Друг мой, друг мой, Я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит Над пустым и безлюдным полем, То ль, как рощу в сентябрь, Осыпает мозги алкоголь.
Они оба болезненные тонкие, словно сухие ветки, которые одним касанием можно сломать. Оба бледные, словно тени друг друга, цепляются за руки и жмутся по углам. Их обоих травят всем детдомом. Потому что слишком похожи. Как отражения одного целого. Или быть может и есть одно целое. Их души связанные, нити переплетенные в тугой узел, не разорвать. У Сергея Разумовского на уме лишь искусство, любимое Боттичелли и Евгений. Он смотрит на друга, сносящего удары вместо него, и на душе так промозгло и тошно. Это все так несправедливо. И все они настолько несправедливы. Сергей тянет назад, за грязный и оборванный рукав. Всегда так, Женя пытается заступиться, хотя и выходит из рук вон плохо, потому что точно не задира. И далеко на задиру не похож. Слишком хилый, по девичьи нежный даже. Таких не за что бояться. Поэтому Сергея ровно на столько же никто не страшиться. Они вдвоем словно фарфоровые куколки. —И зачем ты полез. Ну ударили бы меня и что? Не в первый раз. А ты-то куда? Думаешь, лучше будет от этого? Напротив, еще хуже начнется. Женя молчит, лишь смотрит хмуро, холодно. Сережу передергивает от этого взгляда, всегда передергивало. Было в нем что-то этакое, словно в глазах у мальчика отражалась глыба льда. —А что мне прикажешь делать? Смотреть как тебя бьют! — Женя дергается, раздраженно шипит. —Ну да, ведь лучше получить самому! Только вот всегда забываешь от чего-то, что сам себя защитить не можешь! Женя отводит взгляд, сжимает руки в кулаки (Сережа видит это краем глаза) и зло сипит: —А вот вырасту и все они запляшут, никто тебя больше не обидит, и меня тоже. Сержа верит, конечно верит. Никак иначе. Женя обязательно порвет их всех. Но это будет когда, до этого еще долго. Так долго, что можно просто не дожить.***
Голова моя машет ушами, Как крыльями птица. Ей на шее ноги Маячить больше невмочь.
Сережу особо-то никто не любит. Быть может кроме воспитателей. Для них он спокойный милый мальчик, слегка отстраненный, но это ничего. Правда вот не все взрослые такого мнения. Для некоторых он просто обычный зазнайка, рисующий на полях какое-то Боттичелли, какую-то непонятную Венеру и всякого рода непотребства. Что даже смотреть страшно, но воспитатели смотрят, находя в этом какое-то свое мазохистское удовольствие. Потому что каждый раз его рисунок оказывается вырван из альбома и выброшен в мусорную корзину, при этом на какое-то время задерживая в руках. Сережа каждый раз наблюдает за тем, как ястребиные глаза жадно глядят на бумагу, словно пытаясь разглядеть еще какой огрех. Потому что нет бы он был нормальным мальчишкой, тем кто играет с пацанами в футбол, а не одиноко сидящим в комнате за рисованием. Для остальных ребят он странный. Да еще со своей тонкой фигуркой, бледной кожей с россыпью веснушек и длинными огненными волосами, вечно свисающими патлами. Нет, ну совсем уж девчонка. А уж после того, как Сережа подружился с девочками из параллельной группы, так и вообще перестали считать за мальчика. Ишь ты, чтоб пацан да в куклы играл, да и в принципе играл в эти девичьи игры. Ужас же. А Сережа, а что Сережа ему было более спокойно с девочками, никто на него не косился, не тыкал пальцем. Все было тихо и спокойно. Пока однажды от него не отвернулись вообще все. Сережа даже и не понял как это произошло. Вроде бы кто-то пустил слух о том, что это он убил своих родителей, а дальше дело за малым, все в миг закрутилось и вот он—изгой. В детском доме у Сергея Разумовского больше не было друзей. Он был совершенно один. Да даже когда приходили новенькие, что бывало не так часто, все их попытки пообщаться с Сережей перекрывали. Разумовский был белой вороной среди ровесников, и черной бедой среди взрослых. Ведь где он там драки и ругань, где он там ощущение тоски и горечи. Сереже, конечно, не привыкать, но по первости было обидно до чертиков. А потом пришел Женя. Сережа даже загляделся на него, он был таким красивым, с его то бледной кожей, не такой как у Сережи болезненно-бледной, у Жени она была скорее аристократическая, с черными кучерявыми волосами и глазами как летняя трава— зелеными, такими ясными и яркими, что было сложно отвести взгляд. И улыбка у него была робкая, мягкая, от нее веяло солнцем. Сереже бы в радость греться под этими лучами. Да только понимал, ничего не получится. С таким как он, этот ангельский мальчик точно не станет дружить, да если и попробует не позволят. Сперва пойдут слухи, после будут травить, а там он сломается, как ломались все. Схема была всегда рабочей.