Пожирательница душ

Джен
R
Завершён
121
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
88 страниц, 12 частей
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
121 Нравится 231 Отзывы 26 В сборник Скачать

Глава 8: То, что Внизу (1)

Настройки текста
Предупреждение: Видели в шапке "Смерть персонажа"? Так вот: в этой главе Урфин умирает. :(( Он не насовсем умер. В последней части он оживет (надеюсь... очень надеюсь). Но прямо сейчас он лежит мертвый, в самом печальном виде; и, если для вас слишком тяжело и невыносимо об этом читать - не читайте.       Спле­тясь, слов­но лю­бов­ни­ки, срас­та­ясь и сли­ва­ясь на ле­ту в еди­ное не­видан­ное су­щес­тво, че­ловек и чу­дови­ще, объ­ятые пла­менем, ле­тят вниз... вниз... ВНИЗ.

***

      Здесь, Внизу, никогда ничего не происходит.       То, что случается в Верхних мирах, находит здесь свое отражение и отзвук; но сам Мир Внизу остается неподвижен. Темные воды его гладки, как зеркало: ни ветер, ни подводное течение не возмущают их, ибо здесь не бывает ни течений, ни ветров. Тусклый свет – ни день, ни ночь - всегда идет словно со всех сторон сразу, и всегда один и тот же. Туман над водами не движется, не сгущается и не рассеивается: от начала времен клубится он, складываясь в одни и те же причудливые фигуры, но нет здесь никого, кто разгадал бы их значение. Непостижимые обитатели этого мира – если они есть – из века в век бродят кругами по своим бесконечным тропам, ничего вокруг не замечая. И монотонный полустон-полуплач, что разносится над водою – тоже звучит здесь от начала времен.       Но однажды покой Мира Внизу оказывается нарушен.       Что-то падает сверху, со страшной высоты, оставляя за собой огненный и дымный след. Гротескная фигура, объятая пламенем – словно бы человек, но изуродованный до неузнаваемости, слитый с чем-то бесформенным и черным – вспарывает туман и без всплеска погружается в воду. Темные воды смыкаются над ним, и пламя гаснет.       В Мире Внизу нет страха: раз уж ты здесь – все страшное уже произошло. Нет ни гнева, ни горечи, ни отчаяния, ни надежды. Только усталость и печаль.       Хорошо, что всё наконец закончилось. А победил ты или проиграл – не все ли равно? Там, наверху, это что-то значило… для того, кем ты был когда-то… но не здесь. Здесь, внизу, нет ни побед, ни поражений. Ни «я», ни других. «Был» и «будет» здесь тоже нет. Только тишина, и забвение, и погружение в бездонные темные воды.       Все кончено.

