Книги, сигареты и тайны

— Уходи отсюда. Он со стуком уронил голову на стопку книг, пытаясь таким незатейливым способом справиться с головной болью. Меньше чем через два месяца начнутся экзамены, а в голове полнейший бардак. Профессора, будто специально, заваливают проектами, родители требуют наивысших баллов, Регулус чувствует что разваливается на куски, живет в диапазоне между отчаяньем и надеждой, а Барти Крауч продолжает нагло курить в библиотеке. — О, нет, ангел мой,— усмехается парень, заваливаясь рядом. Он приблизил лицо вплотную, выдыхая дым прямо в волосы брюнета. — Смотреть на твои пиздострадания одно удовольствие. Я не уйду. — Тогда уйду я. Барти Крауч не отвечает, а ему и не надо. Регулус хочет побыть один, хочет вывалиться из этого мира, ибо начинает казаться, что крутится тот с такой скоростью, что Регулус просто не успевает. Не догоняет. Возможно, у него депрессия. А возможно, он сам себе понапридумывал проблем. Весенние обострение, скорее. Ребёнком он часто слышал голоса, некоторые пели, а некоторые кричали: «Ты скоро поймешь, что у таких как ты выбора почти нет!» Он встает, собирает вещи в слишком дорогую сумку, и, игнорируя пытливый взгляд одного ненормального однокурсника, уходит в столовую на первом этаже. Аппетита совсем нет, зато есть он. С привычным гнездом на голове, горящими глазами за очками, такой яркий, будто рожден самим солнцем, не иначе. Собирает на себе взгляды и смеется, громко и заливисто. Рядом щебечет Сириус, старший (не)брат Регулуса, привычно одет вызывающе: джинсы-клеш, да кофта не то женская, не то детская. Эпатажность - его второе имя, наглость - его вторая мать. Регулус пялится, даже не заботясь о том, насколько палевно сейчас выглядит, — сидящий с пустым подносом, в полном одиночестве. Что-то было. Правда было, Регулус чувствовал. Призрак его дыхания во рту, а значит ещё жив. Но что бы это не было, оно оборвалось, стоило брату уйти из семьи. Сириус забрал с собой все лучшее, что было у его младшего брата. Включая, Джеймса. Сердце предательски екает, полуулыбка сползает с лица, стоит уже знакомой рыжеволосой девице подойти, запрыгнув на руки, и поцеловать Джеймса. Поцеловать слабо сказано, практически сьесть, судя по ее энтузиазму добраться языком до его гланд. У любви есть чувство юмора. Она, как смешок на похоронах — ей знакомо всеобщее неодобрение. Нужно было воцерковить её раньше. Если небеса когда-нибудь вещали, то он их последний настоящий глашатай. Он не выдерживает. Видел тысячу раз и все равно вскакивает и вылетает из помещения. Никто не замечает. Разве что на периферии, кажется те самые карие глаза проследили за ним до выхода, но лучше бы показалось. Говорят надежда умирает последней. Регулус хочет перерезать ей глотку самой первой, чтобы перестала трахать ему сердце и мозги. — Смотреть противно. — говорит насмешливый голос сзади. Регулус отскакивает от разбитого зеркала в туалете. Глаза все еще красные. — Проваливай. — тихо огрызается он. — Ты ему не нужен, Блэк. Посмотри на себя и на него. — Барти Крауч выходит из тени — местный ненормальный, — между тонких пальцев снова сигарета. Он смотрит так внимательно, будто видит его насквозь. Регулус хочет закрыть лицо руками, по-детски, наивно; ведь если я тебя не вижу, то и ты меня не должен. — Я знаю. Каждое воскресенье мрачнее предыдущего, каждую неделю свежий яд. — Блять. И это я тут псих? Он снова смотрит в зеркало. Бледное лицо стало почти меловым, глаза в контраст ему красные, опухшие. Мать бы сказала, что он жалкий. Стук шагов о кафель и Крауч в отражении медленно рассматривает. — И когда ты достигнешь конца, когда будешь разбит вдребезги, то я буду рядом, чтобы забрать осколки себе. — шепчет он, резко протягивая руку, и берет за подбородок. Он ударит его, возможно, а может плюнет прямо в лицо. Регулусу все равно, правда. — О, ангел мой. Какой же это грех. И он целует его. Насильно, мерзко, мокро, и неожиданно страстно. Регулус не отвечает, в замешательстве, сил нет оттолкнуть, руки неловко висят по бокам, рядом капает вода из сломанного крана. И он считает капли. Раз. Барти скользит пальцами в волосы, такой нежный жест, от которого мурашки по шее и выдох рваный.