Сереже была неприятна мысль о том, что кто-то страдает из-за него. Тогда он забился в темный угол своей кровати и уткнулся в книжку, больше не смотря по сторонам. Несмотря на новенького. Только вот все равно краем глаза замечал, движение рядом. Новенький занял кровать рядом с его. От этой мысли было то ли приятно, то ли горько. Но скорее это чувство было именно горечью, в его жизни еще никогда не было все хорошо. Начиная с гибели родителей в злосчастной аварии. Надеется на что-то просто глупо.***
Куски сероватых листов опускались на пол плавно, словно перья птицы, чуть покачиваясь. Сережа с ужасом смотрит на их неровные края, смотрит на маленькие и большие клочки рисунков. А ведь он так старался, вырисовывал каждую линию, деталь. И теперь все эти старания порваны в клочья. Он слышит, как смеются мальчики, а у самого в груди обида растет. Такая колючая, похлеще шипов роз. Было бы не так обидно если бы издевались над ним, били его, к этому Сережа привык. Но к тому, что всякий раз рвут его рисунки, он никогда не привыкнет. Мальчик опускается на колени и собирает клочки. У Сережи дрожат руки и кажется душа. Она бьется внутри раненой птицей, и его тело словно бы, ранило ядовитой стрелой. Он даже не замечает, когда кто-то другой опускается рядом и начинает помогать. Не замечает, ровно до того момента пока ему не протягивают бумажную горсть. Сережа дергается смотря на человека, что помог ему. Это Женя. Тот самый недавний ангельский Женя! У Сережи ноги дрожать начинают, он краем глаза цепляет пристальные взгляды направленные на них. Такие змеиные, холодные. Он знает, что произойдет, поэтому Сережа капитулируется сразу, выбегает за дверь громко хлопнув ей. Пусть уж лучше этот новенький будет дружить с кем-то другим, целее останется. Сереже все также не привыкать к самоотстранению. Он лишь надеется, что его реакция ясно показала, что подходить к нему не нужно. Дружить с ним также не нужно. Да в общем-то и смотреть тоже в его сторону не нужно. Целый день Сергей прятался по углам, чердакам и в туалете.Черный человек, Черный, черный, Черный человек На кровать ко мне садится, Черный человек Спать не дает мне всю ночь.
В спальной пусто, все мальчишки убежали на пруд, и только Сережа остался в полнейшем одиночестве. Это даже хорошо. Никто не будет ему мешать он наконец таки сможет насладиться спокойствием. Ему нравятся такие моменты, хотя порой бывает довольно одиноко, но это ничего, все лучше нежели шум. Слышится скрип двери, после половиц. Шаги приближаются, все ближе и ближе, пока не останавливаются рядом. Сережа лишь утыкается в блокнот носом сильнее, горбится, стараясь исчезнуть. А после над ним нависает тень, мальчик испуганно дергается враз вскидываясь. Женя...Женя смотрит в его блокнот и улыбается. Сереже так неловко. Боже! —Красиво. Получается очень похоже, —голос у мальчика приятный, нежный. Аж заслушаться можно. Сережа лишь бормочет сжатое спасибо, отодвигаясь дальше. Он слышит как Женя садится на свою кровать и шелестит книгой. Они сидят в тишине какое-то время, прежде чем Сергей собирается с мыслями: —Ты лучше со мной не разговаривай при ком-то. —Почему? —Травить начнут. Больше они не разговаривают. В комнате становится совсем тихо, только и слышно чирканье карандаша, да шелест страниц. В альбоме у Сережи вырисовывается портрет Евгения. Ему кажется, что он вот-вот умрет со стыда. Той же ночью Сережа не спит. Он все вспоминает то ощущение теплоты и радости, когда они сидели вдвоем в одной комнате. Он все вспоминает о том, как было приятно находиться рядом. Сережа вспоминал, слова о том, что его рисунки красивые и становиться так приятно, что сомкнуть глаза невозможно. Сережа пребывает в грезах, кажется, до самого утра. Это единсвенное, что позволено ему—мечтать и вспоминать хорошее. Потому что утром все станет обыденно серым и мрачным. Ситуация проверенная и до боли банальная.