kiss la kill

yang_jungwon, 2:25 p.m.: приземлился? 

ni-ki-san, 2:35 p.m.: да, сейчас ждём, пока трап приставят. спасибо, кстати, что вызвался встретить. 

yang_jungwon, 2:38 p.m.: нам всё же наконец нужно увидеться, обсудить всё и просто рассказать друг другу о тех двух неделях, что мы не виделись. 

ni-ki-san, 2:40 p.m.: согласен. я сейчас выхожу, увидимся в зоне прибытия! 

чонвон подходит на назначенное место встречи; стоит и думает, стоит ли что-то ответить, скинуть хотя бы смайлик, но к окончательному решению так и не приходит, то набирая сообщение, то стирая его, а после всё заново. тяжело. словами не передать, насколько яну тяжело сейчас. ещё и костыль каким-то образом объяснить нужно, и держаться бы уверенно, потому что на улице для нишимуры сюрприз уготован, вот только пока неизвестно, приятный ли.  у чонвона внутри ураган: не так давно умер дядя, две недели от силы прошло, да, они были друг другу чужими, однако ян чонсок оказывал племяннику достаточную материальную поддержку, а теперь этого нет. дома нет тоже. хотя сейчас чонвон, наверное, понимает, что имел в виду рики, когда говорил о родном доме. зачастую дом - это не какое-либо конкретное место, безопасное и уютное, это люди, безумно тёплые люди, и теплота их заключается отнюдь не в милашествах или ласках, а в том, что они даже сквозь собственный холод и тьму отчего-то пытаются согреть твои руки. чонсон именно такой, когда не перебарщивает с попытками взвалить всё на свои плечи, тем самым выстроив вокруг себя стену.  вместе с чонвоном джей читал зачатки собственной печальной истории, но одновременно понимал, что яну будет куда больнее, чонвон плакал так много, даже, казалось бы, наконец освободившись, чувство необходимой лёгкости оказалось довольно тяжёлым. потому что на корню обрубив все связи с прошлым, дороги в будущее ещё просто-напросто нет. каждому было чертовски сложно принять и смириться, эти действия давались тяжко, кажется, на протяжении всего пути. и радует лишь одно - он уже пройден.  чонсону мягкосердечность даётся с трудом, даже если самые близкие люди и так знают, что он внутри себя прячет что-то поистине светлое. отвыкнуть от образа неприступного и равнодушного наглеца в короткие сроки явно не выйдет, на выработку самой простой привычки уходит недели три, а как в два счёта побороть то, что формировалось в тебе в течение долгих лет? сколько ни бей по железу - ему никогда не будет больно, и любить оно не умеет. как бы не так. к счастью, джею свойственна борьба даже не столько за себя, сколько за дорогих ему людей, во имя них: если чонвон пытается пережить произошедшее, очередную травму, разве чонсон может не поддержать его в этом, как действительно любящий человек? нельзя отрицать, у пака за все прожитые им годы хорошего в жизни произошло не так много, и он просто боится, что однажды в один момент всё снова исчезнет, а ведь джей обрёл что-то поистине ценное, чтобы теперь всего лишиться. это даже не любовь, это свобода чувствовать. рисунки лезвием по сердцу обращаются цветущими шрамами, которые болят и напоминают о себе ежеминутно, но они всё равно лучше, чем кровоточащие открытые раны.  у яна мир вновь и вновь переворачивается вверх тормашками, будто всю его маленькую реальность всего-навсего поместили в крохотную игральную кость, а теперь трясут из стороны в сторону, не жалея. затем просто кинут, к слову. чонвон слышал историю своей семьи от тётушки ким, однако прочесть её самостоятельно - настоящее испытание на прочность: каждое слово, начертанное дрожащей кистью бабушки, бумага, пропитанная слезами мамы и перепачканная кровью неизвестных, что ни в жизнь не отмоется; разбросанные по старым листкам едкие, обидные и обиженные фразы дяди, который, вероятно, сколько жил, столько и мучился, а вместе с тем и других мучил, сначала непреднамеренно, затем всем назло.  раньше бы чонвон никогда не осилил подобное испытание, однако после последних событий, суммируя их вдобавок с врождённо ядовитыми губами, яну нелепо кажется, что он переживёт даже самую абсурдную дичь. чонвон не особо силён духом, как он сам считает, однако, вероятно, любой человек, вдруг оказавшийся на его месте, вряд ли бы перенёс подобные ужасы. внутри яна определённо есть стержень, о котором, возможно, не знает даже он сам, чонвон может проявить свою стойкость и мужество только в экстремальных условиях и лишь тогда, когда осознаёт, что должен выйти из собственной зоны комфорта ради тех, кем он в самом деле дорожит. в яне, помимо его смертоносного диагноза, ото всех глаз скрывается ещё кое-что странное: он хочет нормально и спокойно жить больше, чем кто-либо другой, даже если ему априори нечто подобное недоступно и не станет доступным никогда. печально, но это так, что-то изменить невозможно. например, цикутоксин в чонвоновых губах не поддаётся никакому логическому объяснению, соответственно, и проверенных и безопасных путей избавления от него нет, а рисковать всем вновь, когда у жизни только-только появился хрупкий костяк, страшно. один только надёжный выход - отпустить и смириться. "жить прошлым" равно "убивать настоящее и будущее", но ведь и остаться без прошлого, без всего того, что каждый день тебя по мелкой песчинке формировало, нельзя. люди словно песок: либо во многом податливы, способны изменить свою форму, либо, напротив, непослушны и наотрез непреклонны, попробуешь удержать - сбегут, рассыпаясь, словно неугомонные песчинки. опыт, неутомимо преследующий быстротечное время, не может исчезнуть. опыт ким хэвон, ян чонхи и ян чонсока вполне мог многому научить, они как раз являются тем самым примером людей, живущих вчерашним днём. чудовищные условия их жизней обязывали их стать сильными, однако где-то в глубине души у каждого остался ребёнок, цепляющийся за события минувших дней, пускай они и были довольно тяжёлыми, это совсем не значит, что кто-то должен повторить их трагическую судьбу. госпожа ким и чон янг не сумели принять утрату, в которой были виноватыми они же оба, а после разрушили множество жизней вокруг себя, в первую очередь сломавшись самостоятельно. и, казалось бы, печальная участь до неприятного смешно, но передаётся чонвону буквально по наследству: бабушка, мама, дядя… однако есть одна вещь, всё же отличающая яна от всех его горе-родственников, результат того, почему порочный круг семьи ян прерывается именно здесь: чонвон воспитывал себя сам. так, как умел и впоследствии научился. ян немного избалован в силу того, что дядя зачастую старался от него откупиться, только бы не приставал, и всё-таки помогал по жизни устроиться. однако, родившись изгоем, чонвон вновь и вновь наступал себе на горло, лишь бы только хоть немного стать чистым, притвориться нормальным, а потом поверить в это: он нашёл друга, научился любить, не зная этого чувства, а после и вовсе отважился в прямом смысле бороться за своё счастье, недостижимое, как полагал ян ранее. чонвон юн, и во многом его поступки бездумны, неосторожны и инфантильно пылки, его жизнь также не имеет конкретной цели - вновь перепутье. как жить дальше? придётся строить всё заново, по кирпичику, точно книги на книжной полке, пока в ряд не сложится новая история, исполненная борьбой не только с внешним жестоким миром, но и первостепенно с самим собой. где-то между ненавистью и предательством, сломом личности и бескрайним безумством, наверное, всё же отыщется мелкая искорка тёплых чувств и светлых помыслов. ян верит. слепо. глаза застланы холодно-мутными слезами.  рики, как только замечает чонвона неподалёку от эскалатора, тут же хочет за бортик этой до ужаса медленной автоматической лестницы прыгнуть, поскорее лучшего друга обнять, как бы то ни было, он соскучился. нишимура о случившемся не знает, и это, должно быть, в данном случае к лучшему - хотя бы один человек в этом кругу имеет шанс на относительно размеренную и спокойную жизнь, тем более, когда эпицентр всего самого страшного уже уничтожен. рики не заслуживает того, чтобы присоединяться к сей непосильной ноше, он никак не относится к этому запутанному семейному клубку, и сону рвал отношения с ним именно по этой причине: чтобы не допустить того, чтобы японец вляпался в это грязное дело, чтобы он не пострадал, чтобы оградить его от неизбежного, выстроив вокруг себя колючий терновый лабиринт, тогда, когда скрипящие костями кошмары подкрадутся до неприличия близко. старания кима не должны пройти даром, по крайней мере, не чонвону точно решать, а одному только сону, пусть он сам делает выбор.  нишимура наконец спускается, несётся со всех ног в сторону яна с огромным трясущимся за спиной спортивным рюкзаком и, кажется, даже не обращает внимания ни на что вокруг - просто рад по-душевному снова лучшего друга встретить. рики хорошо провёл время в японии, по нему видно: улыбается ярко-ярко и глаза блестят так, словно в его душе ничего, кроме беззаботной лёгкости, там распускаются дикие цветы, и повсюду среди залеченных ран мотыльками порхают неподдельные эмоции - счастье вернуться, несмотря на разлуку с родиной, невербальная уверенность в завтрашнем дне, готовность идти вперёд, несмотря ни на что. он будто что-то переосмыслил за время, проведённое вдали от кореи. рики взрослеет так быстро. а ещё опять вырос! можно поклясться, ещё чуть-чуть, и чонвон будет младшему в пупок дышать. в этом возрасте, между прочим, рост, если не останавливается вообще, то значительно замедляется уж точно, нишимура определённо в прошлой жизни спас кого-то важного, раз теперь в награду получил такую внешность, модельную, не иначе, по-другому не скажешь. рики протискивается сквозь толпы людей, не заметив костыля, бросается обнять яна обеими руками и жмурит веки, широко улыбаясь и крепко стискивая чужое тело в кольце из рук. потому что чонвон похож на пушистого кота, которого только и хочется обнимать целыми сутками, ероша красивые волнистые пряди угольного цвета, что наощупь мягче сахарной ваты; хочется есть вместе с ним, шкодливо пачкая пальцы в маслянистой курице, потому что использовать приборы - банально, скучно и неинтересно, хочется ждать выхода серий очередного онгоинга, ведь смотреть вдвоём более весело и захватывающе априори. нишимура не признается, но он неимоверно скучает по прежнему времяпрепровождению с чонвоном, по их дурачествам и глупым попыткам сбежать от взросления, по разговорам об отношениях, которых у яна, как оказывается, и быть поначалу не могло вовсе, и даже по, чёрт возьми, сигаретке, скуренной на крыше школы или у торца здания университета, когда чонвон затягивается всеми лёгкими, а японец либо балуется чутка, губами прикасаясь к фильтру, либо наблюдает просто. сейчас подобное даже представить трудно, а воплотить в реальность и вовсе кажется невозможным и недостижимым. словно что-то безоглядно навсегда поменялось.  — что с ногой? — рики чувствует, что в ответ его обнимают лишь одной рукой, и опускает глаза на костыль. нет гипса или шины, только небольшое уплотнение в бедренной области, по-видимому, под штаниной наложен бинт, но эту разницу можно заметить, только если действительно всматриваться.  — встречаться с джеем, должен отметить, непросто. — беззлобно усмехается ян, почёсывая затылок.  — что он сделал?! — не пыли, не пыли, сейчас уже всё в порядке, тем более это, конечно, не дело рук джея. помнишь, я когда-то рассказывал о взаимоотношениях с дядей, которых у нас просто не получалось выстроить? так вот, оказалось, у этого человека скелетов в шкафу куда больше, чем кажется. это он меня ранил. — чонвон не говорит, каким образом это случилось. просто потому, что, во-первых, вспоминать больно - в ногу сразу же отдаёт неприятно, а, во-вторых, в два счёта всю эту запутанную причинно-следственную связь и не расскажешь, да и вряд ли все подробности будут в данном случае уместны - рики, вероятно, испугается. — я не знаю, как тебе это объяснить, но суть такова: теперь я знаю, почему мои губы ядовиты, и на данный момент я живу с джеем, потому что дома дяди, в который он никого доселе не позволял приглашать, больше нет, равно как и его самого тоже.  — погоди… — японец вскидывает брови ошарашено, потому что не допускает в голову жутких мыслей, но они сами просачиваются надоедливо, и больше всего, однако, пугает именно то, что чонвон говорит обо всём с абсолютно невозмутимым видом. — я совершенно не понимаю того, что ты говоришь…  — рики-кун, я не хочу скрывать от тебя правды, честно, но сейчас мы явно не в подходящем для обсуждения месте. давай поскорее с аэропорта уйдём уже, тут слишком людно и шумно. я вызвал такси к трём часам, поторопимся, а то поставят время ожидания и придётся доплачивать. — ян подталкивает младшего одной рукой, стараясь отвлечь того от своей беды, и вновь улыбается. — ты всё узнаешь, вот только, наверное, рассказывать тебе должен даже не я, а кое-кто другой. пожалуйста, не думай, что я сую нос не в своё дело, ты мой лучший друг, и я искренне хочу помочь тебе разобраться в одной случившейся путанице. быть может, я некрасиво сваливаю всю ответственность на сону-хёна, но я общался с ним, я знаю, почему он сказал тебе всё то, что сказал, и понимаю, почему он так поступил. помнишь, ты хотел, чтобы мы с сону перестали пререкаться? это свершилось! когда-то ты объяснился со мной, и теперь я хочу, чтобы у сону-хёна тоже был шанс объясниться. он сильно переживает сейчас, и ему очень непросто.  — у меня складывается ощущение, будто меня водят за нос, чонвон! зачем? зачем ты всё это мне говоришь? какого ответа ты от меня хочешь? "да, понятно, понятно…"? я только прилетел, а теперь выслушиваю какую-то околесицу о человеке, который сам порвал все отношения со мной. — такая реакция, в принципе, ожидаема, но чонвон, если честно, не думал, что она выйдет настолько бурной. сам виноват. стоило лучше подбирать выражения, хотя… это достаточно проблематично в сложившейся ситуации, верно? рики возмущается очень громко, почти психует, но тем не менее от друга не отходит, помогая тому идти, придерживая за локоть. потому что нишимура всегда такой: возможно, раздражается быстро, но чужие объяснения всё равно подождёт и выслушает, чтобы на их основе уже делать какие-либо выводы. рики довольно простодушный и, должно быть, даже слишком добрый, и это, к сожалению, не всегда идёт ему на пользу, но в моменты возникающих на этой почве сомнений хочется верить лишь в то, что рядом будут люди, которые эту его черту не использовать ради собственной выгоды будут, а по-особенному ценить и восхищаться такой стойкостью и бодростью духа, потому что уметь прощать и понимать - дар, которым обладает далеко не каждый. нишимура рики драгоценнее любых сокровищ этого мира.  японец продолжает бурчать недовольно, и уже непонятно, ведёт ли он чонвона или наоборот, пока, в конце концов, они оба не застывают у входа в аэропорт, завидев достаточно знакомого им обоим человека. — такси вызывали? — сону смотрит в пол, сцепив ладони в замок, и смущённо изучает глазами асфальт перед собой, ковыряя его кроссовкой. чонвон слукавил.  — что ты здесь делаешь? — рики на пару секунд столбенеет, млеет и даже забывается, когда видит кима брюнета, опирающегося на автомобильную дверь.  — соскучился.  — не говори так, сону, ты же знаешь, что после ранее сказанных тобою слов это звучит крайне жестоко. — в глаза не смотрит, не хочется, неприятно. в голове только "я тебе изменил" и "я больше тебя не люблю". — я люблю тебя и никогда не переставал любить.  — не надо, пожалуйста. я не понимаю мотивации твоих прошлых действий, не понимаю и того, что ты вытворяешь сейчас, умудряясь вдобавок впутать в это чонвона. — нишимура искренне старается сдерживаться, но обида и злость всё равно предательски выступают напоказ: подрагивающими губами, выраженными желваками и следами ногтей в ладонях. — ты уже всё, что хотел, высказал, так что ещё тебе нужно?! — рассказать настоящую правду и извиниться за то, что пришлось скрывать её так долго. — ким мешкается на месте, открывая дверь и приглашая сесть в машину. — поехали домой поскорее.   сону казалось, за эти пару недель он влезет не то что на стену, на потолок прямиком. он бы на собственных венах повесился, если бы мог. какой бы ни была ким хэвон с её специфическими методами воспитания, сону всё-таки считал её своей мамой, другой у него просто не было. всё вновь повторяется. у кима к глотке потихоньку желчь подступает, когда такие слова, как "мама умерла" приходится проговаривать отцу. глаза широко распахиваются в изумлении, когда, казалось бы, настолько незаинтересованный в семейной идиллии человек вдруг начинает тихо и безэмоционально плакать. будто он сожалеет о том, что рядом не был, когда внезапно стало слишком поздно. тот самый ночной кошмар о том, что ты возвращаешься с работы в пустой дом, случайно становится серой явью. по-настоящему отец сону, конечно, его мачеху не любил никогда, но вот привычка к её присутствию достаточно скоро развилась: к её вечно носящимся по всем комнатам псам, к запаху крема для рук, к волосам, щекочущим нос на подушке рядом. хэвон была властной и бойкой, однако умиротворение и лёгкость в дом привнести могла. без неё теперь пусто. у сону тоска по телу липко ползает, подсовывая в голову самую уродливую на свете мысль: "ты один. у тебя никого не осталось". ким не соврёт, если скажет, что за мачеху у него болит сердце, оно болит во многом и из-за неё. родительская привязанность не менее крепкая, чем романтическая, если и вовсе не превышает вторую в десятки раз. сону рос в довольно напускной и даже искусственной "семейной среде", а потому в отношениях искал хоть что-то "настоящее", чтобы заполнить пустоту в сердце. нашёл наконец и по собственной же глупости потерял. есть ли шанс теперь всё исправить? по крайней мере, нишимура, должно быть, с его оптимистичными взглядами на жизнь определённо сказал бы, что безвыходных и неразрешимых ситуаций не бывает.   рики усаживается на корточки сокрушённо, наклоняется чуть и упирается ладонями в лоб, лицо пряча. рюкзак на спине предательски назад тянет, остро впиваясь лямками в плечи. чонвон потихоньку начинает жалеть, что так бесстыдно влез в чужие отношения, когда его не просили абсолютно. к тому же ян делает это несколько неправильно: он давит на нишимуру тяжёлыми жизненными обстоятельствами его бывшего парня, тем самым вызывая жалость и бестактно играя на чувствах. да, возможно, чонвон просто не знает, как для рики будет лучше, однако не должен ли он в этом случае позволить двум людям, если им действительно будет нужно, разобраться самостоятельно? вдруг ситуация из-за его необдуманных действий усугубится ещё сильнее?  — прости. — ян усаживается рядом практически в той же позе, шипя от боли разве что, так как раненую ногу приходится, не сгибая, отставить в сторону и приседать всем весом только на одной здоровой; после виновато и осторожно приобнимает младшего за плечо. — хочешь, я просто вызову машину и мы уедем вдвоём?  — я только вернулся, и я не хочу ругаться с тобой, чонвон-хён, я понимаю, что ты хотел, как лучше, но, пожалуйста, впредь так не делай. кое-где я и сам разберусь, ладно? — рики трёт переносицу, пытаясь собраться, и фантомно умывает лицо, оттягивая кожу немного вверх. — поехали.  — на такси?  — с сону-хёном. отсюда довольно дорого ехать, так что не будем тратить впустую бензин. поднимайся давай, а то травмируешься больше.  — спасибо за твою смелость. — ян снова в объятия младшего падает, а тот помогает ему подняться, заботливо и аккуратно придерживая под подмышками.  — это не смелость, а рациональность, чонвон-хён. меня учили слышать и слушать, так что я постараюсь быть не слишком категоричным, даже если мне больно при этом. но знай, этот поступок я совершаю ради себя, чтобы, наверное, во всём разобраться и поставить окончательную точку; ради тебя, быть может, потому что ты попросил меня выслушать сону, но я не уверен, что могу сказать, что делаю это и ради него тоже. я очень понимающий и эмпатийный человек, вы оба это знаете, — нишимура повышает тон и поворачивается, чтобы и ким его слышал. — однако я не хочу, чтобы мне бесконечно дурачили голову, осознавая, что, в конце концов, я снова войду в положение и пойму ситуацию. — звучит строго и уверенно, но в уголках сознания непонятный мерзкий тихий голос всё равно шепчет рики на ухо ехидное "это не рациональность, а мягкотелость, тюфяк".  японец, разумеется, усаживается сзади, не горя особым желанием сидеть рядом с необъяснившимся сону, что в качестве водителя сегодня, а чонвон, извиняясь взглядом перед старшим, тут же залезает к рики на заднее сидение, бросая костыль в ноги. ему, между прочим, ногу вытянуть нужно, он не предаёт кима, не разорваться же на две части!  тишина в машине стоит жуткая, напрягающая, прерываемая разве что короткими бессмысленными вопросами и незаинтересованными ответами в один слог. вроде: "как полёт?" - "пойдёт", "что нового в японии?" - "особо ничего не меняется". чонвон искривлённой натянутой улыбкой бегает от ямочки к ямочке, осознавая, в насколько неудобной и стесняющей обстановке они сейчас, а сону то и дело взглядом бросается от трассы впереди до отражения нишимуры в зеркале заднего вида. а младший, словно назло, ещё и за сидением кима прячется. будто отыграться пытается, напоминая сону о том, насколько резок и несправедлив был он ранее, оставив рики без любых обоснованных ответов. потому что как бы нишимура ни пытался быть мудрым в своих суждениях, ему банально обидно за себя. он, конечно, избегает прямого конфликта, но всё равно немного пассивно агрессирует, даже если не до конца понимает, что делает именно это.  — и давно ты водишь?  — вожу - да, но вот права получил на днях, если быть честным. практические навыки у меня уже были, от мамы, но вот теоретическими вопросами экзамена я задался относительно недавно. — сону обнадёженно поднимает взор и встречается глазами с младшим в заднем зеркале.  рики ругает себя всеми бранными словами одновременно, но отчего-то всё равно парадоксально хочет на кима смотреть, а, казалось, после всего он будет вызывать одно лишь только до костей прожигающее отвращение. должен же ведь? нишимуру подобные мысли скоро до белого каления доведут, честное слово. в окаяме рики встречался со старыми одноклассниками, кушал бабушкину домашнюю традиционную еду и даже успел взглянуть на уже отцветающую, чуть поблёклую вишню. но она, несмотря ни на что, была странным образом невообразимо прекрасной, точно волшебной. нишимуре всегда хотелось, чтобы ким когда-нибудь посмотрел вместе с ним именно на японскую сакуру, так как, кто бы что ни говорил, в корее она другая, антураж не тот совсем.  когда-то сону в час любования нежной умэ в цвету практически кричал о своей любви к рики, так почему же время просто нельзя обратить вспять? сказанного не вернуть, а сделанного не изменить. всё же жизнь не просто книжная страница, и от неприятного периода, вырвав листы, не избавиться на раз-два. нужно время. а ещё работа каждого над собой в паре и над отношениями в целом, если хочется прийти к какому-либо взаимопониманию в конечном итоге. нишимура знает о том, что он вполне бы мог оставить в прошлом эту первую для него реальную, искреннюю и всеотдающую любовь, он отдаёт себе отчёт в том, что мириться со старшим, закрывая глаза на былую обиду, пытаться начать всё заново, возможно, - самая страшная ошибка, ведь без веских причин люди обычно не расстаются, если действительно комфортно чувствуют себя вместе, но рики, переполненному отчаянием и тоской, всё равно хочется, чтобы сону сказал такие трогающие за душу слова, что вмиг позволят без сожалений простить его. потому что нишимуру это злит, но кима ему не хватает. и розовые цветки прелестной сакуры отчего-то танцуют на ветру не столь завораживающе, когда сону нет рядом, и любимая матча неизвестно почему внезапно горчит. даже осознавая, что рики наконец снова в японии, родной дом вдруг не так мил, как раньше. на самом деле, если посудить, сейчас рики просто привязался к небольшому количеству людей в лице сону и чонвона, так как поначалу он испытывал колоссальные трудности с языковыми контактами. ким японский учил, а ян просто был таким же нелюдимым - поодиночке сложнее, лучше уж друг друга держаться, ведь во всякие сформировавшиеся компании, вероятно, никак уже не пробиться - сожрут. впрочем, дилемма в том, что в японии у нишимуры такой проблемы с общением нет и не было, и он вновь доказал себе, что является довольно открытым человеком, снова оказавшись в стране восходящего солнца. рики часто играл в баскетбол с ребятами со двора, беседовал с ними о рутине, учёбе, планах на будущее, а мыслями, проклиная себя, неустанно возвращался в корею в тот самый день, когда они с сону познакомились. рики уже мог бы перестать робеть по привычке, навеянной ролью иностранца в чужой стране, и тогда бы он наверняка встретил множество новых знакомых, среди которых бы вполне могла оказаться и его новая вторая половинка. но нишимура любит сону всей душой. вот и всё. сердце неугомонно болтливо, но слепо.  