Книги, сигареты и тайны

Барти Крауч плохой человек, но уж точно не злой. Знаете, Барти Крауч лишь с виду злой, да на язык острый. За толстым слоем сарказма, приправленным крошкой цинизма, скрывается ребенок. Ребенок, который когда-то так жаждал одобрения отца, который плыл ниагарским водопадом от похвалы учителей в младшей школе. Но малыш Барти давно вырос, и внутренний ребенок хочет делать зло, его внутренний ребенок, ох, он то еще говно. Он творит херню и не запарен последствиями. В его мире ноль вины и ноль подследственных. Последний раз он плакал, когда ему было 10. Он сидел на промозглом полу у деревянной двери в комнату матери, беззвучно содрогаясь от доносящегося кашля. Надрывного, хриплого, отхаркивающего кровь на белые простыни. Быть может, это неправильно, но он не боялся ее смерти. Но он боялся остаться один. Только он и отец. Мать часто читала ему библию в детстве. Про семь грехов человеческих, про искушения и его подданных. Про жертву Иисуса и беспощадность сородичей наших. Религия осталась для Барти лишь сантиментом, подозрительно часто появляющимся на смертном одре. В конце концов, мать бредила в конце своей жизни, называя его позорным напоминанием греха своего. Я до сих пор гоняюсь за этим воспоминанием, за каждой мурашкой, насланной на меня величественной тишиной; Слеп перед целью божественной жестокости. Но ты заслужила это, мама. Ему 17 и у него фингал под глазом, освещает путь в ночи, а в руках зажата дешевая сигарета. Он немного пьян, а может и не немного, но точно уверен, что ему не мерещится темный силуэт на подоконнике. Мог бы пройти мимо, но не смог стоило увидеть отблески лунного света на впалых щеках. Красивый до одури, но чужой. Садится рядом, вынуждая парня поджать ноги и губы, но Барти как-то все равно. Взгляд карих глаз замутненный, выглядит так развязно. — Будешь? — протягивает пачку. Незнакомец кивает, продолжая смотреть в окно. Будто и не уселось сейчас рядом с ним тело, от которого несет перегаром за версту. — Спасибо. — За отраву не благодарят. Они сидят ещё час на этом подоконнике, слишком маленьком, чтобы вместить их двоих. Регулус — Барти почти сразу его узнал, слишком уж на брата похож, — молчит. Барти хочется думать, что он сделан из слоновой кости или из мрамора, как те статуи ангелов в музеях искусств, в которые мать водила его в детстве. Странное сравнение, размышляет он, Барти не любил думать о детстве. Возможно, он слишком пьян. — Блэк. — лохматый парень кивает, пролетая мимо. — Поттер. Регулус - добровольный мученик, так думает Барти, по крайней мере. Он ест, пожирает себя изнутри. Замечает он или нет, но Джеймс Поттер оборачивается вслед. Стоит одному отвести взгляд от другого, как последний начинает разглядывать первого. Джеймс Поттер - как ноющий гнилой зуб во рту, лишь язва, мешающая. Барти он не нравится так сильно, что на лекциях он думает, как мог встать бы и прямо на глазах у Регулуса воткнуть ему карандаш в горло. Много крови. Но Регулус бы расстроился, верно?.. Наверняка. Регулус вообще много грустит. Квинтэссенция печали. Ездит один, ходит один, читает. Он улыбается лишь книгам; Барти почти любопытно, что там есть такого, что заставило красивого грустного мальчика улыбаться. Возможно, Барти Крауч одержим. Возможно, он влюблён. Возможно, отец слишком мало говорил о том, чего он не достоин. О, мама, я признался в своем страстном желании лучшей любви, но нет совершеннее любви, что манит меня свыше. И нет любви чище.

Ангел мой, есть в этом что-то несчастное. И одновременно драгоценное. Какой же это грех.

И он не знает — сила это или слабость, Горечь или сладость. Но он падает в обьятия искушения, как в долгожданные. За витражным окном барабанит дождь, пахнет сыростью. Барти прячется за книжной полкой французского эпоса. На часах третий час ночи. Регулус заснул в библиотеке, и, кажется, не удивлён этому, просыпаясь и оглядываясь. — Все закрыто. — говорит Барти, заваливаясь рядом. Вольготно закидывает ноги на стол. — Уходи. Регулус морщится, когда Барти привычно не сдвигается с места, но продолжает складывать книги. Барти знает, что он ничего не написал сегодня. И строчки не прочёл. Листы были пусты, как и глаза грустного мальчика. Барти нравилось, как они отражали всю эту вселенскую печаль, но теперь… Он не знает, что именно чувствует по этому поводу. — Я хочу домой. — неожиданно разрушает тишину Регулус. Крауч переводит на него удивленный взгляд. Он никогда не заговаривал с ним первый. — Утром двери откроют. — Ты не понял. Я не был дома лет с пяти. А Барти понимает, застывает, и он закрывает глаза. Безымянное чувство начинает принимать форму. Ему отчаянно нужно… Карие глаза влажные. Барти смотрит на него, а внутренности за скелетом распадаются на атомы. Он хочет почти убить этого парня из Эдема родом, слишком прекрасного, слишком хрупкого, слишком... Регулус смотрит в ответ. И в глазах нет и толики того, что светит в них, когда он смотрит на чертова Джеймса Поттера. Быть плохим — значит жить без войны с собой. Он мог бы расколоть ему его прекрасную голову на двое, хотел бы изьять все мысли про Джеймса Поттера, про всех и вся, оставив лишь себя. Заставить быть одержимым. Барти берет его за холодное запястье: — Прости меня. Регулус странно смотрит, качает головой, отбирая руку. — За что, Крауч? — Мне должно быть жаль, но это не так. — Ты, больной, пошёл вон из моего кабинета! Чокнутый мальчишка! Ненужный отброс! — голос отца сотрясает стенки головы. На щеке все ещё горит огнём след от раскалённой кочерги. — Ты нужен мне. — два года безответной любви, взглядов косящихся и рук ледяных. И вот признание, выдохнутое прямо в губы прямо на перроне. Регулус снова грустный, но глаза светятся. Для Барти. Только для Барти. Ох, как ты, блять, не прав был, папа. Вот только бумажки в кулаке неприятно саднят кожу, ну ничего, он их выбросит, когда Регулус отвернётся. И такова у них жизнь. Регулус похож на те тлеющие свечки в церквях, такие маленькие, такие скорбные. Дающие надежду. Барти готов уверовать, черт возьми. Отец с детства забирал у него игрушки, насмешливо разрывал открытки от его друзей на день рождение. Но Регулус теперь только его, привязан, никогда не сбежит, и смотрит так, словно... Словно он важен. Барти плачет, уткнувшись носом в его шею. Регулус пьет чай на их кухне, читает их книги, Барти снова курит. Гребаная идиллия. Пройдут годы, быть может, целая вечность. Барти бесконечно любит, любит, а Регулус любит в ответ. И целуются они так жадно, начиная в лифте, заканчивая на кровати в квартире, так страстно, будто это в последний раз. Каждый его поцелуй, каждый его стон, отзывается в грудной клетке таким эхом, что Барти понимает что никогда не почувствует угрызений совести, что тогда в колледже наговорил всякого дерьма Поттеру про Регулуса, и записку его, данную не перроне, чтобы "срочно другу передал" в клочья порвал. Не почувствует. В конце концов, Барти Крауч плохой человек.