Лотосы, распустившиеся в бурю, самые прекрасные

      Солнце постепенно скрывалось за линией горизонта, лениво бросая последние, пусть и блёклые, но теплые лучи, что забавно ломались об уже давно спокойную водную гладь сцены и игриво отражались в сотне серебряных колокольчиков. И когда все танцы были отплясаны, сладости съедены, музыкальный репертуар отыгран десятикратно, малыш Юань устало зевал и клевал носом в объятиях Ванцзи, а восхваление отстроенных причалов пошло по седьмому кругу, Цзян Чэн под шумок умыкнул разомлевшего и расслабившегося от обилия событий и эмоций за такой короткий промежуток времени Лань Сичэня. Впрочем, тот и не особенно сопротивлялся — за весь день у них не выдалось ни одной свободной минутки наедине (совместные танцы не считаются, там вокруг были люди!).       И сейчас, утаскивая улыбающегося и такого послушного Хуаня, Цзян Чэн вновь чувствовал себя учеником Облачных Глубин, что, поддавшись на провокации неугомонного Вэй Усяня, согласился на бессовестный прогул занятий Лань Цижэня. Однако, в данный момент ситуация рисовалась немного иными красками: он сам инициировал этот побег да и к тому же, вместо брата в компанию к себе бесстыже украл не абы кого — самого Первого Нефрита. Эти мысли о маленьком преступлении вызывали у Цзян Чэна лёгкую усмешку, за которой следовала чуть более крепкая хватка на локте близкого друга.       — Ваньинь, куда мы идём? — спустя некоторое время наконец-то не выдержал Хуань, озвучивая давно покалывающий на языке вопрос. Его любопытство бурлило, грозясь выплеснуться сотней слов в любую секунду ещё с того момента, как он почувствовал натянувшие молочную ткань длинного рукава пальцы, после плавно скользнувшие к локтю и сжавшие его, утягивая прочь от громкой болтовни Усяня и внимательного взгляда Ванцзи. Но он был сдержан и не доставал Цзян Чэна расспросами, лишь наблюдая, как с каждым шагом окружающая их толпа редела, праздничные огни становились тусклее, а радостные голоса и смех — тише.       — Потерпи немного. Разве Лань не учат этому с детства? — шутливо поддел друга Ваньинь.       — Учат. А ещё нас учат не сбегать с незнакомыми дядями в лес, — мягко парирует Сичэнь, вызывая у Цзян Чэна пусть и короткий, но смешок.       — Хэй, из нас двоих дядя тут только ты! Так что если кому и следует опасаться, так это мне — наигранное обвинение, сменяющееся недовольным бурчанием. — Да и не в лес мы идём, не наговаривай попусту.       — Тогда куда? — с детской непосредственностью интересуется взрослый Лань. Он всё ещё наивно надеялся заблаговременно получить ответ на волнующий его вопрос.       — Если я тебе скажу, никакого сюрприза не получится. А ты же не хочешь этого? — Ваньинь взглянул на собеседника подобно замышляющему пакость коту, хитро приподнимая уголок губ.       Эти слова склонили чашу весов Ланьского любопытства к терпению и спокойствию. Поэтому остаток пути он молча следовал за своим похитителем, лишь заинтересованно оглядываясь по сторонам. И от пытливого взора не укрылось, что они уже давно шагнули во внутренние территории Цзянского дома. Молодой человек с увлечением осматривал вытянутое, скромное строение, проплывающее мимо. В голове крадущейся кошкой промелькнула мысль, что, наверное, где-нибудь за одной из этих бесчисленных дверей находится комната Цзян Чэна. И Хуань ловит себя на том, что ему было бы интересно там побывать. Причём уже после отбоя. Почему-то Сичэню кажется, что в таком случае атмосфера сильно бы отличалась от их дневных посиделок за чаем, приправленных играми с А-Юном, ненавязчивыми беседами и шутками. Возможно, была бы более личной, интимной, располагающей к раскованным словам и действиям. Ведь, чтобы не шуметь и не беспокоить чутко спящих, непременно — другие варианты Первым Нефритом не рассматриваются — нужно будет придвинуться друг к другу вплотную и шептать… От промелькнувших в голове картинок уши моментально розовеют. Как же удачно, что сейчас смеркается, и этот лёгкий конфуз не будет так сильно бросаться в глаза его спутнику и вызывать лишние вопросы.       