***

      Это случилось, когда Форгар-кузнец зашел домой за новым топорищем.       Рубя вместе с прочими деревья для засеки, он забылся и не рассчитал свои силы. Вместо того чтобы стесать с железного дерева ветки, принялся бить по вековому стволу – со всей своей медвежьей силищи, словно вкладывая в каждый удар свою боль и ярость. Топорище раскололось надвое, и топор отлетел далеко в сторону. Пришлось возвращаться домой.       Огородить деревню огненной засекой порешили на мирском сходе, после долгих споров и разговоров. О ведьме точно известно одно: она боится огня. И если разжечь вокруг всей деревни, в нескольких шагах друг от друга, большие костры, и поставить часовых, чтобы огонь не гас ни днем, ни ночью – она больше сюда не войдет.       Решение было не слишком удачное, это понимали все. Как теперь работать в поле? Ведь у одних наделы на склоне горы, у других внизу, в речной долине. Как выгонять скотину на пастбище? Как ходить в лес за дровами или за ягодами? А ну как подымется ветер, отнесет искры в деревню, начнется пожар – это ведь будет беда еще похуже ведьмы?       Но лучшего решения не было.       Жирный Перре, хозяин кабака у околицы, заговорил было о том, что, мол, пращуры наши как-то уживались с Келемриндой. Так, может, и нам не стоит нос задирать? А пойти к госпоже в пещеру – самим, не дожидаясь, пока она снова сюда явится. Ударить челом. Покаяться – извините, мол, за давешнее, спервоначалу вас не распознали. Как-то договориться с ней. Откупиться… Но ему не дали договорить.       - Сам и бей челом, коли охота! – прорычал Форгар-кузнец, придвинувшись к толстяку вплотную и сжимая кулаки. – И своими детишками откупайся! А мы откупились уже… на триста лет вперед!       И все прочие с ним согласились.       Мрачнее тучи, чертыхаясь себе под нос, Перре-кабатчик покинул собрание; а пару часов спустя соседи видели, как он, побросав на телегу кое-как уложенный скарб, усадив туда плачущую жену и ребятишек, запер свой кабак и отправился неведомо куда.       У Перре водились деньжата – он мог переселиться и начать дело на новом месте. Но большинству крестьян бежать было некуда. Да и что может быть страшнее, чем бросить дом, где жили твой отец и дед, бросить землю, скот, налаженное хозяйство – и отправиться в неизвестность?       Нет, никуда они не побегут. Будут бороться, пока силы есть – а дальше… может, кто из добрых фей услышит об их беде и прилетит на помощь. Или полузабытые боги пращуров, бросив случайный взгляд с небес, заметят, что творится на земле. Больше-то надеяться не на кого.       «…в глаза бы ей взглянуть, - думал Форгар, подходя к дому. – Только взглянуть в глаза. Спросить: «Что, сука, по вкусу ль тебе пришелся мой сынок? Сладок ли был? Не хрустел ли на зубах?» И – плюнуть в лицо. А после этого пусть делает со мной, что хочет».       Жить дальше ему не хотелось. Он не уберег сына – долгожданного, вымоленного. И жену не уберег. Вот уже четвертый день – с тех пор, как, проснувшись среди ночи, увидала над колыбелькой изломанную белесую тень – Ивга почти не ест, не спит и не выходит из дома. Сидит на кровати, упершись взглядом в пустую колыбель. Иногда раскачивается взад-вперед и что-то беззвучно шепчет. А Форгар не знает, чем ее утешить. Да и что из него за утешитель?       Кузнец уже вошел к себе на двор и направлялся к сараю, когда издалека, со стороны заснеженных горных пиков, послышался далекий гул – словно гром прокатился по безоблачному небу и затих, или где-то далеко в горах сошла лавина. Обернувшись, он успел заметить, как что-то сверкнуло нестерпимо ярким светом и погасло на склоне ближайшей горы.       А в следующий миг… едва ли Форгар смог бы объяснить, что произошло, или описать свои чувства. Но ощущения его были ясны и неоспоримы.       Сквозь тусклое марево, с полудня затянувшее небо, прорвались яркие солнечные лучи, и все вокруг как-то посвежело и прояснилось. Вдруг стало легко дышать – словно камень упал с груди. Из-за неплотно затворенной двери хлева послышались, перебивая друг друга, удивленные и взволнованные восклицания домашней скотины. А из открытых окон соседского дома, где Энья, пастухова жена, неотлучно сидела над своей несчастной дочерью (вот уж кому не повезло! – встреча с ведьмой стала для нее еще хуже смерти), раздался звон разбитой посуды, и вслед за ним – женский вскрик: слабый, приглушенный – но, несомненно, полный изумления и радости.       Форгар словно позабыл, где он и зачем пришел сюда: он стоял посреди двора, бездумно глядя на заходящее солнце, полной грудью вдыхая воздух, сладкий, словно мед. Впервые ему пришло в голову, что жизнь не кончена, что даже самое страшное горе рано или поздно уляжется, и что у них с Ивгой могут быть еще дети.       Скрипнули ступеньки крыльца. Ивга – растрепанная, с опухшими от слез, отвыкшими от света глазами. Торопливыми и нетвердыми шагами шла она к мужу, и на измученном лице ее читалось недоверие и радость.       - Ты слышал? – окликнула она его. – Ты… чувствуешь?       Он молча протянул ей руки. Ивга подбежала к нему; муж и жена крепко обнялись. За тыном, на улице и в соседних дворах, все ближе раздавались взволнованные голоса.       - Ты тоже это чувствуешь? – прошептала она, заглядывая ему в лицо.       Форгар кивнул.       - Кончено, - хрипло проговорил он. – Нет больше ведьмы!       И – впервые за эти страшные дни – заплакал, не стыдясь своих слез.

