***
Тело Яхико Нагато унёс. Как — Конан не понимала. Хотя объяснение этому было. Впрочем, если дело касалось Нагато, оно всегда было и всегда — одно и тоже. И от него где-то внутри всё замирало, стоило только вспомнить сиренево-серый узор легендарных глаз. Джирайя-сенсей как-то рассказывал им с Яхико, что высшая ступень развития шарингана — Мангекьё шаринган, пробуждается, когда обладатель испытывает сильнейшую эмоциональную боль. И возможно — Конан очень хотелось в это верить — Нагато сейчас находится в таком же состоянии. Ненароком вспоминались дни в их маленьком домике, счастливые и беззаботные. Для них с Яхико. Но у Нагато был один особенный день. Тогда они все впервые увидели его мощь. А их друг — впервые (позже она узнала, что далеко не впервые) убил человека. Но тот Нагато, она хорошо это видела, был сокрушён тяжестью своего поступка. И всё же… она искренне не понимала, зачем Нагато понадобилось тело Яхико.***
Металл из крови и чакры легко пробивал плоть. Трапецевидная — достаточно одного с каждой стороны. Большая грудная — также. Прямая — два. Наружние косые — четыре. Иногда наступает в жизни момент, когда чувствуешь себя в ловушке. Запертым со всех сторон. И когда появляется выход, какой бы он ни был — всеми силами тянешься к приоткрытой двери. Думалось, что с костями будет сложнее. Едва ли: куройбо пробивали их с лёгкостью и практически без скрежета. Стоит только замахнуться получше. «Хорошее оружие… " Мысль отстранённая. Нагато не здесь. Он — там, в совершенном, прекрасном мире, где нет места войнам. Он осёкся. Хотел ведь защитить их. Но, как оказалось, просто терпеть и сносить все неприятности – не достаточно. Это было так наивно. Никто по доброй воле не прекратит этот ужас. Страдания вечны. Тех, кто приносил эти маленькие неприятности на их — его — пути к миру, нужно уничтожать. Нагато резал свои руки о куройбо, мешая свою кровь с уродливыми сгустками крови Яхико и жидкой плазмой, вытекающей из набухших тканей. Только сейчас до него дошло — это уже не Яхико. Просто груда костей, мышц и сухожилий. Которая была нужна. Не только потому что он — неспособный уже постоять ни за себя, ни за Конан инвалид, но и потому что так — с телом друга, было проще: Яхико всегда верил в него. И сейчас, Нагато не сомневался, он тоже верит, смотря с небес. И уж точно — не он против того, что делают с его телом. Если у тебя есть то, что ты можешь использовать — используй. Этому их научила жизнь впроголодь на серых и опасных улицах страны Дождя. Невольно вспомнилось, как сам же зашивал глубокую, зияющую рану. Там, внутри крупной вены — Нагато хорошо это помнил — были крупные тёмные сгустки крови, а лёгкое было надрезано рядом с ней, оно же — похожее на губку, но кое-где, он уже успел прощупать, твёрдое. Было твёрдое, когда только зашивал. Всё так просто. Наивные мечтатели — просто тела, некоторые из которых смотрят пока ещё живыми глазами. Строго говоря, подобное можно сказать о них всех. Так просто уничтожить, забрать жизнь, разорвав всего одну вену или нанеся удар в важный орган. Нагато посмотрел на свои ноги. Явственно чувствовался запах гниющей и почему-то горелой плоти, такой похожий на запах жаренного ягнёнка. Кое-где уже виден был липкий, зловонный, по цвету напоминающий пергаментно-жёлтые глаза Яхико, гной. Ходить уже было сложно и невероятно больно. Своё собственное тело — темница из плоти с вязкой топью мыслей. Его жизнь тоже уничтожили, сделав убогим инвалидом. И тоже — просто. Даже слишком. Их с братом ранили и в тело, и в душу. Только Яхико — верный, невероятно добрый, слишком добрый и удивительно наивный — хотелось сказать чистый — для этого мира, обладающий золотым сердцем, но не имеющий никаких