Пожирательница душ

      - Странно устроен человеческий ум. Кто бы мог подумать, что столько веков спустя далекие потомки подданных Келемринды будут бояться ее, словно живой? Они сидели за столом в тесной и грязноватой горнице в доме старосты (сам староста с чадами и домочадцами по случаю королевского визита отправился ночевать в сарай). Точнее, Урфин сидел за столом, а филин — на столе.       - Кто она вообще такая, эта... Кларинда, или как ее? - рассеянно поинтересовался Урфин. Достав из походного саквояжа крохотный резной кубок, больше похожий на наперсток на высокой ножке, он осторожно, по каплям, цедил туда брагу местного изготовления. Его собственный стакан был уже полон.       - Ке-ле-мрин-да, - повторил по слогам Гуамоколатокинт. - Вечно у тебя проблемы с длинными именами! Местная правительница из очень, очень отдаленной эпохи. Я кое-что слышал о ней от покойной Гингемы. Надо тебе сказать, о Келемринде она отзывалась с неприязнью, но не без уважения. Правда, сама не застала ее в живых — а это значит, что дело было не меньше семисот лет назад... Твое здоровье!       - Твое здоровье.       «И стоило завоевывать всю Волшебную страну, чтобы сидеть в деревенской избе и пить самогон с филином!»       На улице уже совсем стемнело, стучал в окно мелкий нудный дождь, трещал огонь в очаге — самая подходящая обстановка для жутковатых сюжетов из древней истории.       - Есть на свете добрые волшебницы, есть злые; а Келемринда, по всем отзывам, была ОЧЕНЬ злой. Одни говорят, что она требовала от своих подданных приносить ей в жертву детей. Другие — что воровала у девушек их молодость и красоту. Третьи — что питалась человеческими душами, хотя я не совсем представляю, как это возможно технически... Очень вероятно, что она делала и то, и другое, и третье. Так или иначе, своими злодеяниями Келемринда, как у вас, людей, говорят, довела своих подданных до ручки. И в один прекрасный день они заманили ее в ловушку и сожгли живьем. Но, как видишь, до сих пор помнят о ней и боятся, что однажды она вернется.       Просеменив к краю стола, филин воззрился в непроглядно-темное окно.       - Где-то в той стороне она жила, на одном из отрогов Кругосветных гор. Быть может, ее жилище стоит нетронутым и по сей день — знать бы только, где...       - Я знаю! - послышался вдруг девичий голос.       На пороге горницы стояла спасенная «ведьма».       Умывшись и причесавшись, она стала взрослее на вид, да и выглядела теперь намного приличнее. Давешние изодранные лохмотья сменились чем-то белым, свободным и длинным. Судя по всему, девушка просто взяла покрывало, прорезала в нем дырку для головы и перепоясалась каким-то лоскутом — однако сделала это не без изящества. Гладко зачесанные назад волосы открывали бледное личико с мелкими острыми чертами. На красавицу девушка никак не походила, однако лицо ее сразу притягивало к себе внимание: причиной тому были темные, глубокие, до неправдоподобия большие глаза.       И сейчас эти глаза смотрели на короля с нескрываемым восхищением.       - Прошу прощения, что без приглашения вмешиваюсь в вашу беседу, - вежливо проговорила она, переступая порог. - Но я знаю, где находится пещера Келемринды. Это примерно в трех часах пути отсюда. Я там была. Из-за этого-то все и... - вздохнула она.       Выговор у нее был совсем не мигунский. Речь гладкая, правильная, словно у аристократки из Изумрудного города — правильнее, чем у самого Урфина. И еще одна странность: здешние жители постоянно мигали, за что и получили свое прозвище — а чудные глазищи несостоявшейся мученицы, казалось, не мигали совсем.       - Погоди-ка, - Урфин развернулся к ней лицом. Когда взгляды их встретились, его на мгновение шатнуло: похоже, мигунская бражка была крепче, чем казалась на вкус. - Давай с начала. Ты что, не местная?       Девушка покачала головой.       - Мои родители приехали сюда из Желтой страны. Да, наверное, началось с этого... - задумчиво проговорила она. - В деревне не слишком любят чужаков, особенно городских и образованных. Вообще не любят тех, кто отличается от других. Знаете, как это бывает?       Урфин хотел было спросить, зачем ее городских и образованных родителей понесло в этот медвежий угол и что случилось с ними дальше, но вовремя сообразил, что в ответ рискует выслушать очередную Душераздирающую Историю. Нет, это может подождать. А как в деревне относятся к тем, кто непохож на других, он и так прекрасно знал — по собственному опыту.       - Они боятся гор и леса, - продолжала девушка. - Если ходят в лес, то только большими компаниями. А я никогда не боялась. С другими людьми мне скучно, а им со мной неловко: поэтому я люблю уходить в горы, подальше от людей, и бродить там целыми днями. Вот так однажды я нашла эту пещеру. А потом в деревне началось моровое поветрие, стали умирать дети — и во всем обвинили меня, потому что я ходила в пещеру Келемринды, куда ходить нельзя, и принесла оттуда... Вот, смотрите!       И она извлекла из-за ворота своего балахона кулон на потемневшей, покореженной цепочке. Не снимая с шеи, протянула Урфину.       Он наклонился посмотреть, мимолетно отметив, что от девушки исходит странный сладковатый запах (какая-нибудь деревенская косметика из местных трав?)       На цепочке болтался ограненный камень цвета красного дерева, и в глубине его плясали тени. Урфин присмотрелся — и, не удержавшись, ахнул.       В камне горел огонь. Море огня. Бушевало алое пламя, прорезаемое с разных сторон зубчатыми серебристыми молниями и извивающимися черными прожилками, похожими на змей. Это зрелище завораживало; но разительнее всего было ощущение исходящей от него силы, яростной мощи, готовой сокрушить все на своем пути. Казалось, вот-вот пламя вырвется из камня и охватит дом... нет, весь мир...       За плечом у него потрясенно заухал Гуамоко.       - Это ведь магия, да? - прерывающимся от волнения голосом спросила девушка. Огромные глаза ее расширились еще сильнее.       - Не просто магия, дитя, - после паузы хрипло проговорил филин. - Клянусь моими перьями, за эту безделушку покойная Гингема не пожалела бы отдать все, чем владела!       - Там множество разных вещей! - восторженно продолжала девушка. - Много таких, о которых я даже не знаю, что это такое, зачем нужно и как называется. И еще старинные книги — так хотелось бы их прочесть, но они на непонятном языке...       - Скорее всего, древнеарахнидский, - с видом знатока подтвердил Гуамоко. Желтые глаза его горели от возбуждения. - На нем составлялись в ту эпоху заклинания и инструкции к волшебным предметам. Сам я не слишком хорошо читаю по-древнеарахнидски, но мой двоюродный дядюшка, служивший библиотекарем у покойной Бастинды...       Урфин переводил взгляд с филина на девушку и обратно. Угрюмое лицо его медленно расплывалось в улыбке.       - Что скажешь, Гуам, - проговорил он, - если завтра мы немного отклонимся от намеченного маршрута?       Филин с энтузиазмом захлопал крыльями, даже не заметив, что его назвали презренным сокращенным именем.       Урфин повернулся к девушке.       - А ты пойдешь с нами, покажешь дорогу.       От ее ответа он, едва ли не впервые в жизни, смутился.       - Для вас я сделаю все, что захотите, - ответила "ведьма" тихо и торжественно, пожирая его полным обожания взглядом.       На следующее утро, еще до рассвета, небольшой отряд тронулся в путь.       Искатели магических сокровищ гуськом поднимались все выше по узкой лесной тропе. Над головами их высились величественные вершины, покрытые белоснежными шапками. Лучи солнца, восходящего за спиной у путешественников, играли на снежных склонах и окрашивали их радостным золотисто-розовым сиянием. Казалось, перед путниками приветственно распахиваются ворота в какой-то сказочный мир — мир, где царит вечный праздник и исполняются все желания.       «Ведьма»-проводница ехала впереди верхом на Топотуне; Урфин, с дремлющим филином на плече, шагал рядом. Они негромко разговаривали — и разговор их звучал престранно и заставил бы призадуматься марранов, если бы кто-нибудь из них подошел поближе и расслышал хоть пару слов.       - ...Но как этому научиться? Люди и волшебники — совсем разные, вроде как волки и саблезубые тигры. Волк может объявить себя тигром, может даже натянуть тигриную шкуру, но никогда не станет тигром по-настоящему.       Как видно, король Волшебной страны совсем позабыл о том, что должен притворяться колдуном и даже богом. Или, быть может, считал, что с ней притворяться не нужно?       - Все так говорят, - проговорила наездница. - Но любопытно, кто сказал это первым? Не сами ли волшебники — чтобы люди не овладели тайными знаниями и не заставили их поделиться властью?       И, обернувшись к нему, улыбнулась открыто и чуть-чуть насмешливо. Солнечные лучи, пронизывая ее легкий наряд, смутно обрисовывали очертания стройного девичьего тела, расплавленным золотом играли в волосах, короной уложенных вокруг головы. Сейчас она выглядела взрослее, чем вчера — и намного красивее.       - Мне думается, магия есть во всем. В земле, превращающей мертвые семена в цветущий сад. В течении рек, в порывах ветра, в сверкании молний, в этих солнечных лучах... И, конечно, в душах людей. Она везде — нужно только разглядеть ее и разбудить.       - Что же, по-твоему, и во мне есть магия? - недоверчиво усмехнулся Урфин.       - Конечно! - просияла она. - Еще какая!       - А в тебе?       Девушка загадочно пожала плечами, с неопределенной улыбкой глядя куда-то вдаль, на блистающие вершины гор.       Лишь одно существо в отряде двигалось вперед без всякой охоты. Это был Топотун.       Оживленный волшебным порошком, медведь не был живым в полном смысле слова. Таким созданиям в Волшебной стране уготована странная участь: многие виды волшебства на них не действуют — но, с другой стороны, силы и возможности их очень ограничены. И сейчас простодушный медведь ясно чувствовал опасность — но не понимал ее природы и не знал, что с этим делать.       Он знал одно: что-то очень неправильно. С самого утра. Может быть, даже раньше.       Хозяин уступил этой девчонке свое место, а сам идет пешком. Она разговаривает с ним, как с равным, и ни разу не сказала «ваше величество» - обычно король такой бесцеремонности не спускает. А сейчас ему как будто все равно. Говорят они о каких-то странных вещах, которых Топотун не понимает: она больше говорит, он больше слушает — тоже совсем на него не похоже. И вид у него при этом какой-то... непривычно расслабленный, умиротворенный...       Ну и что такого? Радоваться надо, что хозяину хорошо!       Топотун и радуется. Вот только... не выходит радости. Что-то не так! Неужели хозяин — такой мудрый, такой проницательный — сам не замечает?!       Чего?       Ну... хотя бы того, какая она тяжелая — эта хрупкая, совсем невесомая на вид человеческая девушка.       Как ему это заметить, дурень? Ведь не он везет ее на спине!       Топотун покосился на филина. Гуамоко дремал, как и положено его народу при свете дня; время от времени он приоткрывал сонные глаза — но, по-видимому, тоже ничего необычного не видел и не замечал.       Будь у Топотуна мозги, хотя бы из иголок и булавок — он мог бы сопоставить факты и сделать выводы. Будь сердце, хотя бы из красного бархата — быть может, он бы сердцем почуял, что происходит, и принял правильное решение. Но у него — ни сердца, ни мозгов: только шкура, опилки и беззаветная преданность.       Медведь не понимал, что происходит, и не знал, как поступить. Лишь всем своим существом ощущал, что каждый шаг приближает его обожаемого повелителя к гибели.