чонвон сидит, притихнув, точно набрал воды в рот. атмосфера, мягко говоря, напряжённая и натянутая, и ян понимает, что очень и очень посодействовал её созданию, когда согласился ехать с сону. как на иголках, будто на раскалённых углях, сидеть здесь и сейчас в машине с этими двумя. чонвон тянет ладонь к рики, берёт того за руку, надеясь поддержать немного, и младший несильно улыбается в его сторону, запрокидывая голову после. нишимура раздражается от одной только мысли, что не может полноценно радоваться жизни, тот самый подлый предатель ким сону, заполонивший собой всю голову, вытесняет оттуда всё позитивное.  — я особо благодарен маме за то, что она дала мне шанс слетать в японию посреди учёбы, чтобы развеяться, а потому я считаю, в первую очередь я должен увидеться с ней. сегодняшний вечер я хочу провести с родителями, — рики сдавливает внутренние уголки глаз, стараясь сдержать себя. — а уже завтра я буду готов говорить с тобой, слышишь, сону?  ким снова заглядывает в зеркало заднего вида и встречается с глазами младшего: они отнюдь не выражают радостных эмоций, которые сону привык обычно видеть на лице рики, в них скорее только печаль и гнев вперемешку с трудом подавляются, но ким всё равно позволяет себе чуточку улыбнуться, даже если это кажется неуместным. нишимура хотя бы согласился выслушать.  чонвон с удовлетворённым видом падает другу головой на колени, разваливаясь на заднем кресле, начинает отвлекать младшего всякой смешной ерундой, только бы тот не загонялся и себя не накручивал, а в голове тем временем проносится одно лишь гордое "горжусь". потому что самому яну, вероятно, не свойственно то, какие решения принимает рики. чонвон от джея сбегал, хотя тот ему даже ничего и не сделал, а нишимура с расколотым сердцем тем не менее хочет понять чужую мотивацию и во всём окончательно разобраться. лучший мальчик.  сону в полнейшем отчаянии, но искренне старается этого не показывать. потому что это, должно быть, будет слишком неправильным: рики и так расстроен, и киму не хочется, чтобы младшему вдруг приходилось сейчас как-то забивать на свои настоящие эмоции, отказываться от подлинных чувств просто потому, что сону плохо и он в данный момент нуждается в поддержке. старший осознаёт, что японец её в любом случае окажет, если узнает о смерти мачехи, но ведь получится так, что ким эту теплоту от нишимуры просто-напросто выпросит. а сону не этого хочется. ему хочется, чтобы рики ненавидел, злился, обижался, кричал, чтобы дал себе волю весь эмоциональный спектр прочувствовать от и до, и старший бы тогда получил по заслугам, в полной мере ощутив всю ту боль, что он причинил человеку, которого любит. а вот уже после, когда они будут квиты, можно будет пытаться хоть что-то собрать заново по кусочкам.  ян задумывается о том, насколько же, наверное, изнуряюще-долгой и утомительной рики кажется дорога, и без того длительная, но, когда сидишь в машине бывшего парня, с которым бы не особо хотел видеться, время по ощущениям течёт в десятки раз медленнее. и чонвон младшего, соболезнуя, понимает всем сердцем, вспоминая, как и ему самому когда-то было ужасно тяжело из-за недопониманий с чонсоном. но тем не менее всё разрешить нужно, навсегда выковырять из груди больные осколки досады и сожалений, и ян хочет помочь это сделать не только из-за дружеской любви к рики, но и из-за уважения и сострадания к сону, которому долгое время приходилось разрываться между семьёй и отношениями из-за тех идеалов, которые были ему навязаны.  — до встречи. — спустя пару часов наконец добравшись до дома, нишимура, подавляя желание громко хлопнуть дверью со всей силы, выходит из автомобиля с достоинством: прощается, обнимая чонвона, желая другу скорейшего выздоровления, и кивает сону без лишней язвительности. — загляну в кицунэ-кафе завтра.  — буду ждать.  ким сдержанно кивает в ответ, пока внутри всё сжимается больно, потому что после матушкиной смерти то самое кицунэ-кафе, в котором рики и сону когда-то впервые встретились, на данный момент на грани разорения. понятное дело, многие лисицы шли именно за госпожой ким, а сейчас им и принять её гибель трудно, и следовать за малоавторитетным в их глазах молодняком в лице сону, да и ему самому, если честно, это не нужно. кицунэ-кафе отныне теряет свой статус, как место сосредоточения старой группировки "ногицунэ", впрочем, и самих злых ёкаев лисицы, вероятно, можно считать расформированными. по крайней мере, сама глава обещала когда-то распустить свою "стаю". поначалу отец кима вообще предлагал продать кафе первому заинтересовавшемуся, чтобы ничего болезненно не напоминало о его второй покойной жене, и сону убеждал себя согласиться с ним, однако в последний момент почему-то резко передумал. потому что господин ким привык избавляться в своей памяти от всего того, что ранило его, он даже, став вдовцом, на собственного сына перестал обращать внимание, лишь бы только снова и снова не думать о его родной матери. сону подобное не уважает. быть может, это последствия воспитания мачехи, которая жила одним своим прошлым, но тем не менее она покоряла до всякого безумства огромной преданностью своей любви. так пусть знаком вечной памяти о ней, символом её прощения станет уютная кафешка, отделанная в стиле японской мифологии, с официантами в тематической форме и с нарисованными лисьими мордочками. в какой-то степени все две недели после смерти хэвон сону даже удавалось отвлечься, благодаря работе в кафе, так как теперь, к большому удивлению отца, он взял на себя ответственность занять должность директора, перенял её по наследству, можно сказать. пришлось обновить рабочие кадры, внести коррективы в меню, в целом по новой стараться набирать популярность, ведь события, творящиеся внутри специфического коллектива заведения, просто не могли не отразиться на авторитете кафе - нервные официанты, расхлябанные повара. 

yang_jungwon, 5:04 p.m.: я снова хочу перед тобой извиниться, я, кажется, не умею быть хорошим другом, рики-кун… мне было дико неудобно, но я правда хотел, как лучше:( может, послезавтра, если ты будешь свободен, пересмотрим наруто вместе? помогает отвлечься… нам обоим это полезным будет. тем более я хочу послушать реальные рассказы о японии, полные эмоций! 

ni-ki-san, 5:05 p.m.: только если начнём сразу с ураганных хроник и ты купишь снеки, другие условия не принимаются. и не подставляй меня больше так! я всё понимаю, но я не был готов увидеть сону сегодня. 

yang_jungwon, 5:05 p.m.: боги создали этот жестокий мир и в качестве извинений послали сюда нишимуру рики…

ni-ki-san, 5:05 p.m.: больше всего ценю тебя за то, что тебе хватает сил признаваться в своих проступках! и совсем чуть-чуть за порывы сладкой лести;) — я думаю, он сумеет тебя понять, сону-хён. — начинает чонвон, оставшись с кимом вдвоём, отложив телефон, словно школьник, учителем пойманный. — если не сразу, то спустя время.  — я бы очень хотел в это верить. — в конце концов, с ресниц сону капают слёзы. ким на самом деле мечтает научиться контролировать эту дурацкую воду с глаз, но какого-то чёрта всё никак не выходит. он столько раз прогибался под чужими идеями, что из всех возможных реакций по итогу осталась лишь эта. — он дал мне шанс поговорить с ним, несмотря на то, что я поступал с ним очень недостойно и грубо, произносил омерзительные вещи с абсолютным холодом и равнодушием. я не знаю, как мне всё ему донести, но я правда люблю его, чонвон…  — я верю тебе. заставь и рики-куна поверить, и сам не утрачивай веры. — ян привстаёт на сидении на колене здоровой ноги и через водительское кресло ободряюще тыкает сону в щёку. — а теперь, пожалуйста, давай съездим проведать джейка в больницу, джей там. нужно поторопиться, часы приёма скоро кончатся!  чонсону после падения цербера постоянно приходится перекраивать все установки внутри собственного сознания, а это гигантский труд, стоящий титанической силы воли и огромных стремлений. первое и, пожалуй, самое главное - джей, с самого рождения живший с прилипшим к нему чувством беспрерывного страха, должен принять тот факт, что больше ему не нужно бояться за свою жизнь изо дня в день, потому что основная угроза отныне не потревожит ни его самого, ни дорогих ему людей. второе, впрочем, вытекает из первого: паку необходимо понять, что теперь он не должен бесконечно идти напролом, ощетиниваться чуть что, лишь бы не увидели его боли; ему нужно наконец переварить ту мысль, что он годами, но выстрадал свободу. все главные страхи джея теперь погребены, у него есть семья, есть любимый человек, и, может, в классических условиях этого будет слишком мало, чтобы действительно назваться счастливым, но чонсон спустя много-много лет по-настоящему впервые счастлив так, что об этом хочется прокричать всему миру. обличённое утешенное сердце.  у джея ещё один шрам и теперь прямо на лице - поперёк щёк и носа вырисовывается практически идеально ровный порез, успевший покрыться неприятной запёкшейся корочкой, стягивающей кожу. пак, вероятно, стал выглядеть ещё старше. тяжелейшие воспоминания чонсона навечно отражаются у него на теле: крупные ожоги от рук отца, раны, полученные на заданиях в цербере, следы от подожжённых сигар по контуру самой большой татуировки пака - адского символа. на нём почти нет живого места. но, опять же, исковерканное сознание выглядит куда более скверно: чонсон не может зачастую совладеть с эмоциями, склонен совершать необдуманные, рискованные поступки, а ещё он достаточно упрямый и закрытый, и это не позволяет ему до конца доверять даже тем, кого он любит. джей объясняет это тем, что хочет уберечь, но опыт печально доказывает, что в итоге недосказанность лишь сильнее подвергает опасности всех вокруг. и оттого новым своим шрамом, насколько бы несправедливо он ни был получен, пак почему-то гордится - рубец послужит вечным уроком-напоминанием, который чонсон наконец-то извлёк, и он, чёрт подери, этому рад. вдобавок ко всему, пусть это станет своеобразным символом новой жизни, а отголоски прежней останутся лишь рисунками на коже, что выцветают и становятся всё менее и менее заметными с каждым прожитым днём.  — как ты себя чувствуешь? — джей тихонечко присаживается у койки в палате шима, пока сонхун обсуждает его состояние с врачами, договаривается о чём-то.  — я-то вообще лучше всех, но за сонхуна, если честно, переживаю. я, конечно, рад видеть его сутки напролёт, но мне кажется, он совсем не отдыхает из-за меня.  — просто поправляйся быстрее, чтобы никто о тебе не волновался.  — да я в рубашке родился, со мной всё нормально, не нужно со мной столько возиться, не ребёнок же уже, в конце концов, нет повода для лишней тревоги. более того, признаться, я был несколько поражён тем, что хисын не только киберсталкер с быстрыми пальцами, печатающими со скоростью молнии, но он ещё и, оказывается, обладатель золотых рук и профессионального таланта. я мало что помню с того дня, но хисын так аккуратно меня заштопал, я уверен, получше многих хирургов. у меня даже ощущение, будто и нет тут ничего. — джейк, по-детски невинно хлопая глазами, проводит пальцами по месту ранения на груди.  — не трогай. — чонсон легонько даёт по рукам, точно непослушному ребёнку, и джеюн цокает, драматично закатывая глаза; пак лишь беспокоится, чтобы шим лишний раз не тревожил довольно серьёзную рану. — но тут я соглашусь, хисын взаправду удивительный человек, кладезь талантов. думаю, ты понимаешь возникшее чувство страшной неизвестности после смерти чон янга, так себя, должно быть, чувствуют все, кто был хоть как-то с ним связан, даже если косвенно, но хисын, как мне кажется, справляется лучше всех остальных. вместо того, чтобы паниковать, он в очередной раз выстроил план: хочет реконструировать опустевшую штаб-квартиру цербера под медицинский центр. наверное, это вполне себе неплохая идея, у чон янга залежались крупные денежные накопления в сейфах, и хисын уже пытается подобрать код. может, это и неправильно - использовать ресурсы, оставшиеся от босса, которого все поголовно ненавидели, но они тем не менее могут послужить хорошим подспорьем и толчком к нашему будущему. — осознанно или нет, но джей разрешает себе улыбнуться - смущённо, неподдельно и совершенно открыто и добросердечно - без притворного ехидства и наигранной дерзости.  — ты знал, что у тебя очень красивая улыбка, чонсон-а? — шим посмеивается довольно, видя джея таким предельно честным в его эмоциях. — смотрю на тебя и не узнаю, но мне радостно.  — не смущай меня сильно такими фразами, джеюн-ни. тем более я старше тебя, так что, если решишь обращаться ко мне настоящим именем, не забывай о формальностях.  — да брось! почему что-то в тебе никогда не меняется! лишь бы передразнить, так с шурином не разговаривают! джейк складывает руки на груди, и джей прижимается к нему лицом, смеясь. джеюн похож на яркую вспышку, одновременно слепящую своим светом и тем не менее озаряющую любую тьму вокруг, стоит ему хоть слово произнести. потому что какими бы огорчающими ни были реалии, шим всегда старается оставаться позитивным, хотя бы капельку, даже если при этом он сам в хороший исход особо-то и не верит. ведь если отчаются абсолютно все, что тогда будет?  — врачи говорят, тебе очень повезло. — сонхун берёт табуретку и садится рядом. — через месяцев шесть, возможно, об этой пуле даже и не вспомнишь.  — шесть?! серьёзно?! да я уже через месяц кросс пробегу лучше всех, отлично дыша обоими лёгкими, вот увидите.  — я верю. — сонхун оставляет мимолётный поцелуй у джеюна на лбу и поправляет тому одеяло. — я уже говорил, что ты невероятно сильный. но побудь терпеливым и сдержанным ещё немножко, ладно?  — ради вас разве что. — дуется джейк.  — как дела? — чонвон появляется в дверях немного неожиданно, а за ним стоит сону, сцепив перед собой руки в замок неловко. он всё же чувствует себя лишним среди них. — мы ненадолго. просто узнать хотелось, как здоровье джейк-хёна.  шим растягивается в сладкой улыбке, тепло приветствуя младших, и они проходят в палату чуть тормозя: чонвону ковылять, прихрамывая, на одной ноге до сих пор не очень-то привычно, а ким неуверен и напряжён, спотыкается о собственные ноги, ведь он, в общем-то, ни с кем здесь не общается, а соединившие и сблизившие всех присутствующих обстоятельства, из-за которых сону, вероятно, вообще может тут находиться, печальны, жестоки и трагичны. решившись противостоять системе, легко в одно мгновение стать её жертвой. правда, шестерёнки идеального механизма пошатнулись в обратную сторону ещё тогда, когда лисице из ногицунэ удалось просочиться в цербер, примерив собачью шкуру.  — ким сону, я в долгу перед тобой. — когда бывший лис подходит чуть ближе, джейк добродушно протягивает ему руку.  — твоя кровь спасла меня, спасибо.  сону коротко кивает, пожимая чужую благодарную ладонь, но сказать в ответ хоть чего-нибудь почему-то не может. потому что ким, должно быть, осознаёт, что неплохо так помог в организации незабываемого праздника для чонсона. даже если он отказался исполнять приказ мачехи в последний момент, он спровоцировал её дальнейшие действия, из-за которых могли погибнуть абсолютно все, если бы вдруг каким-то магическим образом удалось избежать смерти от рук чон янга. в отличие от кожи джея, джейка, сонхуна, насильно истязаемой, сону собственными руками оставляет на своём теле невидимые стигмы - "предатель", "разочарование", "неудачник" - вся белоснежная кожа кима усыпана подобными злыми словами по отношению к самому себе. сколько бы сону ни пытался, ему труднее всего простить себя за всё случившееся. он будто ждёт какого-то наказания изо дня в день, не замечая, что уже наказывает себя самостоятельно.  — каждый проступок можно исправить двумя добрыми делами. — выдаёт джей, всматриваясь в озадаченно-поникшее лицо кима. — ни я, ни кто-либо другой в этой комнате, я уверен, не держит на тебя зла. и ты так сильно на себя не сердись. если честно, мне довольно тяжело даются эти слова, я также совершил немало ошибок, но мы все живём с чем-то страшным за плечами, так что вместе справимся.  чонсон - тот человек, чьё появление для сону, как для члена ногицунэ, стало переломным моментом. и сейчас он берёт и произносит такие чистые речи, лишённые укора или фальшивости; считывая боль в стеклянно-голубых глазах-зеркалах, джей пытается понять её, как-то облегчить. это приятно, даже если воздух в лёгких отчего-то садко спирает. в конце концов, сону - единственный, кто был по другую сторону в злой борьбе пса и лисицы. — мне непросто, но я со временем научусь жить с этим. — ким обнимает себя за локоть одной рукой, вздыхая. — единственное, чем я себя успокаиваю, - вы все живы, и рики цел и невредим, а мама… я долго размышлял об этом, и, наверное, после смерти чон янга она бы полностью утратила какую-либо тягу к жизни, он буквально был её извечной целью, а, заполучив своё, матушка бы скорее всего потерялась в катакомбах своего искалеченного сознания, это уже было видно в тот самый злосчастный день. одно лишь отмщение могло принести хоть какое-то удовольствие в её выкрашенную серым жизнь, но после исполнения своей мести, её сердце навсегда лишилось возможности радоваться снова.  — думай о том, что она счастлива сейчас, сону-хён. тётушка ким наконец вновь рядом с тем человеком, ради которого она жила. не так давно я сам начал так думать, возможно, чтобы перестать сожалеть, ведь я только и делал, что горько сожалел на протяжении всех своих лет, но, знаешь, прочитав мамин дневник, я захотел верить, что, не сумев прожить полноценную счастливую жизнь в этом мире, они обретут её в мире ином. однако мы не они, у нас ещё есть шанс здесь, пускай и крохотный. всё зависит только от нас самих: можно и дальше продолжать презирать себя, а можно попробовать нормально жить. разве мы не обещали друг другу этого?  чонсон берёт ладонь чонвона в свои руки, проводя пальцами нежно по тоненьким сухожилиям, и, кажется, всерьёз младшим гордится. он рос обделённым и брошенным, но смог открыться обществу и вдобавок неумело, но пытается помочь с этим другим. он и джею неосознанно помогает с его собственными тёмными сторонами бороться, всегда делал это, с их первой встречи. у яна душа израненная, одинокая и отчуждённая, но он всеми силами пытается это исправить. — господа, мне жаль вас огорчать, но часы посещения заканчиваются. пожалуйста, не задерживайтесь, пациенту шиму нужен покой. — медбрат, прерывая чужую беседу, со строгим видом оказывается в палате, прося выйти всех, кроме, разумеется, джейка.  — хорошо. сейчас-сейчас. выздоравливай поскорее, джейк! до свидания, доктор-ним.  джеюн, переглядываясь с сонхуном, воздушный поцелуй шлёт тому напоследок и мягко улыбается, пока никто не смотрит, а у пака ответная улыбка сама по себе на лице зацветает в ту же секунду, вот только внутри что-то всё равно болезненно колет. потому что сонхуну нестерпимо тяжело видеть шима таким: перманентно уставшим из-за того, что организм тратит все силы на заживление и восстановление, бледным чересчур и с кучей аппаратов и капельниц, подсоединенных к телу. пак теперь каждый свой час проживает с одной лишь мыслью о том, чтобы сделать всё возможное, только бы положение джеюна как можно быстрее исправить. каждый раз, когда сонхун не с джейком, он работает, работает и работает, причём неофициально и используя исключительно физическую силу - грузчиком, получая денег ровно столько, сколько фургонов разгрузит. а разгружать приходится много, говоря откровенно, чтобы оплатить лечение шима. сонхун, кажется, уже даже не помнит того прилежного студента, собирающегося вуз экстерном окончить, которым он был ещё совсем недавно.  — ты вообще отдыхаешь? — обращается джей к брату, как только дверь медицинской палаты за их спинами закрывается; попутно чонвона поддерживает рядом с собой. — как вообще успеваешь со всем?  — со всем не успеваю… — на выдохе обречённо произносит сонхун. — в универе я давно уже не был. у джеюна нет документов, а потому в больнице, мне пришлось наплести, что он мой кузен, иностранный гражданин, всё ещё оформляющий корейский паспорт на данный момент. так как ему нужна была неотложная помощь, принять его согласились, только вот, как известно, лечение иностранных граждан обходится почти в два раза дороже. когда-то я спал по три часа в сутки, конечно, но сейчас я, кажется, даже этот свой рекорд побил.  — деньги нужны? так почему ты сразу не сказал и помощи не попросил?  — у тебя своих проблем навалом, хён, да и я считаю, что могу со всем справиться. я договорился с врачом последить за состоянием джеюна в больнице ещё неделю примерно, а после я заберу его.  — и куда ты с ним пойдёшь? в университетское общежитие? сонхун, ты мой родной брат, а джеюн - мой товарищ и лучший друг, я всё ещё не понимаю, откуда в тебе столько стремлений самому всё тянуть? — быть может, один старший подал мне пример? — сонхун закусывает губу виновато. — прости, хён, но я правда справляюсь. я привык много трудиться, вижу цель - не вижу препятствий. у меня было немного сбережений, собранных с сиротских пособий и стипендий в полицейской академии и универе, я редко крупно трачусь, так что я уже присматриваю квартирку где-нибудь на окраине, возможно, даже хватит на маленький одноэтажный домик где-нибудь в тихой деревеньке.  — ты действительно хочешь так жить? готов от всего отказаться в более-менее нормализованной жизни?  — а ты бы не сделал этого ради человека, которого любишь? может, ты и не замечаешь, но ты сам стал другим, твои приоритеты несколько изменились. я помню маленького чонсона, который однажды не выдержал и сбежал от трудностей, но теперь ты, наоборот, идёшь прямиком к ним, даже если при этом также с трудом всё выносишь: ты кидаешься на проблемы, дерёшься, рвёшься напролом, стараясь удержать своё в целости и безопасности. не волнуйся обо мне, пожалуйста, хён, я знаю, что делаю. лучше поддержи чонвона как следует. моя жизнь хороша, пока рядом есть ты и джеюн, это придаёт мне сил двигаться дальше. это никакая не жертва, я не расцениваю это таким образом, люди отдаются любви, а не жертвуют во имя неё. я больше не хочу быть идеальным в чужих глазах и оправдывать неизвестно чьи ожидания, я просто хочу стать счастливым. а я не смогу таковым являться, если продолжу держаться за жизнь пак сонхуна, которому необходимы лишь отличные результаты и общественные одобрение и признание. это лично мой выбор, чонсон, никто мне его не навязывал, и только я за него в ответе.  — теперь мне стыдно… разве я вообще могу учить тебя жизни, когда сам только и делаю, что ошибаюсь в своих решениях?  — но ведь главное - признавать эти ошибки и пытаться их исправить. извини за резкость, знаю, мои суждения оказались для тебя довольно неожиданными и ошарашивающими, как для моего старшего, да и я немного забываю следить за речью из-за усталости. я правда ценю то, что ты хочешь помочь, но давай пока обойдёмся без этого. по крайней мере, я говорю это честно. я всё сделаю для любимого человека. именно поэтому мне как раз стоит поторопиться на ночную смену, так что я вас оставлю, ладно? до встречи!  — увидимся… — чонсон замирает; стоит как вкопанный в изумлении.  — удачи, сонхун-сонбэ!  сону, мимоходом слушая младшего из братьев пак, вновь ловит томную, тусклую грусть, навеянную недавним холодным общением с рики. чего он вообще ожидал, собственно? но киму грустно далеко не из-за того, как себя повёл нишимура, его равнодушное колючее поведение было вполне оправданно, сону больше печалит то, что он неспециально сравнивает себя с сонхуном в их отношении к собственным партнёрам и, пока пак бережёт своего, как зеницу ока, будучи готовым разделить с ним любую судьбу, сону любимому врёт и тупые ножи в спину вонзает. да, он считает, что так тоже его защищает, ведь их мир "ненормальный" и "неправильный", но сону забывает о том, что, стараясь отдалить от себя близкого человека, ким ранит его гораздо сильнее, чем если бы он просто банально признался.  — я тоже пойду. — сдавленно цедит сону сквозь зубы. — ещё встретимся.  — пока!  джей и чонвон переглядываются глазами-полумесяцами, наполненными множеством серебряных искр. и радостных, и грустных.  — а мы куда с тобой? домой?  — домой.  уютнее места, чем чонсоновы крепкие и тёплые руки, ян на всём белом свете не знает. однако, стоит отметить, джей хоть на брата и ворчит, сам на самом деле не лучше: на деньги с зарегистрированной задним числом карты, заработанные ещё в цербере, снял им с чонвоном небольшую студию в полярно противоположном от бывшего штаба районе, лишь бы подальше от этой страшно-мерзкой геенны. и всё-таки, как бы сонхун ни отпирался, джей, посоветовавшись с яном, ему последний оставшийся на жизнь миллион вон скидывает с этой же карты неизвестного с одной краткой подписью: "помощь". чтобы брат изнурял себя хотя бы чуточку меньше, иначе в скором времени точно выгорит безвозвратно.  стоит войти в тёмную квартиру, в ноздри моментально бьёт аромат забытого на столе апельсинового чая с корицей вперемешку с запахом слезшей местами гипсовой штукатурки. пак помогает младшему разуться и под руку проводит к старому скрипучему дивану, заменяющему кровать и находящемуся в разобранном состоянии, кажется, абсолютно всегда. только вот без простыни, жалко, - плед и подушки. "тоже вполне себе уютно" - куда-то в пустоту прошепчет чонвон, когда в блёклом свете лампы вдруг встретится с мерцающими в полумраке глазами чонсона.  