талантов в боевых техниках шиноби и видящий в людях исключительно хорошее, погиб. Смешно — по своей же глупости. Нагато ведь с самого начала подозревал — что-то не так. Что-то точно не так. Казалось, все уже устали от бесконечной будто войны, но он не то чтобы верил в их методы. Но одназначно — верил в Яхико. И к чему это привело? Сейчас понимал одно: друга, всю организацию нужно было остановить. Хоть в цепи заковать, но не отпускать. И самому — не верить в наивные россказни черезмерно и наконец… повзрослеть. Даже если это означало потерять навсегда веру в людей и во что-то хорошее в этом мире. И даже — в Яхико. Лучше обиженный друг, чем мёртвый. А самому сделать из Ханзо такое же решето, какое он делал сейчас из Яхико. Из тела Яхико. В конце концов, труп — это не Яхико. С лицом, конечно, было сложнее. Но всё-таки стоило попробовать. Не зря же просил приносить ему трупы, вскрывал их, сверяя всё со старыми и пожелтевшими страницами атласов по анатомии. Подарки Джирайи оказались как нельзя кстати. Нужно было проткнуть так, чтобы как минимум два были подле глаз. Решено было сразу: куройбо нужны в переносице и по всему носу. Чтобы он, возможно, мог говорить — задействовать мыщцы рта. Наверное, круговая мышца подойдёт. Следовало сделать их похожими на клыки. Потому что это тело — теперь его, нового его. Рождённого в боли, порождённого ею же. И его официальный вид должен соответствовать. Впрочем, вид его родного тела уже соответствовал. По крайней мере, увидя его впервые в таком обличии, члены их шайки, а назвать это организацией — и всё же как они были наивны — язык не поворачивался, не могли и слова вымолвить. Только подбегали, пытаясь помочь пройти до комнаты, спрашивали о том, что случилось. Прекратили, только когда услышали приказ нового лидера. Новым, холодным и скрипучим голосом произнесённый. Боль его, нет, их страны, будет оставлять после себя следы, как капля дождя круги на воде. И хорошо, что этих капель было слишком много. Она — есть ответ. Правильный, верный ответ на заветный вопрос. Если задуматься — на все. Через куройбо спины Нагато послал свою чакру в новое тело. Он и сам до конца не понимал, как внезапно в его голову пришла эта идея. Но тем не менее — пришла. Возможно, благодаря боли. Сейчас Нагато невольно ассоциировал себя с тем существом, которого призвал. И наконец-то понял, как идея пришла ему в голову. Тело слушалось, но порой его охватывала судорога, а глаза меняли цвет с безжизненного бежевого на не менее безжизненную сирень. В эти мгновенья Нагато видел и его глазами. Но на своё же удивление — чувствовал себя там, в нём, будто в новом плаще, надетом наспех. С перебоями, будто кто-то резко обрывал связь, резал чувствительные корешки нервов, обрезал их тонкие волокна частями, в совершенно разных местах. И всё же, пусть даже и притупленно, но чувствовал. И это было странным. Ведь то, что должно было всю информацию обрабатывать — мертво, разлагается, от чего тело наполняется газами. Не удивительно, что Яхико разбух, будто бочка. Наверно, нужно было заняться и мозгом. Из запястья медленно вытянулся новый чакроприемник. Больше предыдущих и толще. Он тут же звякнул о металл стола. Следовало найти наиболее удачное место. Возможно — несколько. Первым делом, конечно, участки прохождения зрительного нерва. И все же — пошатнулся: через глазницы? Из кончиков пальцев вышло два куройбо, тонких и длинных, отдающих малиновым цветом. Первая пришедшая в голову мысль: надо прорезать участок под нижним веком, глазничную перегородку, пройти между нижней косой и нижней прямой мышцами. Прямо в нерв. Однако Нагато быстро откинул её — появилась получше. Верхняя челюсть, второй верхний премоляр. Аккуратно