***

      Огненные языки прорвали туман над ущельем.       Воины застыли на краю обрыва, словно живые статуи, все обратившись в зрение и слух.       Быть может, магические чары создали оптическую иллюзию, или исказили само пространство – только ущелье и мост словно бы сложились в несколько раз, и сейчас марраны видели Келемринду так ясно и близко, как будто она стояла перед ними, в паре шагов.       И она горела.       Багровое пламя, пришедшее из ниоткуда, лизало подол ее платья и взбегало все выше. Волосы, охваченные горячим потоком воздуха и подсвеченные огнем, приподнялись и рыжими змеями извивались вокруг головы. На бледном полудетском личике с приоткрытым ртом застыло недоумение и страх, словно колдунья спала с открытыми глазами и силилась проснуться.       Она не двигалась и не издавала ни звука.       Здесь – ни звука. Тот пронзительный нечеловеческий вой, что оглушал марранов, звучал у каждого из них в голове.       Все они понимали, что происходит; но ликовать никто из них не мог.       Нездешнее пламя уже охватило платье и волосы колдуньи; багровые языки лизали кожу – и кожа истончалась на глазах, сквозь нее проступала сетка жил, серебристых и черных. С каждым мгновением Келемринда теряла человеческий облик. Лицо ее хаотически изменялось, в нем проступали все новые черты – мужские, женские, детские; должно быть, в агонии колдунья инстинктивно пыталась укрыться за обликами своих жертв. Неизменными оставались лишь ее бездонные глаза.       Вой и визг становился все оглушительнее, все отчаяннее. Вот в центре неестественно застывшей фигуры, прямо против сердца, расползлась черная дыра с неровными краями. В ней что-то двигалось, изгибалось, кружилось – и весь облик колдуньи, словно вырезанный из рамы портрет, начал сворачиваться и тянуться к этой черной воронке.       Несколько марранов, стоявших к обрыву ближе других, как зачарованные, сделали шаг вперед. И еще шаг.       С ветки сосны над обрывом сорвался грузный птичий силуэт. Должно быть, находясь к Келемринде ближе всех, Гуамоко оказался более всех уязвим; а может, его подвело любопытство. Так или иначе, этот шаг стал для него последним. Воронка втянула его – и через мгновение выплюнула бесформенный комок окровавленных перьев.       Беззвучный вопль взлетел до какой-то невыносимой ноты – и вдруг оборвался, оставив по себе звенящую пустоту.       А в следующий миг Келемринда словно обрушилась внутрь себя.       Черная воронка исчезла; пламя погасло; бледная личина колдуньи растаяла, и последние клочья ее разметал по ущелью неощутимый ветер.       Туман еще плавал над ущельем; но с каждым мгновением становилось светлее. Вот ярко вспыхнули лучи заходящего солнца – и в свете их листва на деревьях и трава под ногами снова приняли свой привычный, сочно-зеленый цвет. Стало легче дышать. Марраны вдыхали полной грудью, крутили головами, словно пробуждаясь от тяжкого сна.       А по бревнам моста – с того места, где стояла колдунья – весело разбегались в обе стороны язычки пламени. Уже не багрового пламени из ниоткуда – обыкновенного, земного огня.       - Помогите мне! Скорее! – послышался отчаянный хриплый рев.       Топотун, схватив бесчувственное тело своего хозяина зубами за ворот и пятясь задом, пытался оттащить его от огня.       Марраны словно очнулись. Двое, стоявшие ближе всех, бросились Топотуну на помощь. Через несколько секунд они уже осторожно уложили свою ношу на траву; прочие столпились вокруг, взирая на тело своего повелителя со страхом и надеждой.       За спинами у них послышался грохот; это обломки моста рухнули в пропасть, рассыпая за собой шлейф огненных искр.

***

      Урфин Джюс лежал на траве, запрокинув голову. Руки его были еще сжаты в кулаки, лицо искажено судорогой; один глаз скошен к переносице, другой, широко раскрытый, смотрел в небо.       Марраны молча расступились, пропуская десятника.       Венк, старший в отряде, опустился перед повелителем на одно колено, взял его за руку, положил два пальца на запястье. Наступила мертвая тишина: двадцать воинов разом затаили дыхание.       Наконец Венк медленно покачал головой – легко провел ладонью по лицу Урфина, закрывая ему глаза, и поднялся.       - Берите топоры, - приказал он хриплым, словно враз сорванным голосом. - Готовьте погребальный костер. И торопитесь – солнце уже заходит.       За спиной у него послышались звуки, похожие на детский плач. Это, уткнув морду в лапы, тихо и горько заскулил Топотун.       - Но... как же это? - выражая общее недоумение, неуверенно заговорил Лакс из клана Бурундука. - Он ведь победил ее, верно? Если победил - значит, и вправду был богом! - Венк молчал. - А разве... разве бог может умереть?       - Если он воистину бог, - медленно, тяжело роняя слова, ответил десятник, - значит, вернется в огонь, из которого вышел. А если нет... Хватит болтать. Идите за дровами.       В отличие от других народов, марраны не зарывают своих покойников в землю. До встречи с Огненным Богом они относили умерших на вершины гор и оставляли там, чтобы тела их стали пищей орлам. Теперь, овладев огнем и поселившись вдали от родных гор, научились огненному погребению. Но один обычай остался неизменным: все погребальные обряды над умершим – особенно над умершим не своей смертью – должны быть совершены в тот же день, до темноты. Иначе Те, Кто Бродит в Ночи, могут заметить еще неостывшее тело и вселиться в него, словно в пустую хижину.       Солдаты разошлись – медленно, едва волоча ноги, как будто придавленные каким-то тяжким грузом; а Венк опустился на землю рядом с мертвецом и завел ту протяжную песнь, что поют марраны над храбрыми воинами, павшими в битве.

***

      Рыжеволосый Харт отошел вместе с остальными прочь от ущелья, выбрал ладную невысокую сосенку, успел даже пару раз ударить по ней топором – и вдруг выпустил топор из рук и опустился наземь так, словно из него разом выдернули все кости.       - Как же так? – бормотал он, уставившись в землю. – Нет, этого не может быть! Он не мог умереть! Как же так?!       Ничего он не понимал и не мог сказать, что с ним делается – знал лишь одно: вместе с жизнью Огненного Бога закончилась и его собственная жизнь. Оборвалась так же страшно и непоправимо, как если бы он на бегу, на полной скорости, врезался лицом в стену.       Словно кто-то взял и ножом отрезал его от жизни. Труды и опасности походов, товарищи, нехитрые развлечения, мечты о девушке, что ждет в родной долине – все осталось там, на той стороне. А здесь – все серо и мертво, и не на что больше смотреть, и дышать больше незачем; только и остается, что сидеть на земле и бессмысленно повторять:       - Как же так?! Этого не может быть!..       Он не знал, сколько времени просидел так; постепенно его бессвязные восклицания сложились в молитву.       - Господи! – шептал Харт. – Мой Повелитель! Что же мне делать? Какую жертву принести? Я готов сам умереть, лишь бы ты жил!