первое время смирение казалось абсолютно невозможным, чем-то недостижимым: было больно даже в зеркало на себя посмотреть после прочтения дневника семьи ян. целую неделю, как бы джей младшего ни успокаивал, чонвон всё равно сдержаться не мог и плакал в подушку каждую ночь, а засыпал лишь под утро всего на пару часов. чонвона и он сам, и его семья клеймила "проклятием" с самого детства.  хоть немного отпустить произошедшее удалось лишь тогда, когда впервые в своей жизни чонвон побывал в колумбарии, где хранился прах его мамы. раньше ян не горел особым желанием навещать её, да и не знал, куда бы он мог прийти, ведь дядя никогда о таком не рассказывал. найти её погребальную урну удалось только благодаря семье ким и ли хисыну: хэвон завещала когда-нибудь быть похороненной рядом со своей возлюбленной, а потому ли перелопатил по просьбе сону всё в кабинете чон янга, чтобы узнать точное место захоронения. таким образом и после смерти они смогли навсегда остаться рядышком друг с другом: "чонха + хэвон", даже если это будет высечено на ледяном могильном камне мёртвыми сточенными сердцами-карандашами. зато наконец упокоившимися с миром. почему-то именно в нише хэвон в конечном счёте чонвон оставил семейный дневник, в конце концов, она так хотела его заполучить; в маминой - букет из ивовых веток. а маска ёкая лисицы, раздробившись ещё сильнее, на мелкие-мелкие кусочки, и вовсе затерялась навечно. так даже лучше.  с трупом чон янга, так как на похороны такого человека тратиться естественно не хотелось, на удивление вызвалась разбираться нахальная харон, должно быть, испугавшись того, что на неё после сокрушения глав ногицунэ и цербера обрушится гнев их последователей в лице джея, джейка, сону… впрочем, ей тоже было что господину чону припомнить. как выяснилось позже, по карте, обнаруженной хисыном в процессе поиска колумбария ян чонхи, кей, даниэль и николас целых два месяца прожили на маленьком заброшенном острове в тихом океане между кореей и японией, и, как бы чон янг ни ненавидел японию из-за возникших у него на пути лисьих демонов с голубыми глазами, отчего-то имел там скрытые от посторонних глаз дополнительные склады с оружием и наркотиками. вот только лишённых связи и возможности преодолеть акваторию даже товары эквивалентом в миллиарды на руках не спасут. возможно, харон оставила мёртвое тело чон янга там же, на затерянной земле неизученного до конца океана, где никто и никогда его не найдёт, а, может, после долгожданной и одновременно болезненной встречи с заросшими, грязными и исхудавшими по вине босса цербера близкими ей людьми, неизвестно как чудом оставшимися в живых, харон и вовсе жестоко скинула его труп на синее дно на корм рыбам, не поведя бровью. ответа к этой загадке она так и не дала.  прогресс в эмоциональном состоянии чонвона был колоссальным - вероятно, простившись с мамой спустя столько лет и полностью выяснив свою историю, ян наконец смог посмотреть на мир другими глазами: осознанно, понимая, почему это произошло с ним, из-за кого и из-за чего. больше не было этой сжирающей мрачной неясности, пеленающей глаза тёрном и противно дергающей за ресницы, даже если в груди что-то по-прежнему, корябаясь, глухо скулило. чонвон тем не менее стал меньше плакать и больше спать, теперь ему удаётся поддержать других, например, ким сону, и он почти сумел отказаться от "любимых" успокоительных, по крайней мере, раза в два дозировку снизил уж точно. более того, рядом всегда был джей, который не только следил за младшим, но и учился ценному принятию вместе с ним. это вдобавок помогло сильнее сблизиться, равно как и то, что чонсону, пусть и не так, как сонхуну, но тоже пришлось взять на себя ответственность ухаживать за раненным в бедро яном, делать перевязки и помогать во всём, даже в таких базовых вещах, как купание.  без всякой пошлости или разврата, пак не позволяет себе даже лишних заинтересованных взглядов, сейчас не до этого, да и чонвон и без того в голове с кучей разных мыслей сильно смущается, хотя раньше бы он наверняка, особенно после первого поцелуя, возможности искупаться со старшим определённо не упустил.  ян прячет нагое тело в ванной за одной только здоровой ногой, потому что вторую согнуть просто не может ещё - больно, и за щуплой коленкой укрывает розовеющие горячие щёки. чонсон бережно, точно у него в руках редчайшая драгоценность, проводит вспененной мочалкой по худым съёженным плечам и выпирающему на округлившейся спине позвоночнику. чонвон на вид такой хрупкий, представить тяжело, сколько всего он вынес на этих плечах.  — дальше я сам. позову, как закончу, чтобы из ванной выбраться, хорошо? — хорошо. — джей целует его в мокрую макушку, следом капая сверху шампунем.  ян, оставшись в одиночестве, следит за каплями, медленно летящими с подтекающего крана: напоминает растраченные впустую часы, и чонвон подставляет ладонь, ловит. воды и так утекло слишком много, но теперь ян хотя бы не отрицает всего того, что произошло, попросту утомившись делать это, должно быть. он не выбирал ту жизнь, которую ему "подарили", но, как бы то ни было, от прошлого уже ни за что не отмыться. оно следует за тобой хитрым призраком, дышит в затылок, щекоча холодом шею, убеждает похоронить любую светлую надежду на будущее, и всё, что по итогу остаётся - в самом деле засыпать землёй. только вот не свой последний шанс, деструктивные воспоминания, пускай это сложно. впрочем, если действительно захотеть начать новую жизнь, превозмогая себя, даже собственная память станет более избирательной, особенно, если при этом заполнится неплохим количеством положительных эмоций, что оттеснят негативные, хотя бы до момента встречи с нежелательным триггером. и суть лишь в том, что здешний триггер уже уничтожен.  говорят, по ладони человека можно прочесть его судьбу, что же, на одной из ладоней чонвона след острия ножа и фантомная смешанная кровь, оставшаяся от распоротой джеем когда-то линии жизни. прежней жизни. время разрушать, и время строить. чонвон аккуратно разматывает намокший бинт, слегка плеская ладонями, ополаскивает водой молочную кожу, практически без изъянов. практически. на середине одного из бёдер, правда, теперь красноватый неровный кружок, и ян по контуру, шикая, задумчиво водит пальцами зачем-то. первый его шрам серьёзный, у чонсона таких сотни. разве можно было представить, что жизнь яна вдруг станет такой? ни с того ни с сего внезапно появится какой-то джей пак, и то ли из-за него, то ли благодаря ему завеса страшной тайны рождения чонвона наконец спадёт. удивительно. и очень-очень странно. пугает. но, пусть сейчас жизнь и далека от возможного, представляемого в голове идеала, даже усреднённого, она всё равно в тысячу раз лучше прежней. ян складывает ладони в лодочку и, черпая, поливает голову, глаза щуря из-за стекающих вниз мыльных ручьёв. реки былых сожалений. раньше бы чонвон с большой вероятностью предпочёл просто лечь и в этой мутной воде остаться, и, возможно, лучше бы лицом вниз.  — чонсон-хён, я всё!  младший обычно просит помочь ему только с ванной выбраться, однако джей, укутав яна в полотенце, просто обожает выносить его оттуда, маленький подарок, как бы тот ни ворчал при этом. в шутку. любит ведь.  не обсушившись тщательно, чонвон оставляет на диване мокрые пятна, откидывается на спину расслабленно точно в отлёжанное кем-то жившим здесь до них с джеем место - даже так всё равно хорошо; тут же с обеих сторон натягивает на себя покрывало, прикрываясь, потому что, по правде говоря, отнюдь не при таких обстоятельствах чонвон хотел оголяться перед старшим. первый секс, конечно, всегда достаточно стыдливый и неловкий, но даже он уступит в этих критериях какому-то сюсюканию с малышом в теле взрослого, как считает чонвон. чонсон тем временем достаёт яну бельё и футболку с какой-то массовой распродажи, а также сосредоточенно готовит материалы на новую перевязку.  — даже когда ты считал меня малолеткой, я чувствовал себя менее смущённо, чем сейчас, когда ты возишься со мной, как с дитём малым. — чонвон неуклюже ныряет в рукава футболки и воротник вновь мочит влажными волосами.  — просто хочу, чтобы ты поскорее встал на обе ноги. — джей, кажется, не обращает внимания на чуть возмущённый тон младшего, только полотенцем чужие вьющиеся чёрные пряди сушит. — пожалуйста, не запрещай мне заботиться о тебе. я в какой-то степени даже научиться этому хочу.  — тогда поцелуй.  — сначала обработаем рану, нанесём мазь и новый бинт наложим…  — зануд-… — чонвон не успевает договорить, джей крепко целует влажные губы, тут же своими пересохшими от усталости размазывая выделившийся цикутоксин по щекам, и отрывается до невозможности быстро - ян только-только успевает прикрыть веки. "ещё и предатель". — а теперь сиди смирно. немного пощиплет.  — тогда дай мне немного заживляющей мази, я тоже хочу поухаживать за твоими повреждениями.  младший смотрит на джея влюблённо, томно, обнадёженно, изучает глазами каждую морщинку, мускул, царапинку на любимом лице; кончиками пальцев трогательно касается ветви тёрна тату пака, своевольно пробравшейся прямо к челюсти. гематомы уже жёлто-серые, сходящие постепенно, а в линии поперечного пореза можно заметить, как мелкими нитями кроваво-кожных швов из клеток срастается нешитая рана. хисын сказал, переносицу с её тонкой кожей зашивать довольно проблематично, да и она вполне может зажить сама. чонвон разглядывает и чонсоновы кисти рук - все костяшки сбитые, покрытые бурыми ссадинами, которые переодически, стоит задеть по неосторожности, текут противной липкой сукровицей. готовясь ложиться спать, джей всегда раздевается в полной темноте, но ян и без того знает, что всё его измученное тело покрыто здоровыми синяками, чуть ли не чёрными, и видно их даже под множеством бесчисленных татуировок. словно изображённый на спине чонсона скелет трёхголового пса оброс плотью, а после и своей традиционно угольного цвета шерстью.  чонвон выдавливает немного лекарства на пальцы, ловит на себе такой же взволнованно-любящий взгляд и, не разрывая зрительного контакта, ведёт мягкими втирающими движениями со всей возможной нежностью и трепетностью по смуглой коже.  — в следующем году обязательно нужно отметить твой день рождения по-другому.  — тогда и твой тоже.  — не думал я, что когда-нибудь заполучу такой подарок. — мыслями где-то в их первой встрече. — ты спас меня от предписанного природой одиночества, чонсон-хён.  — а ты спас меня от меня самого. — младший замечает, как джей робко еле заметно краснеет, произнося такие слова; улыбается полными счастья глазами, принимаясь ласково массировать старшему голову, пока тот опускается на колени, чтобы забинтовать ногу.  спирт чуть жжётся, но уже не так, как в первый раз, нанесённое дядей увечье подзатянулось. в груди из-за воспоминаний об этом случае ноет куда сильнее. не то чтобы джей верит, что, подув на ранку, вдруг станет менее больно, с ним такого никогда не было, но почему-то он всё равно это делает. это же чонвон.  — а ты нежный, чонсон-хён.  — смущаешь.  — ты меня тоже. — ян разводит ноги чуть шире и опускает взгляд растерянно и застенчиво, когда старший наконец делает на стерильной повязке закрепку. джей смотрит снизу вверх, и это, чёрт возьми, уже слишком. — я хочу… хочу, чтобы ты был ещё нежнее, когда прикоснёшься снова. — чонвон берёт руку джея в свою, кладёт на неповреждённое бедро уверенно и проводит чуть выше, а у самого тем временем пальцы дрожат и ладони потеют от волнения.  пак давится воздухом, глаза округляет изумлённо, младший уж чересчур смелый, но тем не менее джей не решается отстраниться, поглаживая, сжимает чужую мягкую кожу. в конце концов, это же чонвон. чонсон с первого дня позволял ему больше, чем кому-либо другому.  — ты уверен, что действительно этого хочешь? прошло не так много времени, к тому же у тебя больная нога… нам ведь некуда торопиться. я не пробовал, конечно, но, если захочешь, я помогу руками или ртом… попытаюсь, по крайней мере.  — я хочу именно тебя, пак чонсон. и я знаю, что ты не сделаешь мне больно.  чонсон сдаётся.  