прощупать это место, подняться чуть выше и найти на ощупь небольшую впалую область — подглазничное отверстие. Через него провести чакроприёмник, затем — накренить его чуть ниже и в сторону предполагаемой подглазничной борозды, там — пронзить и мышцы, соединённые общим сухожильным кольцом, и нужный зрительный нерв. Так заденет и подглазничный нерв. Будет чувствовать прикосновения ветра. Без помех и перебоев. Нужен чакроприёмник потоньше, намного тоньше и длиннее. Создать его — не проблема. Снова найти необходимый участок, провести слегка острым краем куройбо по нему — отметить. Тоже самое — с другой стороны. Конан ведь любила Яхико? Нагато понимал — ей от этого не станет легче, нет. Скорее — хуже, ещё хуже, чем было до этого. Но он делал это не для неё. И в конце концов — какой сейчас у него был выбор? Ведь Яхико хотел, чтобы он защитил её. Чтобы они выжили любой ценой. Жертва плоти — не большая жертва, если хорошо подумать. Рационально подумать. На обозначенных местах выступали розоватые струйки, поблескивающие в неверном свете. Свет их блеска перебивал блеск куройбо, вошедшего в отверстие. Нагато просунул его чуть дальше — проходило без проблем. Ещё дальше — всё также просто. В этом была какая-то злая ирония: они ведь и впрямь считали друг друга братьями. А теперь Нагато пронзал тело названого брата металлом, созданным из своей крови и чакры. Их судьба — стать не просто братьями, а близнецами. С одной кровью, с теперь уже общей на двоих плотью, приводимой в движение одной и той же чакрой. Джирайя-сенсей рассказывал ему, что когда Рикудо поделился с людьми тайными знаниями и чакрой — зародилось ниншу, делающее людей одним целым. Вероятно, так — даже ближе, чем близнецы, выношенные одной матерью. С общей плотью, чакрой и кровью. Кровь была нужна, позарез нужна. Не только для полного единения, но и для создания совершенного оружия, с лёгкостью пробивающего кости и плоть. И это — тоже иронично, ведь ниншу — мировозрение, созданное во имя мира и для взаимопонимания, стало орудием убийства, как и чакра, которую люди активно совершенствовали на протяжении столетий. Куройбо уперлось во что-то. Нагато подвигал им туда-сюда — послышался тихий скрежет металла о кость. Ошибся. В мгновенья ошибок Джирайя-сенсей расстраивался, приободрял, конечно, но всё равно грустно смотрел на ученика. Хотя ошибался Нагато редко. Наверное, выгнул в бок слишком сильно, попал, возможно, в скуловую кость. Подвигал вновь чакроприёмником и вновь услышал тихий совсем скрежет. Нужно начать сначала. Чтобы было идеально, как ожидал от него всегда Сенсей. Как ожидал от него мир, погрязший в войне, так отчаянно нуждающийся в нем, как неприкаянный ребёнок в матери. Эту боль они все знали слишком хорошо. Нагато с силой, с ненужной силой выдернул чакроприёмник — раздражение от собственной очередной ошибки взыграло. Для удобства вынул и те, что были подле слезного канала, в носовой кости. Использовать это куройбо не хотелось. Создать новое — не проблема. Так и поступил: из кончика пальца, резко потемневшего, вышел тонкий чёрный прутик, тоньше и острее предыдущего. Он прошёл по пути своего собрата, но на этот раз — удачно. Он никуда не упирался, не создавал противный для слуха и ещё более – для разума, скрежет. Казалось, что это прутик — это он. А тот, старый — Яхико. И вместе с этим — это два мира. Старый, покорёженный, затупленный, в слизи — мир, погрязший в человеческом грехе, покрытый иссохшей кровью и отравленный трупным ядом. Новый, острый, более изящный, направляемый умельцем, уже познавшим, каков на самом деле человек — мир грядущий, где нет места кровопролитию и жестокости. Закончив со вторым глазом, Нагато понял — осталось ещё два места: хиазма и место повыше мозжечка, зрительная кора. Он был как никогда благодарен родителям, медикам и сенсею, подарившему ему атлас анатомии на день рождения. Девятнадцатое сентября — не поздняя осень, но дожди — уже сильнее, а ветер, гуляющий по их стране как по ущелью — холоднее, злее. Наверное, если бы их страна не плакала вечно, то назвали бы её ущельем ветров. У Яхико и Конан день рождения был в один день, зимой, двадцатого февраля. Теперь их двое. Но они всё равно отпразднуют день рождения брата после такой желанной и такой личной вендетты. Мало-помалу пропуская чакру, Нагато ощущал каждый миллиметр этого тела лучше своего собственного. Чувствовал странные покалывания где-то у себя — и там, в Яхико — во лбу и висках, а затем и по всей голове. Она проходила по тончайшим куройбо, затем — по пронзенным мышцам и задетому нерву, от чего когда-то голубые глаза становились риннеганом, а затем будто два конца одной верёвки перевязывали, предварительно поделив её на два разных по толщине волокна; те, что потоньше шли дальше, по своим сторонам, а те, что толще — объединялись в один узел, а затем внезапно разделялись. Хиазма. Неожиданно захотелось спать, также неожиданно — бросило в жар, а затем — стало знобить. За короткий промежуток времени носитель риннегана испытал удовольствие, злость, дисфорию, ярость. Эти чувства волнами распространялись по изъеденной душе, ослабевали только когда поток чакры проходил ровно по нужным волокнам. Но стоило его чуть усилить — и он чувствал их вновь. И это было странно — ощущать их, как свои, понимая при этом, что они исходят не из собственного мозга, а из чужого. Или своего? Нагато не понимал. Ощущать, как от дикой злости бешено что-то клокочет внутри не только своего, но и чужого — хотя уже своего — тела, когда меняешь частоту чакры, настраиваясь на новую оболочку для части себя. Чувства и эмоции накладывались друг на друга, пропитываясь одним, высшим, вечным и нерушимым — болью. Боль — это губчатая ткань легких, заключающая в себе всё остальное. Хотя и нельзя было сказать точно. Нагато тихо застонал от переполняющего его нечто. Опустился на стул, стоящий рядом, прикрыв глаза, осознавая — в мозге нужно больше приёмников чакры. И возможно, стоит пронзить ещё и ствол. Ещё лучше — ввести свою кровь в вещество мозга, с помощью чакры образовать прямо там, внутри, новые приёмники, чтобы они облепили орган, перенастроили его, полностью синхронизировали один мозг, его остатки — с другим. Они должны быть едины. Иначе — мира не достичь. Звон металла — уже привычный при ходьбе. Теперь и он и когда-то Яхико — из плоти, крови и стали. Остался только последний штрих. Собственные руки дрожали, ноги ещё больше болели и, казалось, снова запахло жаренным на костре ягненком. Перед глазами плывёт, видны только ярко-голубые, мечущиеся из стороны в сторону огоньки. Под потолком — тонкие их линии, пересекающиеся друг с другом под самыми разными углами, образующие завитки и причудливые эллипсы. Но уже не голубого, нет, фиолетового цвета, с серыми прожилками. Это ведь его чакра? Где он? Нужно пойти к Конан — она должна помочь взять кровь из вены. Пусть даже и так, но они всегда будут втроём.***