"Мы родились больными", — слышишь ты от них. — Моя церковь не предлагает отпущения грехов, Реджи. Два. Привкус табака на губах. Дрожь в коленях. Слёзы продолжают скатываться по лицу. Барти отрывается от губ лишь для того, чтобы сцеловать их с лица. Круговорот навязчивых мыслей делает остановку. Три. Бессоные ночи. Дневник, который подарила ему мать, все ещё лежит в комоде. Регулус хотел сжечь его или хотя бы выкинуть. Не смог. Рука не поднялась. Он хочет вырезать своё сердце ножом за то, что оно любит тех, кому действительно плевать. Так пылко и отчаянно. «Сегодня что-то изменилось» Первая запись на пергаменте и горечь подступает к горлу. Он не будет больше страдать, боже правый, не будет. Но нить надежды безвозвратно потеряна. «Джеймс перестал смотреть в мою сторону. Абсолютно. Он сторонится.» Четыре. И в этом только его вина. В глубине души он знал что не достоин. Джеймс, поцелованный солнцем, такой мягкий, милый Джеймс выпустится и женится на такой, как та рыжая девушка. Она будет много улыбаться ему, столько улыбаться в день, сколько улыбок Регулус не соберёт и за всю жизнь. Пять. — Верь в лучшее, жизнь — это танец под присмотром чуткого Бога. Но между нами двумя, Бог вышел на балкон перекурить в годах так двадцатых и с тех пор не вернулся. Барти Крауч снова рядом. Регулус не понял как и когда тот проник в его жизнь, но он это сделал. Стал немой тенью, случайным свидетелем его экзистенциального кризиса. — Но повторяй эту херню чаще. Повторяй, даже если звучит убого. — Барти улыбается. — Ну же, ангел мой, ты выглядишь подавленно. Барти Крауч - странный, у него глаза замученные, веснушки россыпью разбросаны по лицу, и говорит он так медленно, наполовину нецензурно, не то философ, не то просто обкуренный; что ещё страннее, так это то, что говорит он только с Регулусом. Люди сторонятся его: добровольный изгой, маниакальные улыбки. У него шрамы по телу, правда страшные, уродливые; нервные тики от прикосновений, и Регулус не спрашивает откуда это все. Его напрягал внезапный интерес этого парня, золотые глаза будто следовали за ним по пятам, куда бы он не пошел. Но от него пахнет настолько дешевыми сигаретами, что однажды вместо привычного «уходи» Блэк бросает ему пачку нормальных на стол. Шесть. Они сидят вместе на пустой автобусной остановке. Холодные ветер разгуливает в волосах, кажется, слишком поздно для следующего автобуса. Запах сырости заполнил воздух. Тепло тела рядом, кажется, единственное, что не даёт разрыдаться прямо здесь на асфальте. — Не уходи. Барти качает головой. — Никогда. — и сжимает его пальцы в ладони. Отречься от того что сердцу мило, кажется сложным, почти утопическим, но совсем не невозможно. Достаточно, чтобы Джеймс Поттер вместе с компанией наконец выпустился. Косые взгляды напоследок должны бы напрягать, и Регулус почти на секунду уверен, что он скажет ему что-то. Уж слишком на перроне взгляд был пристальный, взывающий. Но нет. Что-то щелкнуло. Ну же, забирай осколки, милый. Слизнорт прицокивает, откладывая последний листок. — Чудно, мистер Блэк, — он прищуривает свои маленькие глазки. — Работы ваши изменились. — Изменились, сэр? — У вас талант, мой мальчик. Родители должно быть гордятся вами. Профессор тепло улыбается. Родители и правда гордятся. Это не те люди, что будут любить тебя по умолчанию, но стараний Регулуса вполне достаточно, чтобы заслужить. Наверное, поэтому он стал привязан к Барти. Он любит его просто так. Регулус так и не понял почему, за что, и когда, но, честно, он не хочет забивать голову этими вопросами. Он изголодался. — И, мистер Блэк, — голос Слизнорта догоняет уже у дверей. Мужчина неуверенно поджимает губы. — Я заметил, вы стали дружны с мистером Краучем в последнее время. Хорошо, что вы нашли общий язык, но… Это не мое дело, конечно, но... будьте… аккуратнее, договорились? В тот день он с силой захлопывает дверь в кабинет. С такой несвойственной ему злостью и неуважением. Она велит: "Молись в опочивальне". И даже не знает, что он уже давно забыл к ней путь. — Единственный рай для меня — оставаться наедине с тобой. Я родился больным, но мне это нравится. Вели же мне исцелиться. Тело рядом с ним напряглось. Регулуса раньше пугали некоторые речи Барти. Странные, кровавые, иногда балансирующие на грани с безумством. Он кажется и правда немного был… — Мне не нужно твоё исцеление, Барти, для меня ты уже целостен. — шепчет тихо, но уверенно. — Так собери меня обратно, ты обещал мне, помнишь?.. Барти поворачивает голову, их лица в миллиметре друг от друга. Карие глаза осматривают его лицо, так жадно, странная эмоция проскальзывает на нем, чтобы тут же исчезнуть. Он прижимается губами ко лбу, выдыхая: — Аминь.