джей, забираясь с головой под чужую футболку, сцеловывает каждый ничтожный сантиметр бледной чонвоновой кожи, что на ощупь порядком нежнее лепестков самых нежных жасминов. пак уверен, она подобна редкому морскому жемчугу: такая же белоснежная, переливающаяся на свету и искрящаяся множеством крошечных розовых блесток, расползающихся смущенным румянцем по всему телу - по маленьким чуть заострённым ушкам и тонкой, точно лебединой, шее, по острым выразительным плечам и худым поджатым от стеснения коленям, и самое главное - по этим прекрасным, к сожалению, довольно заметно впавшим в последнее время из-за стресса щёчкам, обрамлённым очаровательными ямочками - чонсон обожает эту деталь больше всего на свете. чонвон - настоящее произведение искусства, а его кроткие смущенные полувздохи-полустоны - самая волшебная в мире эльфийская песнь.  ян стесняется, подобное впервые, и трясущиеся ноги тому явное доказательство, хотя, возможно, так крупно дрожат они немного по другой причине, кто знает. одновременно с тем чонвону просто до умопомрачения нравится слышать чужое гулкое сердце, нравится слышать, как кто-то тяжело и сбивчиво дышит с ним рядом, когда он вдруг целует любимого человека. раньше бы от такого его партнёр в муках умер, а паку, кажется, нравится, ему хорошо с младшим, и это просто не может не радовать.  у джея тело побольше чонвонова будет, и его горячая кожа под пальцами маленькими неровными складочками ощущается, которые яну, кто бы что ни говорил, страшно нравятся, он будто обнимает сильного необузданного дракона, огненные глаза которого сейчас горят жадным желанием. чонвон в этом отношении даже более жадный. больше всего ему нравится целовать и делать каждый свой поцелуй таким, будто он последний, вкладывать абсолютно все чувства и сквозь губы вытягивать чужие. чонвон не мог делать этого ранее на протяжении всей жизни, а сейчас, когда появляется человек, который способен противостоять токсину, ян готов ему всецело отдаться и также хочет в ответ получать всё до остатка. чонвон губами впивается в чонсоново изрисованное тело, кусается и кожу засасывает, под чёрными ядовитыми каплями оставляя нежные фиолетовые цветы глицинии. адский пёс- украшение спины старшего слегка царапается ноготками - жжётся приятно, в собственном пламени сгорает, наверное. чонвону нравится подушечками пальцев ощущать, как под его прикосновениями вздрагивают и напрягаются чужие мышцы, нравится касаться пресса, пробираясь под кромку одежды, и позволять себе опускаться чуть ниже, встречаясь с удивлёнными, но такими по-простому счастливыми глазами. яркими и сияющими; мерцающими миллионом красок редкого северного сияния в полярной ночи.  чонсон нависает над младшим, держится на не согнутых руках, дабы суметь как можно тщательнее рассмотреть в тенях такое красивое краснеющее лицо перед собой, безумно смущённое и возбуждённое одновременно. чонвон беспорядочно мотает головой меж чужих сильных рук, пытаясь смахнуть прилипшую мешающуюся чёлку, и широкие запястья нежно целует, оставляя на них тот самый смертоносный чёрный след. джей проводит по чуть горячему лбу ладонью, заботливо убирая лезущие в глаза волосы, наверное, даже не столько желая помочь, сколько нуждаясь в том, чтобы бесконечно встречаться с младшим взглядом. если бы у чонсона была вечность, вероятно, он бы согласился потратить её лишь на то, чтобы просто смотреть на чонвона.  физическая близость - одно из сильных проявлений человеческих чувств, и первый раз, каким бы очевидным после ни был и второй, и третий, и десятый, всегда воспринимается иначе. как что-то более трепетное, памятное и важное, что навсегда свяжет вас друг с другом общим, чересчур близким, опытом, а потому, считая этот шаг ответственным в отношениях, когда оба остаются совсем голышом и джей поцелуями спускается всё ниже и ниже, чонвон даже в приглушённом свете, даруемом комнате лишь уличным рыжим фонарём, немного ёжится, вновь прячась, притягивая к себе плед. слишком открыто. с непривычки, каким бы зашкаливающим ни было при этом желание, чувствуешь себя словно напоказ выставленным, крайне незащищённым и уязвимым. да и у яна, как бы он ни отрицал подобного в себе, из-за детства в борделе по теме секса в сознании всё-таки есть некоторые блоки. хочется раскрепоститься, очень, но страшновато. начинал чонвон, конечно, решительно, вот только чем дальше, тем боязнее. чонсон тем более полностью обнажённым яна уже не раз видел, чонвон старшего - нет, но даже не это столь важно сейчас. атмосфера совершенно другая. в такой момент хочется казаться изящнее, желаннее, красивее. сомнения всегда закрадываются в самое неподходящее время - страшно сделать что-то не так, выглядеть нелепо или глупо или, наоборот, слишком пошло, даже если оба про себя прекрасно понимают, что это ни разу, исходя из обстоятельств, не будет постыдным.  — просто касайся. — голос низкий, томный, медовый. располагающий. джей понимает, в чём дело: чонвон боится не процесса, а стремительно растущего между ними неразрешённого напряжения. его минимум обуздать нужно. пак перехватывает чонвонову руку и кисть бережно целует, при этом пальцы вбирая в рот. бесстыдно-нежно.  — г-где? — везде. где хочешь, сколько хочешь, как хочешь. в любом случае, это я должен стесняться своего тела, а не ты. — джей ласково и невесомо прислоняется губами к таким манящим, выдающимся вперёд рёбрам. — ты безумно красивый. тут, тут, тут и тут тоже. — чонсон целует ключицу, запястье, животик и внутреннюю часть бедра, и чонвон, смотря на старшего сверху вниз в таком положении просто не может не закрыть лица ладонями. — везде красивый, самый красивый из всех.  чонвону кажется, ещё одно настолько откровенное и сладкое слово от джея, и он точно расплавится, прямо как тягучая карамель. от обжигающего кожу дыхания, от не менее горячих рук. чувственно.  ян чуть задумывается: совсем недавно он получил свой первый шрам, что сейчас с заботой бинтом накрыт, однако у пака печально, но схожих рубцов просто бесчисленная тьма. более того, они ещё и разные: шрамы в форме кривого кольца от ожогов сигарой, подкуренной товарищем, гроза в дыму с палевыми стрелами-молниями, оставшимися от неровных углов отцовского тавра, повсеместные порезы поперёк и вдоль - проклятые метки цербера, среди которых новая на лице. ушибы и синяки, какими бы крупными и яркими они ни были, к сожалению, в данном случае можно назвать лишь меньшим из зол. шрамы - это корни в прошлое. тело в каждой своей ране хранит перенесённую боль, подобно тому, как сознание собирает в копилку любые воспоминания. и когда-нибудь, со временем, они тоже болеть перестанут.  прикасаться к чонсону - физически ощущать его несчастья, ужасный опыт, и при этом, ни на что невзирая, любить их. старший наверняка так же думает о чонвоновых губах. они ведь не сами сделали себя такими.  — пожалуйста, думай только обо мне в такой момент, чонвон-а.  — я тебя люблю. — ян выпаливает первую возникшую в голове мысль. расслабляется и полностью доверяется.  — ты удивительный. — чонсон, наклонившись, трётся носом о нос. — я тоже тебя люблю.  джей, обращаясь с чонвоном так, словно он и вовсе фарфоровый, будто вот-вот сломается от одного лишнего телодвижения, аккуратно отставляет его больную ногу, здоровую закидывая себе на поясницу. не чтобы создать точку опоры, лишнюю точку соприкосновения. пак поддерживает таз младшего, лишь бы только тот не травмировался, потому что, как бы то ни было, сейчас заниматься сексом всё же немного опасно. но чонвон уже будто легкомысленно не тревожится о таком, а чонсон всё равно успокаивает - мягкой ладонью чужой живот гладит, смотря исподлобья. джей не переживает? он переживает даже больше чонвона.  — только не терпи, если будет больно, сразу скажи мне. — старший обильно вымазывает пальцы слюной (приходится использовать любые доступные средства, главное - как можно более влажно).  — чонсон-хён, тебе, кажется, нужно быть чуточку посмелее. — ухмыляется ян, тут же заставляя забыть о своём недавнем жутком волнении; надавливает на чужую поясницу голенью - ближе, ближе, ближе.  два голых тела в сумрачной комнате сливаются вместе, становясь продолжением друг друга. и каждый раз, когда у чонвона возникают немного неприятные ощущения, он, будто это давний ритуал какой-то, целует чонсоновы губы - жадно, требовательно, напористо - задыхаясь и оставляя на диване мелкие пятна растекающегося с уголков губ цикутоксина (кажется, явно обивку менять придётся); проникает языком в мокрый рот, проходится кончиком по кромке зубов и прогибается в пояснице сильнее, а джей в такие моменты замедляется ненадолго, то ли специально, то ли о младшем волнуясь - неизвестно, но у чонвона от этого, если честно, просто крышу сносит. он, выходит, довольно чувствительный. живот спермой пачкается, стоит старшему вновь ускорить темп, и, как бы смешно ни звучало, чонвон безумно радуется тому, что не кончил в первые две минуты. хотелось бы, конечно, чтобы и тело джея вообще отреагировало так же, иначе получится неудобно.  чонсон доходит до пика чуть позже, следом кончая младшему на живот, устало валится рядом, при этом предварительно, не забывая об осторожности, укладывает на диван таз чонвона. и ян, наощупь в потёмках находя чужое лицо, мягко целует порез и стирает капли пота со лба:  — понравилось? — многозначительная улыбка.  — сам же чувствуешь. — у джея, кажется, небольшие флешбеки в ночь их первого поцелуя. чонвон хитрец. — лежи тут, я принесу салфетки, а утром снова помоешься.  вообще, ян хотел после ещё немного романтично полежать в обнимку, поговорить о многом, о будущем, но, стоило джею буквально на минуточку отойти поискать салфетки, на веки точно гири повесили - под непреодолимой тяжестью тут же закрываются. утомился. ничего страшного. чонсон только вздыхает с каким-то умилением и одновременным восторгом, когда ян, уснув, не отвечает ни на один вопрос; обтирает тело тщательно и, отправив испачканные бумажки в мусорное ведро, возвращается, рядышком устраиваясь. любовно целует чужое плечо на ночь. когда чонсон рядом с чонвоном, он, кажется, не замечает, как тоже становится похож на кота.  завтрашний день ну просто права не имеет не стать замечательным.  а вот сону бы поспорил.  ким словно на пороховой бочке сидит со вчерашнего вечера. свиданием встречу с нишимурой, конечно, отнюдь не назвать, но почему-то сону нервничает так, будто это самое типичное на свете первое подростковое свидание в его жизни. максимально зажатое и неловкое. и ким уже заранее наставляет самому себе "главное - не молчи, только, пожалуйста, не молчи". только вот что говорить-то, он тоже не знает, а ведь по большей части как раз сону говорить и придётся. он в полнейшей растерянности, и, чтобы как-либо свою неуверенность компенсировать, сону вновь пытается за счёт внешности вывезти. потому что такая маска априори нравится многим, и именно она в первую очередь понравилась и нишимуре когда-то. неважно, что ситуация давным-давно изменилась. сону, впрочем, на удивление уже довольно долгое время не создавал своих эпатажных образов, хотя вряд ли в опасных условиях, с которыми пришлось столкнуться, на них вообще были силы и время. это не совсем желание выглядеть лучше, это скорее способ спрятаться, отказаться от себя настоящего даже снаружи. маленькие прямые стрелки продолжают внешний уголок глаза - лунные камни в красивой тонкой оправе; кожа на пару тонов белее, точно снег поздней весной, а губы, в центре которых чуть небрежно размазан вишнёвый тинт, напоминают разве что кровавый цветок сакуры, несчастно замёрзший под внезапно запорошившей метелью. завитые кудри хоть немного, но плохое состояние волос спасительно скрывают. сону, заправляя непослушные, выбивающиеся локоны за уши, в отражении видит перед собой человека с практически идеальной внешностью, такой, и гадать не нужно, многие позавидуют, однако ким почему-то всё равно чувствует себя до ужаса уродливым и никчёмным. он навредил всем: мачехе, любимому парню, даже своим новообретённым друзьям, несмотря на то, что раньше они, по сути, были врагами, сону тяжело себя оправдывать. в конце концов, себе он навредил тоже. в нём давно потеряна эта способность отстаивать себя, выражать собственное мнение - последствия длительных манипуляций ким хэвон и кучи неудавшихся отношений, в окончании которых сону вечно первоочередно винил себя.  