Нагато пришёл к ней со странной просьбой — найди вену, возьми кровь. С другой стороны он в последнее время часто просил её приносить трупы именно ему. Трупы павших союзников. Всех без исключения убедил — это для того, чтобы понять, как вытащить чёрные колья из спины. И Конан верила так, как умеет только она — бескорыстно и безоговорочно. Тела в кое-где кроваво-красной бумаге она приносила исправно, потому что искренне переживала за друга. Нет. За того единственного, кто остался в её жизни. За единственного близкого человека. И возможно, взять кровь он хотел по этой же причине. Для чего ещё? Руки Нагато тонкие, с явно проступающей сетью синих вен, с тонкой, неестественно бледной кожей. Он всегда был бледным. Но почему-то только сейчас Конан заметила именно эту трупную бледность. Вспомнился Яхико — он был таким же. И тоже холодным. Нагато сжимал и разжимал кулак, от чего явственно проступали лучевая и локтевая кость и движения мышц. Его пальцы, и раньше длинные и худые, теперь походили больше на коготистую лапу хищной птицы. И почему-то сравнение с опасным ястребом всё чаще приходило на ум. Ведь он такой же: с горящими глазами, с острыми и длинными когтями, маленький, относительно других, но быстрый, а пики за спиной — это крылья. Жаль только, что эти крылья лишь покалечили его, и он больше не сможет не то что летать — даже ходить. Нагато и вправду ходил уже с трудом, хоть порой и носился, как хозяин, спасающий свой товар из горящей телеги — такое они с Яхико видели часто. О возможных последствиях техники Ханзо думать не хотелось, от этого только слезы выступали на глазах и было жаль Нагато, который в пятнадцать лет пожертвовал своим здоровьем — собой — ради неё. Конан хотелось упасть перед ним на колени, припасть к его ногам, поцеловать каждую уродливую рану без чётких краёв и извиняться, извиняться, извиняться. Нагато говорил, что это — плата за новый мир. Конан не понимала, но и свои мысли, и глупое — так говорил Нагато — чувство вины перед ним и Яхико казалось малодушным от его слов. И к чувству вины, тяжёлому и вязкому, приплеталось презрение к самой себе. За то же малодушие, за непонимание своего друга — хотя казалось, что именно с Нагато она всегда сможет найти общий язык — и за сожаления, сопровождаемые слезами. Попасть в вену — не проблема. Проблема — проколоть кожу единственного близкого, значимого существа на всей бескрайней земле, забрать частичку его и так слабого тела. Нагато устало смотрел на то, как она слегка дрожащими руками вводит иглу. Медленно. Раньше из-за такого возникала боль. Сейчас — только странное, болезненно-приятное ощущение чего-то под кожей, внутри себя, отрезвляющее сначала, а затем — вводящее в прострацию, и так по кругу. Под кожей образовалась припухлость, а из-под иглы потекла совсем тонкая струйка крови. Вена лопнула. А Конан испуганными, широко раскрытыми глазами посмотрела на него. Руки задолжали ещё сильнее, а по лбу прокатилась капля пота. — Нагато… — выдохнула она, — прости. Лепет — вот как могла охарактеризовать сейчас свой голос Конан. Лепет беспомощного младенца. Она стала выводить иглу, но на половине пути её руку перехватили, а иглу перенаправили вправо — там тоже была вена. Металл снова прорезал, вошёл почти полностью под кожу, образуя кривой угол. Нагато не долго думая откорректировал его, схватив девушку за запястье и опустив его вниз и снова вправо, от чего под кожей стало видно тонкую полоску металла. А затем он резко дёрнул на себя руку подруги. — Не витай в облаках, Конан. Лепет беспомощного младенца. Это определённо была не характеристика её голоса. Это была её характеристика. Всего её существа, с потерянной частичкой, нет, половиной себя, и постепенно теряющейся второй.***