***

      В бездонные воды Мира Внизу все глубже и глубже погружается нечто, давно утратившее даже самое отдаленное сходство с человеком – бесформенный сгусток, темнее самой тьмы.       Там, Внизу, нет дна – и времени тоже нет; и погружение это длится вечно.       Но вот происходит нечто необычное. В толщу темной воды каплями расплавленного золота падают слова, способные проницать миры – редкие и драгоценные слова чистосердечной молитвы. И бесформенная черная сущность – та, что в нашем мире, за неимением лучших имен, звалась «чудовищем» - замедляет свой полет и обращается им навстречу.       Опаленное огнем и сброшенное Вниз, чудовище лишилось почти всего. Разума у него и прежде не было; а теперь нет и той власти, которую давали ему сожранные души. От былого своего могущества оно сохранило лишь способность путешествовать между мирами – и голод, неутолимый голод.       Но там, наверху, кто-то взывает к нему…       [Нет, не к нему… к тому смертному, что растворился в нем… но не все ли равно?..]       …обещает отдать свою жизнь. Обещает жертву. Что за сладкое слово! Как давно чудовище не вкушало добровольных жертв!       Эта будущая жертва молода и сильна; фэа ее, даже омраченное скорбью, горит и переливается ярким багрянцем – и зовет назад, и этому зову невозможно противостоять.       Собрав остатки сил, чудовище раскидывает щупальца, замедляет свое падение, тонет все медленнее, медленнее, наконец останавливается… и, словно вывернувшись наизнанку одним неуловимым движением, пускается в обратный путь. Вверх, к поверхности темной воды.       Но вместе с ним пробуждаешься и ты.