если посудить, этот день достаточно спокойный и непримечательный: ким привычно идёт на работу, на плечах висит несколько феминная рубашка с принтом зебры, брюки длиной своих широких штанин задевают асфальт, стальные серьги и кольца под приятным майским солнцем переливаются чудно. вот только каждый шаг странным образом даётся с трудом, будто за собой сону тюремные кандалы волочит, и в голубой радужке отражается безнадёжность. сейчас даже вспомнить трудно, что такого в старшем когда-то разглядел рики, что вообще сумел полюбить такого человека, как он: играющего на публику, а в душе до жути в себе неуверенного, ведомого и зачастую не знающего, как поступать, чтобы хоть что-то своими словами или действиями не испортить. у сону, напротив, был, вероятно, целый миллиард причин в японца влюбиться: у нишимуры сердце больше, чем у кого-либо другого, в своих эмоциях рики буквально прозрачный - ничего не прячет, даже если вдруг покажется смешным, он довольно рассудительный, а ещё младший никогда не пытается что-то скрыть. нет, сону по-настоящему любить умеет и любви хочет, он с любимым человеком всегда ласков, трепетен, нежен, лишь, кажется, не до конца откровенен, но ведь и здесь такой случай, о котором просто так не расскажешь. киму стоило, должно быть, предвидеть последствия и не начинать отношений, зная, что рано или поздно, возможно, придётся их закончить, или, по крайней мере, если уж начал, не удержавшись, любовную историю, достойно её завершить. быть может, сону и хотел оградить рики от опасности путём ненависти, но в итоге лишь ещё больше стал презирать себя. и теперь, невзирая на прошлое, отказываясь наотрез пытаться жить настоящим и не желая заглядывать в будущее, старший в нишимуре чрезвычайно нуждается.  — твоя смена больше не начинается в десять? — раздаётся из ближнего ко входу угла зала кафе.  — я немного повышен, так скажем. прошу прощения, упомянуть забыл вчера.  — забей, я всё равно тоже "опоздал" к тому времени. но минут двадцать жду. — сону виновато поджимает губы после такого укола.  — голоден? давай закажу нам твои любимые такояки-… — нет. — отрезает младший. — погода сегодня хорошая, давай лучше подышим свежим воздухом.  — только давай присядем где-нибудь, пожалуйста…  — ладно. — с равнодушной строгостью в голосе произносит рики, пожимая плечами; встаёт из-за столика, за которым он старшего ждал, и выходит из заведения, даже не смотря в сторону кима. — не стой столбом, идём.  пялясь нишимуре в спину, сону даже не позволяет себе к нему приблизиться, идёт чуть позади, постоянно по сторонам оглядываясь. наверное, со стороны эта дешёвая драма выглядит уж очень жалко. оттягивая время или, может быть, выбирая более тихое место, рики где-то с полчаса пешим шагом, довольно резвым, тащит их в маленький укромный скверик между дворами - в такой час, когда все на работе, довольно безлюдно; расслабленно плюхается на первую же попавшуюся там лавку и, по всей видимости, с нетерпением ожидает того, что сону начнёт диалог. сону, чуть запыхавшийся, виду не подаёт старательно, а внутри весь содрогается, будто он школьник со шпаргалками на важном экзамене, пытается подобрать нужные слова, но по мыслям словно ластиком провели - пусто. здесь и шпаргалок нет, а, возможно, написать их заранее в таком случае стоило.  — просто, как и обещал, будь искренним, сону. я жду.  — у меня умерла мама. — выпаливает сону, до крови кусая нижнюю губу, и глаза на мокром месте снова уже практически машинально. это фраза боль причиняет даже будучи неозвученной, её страшно воплотить немой мыслью, не то что словом сказать. ким не понимает, как подступиться, рики всё ещё не верит и закрывается, и старший начинает с самого тяжёлого для себя, обезоруживающего и будто насквозь пронзающего сожалением, но, если так подумать, дальше только страшнее. сону стоит около лавочки, не решаясь и не разрешая себе сесть рядом с младшим, теребит рубашку раздражённо-нервно в попытках унять тремор рук и смотрит в пол, потому что, кажется, осознаёт, насколько сильно он давит своей речью на рики. — но она сама выбрала для себя такую судьбу. я знаю, что в это трудно поверить, но, если ты помнишь джея, с теми самыми буквами, выстраивающимися в "бандита" на лбу, могу сказать лишь одно: мать вертелась в тех же кругах. и, пожалуй, самая лицемерная вещь здесь: я такой же. — не выдерживая, ким закрывает лицо руками, растирая косметику, не в силах вспоминать, говорить, проживать всё снова и снова; упирается в лоб ребром ладони и уже попросту боится того, что нишимура посмотрит на него. — я не изменял тебе ни с кем, но я всё время недоговаривал, врал, врал и ещё раз врал, а потом, когда стало небезопасно, я лишь хотел тебя спасти от себя же и всего того, что за мной могло бы последовать. чонвон пострадал именно в ходе подобных страшных событий, связанных с преступными группировками. сейчас всему настал конец, но это не отпускает меня до сих пор. — капли слёз капают на гравий, на ботинки - ноги будто врастают в землю, и влажные глаза становятся словно всё более и более насыщенного голубого цвета от плача. истерического, возможно.  рики следит за всем шокированным взглядом, немея на месте - присесть оказалось как нельзя кстати, и он будто абсолютно ничего не чувствует внутри - мимика не выдаёт ни одной эмоции, не дрожит ни единая мышца, только с века отчего-то быстро катится вниз слёзная дорожка, старающаяся удержаться на подбородке. в такое и правда невозможно поверить. у нишимуры перед глазами чёрная пустота с непонятными пятнами растекающимися, на языке замирают любые слова, потому что так, чёрт возьми, просто нельзя. запретные слёзы рики спровоцированы многими факторами: во-первых, сочувствие чужой утрате, в конце концов, японец госпожу ким очень уважал и ценил её трогательную внимательность по отношению к пасынку, как изначально казалось. во-вторых, дикое отрицание всего остального, потому что это действительно так цинично и притворно со стороны сону - позволять себе заикаться о джее, когда сам втихую промышляешь тем же. и напоследок самое неприятное, рики почти физически чувствует, как это отзывается у него в груди рассечением сердца на тысячу крохотных осколков, застревающих и в лёгких, и между рёбрами - дышать больно, но нишимура сону искренне жалеет, где-то на задворках сознания, вероятно, даже прощает, взвешивая все "за" и "против", вот только принять такой правды не может, равно как и своей обиды забыть. зачем сону решил защищать младшего, причиняя ему нестерпимую душевную боль, заставляя мучиться в объяснении причин самому себе и перерывать в голове все моменты, где нишимура мог сделать что-то не так? ведь можно было поступить по-другому. ким не изменил, чёрт возьми, но даже на этот счёт в очередной раз соврал любимому человеку.  японец, смахивая слезу, хватает сону за рукав, почти с ног валит, притягивая резко к себе на скамейку и прижимая к груди чужое лицо. гладит по волосам, сдерживает звук, что буквально рвётся у кима из глотки - хочется закричать оттого, насколько противно находиться в собственном теле, жить свою жизнь. простое человеческое сострадание. нишимура держит в руках сдающегося, сокрушающегося сону на грани нервного срыва и действительно видит в нём настоящее раскаяние. но тем не менее это не искупление:  — послушай меня… — сглатывает рики. полушёпот успокаивающе-убаюкивающий. — я соболезную. и я благодарен за твою честность, пускай я всё ещё не понимаю, зачем тебе это всё надо было… — у меня в голове такой беспорядок, и я затруднительно видел и вижу разницу между правильным и неправильным, но, клянусь, я стараюсь, рики, я правда пытаюсь…  — дай мне договорить, пожалуйста. я вижу, что тебе нужна помощь, поддержка, и я вижу, что ты её от меня ждёшь. — наконец необходимая встреча глазами.  — так значит, ты бы смог вернуться ко мне? — обнадёженно и одновременно обречённо.  — я ещё не закончил. я согласен быть рядом и поддерживать тебя, сону-хён, столько, сколько понадобится - подай знак только. я не стану скрывать, я всё ещё люблю тебя, я многое готов сделать для тебя, так как мы всё-таки не чужие друг другу люди, но я не могу остаться с тобой, пойми, сону, по крайней мере, уж точно не сейчас. пока я также не могу унять не только свои чувства к тебе, но и ту боль, которую ты мне нанёс - ложь её всё множит и множит, а твоя правда для меня просто немыслима. более того, если подумать, даже если мы сейчас снова начнём встречаться, что из этого выйдет? классические спасатель и жертва? этот круг потом практически невозможно разорвать, и после ни ты, ни я не будем счастливы. быть может, это прозвучит грубо, но ты должен спасти себя сам, ким сону, прости за всё в первую очередь себя самого и потом проси прощения у других, если на то, конечно, вообще основания будут. я не держу на тебя зла, я хочу, чтобы тебе стало легче. просто пойми, что так будет лучше для нас обоих. в конце концов, ведь тот, кто любит луну, любит её даже тогда, когда она не возвышается в небе, когда её нет рядом, нельзя увидеть, потрогать. ты моя луна, сону-хён. — младший едва-едва касается расслабленными губами чужого лба, и киму чутко кажется, будто это прощание. — одна японская пословица, которую я в этот раз услышал от бабули, гласит: упади семь раз, поднимись восемь. я верю, ты справишься.  — спасибо за то, что ты - это ты. именно таким я тебя и запомню: добрым, понимающим, искренним. — сону обвивает шею рики руками, обнимая после за широкие плечи и спину, вдыхая напоследок запах одеколона младшего, до сих пор любимый, самый притягивающий, ким запоминает кожей, какая наощупь кожа чужая, какой мягкости и пушистости волосы. — нишимура рики, моя драгоценная луна… две одинокие луны в моих глазах никогда не перестанут скучать за тобой. должен ли я сказать "сайонара"?  — ты же знаешь, что в японии так говорят только тем, кого больше никогда не увидят, так прощаются навсегда. я не говорю "сайонара" тебе, сону, могу сказать только "до скорой встречи". сону улыбается сквозь слёзы, находя надежду в чужих словах, пытаясь действительно вынести из разговора какой-то смысл: стоит перестать быть ведомым, от кого-то зависеть. известно ведь, чем закончилась история мачехи. они по итогу сломают друг друга, растратят впустую своё время, если сейчас останутся вместе. они чересчур непохожие, даже далёкие друг от друга, жившие слишком разные жизни, чтобы так запросто, обнажив жестокую истину, свести их вместе снова.  надо перетерпеть. рики выпускает из рук ладони сону, и тело моментально обдаёт холодом, будто трезвит: пора выйти из воспоминаний, забыть плохое, чтобы наконец не жалеть. даже падать не так уж и страшно, если летишь свободно - на пышных крыльях завтрашнего дня.  — до свидания.  чтобы всё более-менее окончательно устаканилось, понадобилось, однако, около полугода. к этому моменту уже была середина осени. наверное, время действительно лечит, хотя, вероятно, куда большая заслуга состоит в том, какие люди находятся рядом с вами в тяжёлые моменты.  несомненно, большим потрясением для всех стало то, что самый лучший ученик университета правозащиты и правоохраны вдруг на последнем курсе изъявил резкое желание отчислиться без объяснения причин, а ведь ещё совсем недавно он договаривался о том, чтобы пройти два семестра за один. можно поклясться, когда сонхун уходил, другие студенты, менее способные и усердные, тут же теряли надежду. отчислению чонвона, впрочем, никто особо не удивился, даже он сам - ян и так много разгильдяйничал, пропускал без уважительных на то причин, но вот когда он в первом же семестре прогулял первый же экзамен, а после и все пересдачи, то чонвона, мягко говоря, попёрли, потому что доброго богатого дяди, который, если вдруг что, мог бы замолвить словечко, теперь больше не было. справедливости ради, ян не очень-то и расстроился, уж ему добросовестным адвокатом явно не быть. все считали, очередной первокурсник просто не выдержал, "пусть будет так" - скажет на это чонвон, переплетая пальцы с пак джеем. а вот лучший друг яна, нишимура рики, несмотря на отсутствие чонвона, пока ещё держится молодцом, абстрагируется от дурных мыслей и вроде как даже старается прилежно учиться, вдобавок успевая на спортивные секции.  джейк - человек слова, сказал, что выздоровеет меньше, чем за полгода - сделал. не за месяц, правда, это, должно быть, ну просто невозможно, но за три тоже вполне себе замечательно, рекордно даже, особенно, если учитывать, что это в два раза меньше предполагаемого срока.  но кому действительно стоя аплодировать можно, так это хисыну: ли времени зря не терял, упорно подбирал коды от церберовских сейфов, обходя ключи системы безопасности, так что, спустя какое-то время долгой, муторной и нудной работы, можно сказать, благодаря хисыну одна из наиболее острых проблем - финансовая - подразрешилась. и, нет, это не воровство. если вспомнить, все члены цербера прикладывали усилия для того, чтобы заработать эти самые деньги.  