Нагато понимал — поясничный и крестцовый отдел стоило игнорировать. Слишком долго, слишком много затрат. И мешаются нервные пучки конского хвоста. Наверное, Джирайя-сенсей гордился бы им. За изобретательность, за приобретённые знания, за то, что не сидел всё это время без дела. Челюсти свело. От злости. Он обещал, что будет защищать их. Таким был его ответ, ответ на вопрос о борьбе с ненавистью, о том, как правильно реагировать на боль. Сначала — Яхико и Конан. Затем — родная страна. А уже потом весь мир. Но на самом деле нет никаких сначала, затем и потом. От благополучия мира зависит благополучие их страны и его друзей. Это работает и в обратную сторону. Нагато хорошо понимал это. Джирайя-сенсей определённо был бы расстроен. А лучше и правильнее сказать — разочарован. Тот, на кого возлагали надежды, не смог их оправдать. Но вместе с этим сейчас было до боли очевидно — нет смысла просто защищаться. Никогда не было. Если Джирайя-сенсей это не понимал в свои годы… чтож, он не мог не понимать, но желание ученика — такого юного ещё, поразило глубиной своей искренней доброты и человечности. Нагато отчётливо понимал: это хоть и глупо со стороны сенсея, но вполне объяснимо. Кроме того, вопрос ведь стоял о ненависти и боли. На деле же конфликты происходят не из-за них. Большинство — не из-за них. Так что возможно, возможно, он тогда был прав. А это значило… Боль, уже не понятно какая — физическая или душевная – снова резанула. По душе — Нагато своими глазами её видел, когда дракон (почему именно дракон ?) вырывал души посмевших отобрать у него солнце, светящее даже в самую тёмную ночь. И всё же, наверное, стоило для упрощения задачи проколоть внутреннюю сонную артерию. Попадёт ли он в сосуд в позвоночнике — вопрос. Мысль о том, что придётся резать тело брата уже не пугала, не вызывала тошноты. Обладатель легендарных глаз был обязан исправить свои ошибки, перекрыть благими делами ту ужасную наивность и совершенно глупую веру в Яхико, который был словно не от мира сего. Ему тут и не место. Нагато искренне надеялся, что брат воссоединился с родителями, близкими и всеми теми, кого он любил. Невероятно сильно развитая эмпатия позволяла ему любить многих и искренне желать помочь им. Они оба с Нагато воспринимали чужие страдания как свои и оба — любили людей и надеялись на то, что те одумаются, прекратят повторять одни и те же ошибки, словно попугаи — слова. Разнится была лишь в степени этой надежды и в реакции на чужие — свои — страдания. И по итогу мрачный и неразговорчивый Нагато оказался прав. А оптимистичный Яхико — на металлическом столе, под скальпелем названого брата. Собственная правота хоть в чём-то не приносила радости. Такое печальное будущее, не освещаемое даже далёкими звёздами, скрытыми грозными тёмными тучами. Рука давно привыкла к скальпелю. Тот легко разрезал как кожу, так и плятизму — та тонкая и нежная. С грудино-ключично-сосцевидной пришлось повозиться, благо — только с передним её краем. Даром, что сонный треугольник. Пред взором риннегана — общая сонная, бифуркация, нужная внутрення и не нужная — наружняя, рядом с ними — блуждающий нерв, внутренняя ярёмная вена и куча мелких нервов, выходящих из звёздчатого сплетения, а также сонный чакроканал, отходящий от сосцевидного узла, с мелкими, отходящими к щитовидной железе ветвями. Нервы — слегка желтоватые, а вот сосуды — более тёмные, почти что синие, с набухшей стенкой. Чакроканал разительно отличался цветом. Он ярко-розовый, со странной, узловатой стенкой. Нагато стало интересно. И он склонился ниже. Тут же — отпрянул. Потому что отчётливо чуял зловоние исходящее именно от чакроканала — в других частях… брат пах по-другому. А этот запах напоминал одновременно кислый запах чьей-то рвоты и горько-кислую вонь гниющих яблок, помидоров и капусты. Зря он вообще наклонился так близко. Есть же пинцет. Но любопытство брало своё. Поддев пинцетом канал и слегка склонив голову вниз, Нагато пригляделся. Стенка действительно узловатая и как толстый кишечник покрыта мышечными лентами, но не с трёх, а с четырёх сторон. Видимо, потому и образовались узелки. На ней также видны сальниковые отростки и сама она ярко блестит, будто смазанная