И вот спустя несколько переглядок мягких, медовых глаз с острыми, дымчато-голубыми, Цзян Чэн наконец-то остановился и чуть крепче сжал пальцы на чужом локте. С тонких губ сорвалось взволнованно-гордое:       — Мы пришли! Смотри!       И Сичэнь обомлел.       Перед ними раскинулась отливающая серебряными бликами не тронутая беспокойными ветрами гладь небольшого озера, усыпанная лотосами разных цветов и оттенков: от бледно-розового, как губы Ваньиня, до яркого пурпура, которым отливала в моменты игривой шаловливости Цзышэ. А чуть правее от них, на одну треть вытащенная на берег и слегка накренившаяся на бок, стояла небольшая деревянная лодочка, в которой виднелись теплые накидки и бумажный фонарик. Сглатывая сладкий и томительный трепет и чувствуя, как в душе несмело проклевывается, разрастаясь, волнение, Хуань поторопился и уже сам, перехватив и сжав чужую прохладную ладонь в своей, потянул Цзян Чэна в сторону ожидающего их челнока.       Такое нетерпение, совсем не свойственное Лань, вызвало лишь тихое фырканье со стороны хозяина лодки, который поддался чужим прикосновениям и позволил излишне взволнованному другу вести себя. Кажется, Сичэню понравилась идея их незатейливой вечерней прогулки, а именно эту цель и преследовал Цзян Чэн. Чужое счастье было для него в приоритете, поэтому он не стал вырываться и портить атмосферу, сбивая дорогому человеку настрой.       И когда они наконец-то оказались у цели, до этого такой пылкий юноша сейчас остановился у деревянных бортиков, оробев и бросив несколько растерянных взглядов в сторону Ваньиня. Слегка раскрасневшийся от стыда за свое ребячливое поведение вперемешку с детской радостью, полностью поглотившей здравый смысл с перечнем правил и забившей легкие и всё тело воздушным пухом, Хуань неловко пробормотал:       — Что-то на меня нашло… Наверное, праздничная атмосфера заразна, вот я и погорячился. Мы же сюда шли, да?       Сичэнь неуверенно разжал крепкую хватку и отдёрнул тёплую руку, кончиками пальцев привычно и методично оправляя и оглаживая края рукавов верхних мантий, как будто таким способом мог унять внезапно накатившее замешательство. Однако Цзян Чэн уверенно перехватил чужие пальцы и сжал их, приподняв уголок губ и ободряюще заглянув в эти глаза цвета расплавленного сахара.        — Сюда, — согласно кивнул он, подталкивая друга к лодке и призывая того забраться в неё. — Залезай давай или мне тебя, как девицу, взять на руки и самому усадить?       Услышав это, Сичэнь вновь оживился и, запротестовав, моментально перемахнул через бортик, отчего лодка немного скользнула по влажной земле, чуть больше погрузившись в воду. Когда этот непривычно неловкий Лань оказался там, где ему нужно, Цзян Чэн победоносно ухмыльнулся и второй раз за день стянул с себя сапоги и закатал штаны. Пока его спутник непонимающе осматривался и устраивался на небольшой скамье, Ваньинь мягко ступил босыми ногами в воду и подтолкнул лодку, чтобы та ушла ещё дальше, на глубину. В тот же момент только что усевшийся Хуань засуетился и встал, пытаясь слезть, но на него лишь коротко рыкнули, приказав не дергаться и сидеть на своей Ланьской заднице смирно, не рыпаясь. Пришлось послушаться, и уже скоро челнок, чьё дно больше не почесывалось о влажную землю, пошел плавно и неторопливо, рассекая спокойною гладь озера.       Плеск воды, удары россыпи мелких капель о деревянную поверхность и глухой стук — Ваньинь оказывается в лодке прямо напротив Сичэня, моментально принимаясь за настраивание вёсел и выравниванию носа прямо к центру озера. Слишком увлеченный своей деятельностью, он не удостаивает своего друга даже коротким взглядом. В то время как медовые глаза смотрят на него, не отрываясь и тщательно разглядывая каждую деталь.       