***

      Давит.       Тесно. Еще теснее. Колыбель становится тюрьмой.       Плотный, вязкий мрак охватывает со всех сторон. Ни шевельнуться, ни вздохнуть.       Нарастает паника. Ты бьешься в вязкой слизи, словно муха в паутине. Беззвучно кричишь. Мрак сжимается, пытаясь тебя раздавить – или вытолкнуть.       Впереди – вверху – вспыхивает свет.       Отчаянный рывок – и ты вспарываешь свою тюрьму и выплескиваешься наружу, растекаешься мутной пленкой по глади темной воды.       Снова здесь!       Это повторялось уже сотню раз: смерть и возрождение. Вновь и вновь смертные пытаются тебя убить – и зря тратят силы. День, год, сто или пятьсот лет пролетают для тебя, как один миг – и ты всегда возвращаешься.       Но на этот раз что-то изменилось.       Голод – тот необоримый голод, что прежде, подавляя все иные мысли и чувства, властно гнал тебя на поиски новой добычи – теперь молчит. Черный шлейф «чудовища», твой вечный спутник и господин, больше не толкает тебя в спину, требуя немедленно вернуться к охоте. Обессиленный, словно выпотрошенный, в бурых пятнах ожогов, свернулся он у твоих ног и скулит побитым псом, умоляя хотя бы посмотреть вверх.       Ты поднимаешь взор к бесцветным небесам.       Там, наверху, несколько воинов с суровыми лицами скорбно застыли над телом, лишенным души: отсюда, из безвременья, живые кажутся неподвижными, как и мертвый.       Вид этого тела, очерченного остывающим багровым следом утраченного фэа, порождает в тебе неожиданное и неприятное чувство: что-то вроде… укола в сердце – можно было бы сказать, будь у тебя сердце.       Ах да… тот человек. Твоя последняя добыча – и первый за долгие столетия серьезный противник. «Бог»-самозванец, что бросил тебе вызов, всерьез надеясь тебя одолеть. Ну и где он теперь?       А где ты?       И – если уж на то пошло – кто ты?       Безымянный черный зверь дергает тебя и настойчиво тянет вверх. Хочет… вселиться в это тело? Что за глупость! Это же чужое тело. Мужское. Тебе оно не подойдет.       «Чужое… но если есть чужое, значит, где-то должно быть и мое?»       Странные мысли. Странные вопросы. Странный шум…       […шепот?..       …плач?..]       …доносящийся откуда-то издали. Здесь, Внизу, ничто не меняется – почему же ты не слышала его прежде? Странно, что от назойливой черной твари можно просто отмахнуться – и она покорно замрет. Впервые невесть за сколько веков у тебя появился выбор: вернуться в мир людей и продолжить свою охоту – или остаться здесь и… и заняться чем-нибудь другим.       Необходимость принять решение ставит тебя в тупик – и ты не трогаешься с места.       Черный зверь дернулся в последний раз и затих, видимо, смирившись с тем, что в ближайшее время ему ничего не светит. Он ли так ослабел – или что-то изменилось в тебе?       Должно быть, эта последняя схватка вывела тебя из равновесия. Ты победила, да – но этот фальшивый «бог» отчаянно сопротивлялся и сумел-таки нанести тебе серьезный удар. И там было еще что-то… что-то…       […не надо!..]       Не стоит вспоминать. Ничего особенного не произошло. Ты просто устала. Нужно отдохнуть. Подождать, пока мертвое тело твоего врага, странно притягивающее взор, станет прахом и пеплом, пока затянутся раны твоего зверя, и это приключение безвозвратно канет в прошлое. А затем – вперед, на новую охоту.       С этой мыслью ты уходишь внутрь себя, в бархатистую мглу. В бесконечный лабиринт, где восстают и рушатся миры, выстроенные из осколков чужих мыслей, чувств, воспоминаний. Где ты – единственная обитательница и безраздельная владычица.       Почти каждую свободную минуту – когда не охотишься – ты проводишь здесь. Становишься то одной, то другой своей жертвой. Проживаешь за них непрожитые жизни. Вкушаешь их радости и печали, словно драгоценное вино. Охота утоляет голод и доставляет острое наслаждение – игра с пленными душами дарит покой.       Но здесь тебя ждет настоящее потрясение. Темница душ пуста!       Черный бархат твоего уютного мирка облез и болтается обвисшей грязной тряпкой. Сквозь неровные, словно прожженные дыры в его мягких стенах проникает сквозняк. Холодно. Впервые за много веков ты чувствуешь холод. Ветер иных миров лишил тебя своей дружбы: он треплет тебя за волосы, хлещет по щекам, пронизывает насквозь. Что стало с ним – или с тобой?       А твои сокровища, плененные тобою души – исчезли, оставив по себе лишь причудливо переплетенные, медленно меркнущие серебристые следы.       «Обрели покой» - кажется, так это называется у людей. Прекрасно! А о твоем покое кто подумает?       Будь он проклят, этот смертный! Он разрушил твой мир! И, кстати, где его душа?       В порыве ветра вновь доносится шепот – торопливый, жалобный, захлебывающийся; кажется, в нем различимы слова. Но ты не обращаешь на него внимания: в ярости ты переворачиваешь свой мир вверх дном, обшариваешь каждый его уголок в поисках хоть одной, хоть самой завалящей младенческой душонки!       Пусто. Бесцветно и голо. Все потеряно… И в этот миг тебя застает врасплох новая мысль, холодная и насмешливая:       Выходит, все твои богатства – краденые?       Как «краденые»? Что это значит?       Чужие лица, чужие мысли, чужие жизни. Есть ли у тебя хоть что-нибудь свое?       От неожиданности ты даже оборачиваешься, проверяя, не стоит ли кто за спиной. Но там, разумеется, никого нет. Ты одна. Да и кому быть здесь – в твоем тайном убежище, надежно огражденном от реальности?       