жиром. Про ленты: две латеральные, одну медиальную и новообразованную у человека — гоминидную, Нагато знал, как и про отростки, но назначение смазки — очевидно липидной природы, а также самих сальников — нет. Об их функциях не упоминалось в книгах. Оставив мысли и отложив пинцет, он сдвинул тело Яхико так, чтобы голова того свисала со стола. Рыжие и растрёпанные волосы — казалось, сколько Яхико ни причесывался, они всё равно были всегда такими, как у колючего ёжика — спав, открыли лицо. Брат провёл по щеке брата. Та снова была покрыта щетиной. Яхико так и не вырос, хотя ранее казалось обратное. И всё же Нагато снова нежно огладил его лицо — скучал, тосковал по их общему солнцу. Вместе с этим понимал: этот мир не заслужил его. Взяв в руки шприц, он с лёгкостью, спасибо опыту, проткнул иглой артерию. Сразу же ввёл кровь. Быстро выяснилось, что просто наклонить голову не достаточно: просвет сосуда сильно сузился, как из-за разбухшей стенки — сильно мешала эластическая природа, так и из-за ещё оставшихся сгустков крови, благо, что артерия, и там их скорее всего было ничтожное количество. А потому кровь шла медленно, Нагато отчётливо чувствовал это, пропуская чакру через своё тело. Он старался направить её в левый желудочек, не особо беспокоя правый — не хотелось разорвать шов на полой вене. Получалось плохо: особенность мышц сердца попросту не давала этого сделать. Но тем не менее основную цель он достиг за одну систолу: кровь достигла ветвей мозговой части артерии. Облегченно и устало выдохнув, Нагато сгорбился под весом то и дело лязгающих приемников чакры. Он, конечно, не видел себя ни изнутри, ни сзади, но отчётливо чувствовал: раны, нанесённые прямиком в наиболее крупные узлы чакроканалов спины обрастают грубой, аморфной мешаниной соединительной ткани, через которую — как бы ни было удивительно – проходят ветви этих узлов, как сквозь толстые, похожие на выйную связку животных, так и сквозь совсем ещё тонкие, полупрозрачные, розоватые ещё от капиляров и вен ткани. Они оплетали основания чакропроводников причудливыми сплетениями, образуя новые, более толстые, гипертрофированные узлы. Он чувствовал, как эти же куройбо пульсируют, не только когда он передаёт чакру, нет. Они пульсируют всегда, будто живые, будто уже часть его самого; и при этом они намного теплее, чем он сам, а потому, по понятной разумом, но не сердцем причине отдают ему часть своего тепла, согревая всё внутри, ровняя их температуру. И Нагато был уверен — именно то, что породило их, статуя Гедо, делилась с ним и теплом и энергией. Как-то иначе объяснить отсутствие, ровно с того самого злосчастного дня, у себя желания есть — впервые за все сиротские годы скитаний, и спать он не мог. А потому было странно, что Конан его кожа казалось ледяной, как у мертвеца. Хотя, в сущности, подобное было не совсем верно — мертвецы не настолько холодные: мир заботливо делится с ними теплом. Нагато забавляло, что к мёртвым относятся лучше, чем к живым, выкладывая на их могилах цветы в причудливые формы, оставляя злосчастный рис, которым можно было накормить голодных, и глупые вонючие палочки. Но их мир — холодный и дождливый. Видимо, потому и приходила ей в голову такая ассоциация. И всё-таки очень странная — никакого холода Нагато не чувствовал. Сконцентрировавшись вновь, Нагато направил чакру в голову. После опыта с сердцем управлять ею в какой-то конкретной части было гораздо проще, но всё также — утомительно. Чакра, проходя сначала по каналу подле зрительного нерва, распространилась по всему мозгу, усилием, вся направилась к сосудам и там слилась с кровью. Создание подобных приёмников — дело нехитрое, почти интуитивное. Нужен лишь хороший контроль, дабы