот хоть слушать умеешь. Потом Рита выглянула в проём и заметила: – Я была бы очень благодарна тебе, если б ты вернулся вот… – Рита метнула взгляд на плакат, где явно не хватало главного героя, – Вот сюда. Через мгновение она снова ушла на кухню, не проследив ни за тем, что полотно снова закрывало плакат, ни за тем, что её странная дверь была незаперта, и из щели робко дышал ветерок, лизал край двери. Жорик вскочил с кресла и в один прыжок оказался возле двери. Высунув язык, дыша часто-часто, как пёс, и роняя слюни, он бешеным взглядом смотрел Маргарите вслед. Затем глубоко вдохнул и… просочился в щель.