Безымянный зверь снова дергает тебя за платье, словно говоря: «Ну ладно, а теперь, может, пора и подкрепиться?» Но ты отмахиваешься. Ты взбешена – и сбита с толку, и решительно настроена в этом разобраться.       Что значит «свое»?       Свое тело? Ну да, тела у тебя нет. И отлично. С человеческим телом такая морока! Вечно ему что-то не так: то жарко, то холодно, то темно. Оно слабо и уязвимо, не дает менять облик по своей прихоти, со страшной скоростью стареет и теряет красоту, из него то и дело что-то течет, пахнет…       [А еще тело – это больно. Острая, режущая боль в самой середине, там, где оно всего нежнее и уязвимее. Боль… и беспомощность… и парализующий страх…]       Короче, от тела ты избавилась давным-давно – и этому только рада. А взамен получила могущество. Такую силу, такую власть, о какой никто из смертных не в состоянии даже помыслить…       Власть над кем?       И еще знания… Точно – знания! Ты живешь уже тысячи лет. Тебе ведомы самые древние и темные тайны подлунного мира. Ты прочла больше книг, чем некоторые видели за всю свою жизнь. Даже сама писала книги о том, что встретила и познала в своих странствиях по Трем Мирам… это-то – уж точно твое, этого никто у тебя не отнимет!       Взметнувшись, со скоростью мысли ты переносишься к себе в пещеру, где еще догорает всеми забытый факел. Вот они – бесчисленные полки, уставленные свитками и кодексами… вот эта, в обложке из человеческой кожи, написана твоей рукой – ты помнишь, как скрепляла заклятиями пергаментные страницы, узнаешь свой легкий почерк на корешке…       И – не можешь его прочесть.       Причудливая вязь древнего алфавита тебе непонятна. С трудом припоминаешь ты значение отдельных букв – но смысл целого от тебя ускользает.       Взмахнув своим черным шлейфом – невидимый, неощутимый вихрь – ты сбрасываешь книгу с полки. Она падает, взметнув облачко едкой пыли, и раскрывается на середине. Ровные бисерные строки, какой-то чертеж… да что же это?! Хотя бы – когда ты это писала? О чем? Когда в последний раз перечитывала?       Как такое возможно? Ты же больше всего на свете любишь книги!.. то есть любила…       Ледяной вихрь проносится по пещере; вслед за одной рукописью летят с полок другие. Ты растерянно озираешься вокруг, словно в первый раз видишь свою обитель по-настоящему.       Стены черны от грязи, со сводчатого потолка капает вода. На полу, толстым слоем – помет летучих мышей. Вдоль стен – бесконечные сундуки и ларцы с драгоценными камнями и монетами давно забытых государств; на них навалены в беспорядке гнилые, слежавшиеся тряпки, и снова груды книг, и бесценные магические артефакты – искореженные, в пятнах плесени и ржавчины. Многие из них явно сломаны; о большей части ты даже не помнишь, что это такое и для чего служит – и, даже если снова придешь сюда во плоти, вряд ли сможешь хоть одним из них воспользоваться.       И эта грязная дыра – твой дом?! Эта куча мусора – твоя сокровищница?!       Почему же прежде ты ничего этого не замечала? Когда это началось? Как ты здесь жила? И как могла привести сюда…       […того человека… кстати, у него было имя…]       …привести сюда посторонних? Какой стыд!.. Но что за глупость! - разве великой волшебнице, стоящей бесконечно выше смертных, может быть перед ними стыдно? И не все ли равно, что подумает о тебе твоя добыча?..       Ты стискиваешь голову бесплотными руками; незримый вихрь вокруг тебя шелестит страницами и вздымает в воздух клубы пыли. Что это, ты сходишь с ума? Или – быть может, после долгих лет безумия рассудок к тебе возвращается?       Порыв ветра сбрасывает наземь факел. Иссохший древний пергамент занимается мгновенно; огонь перекидывается на соседние книги; миг – и вся пещера охвачена пожаром. Но тебя уже здесь нет: отпрянув от огня, ты в страхе отступаешь назад, в свою призрачную цитадель.       Бархатные завесы тьмы истлели и выцвели; серыми лохмотьями бьются они на ветру. Пустота проваливается под твоими шагами; ты ступаешь по воздуху неуверенно, как по тонкому льду. Далекий жалобный плач звучит теперь, не умолкая.       И еще – хоть это и совершенно невозможно, ты ясно ощущаешь на себе чужой взгляд. Тяжелый, недобрый. Пожалуй, злорадный.       - Все хорошо, - повторяешь ты себе, осторожно выходя на середину своего мира и создавая себе временную опору. Что-то вроде обломка скалы, висящего в пустоте: странной формы, неопределенного цвета и не слишком устойчивый – но, по крайней мере, к нему можно прислониться. – Разумеется, я знаю, кто я! Сейчас успокоюсь, припомню, и все будет хорошо. Все будет как раньше.       Но успокоиться не выходит. Мысли скачут, тебе трудно сосредоточиться. Подступает паника. Черный зверь скулит у ног, уговаривая отвлечься и забыться единственным известным ему способом. Может быть, он и есть ты? За долгие годы ты так с ним срослась, так привыкла ему подчиняться, что уже не представляешь вас по отдельности; но сейчас при взгляде на него тебя охватывает отвращение. Нет, ты – определенно не он!       - Пойдем по порядку, - говоришь ты громко, слегка дрожащим голосом. – Мое имя – Келемринда… верно? Верно. Так меня зовут – и всегда звали… кажется.       Имя – это действительно «твое»: произнеся его вслух, ты чувствуешь себя намного увереннее.       - Да… теперь помню, - продолжаешь ты уже спокойнее; взгляд твой устремлен вдаль, голос звучит мечтательно. – «Келемринда» значит «благословленная». Там, откуда я родом, и у мужчин, и у женщин были всё такие долгие, протяжные, полные значения имена. И весь язык у нас был такой же – торжественный и звучный, как звенящая медь. Теперь, должно быть, его уже никто, кроме меня, не знает…       Но тут ты умолкаешь и надолго задумываешься. А ты-то его знаешь? На каком языке говоришь сейчас? Непонятно – все кружится, ветер выдувает мысли из головы, не дает сообразить… Читать и писать ты разучилась; что помешало бы тебе забыть и свой родной язык?       Так и не найдя ответа на этот вопрос, ты продолжаешь – осторожно, словно на ощупь в кромешной тьме:       - Я жила в большом белокаменном городе на берегу озера. – «Скала» за твоей спиной плавится в такт речи, превращается в миниатюрную крепостную стену с башенками; очертания ее смутны и нестойки. – Но озеро давно обмелело и высохло, а от города не осталось даже развалин. Я родилась… давно. Очень давно. Тридцать веков назад. Или сорок? Неважно, вспомню потом. Мне шестнадцать лет…       Тут ты снова останавливаешься. Здесь явно что-то не сходится.       - Нет, мне действительно шестнадцать лет. Просто… уже очень долго шестнадцать. Я из древнего королевского рода. Мои родители… мой отец…       […Не надо!!..]       - …н-неважно. В общем, родители у меня тоже были. Да, я была человеком! И что с того? Это давно в прошлом. С детских лет я тяготилась участью простой смертной и мечтала о чем-то большем – и вот, однажды заветная мечта моя сбылась. Я обрела могущество, оставила пути земные, чтобы идти путем богов, и…       …забилась в вонючую нору и стала пугалом для крестьянских детей. Ты точно об этом мечтала?       Ты резко оборачиваешься. За спиной у тебя в распахнутые ворота призрачного древнего города бесшумно входит призрачный караван. Сверху, снизу, слева и справа – тьма, и ничего, кроме тьмы. И никого.       Что происходит? Это же не твои мысли! Ты никогда так о себе не думала!       И все же… ведь это правда.       «Великая волшебница», «могущество», «бесконечно выше смертных» - что за пустые, бессмысленные фразы! Вроде тех «звучных слов», любимых людьми, над которыми ты совсем недавно потешалась. Только еще хуже. Где оно, твое могущество? В чем?       - Нет! Я хотела только… хотела…       Стены города перед тобой дрожат, словно мираж в пустыне. К горлу подкатывает тошнота. Новый страх охватывает тебя: страх, что ты безумствуешь, что в ослеплении не замечаешь чего-то огромного и важного, самого важного – того, что, быть может, стоит прямо здесь, перед тобой…       - Я жила в башне, - произносишь ты вдруг, медленно и отрешенно, словно во сне.       Повинуясь этим словам, вокруг тебя вырастает башня. Она очень высока и сложена из белого камня, сияющего на солнце; внутри ее – богато убранные покои, и статуи, и многоцветные гобелены со сценами из жизни богов, и свитки, таящие в себе неисчислимое множество увлекательных историй. И потайные комнаты для музыкантов, чтобы музыка звучала прямо из стен. Все, чего только можно пожелать. В каждом покое – бронзовые зеркала в рамах, изображающих солнечные лучи, звездное небо или плетение ветвей; господин твой отец приказал расставить их повсюду, чтобы ты радовалась своей красоте. Придворные льстецы сравнивают тебя с одной из младших Богинь: ты невысока ростом, но отменно сложена, с нежным лицом, с волосами, как пламя свечи, и глазами… глаза… какого же цвета были у тебя глаза?       Окна башни выходят на озеро. В погожие дни ты поднимаешься на открытую площадку под самой крышей; ветер треплет твою белую тунику, играет прядями волос, и ты думаешь: вот бы стать легкой, как утренний туман, подняться в небо и улететь! Внизу, на бескрайней водной глади, чернеют лодки. Озеро, как и все окрестные земли, принадлежит королю – но господин твой отец щедр и милостив, и разрешает простолюдинам охотиться в своих лесах и закидывать невод в свои воды. Ты машешь рыбакам рукою – а они привстают в своих лодках, с улыбками снимают шляпы и кланяются тебе в ответ. Эти люди совсем не боятся тебя… странно – кажется, они тебя любят…       Один из них совсем молод - не старше тебя. Он всякий раз старается подплыть поближе. Ты думаешь: что, если окликнуть его с высоты? Что, если сплести лестницу из покрывал – как твой прадед, когда бежал от своего коварного брата-узурпатора? Летописный рассказ о его заключении и побеге ты перечитывала, должно быть, сотню раз. Предложить рыбаку золотой браслет или серьги с изумрудами, спуститься к нему в лодку, когда стемнеет – и пусть он увезет тебя куда угодно, только отсюда подальше!.. Но тонкие, слабые руки твои, не знавшие никакой работы, не смогут разорвать покрывало и сплести из него прочную веревку. И голос твой слишком тих – он не долетит до рыбака. А если и долетит – ты не осмелишься с ним заговорить.       По глади воды бежит, удлиняясь, алая дорожка: Бог-Солнце на своей колеснице возвращается во дворец Матери-Ночи, а рыбаки – домой, к семьям. Только тебе некуда идти. А что, - думаешь ты, - если прыгнуть вниз? Стать одной из прекрасных и коварных Подводных Дев, о которых поют рыбаки – или просто уйти на дно, исчезнуть, раствориться... Но умирать страшно. А за спиной уже звучат тяжелые шаги, и чьи-то руки ложатся тебе на плечи…       […Пожалуйста, не надо!!!...]       - Я просто хотела спастись, - говоришь ты едва слышным, надломленным голосом. – Сперва мечтала, чтобы, как в сказке, пришел какой-нибудь прекрасный принц и спас меня. Но время шло и шло, и никто не приходил. И тогда… тогда…       И вдруг замираешь на полуслове.       