та слилась именно с нужными, дисковидными клетками. Те распадаются тут же, отдавая не только металл внутри себя, но и то, что находится на их поверхности — собственные, уникальные для каждого белки. Сливаясь вместе, они образуют чёрный металл, отдающий малиновыми, иногда желтоватыми бликами. Образовавшиеся приёмники чакры — почти пыль, настолько мелкие, но всё же с острыми краями, стали новым оплотом себя самого, принимая чакру. Оставшиеся еще в мозге клетки и связи меж ними вновь активируются, вопреки всему, через них проходят импульсы, а внутри них вновь начинается что-то, и Нагато чувствовал это что-то, так, как он чувствует противника, даже не видя его. И это — тоже странно. Более странно только то, что началось после. Нагато понял: в мозге его нового тела что-то меняется, будто те связи, что были, активно разрываются, под действием чего-то вновь вырабатываемого, а вместо этого другое «что-то вырабатываемое» создаёт новые, способствует до жути болезненному продвижению мелких частиц вверх, а затем их распространению в длинные колонки. Вместе с этим — стоит ему только прервать свой поток чакры от сильнейшего напряжения — и новые связи между этими частицами затухают, импульсы больше не пробегают по ним, а частицы больше не распространяются, не растут. Тело на столе забилось в судорогах, от чего куски не сшитых мышц, фасций и кожи болтаются, как тряпка на ветру; сам Нагато чувствовал боль, не понимая, где он её чувствует, что была сильнее той, что преследовала его с момента предательства Ханзо. И самое главное — он не понимал где он. Боль распространялась будто бы с висков, а затем переходила вверх, в бока, ощущаясь где-то внутри головы. И чувствовал он её только там. Резко в голове всплывали образы прошлого. Счастливое, но всё же грустное детство с родителями, шиноби Конохи, боль, затем скитания и унизительные выпрашивания еды, боль, встреча с Чиби, с Яхико и Конан, судорожно сжатые челюсти любимого пса, боль, встреча с Джираей, первое убийство, боль… Тело упало со стола, задев сжимающейся рукой тумбу, которая также свалиласт вместе со всеми принадлежностями на ней — и снова звон металла, забилось — уже на полу — и Нагато отчётливо и вместе с тем — притупленно, почувствовал холод пола, а в голове возникли образы: упавшая тумба, пол, марля, вата, плотная ткань. А следом — тьма.***
Конан услышала крик. Это был крик Нагато. И чей-то ещё, он различила, хотя голоса были похожи. Но один — скрипучий. И это однозначно был Нагато. В мыслях высветилось сразу же — напали. Она, резко поднявшись, побежала в сторону того, что у них называли моргом, хотя в действительности это была комната одного из членов организации, умершего первым. Дверь была выбита. А на полу лежал Нагато, с полуприкрытыми глазами, и сочащимися из глаз слезами. А по другую сторону стола, на котором он вскрывал трупы — лежал Яхико. Едва прикрытый саваном. На его ногах, руках, пояснице Конан с ужасом заметила чёрные бруски, так похожие на те, что были в спине Нагато. Подойдя ближе, она увидела то, что ей видеть не хотелось бы никогда. Лицо Яхико было усеяно этими брусками, или как их называл Нагато — куройбо. А его шея была вскрыта, лоскут кожи и мышцы болтался, и из-под них виднелись тёмные сосуды. А затем она услышала два голоса, два единых голоса, заходящихся в просьбе: — Конан, помоги. Один — скрипучий, холодный, низкий. Второй — тоже холодный и низкий, но без болезненного хрипа, не такой надрывный, и исходил он изо рта Яхико; было видно, как шевелятся его мышцы, как что-то тёмно-красное вытекает из вскрытой шеи. Сердце бешенно забилось в груди, а на глаза навернулись слёзы. И снова — послышался лязг металла. Только уже с двух сторон.