Загорелая от изнурительных часов работы под тёплым Юньмэнским солнцем кожа сейчас кажется ещё смуглее и оттого мягче, бархатистее. А промокшая от воды и прилипшая к основанию челюсти короткая прядь волос выглядит настолько соблазнительно, что Сичэнь готов нарушить все три тысячи правил и понести за них заслуженное наказание лишь за одну возможность прикоснуться к тёмному вьющемуся локону. К щекам приливает жар, и, чтобы не позволить себе закопаться глубже в этих дурманящих и провоцирующих мыслях, молодой заклинатель пусть и с трудом, но отводит взгляд. Лодка мягко и успокаивающе качается от каждого взмаха весел. Ритмичные всплески воды успокаивают и помогают прийти в себя. Чтобы окончательно избавиться от этих запретных мыслей, Хуань чуть наклоняется к деревянному краю, опуская кончики пальцев в прохладную воду. И с этого ракурса краем глаза он подмечает аккуратно спрятанные под ногами Ваньиня и прикрытые прочим хламом листы и принадлежности для рисования. Удивленно вскинув брови, Сичэнь тянется за ними, догадываясь, кто и с какой целью положил их туда.       — Что это такое?       Это движение не укрывается от глаз Цзян Чэна, что, моментально вспыхнув, инстинктивно наклоняется вперед, от волнения даже обращаясь к другу по личному имени.       — Подожди, Хуань, не…. ай, блять! — в ушах звенит от внезапного столкновения с чужой, довольно крепкой головой.       Они оба внезапно отстраняются, потирая ушибленные места. Сичэнь тихо шипит сквозь зубы, а Ваньинь, матерясь, непроизвольно отпускает весла, отчего те скользят в разные стороны по деревянным бортикам прямо с лодки в воду. В попытках спасти хоть одно, Цзян Чэн дергается к краю, но встревоженный столькими движениями челнок, шатается, вынуждая юношу неустойчиво шататься, пытаясь держаться на ногах. Однако тот вырос не только на озерах, а с Вэй Усянем, с которым нужно уметь сохранить равновесие не просто в качке в сильный штром, а даже в штиль на твёрдой поверхности земли. Поэтому неудивительно, что парень вовремя спохватился и устоял, для уверенности зацепившись за край лодки. Однако Сичэнь, из благих побуждений стремящийся подхватить весло, терпит неудачу и, падая, вместо него цепляется за локоть Ваньиня, утягивая того за собой.       Всплеск. Бултыхание. Поднятые волны и дрожащая рябь, скользящая по всему озеру. И два разноголосых перелива звонкого смеха, так гармонично сливающихся в один.       Зажмурившись от воды и лезущих в глаза прядей волос, Сичэнь триумфально поднимает над головой спасенное весло. Его плечи подрагивают от хихиканья, но он с гордостью и достоинством, забыв обо всех приличиях, громко заявляет:       — А-Чэн, я поймал весло!       — А я поймал тебя, — короткое фырканье раздается совсем рядом, чуть ли не над самым ухом Хуаня, прежде чем тот почувствует, как на талию опускается чужая рука, придерживая. Вторая же с несвойственной нежностью и осторожностью примется убирать с глаз прилипшие, влажные пряди волос.       Сичэнь приоткрывает один глаз и виновато смотрит на полностью промокшего, но улыбающегося Ваньиня, увлечённого сейчас больше его причёской, чем положением, в котором они оказались. Ему совестно, что из-за него их прогулка пошла не по плану.       — Ой, ну не смотри на меня так, — Цзян Чэн чувствует чужой взгляд. — Словно кролик, втихаря съевший морковку, которую есть ему было нельзя.       — Если честно, я не люблю морковку… — ещё более стыдливо, так, как будто это самое ужасное преступление в мире заклинателей, признается Сичэнь, подставляясь под мозолистые пальцы, что сейчас невесомо заправляют пряди за уши, старательно избегая ленты.       — О нет! — наигранно вздыхает Ваньинь, убирая руку и прикладывая её к сердцу. — Я срочно напишу об этом безобразии Лань Цижэню!       — Ты этого не сделаешь!       — О? Проверим?       — А-Чэн, у меня в руках всё ещё весло… — в чужом голосе появляются игривые, лукавые нотки, которые никогда не станут достоянием общественности, ведь предназначаются только одному человеку. Тому, с кем сердце чувствует вкус свободы и лёгкости. Тому, кого сейчас можно смело звать так ласково и чувственно.       — И что же ты с ним сделаешь, А-Хуань? — юноша усмехается, акцентируя внимание на последнем слове и укладывая вторую руку на чужое плечо. — Ты ведь понимаешь, что я окуну тебя в воду быстрее, чем ты успеешь хоть что-то предпринять?       — Прежде чем угрожать, тебе следовало бы узнать, что на самом деле я планирую сделать, — Сичэнь возвращает усмешку, чувствуя, как вдоль позвоночника скользят мурашки от того как его назвали.       — Прошу прощение за мою недальновидность. Так что же собирается сделать с моим веслом господин кролик?       — Положу его обратно в лодку, разумеется. Я же хороший Лань! Неужели А-Чэн решил, что я посмею ударить его?       — Скорее подумал, что ты безжалостно уберёшь единственного свидетеля твоей страшной морковной тайны.       — Что за глупости, А-Чэн? — Хуань смеется над их забавной игрой, отпуская весло. — Как я могу поступить так с тем, кто мне…       Неозвученные слова замирают в воздухе. Но ни для кого них нет смысла произносить что-то вслух, когда прямо сейчас медовые глаза с каждой секундой становятся глубже и тягучее, а дымчато-голубые блестят подобно звездам. И для обоих всё становится ясно.       Никто не знает, кто первым прикрыл глаза и поддался вперёд. Впрочем, это и неважно, ведь их губы встретились ровно на середине пути. Касание. Невинное. Трепетное, как крылья бабочки. Нежное как лепесток лотоса. Лёгкое, как ткань налобной ленты.       Кажется, ни один из них не дышит, пытаясь прочувствовать и выжечь их первый момент на подкорке своей памяти.       Сейчас для Цзян Чэна всё смешалось в странную, гремучую смесь: и громко клокочущая в висках кровь, и безумно зашедшееся в диком ритме сердце, и сотни колючих электрических разрядов, маленькими вспышками моментально пронзившие каждую клеточку тела — несколько из них даже умудрились игриво пощекотать сухие, горячие губы Сичэня, придав этому короткому поцелую пряный вкус. Они отстраняются медленно, осторожно, с откровенной неохотой.       В груди Сичэня словно взорвалось солнце, своими горячими лучами облизавшее все внутренности, отчего тело пылало, а дышать с каждой секундой становилось труднее. Он открывает глаза, чтобы лицезреть самую прекрасную картину: невесомая и едва заметная розовая пыль рассыпалась по острым скулам Ваньиня, губы слегка подрагивают, а тёмные ресницы трепещут — тот желает открыть глаза, взглянуть на реакцию Хуаня, но опасается того, что может увидеть. Не сдержав улыбки, Лань Сичэнь опускает ладонь на чужую щёку, проводя большим пальцем по бархатной коже. В тишине, среди лишь двух бьющихся сердец шелестом разносится:       — Сердце моё, взгляни на меня.       И Цзян Чэн смотрит. Внимательно. Пристально. И видит улыбку. Не привычную дежурную и вежливую, что натягивалась каждый раз, когда нужно было иметь дело с главами других орденов. Не снисходительно-понимающую и не успокаивающую, которая применялась к посторонним. Эта другая. Она совсем маленькая и в каком-то смысле даже скупая — такие больше свойственны самому Ваньиню — но в этих скромно приподнятых уголках губ заключено столько искреннего и простого счастья, что Цзян Чэн, чувствуя, как его сердце переполняется чем-то тёплым, невольно вторит ей. Хуань, сам того не осознавая, заражает Чэна уверенностью и решительностью, поэтому юноша осторожно льнет к чужой руке, не отводя прояснившихся, без привычной серой дымки голубых глаз от Сичэня.       Всё происходящее сводит с ума. Но нужно держать себя в руках. Обоим. У них впереди будет ещё целая вечность, чтобы осыпать друг друга поцелуями и утопить в любви. Пока что они могут вдоволь упиваться взглядами, наполненными тёплыми чувствами, и подарить друг другу долгожданные объятия.              Любовь, расцвётшая в бурю, самая прекрасная.