сонхун, привыкший к продуктивности и саморазвитию, сразу после того, как джеюн встал на ноги, если честно, ощутил внутри себя глубокую вязкую пустоту, и её непременно нужно было заполнить. и речь даже не о любви, паку просто с детства необходимо заниматься какой-либо учёбой или работой, чтобы чувствовать себя удовлетворённым, довольным собой. прийти к этому решению в своей голове было крайне сложно, из-за отца и тех ужасных вещей, что он творил с людьми, в медицине себя сонхун даже никогда не рассматривал, однако, думая о том, что таким образом он может спасти тысячи человеческих жизней в обмен на те, что профессор пак отнял, сонхун всё же решил попробовать весной перепоступить на другую специальность, пусть при этом, конечно, нахлынивает безумная жалость о растраченных впустую годах в полиции. важно не останавливаться, пробовать новое. тем более шим всегда поддерживает любые его начинания и продолжения. сонхун множество раз обращался к хисыну за советом или помощью, ещё столько же раз, домноженных на тысячу, неутомимо благодарил его за спасение джейка. золотой человек, по-другому не скажешь. разве что гений. сону всецело посвятил себя работе, развитию небольшого матушкиного бизнеса, и рики стандартно, но раз в неделю в кафе старшего всё же забегал за чашкой матчи и порцией такояки с осьминогом. часто они говорили о семье, в процессе умудряясь сравнивать собственных родителей, и порой сону загоняло в тупик внезапным осознанием того, что все его проблемы, если зрить в корень, шли именно из семьи - материалы для бессонной рефлексии, попыток разобраться в себе. харон, кстати, частенько приходила откармливать кея, николаса и даниэля сюда, в кицунэ-кафе, и ким донгю, как раз названный даниэлем благодаря чон янгу, в этом самом месте зазнакомился с одним удивительным человеком - таки. таки вообще им всем по духу близок был, такой же боевой, но с даниэлем они сдружились особенно. юдай кога, которого босс цербера коротко назвал кеем, обещал харон жениться на ней, если им вдруг удастся вновь встретится, и, несмотря на множество недомолвок и трудностей, появление которых вновь почему-то свелось к чон янгу, несмотря на то, что кей даже не верил, что выживет и сумеет сдержать своё слово, буквально спустя месяц после того, как "счастливой троице" удалось вернуться в корею, харон уже на всю улицу горланила, что её имя - юдай мицука. ван исянь, он же николас, самый несдержанный, нахальный и одновременно самый честный, впрочем, как-то пошутил, что вскоре они разведутся, так как кей-хён просто не сумеет вытерпеть того, как часто у харон меняется настроение. уж больно она дама скандальная, хотя, стоит отметить, своего добивающаяся.  рики и сону были рядом, но не были вместе, и ким даже постепенно начал привыкать к этому. они как известные легендарные японские ликорисы: цветы и листья хиганбаны никогда не встречаются, появляясь в разное время: цветок распускается только тогда, когда опадут листья, а листки торжественно и праздно расправляются лишь после траурного увядания лепестков соцветия лилии. но отчего-то, будучи тюрьмами когда-то запретно влюблённых друг в друга духов, опечаленные и разлучённые богами цветы и листья всё равно рвутся быть вместе, несмотря ни на что. вдруг когда-нибудь получится, одному небу известно.  кафе сону уже стало каким-то особенным - отличное место для общих встреч, пусть и редких - ещё необходимы крупные запасы времени, которого почему-то всегда, когда надо, не хватает, чтобы жизнь наладить. джей, чонвон, джейк, сонхун и сону сидят все вместе за одним столиком. теперь, когда ким стал управляющим, чонвон, правда, ещё больше пытается выклянчить скидку. что-то всё-таки не меняется.  — этот официант? давно он у тебя работает? — хмурится джей, завидя, как ему кажется, знакомое лицо. он только вспомнить не может, откуда его вообще знает.  — а? — оборачивается ким. — это ханбин, он с вьетнама. в кицунэ-кафе уже с месяца три, кажется. по-корейски, конечно, не ахти болтает, но посетители часто положительно о нём отзываются, парень очень улыбчивый, милый и приветливый. его столики больше всех чаевых зарабатывают, а мне коммуникабельные сотрудники как никогда нужны. так что мы сработались, так скажем. заглядывали бы чаще, попали на его смену гораздо раньше.  — чонвон-а, — тянет джей. — когда-то этот официант сказал, что я влюблён в тебя, и именно это странным образом помогло мне осознать свои чувства. только вот он был барменом в одном крайне сомнительном заведении, удивительно, что сейчас он здесь. погоди, сону, это было в баре, где мы неудачно пересеклись, ты не помнишь? — ян после необдуманных слов, спровоцированных всплывающими на ходу воспоминаниями, чонсону ладонью рот прикрывает.  — я не пью, да и находиться мне там тогда не особо хотелось. — сону, супясь и расправляя плечи, отвечает серьёзно.  — кто старое помянет, тому глаз вон! лучше позови этого ханбина сюда, пускай, раз он такой профессионал, обслужит нас по достоинству.  — когда-то за такое поведение мне хотелось надеть тебе тарелку прямо на голову, чонвон-ни.  — понял-принял. молчу. но за хорошее поведение буду требовать бесплатные данго.  — мы обязательно рассмотрим ваш запрос. — смеётся ким, пародируя голос робота.  — ну вот это я понимаю, парниша устроился. чонсон ему там наговорил ещё всякого, мол валить из той дыры надо, он большего достоин, а этот, видать, послушался. считай, почти доброе дело сделал. — вмешивается джейк, вальяжно облокачиваясь на спинку стула; джей закатывает глаза.  — сравнения странные, конечно, но доля правды, возможно, здесь есть. — сонхун сближает указательный и большой пальцы в преуменьшающем жесте. — мизерная.  — да правильно это, не нужно таким позитивным людям прозябать незнамо где. из хорошего я в тот вечер ещё вообще-то стал считать шурином твоего брата!  — давай пока не будем объяснять ему, что он немного заблуждается… — наклоняется сонхун к джею и, прикрывая смешок ладонью, шепчет.  — ханбин, подойди, пожалуйста. — подняв руку слегка, зовёт сону. — принеси моим друзьям согревающие напитки, будь добр. уже холодает.  — а как же данго за счёт заведения? ну сону-хён… — играет чонвон. — и сложи несколько палочек данго с собой этому проглоту…  вьетнамец улыбается во все зубы, стоит ему встретиться взглядом с гостями, и он практически сразу начинает даже не с фразы "здравствуйте, что будете заказывать", а с тёплого, прямо как он сам, "спасибо". оказывается, спустя буквально неделю после увольнения ханбина его бывшее место работы, промышляющее некими непристойностями в виде наркоторговли и проституции, поджёг кто-то из разгневанных клиентов, недовольных сервисом.  — а я знал, что у вас всё получится. — лица сияют.  — здравствуйте. можно, пожалуйста, порцию из восьми такояки и матчу со льдом, средний стаканчик. на вынос. — впопыхах, после пар и перед тренировкой, рики залетает в кафешку за перекусом. торопится, бежал, видимо, на лбу теперь испарина, рискующая вредную простуду вызвать в межсезонье, но младший уж слишком сильно хотел вновь увидеться.  — сильно спешишь? может, выпьешь чего-то тёплого с нами?  глаза сону не так часто кажутся по-настоящему живыми, и это отнюдь не связано с изменением цвета радужки. глаза его выразительные, чарующие, порою кажется, что прямиком в душу крадутся и взглядом пронзительным в себя навечно влюбляют; вот только они всегда отчего-то глубоко печальны, тихо плачут навзрыд, пока не видит никто, и совершенно незаинтересованно на бренный мир смотрят, будто вокруг и вовсе одна сплошная пустота. вернее, опустошённость. бесцветное, бескрайнее небытие, окружающее со всех сторон, нет ни стен, ни углов, за которыми можно спрятаться - полнейшее одиночество. сону так часто было трудно от него убежать.  сейчас ким смотрит на рики иначе: он всё так же готов отдать ему всё, что только у него есть, но теперь сону не нужно, чтобы взамен ему что-то давали, будь то любовь или внимание. это чувство иное, необъяснимое, точно ты выходишь в грозу под дождь без зонта и, не жалея рук и ног, танцуешь под ледяным ливнем, запрокидывая голову и наслаждаясь каждой каплей, что падает на ресницы. без музыки, лишь под шум природы и мелодию собственного сердца. гармония. внутренние демоны, хорошенько наигравшись, наконец засыпают, и сону полной грудью жадно вдыхает так, будто через несколько секунд воздух всего света резко закончится.  нишимура в светло-фиалковых омутах напротив считывает мечтательность и безмятежность, он отпустил, сумел отпустить. мир сону разрушался несколько раз, и момент расставания с рики, казалось, был одним из наиболее мощных ударов несправедливости, который ким неизвестным образом как-то пережил. сону любит младшего, сколько бы времени ни прошло, он остаётся светом маяка во тьме для него, приходит во снах, однако в последнее время всё реже и реже. более того нишимура всё-таки рядом, он не исчез насовсем из жизни сону, остался её частью, а не одним из воспоминаний, но тем не менее ею не овладел. рики старшим, честно, всем сердцем гордится, видит, как во взгляде сону плещутся покой и свобода, что были ему нужны куда больше всего остального, и улыбается скромно.  — давай, посиди совсем чуть-чуть, отдышись, рики-кун… — поддерживает слова кима чонвон.  — разве что недолго. — тут же, точно ребёнок наивный, радостно ещё один стул подставляет.  проводя рукавом по прохладному, чуть запотевшему стеклу небольшого кафе, украшенного вывеской в форме кицунэ-маски, можно заметить, как там, в довольно противоречивое время, на стыке вечера и дня, в дымчато-розовом свете городских огней и алого заката за одним из столиков сидит достаточно странная компания. люди там морально и физически изувеченные, покалеченные, с судьбами исковерканными, и, вытирая слёзы и кровь, смотрят все друг на друга с благой лёгкой надеждой, но всё же каждый немного по-разному: одна пара - почтительно и бережно, другая - решительно и страстно, третья - с лёгким сердцем и спокойной совестью.  чонсон берёт ладонь чонвона в свою, оставляя отпечатки губ на фалангах, джейк приобнимает сонхуна за талию, а сону робко цепляет рики мизинцем за мизинец, ведь говорят, что именно на этом пальце находится заветная красная нить судьбы, соединяющая сердца людей, из японских поверий.  они клянутся в том, что обязательно будут счастливыми. не только здесь и сейчас, а навсегда. 

little author's notes:

в общем и целом, получилась какая-то история о сломанных людях, либо доламывающих себя и других окончательно, либо отчаянно рвущихся друг друга починить. если честно, свой лавхейт с данной работой лично я так и не пережила, но тем не менее она навсегда поселилась в моём сердце. завершить работу было для меня, как ни для кого другого, действительно важным, и, сколько бы я ни ругалась на клк, думаю, я всё же внесла в огромные залежи иных удивительных работ фандома что-то своё, странное, наверное, но оттого уникальное. в конце концов, это моя первая работа, с которой я влезла в фикбуковский фд энхайпен, мой первый макси и проба в специфических для меня жанрах - я не могла не привязаться к тому, чему отдала какую-то часть себя. отрицать не буду, психология преступного мира здесь достаточно субъективная, возможно, очень щадящая, но я, как "художник", вижу так. как мне кажется, финал воспринимается неким котом шрёдингера, возможно, и вы ожидали другого, потому что, по правде говоря, я долго думала о том, как закончить, и у меня были мысли насчёт того, чтобы смерть стала своего рода освобождением для всех, однако я решила всё же остановиться на концепции "прерываемого порочного круга". он всё-таки три поколения прошёл:/ выбор, как можно заметить, тоже играет в этой работе далеко не последнюю роль. и, несмотря на весь свой жестокий и несправедливый сеттинг, человечность в условиях кисс ла килл также остаётся выбором. быть может, когда-нибудь, через пару-тройку лет я стану более осознанной и приземлённой, перечитаю свою писанину и сочту такой конец бредовым и работу в целом графоманской, ну а пока всё так, как оно есть, менять ничего я не хочу. конструктивную критику, если вам есть, что сказать, в какой-то степени я считаю даже полезной, всегда готова прочитать и что-то для себя усвоить. есть к чему стремиться. тем не менее давайте не о грустном, было тяжело, но мы с вами справились! и тут я нас с вами поздравляю искренне! поднимаю торжественный бокал шампанского за каждого, кто дошёл до этого момента!  спасибо за то, что были со мной на протяжении всей истории, мои дорогие помощницы и я были безумно рады стараться для вас. буду охотно верить, что кисс ла килл найдёт местечко и в вашем сердце. огромное спасибо за прочтение <3 буду рада любому отклику! в будущем постараюсь создать как можно больше новых интересных работ, идеи в любом случае уже есть! always thank you and always yours <3