На этот раз новая мысль не звучит чем-то чужеродным – она, несомненно, твоя собственная: и от этого особенно страшна.       Он же пришел в конце концов!       Совсем не принц, да и не прекрасный – но разве это главное? Он все-таки пришел! Человек, чья сила не уступала твоей. Не устрашившийся бросить тебе вызов, способный выдержать твой взгляд. Тот, кто мог бы тебя спасти!       А ты его убила.       Как и многих, многих других.       Из груди твоей вырывается cтон; в затуманенном сознании прошлое мешается с настоящим. То огромное, сверкающее и черное, что ты все это время принимала как должное, чего не желала замечать – вырастает перед тобою во всем своем величии и ужасе.       Ты убила их всех. Молодого рыбака – и его мать, и младших сестер, которых он пытался заслонить собою. И их соседей, сбежавшихся на крики. Старика-звездочета, что учил тебя астрономии и философии. Служанок в людской, поварят на кухне, музыкантов в потайной комнате. Жрецов в дворцовом храме – за то, что их боги так и не ответили на твои молитвы. Вассалов твоего отца, вместе с женами и детьми – за то, что все знали, и ни один тебе не помог. Простолюдинов – за то, что лишь качали головами и шептались на кухнях о твоей беде, и никто, никто из них ничего не сделал. А других – за то, что даже и не знали, и продолжают жить в счастливом неведении. За то, что женятся и выходят замуж, рожают детей, пляшут на праздниках, куда ты никогда не попадешь. Всерьез страдают из-за какой-то ерунды, несравнимой с твоей болью. Живут – когда твоя жизнь растоптана, едва начавшись. Сильных мужчин, воинов и охотников – за то, что у них есть мужество и решимость, которых не хватило тебе. Их жен и дочерей – за то, что избежали твоей участи. Младенцев на руках у матерей – за то, что слабы и беспомощны, а ты ненавидишь слабость…       Так было вначале. Но очень скоро причины и оправдания стали не нужны. Остался только голод. Неутолимый голод.       Чудовище. Мерзкая тварь, отверженная, всем ненавистная. Чума для собственного народа, пугало для соседей. Бесконечный бег в кровавом колесе. Этого ли ты хотела, Келемринда?       Стоило ли твое освобождение такой цены? Да и не смешно ли называть это «освобождением»? Когда Мать Чудовищ явилась тебе в зеркале и предложила сделку – что на самом деле отдала ты ей за свою свободу? Что?! Что…       Тебя рвет криком – и крик оставляет на губах вкус крови и желчи. Ты рвешь на себе волосы, пытаешься выдавить себе глаза, чтобы не видеть бесконечные ряды убитых тобою, проткнуть уши, чтобы не слышать их стонущих и плачущих голосов. Но бесплотные руки твои проходят сквозь бесплотное тело, как сквозь туман. Ты мечешься во тьме, с воплями бьешься о стены своей башни; но стены, мягкие, как губка, и склизкие, как болотная жижа, безвольно прогибаются под тобой, распадаются и исчезают во тьме. С кровли падают кирпичи и куски черепицы – и пролетают сквозь тебя, не встречая преграды. Пожалуйста, пожалуйста, пусть хоть что-нибудь тебя остановит!       Но и вокруг тебя, и в тебе самой – лишь гниль и пустота…       …и вдруг все стихает.       Ты натыкаешься спиной на что-то жесткое, неподатливое. Чужое.       Сильные руки держат тебя за плечи и не дают упасть. На мгновение приходит мысль, что это отец: ты отчаянно вскрикиваешь и бьешься, словно пойманная птица. Но эти чужие руки не делают тебе ничего плохого. Просто держат.       А чужой голос над ухом говорит нечто неожиданное - хотя, в сущности, вполне естественное:       - Хватит орать, - говорит он. – Ты не одна здесь.       Не одна?!       Не двинувшись с места, ты мгновенно перетекаешь лицом назад.       Перед тобой – непроглядная мгла; и во мгле мерцает слабое багровое свечение, словно угли остывающего костра.       - …Т-ты?!       Ты обмякаешь в его руках; из груди вырывается отчаянный всхлип:       - Спаси меня!       - Приехали. Сначала сожрала, а теперь я же тебя должен спасать?       Да, это он! Он здесь! И остался собой! Никогда, ни одной своей победе ты не радовалась так, как сейчас – тому, что все-таки не смогла победить.       - Это не я… – шепчешь ты, как испуганный ребенок. – То есть я не хотела… прости… я не понимала, что делаю… я хочу это остановить, но не могу… все падает, кружится, повторяется снова и снова, я ничего уже не понимаю… пожалуйста, помоги мне! Останови меня! Сделай что-нибудь! Я просто хочу, чтобы все это закончилось! – Ты цепляешься за него, как плющ, обвиваешь, как змея, бормочешь, торопясь, всхлипывая и захлебываясь слезами: - Пожалуйста… прости меня… всё отдам… сделаю для тебя всё, что захочешь…       - Это я уже слышал. – Слова его звучат глухо, с усилием, с большими паузами – словно издалека, пробиваясь сквозь что-то вязкое и неподвижное. – Всё – не надо. Просто отпусти меня. Освободи и дай вернуться назад.       На этот раз ты не кидаешься объяснять, что это невозможно. Ты больше не знаешь, что возможно, а что нет.       - А ты мне поможешь?!       После долгого молчания – и без особой уверенности:       - Попробую.       Со вздохом безмерного облегчения ты разжимаешь руки – и падаешь лицом вперед, в бездну, едва подсвеченную красным. Отдаешь без боя свое постылое королевство. Отдаешь себя.       Облик твой распадается на тысячи блуждающих огоньков. Бледный свет смешивается с багряным – и тьма словно взрывается снопом освобожденного пламени... Но этого ты уже не видишь. окончание следует
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.