***
Роса на траве — словно праздник. Конан собирает её осторожно, боясь, что одинокая капля упадёт, разобьётся о земь. Она словно снова в детстве, та маленькая девочка, что вопреки всему следует за своими друзьями. Яхико громко смеётся, обнимая её. А Нагато улыбается, смотря на них, радостный чужому счастью. Тихо упали капли росы с неглубокой миски. Мысли о Нагато, о его истрезнанной плоти, лезвием гильотиы упали на белоснежные крылья. И Конан побежала, совсем как ребёнок, волнуясь, спотыкаясь, крепко держа мисочку с росой в руках, чтобы принести ему как можно больше. Дрожащими руками достала ключ, отпёрла дверь, слыша скрежет металла. Он давно её почувствовал, конечно — Конан не переставали удивлять сенсорные способности Нагато. Смотрел требовательно, ожидая объяснений — не любил, когда врывались вот так, без стука, сверкая риннеганом. Взгляд Конан невольно падает на изувеченные ноги в бинтах, на истощенный торс и громоздкие кокушины, торчащие из его спины. Они играют со светом, блестят в нём кроваво-красным. От видимой картины Конан хочется пасть на колени перед ним, целовать каждую рану на ноге, просить прощения, разбить о камни чёрные стержни, растереть их в порошок, просто чтобы никогда больше не видеть их, а видеть здорового, всё также мягко улыбающегося Нагато. Она подходит ближе, сцепляя руки и начиная свою нехитрую молитву, не чувствуя совсем, как по щекам текут горячие слёзы. Раздаётся скрипучий голос, больно бьющий: — Конан, запри дверь. Она останавливается, разворачиваясь на каблуках, бежит к двери, не забывая прихватить посудину с росой. Это он отправил Конан собирать её, как только увидел начинающуюся истерику, знал ведь, что это занятие её успокаивает. Но Конан снова плачет, запирая дверь, неся к нему миску, отчаянно стараясь не смотреть на увечья, переводя взгляд с них на сияющий подобно звёздам риннеган, ставит плошку на стол, после снова складывает руки, переплетая пальцы, молится. Нагато видит как в слезах отражается кроваво-красные отблики куройбо. Яхико не любил, когда они плакали. Сейчас ему совсем не хочется плакать. Весь окружающий мир, до этого бывший таким ярким — когда шёл дождь и он использовал Тендо — потерял свои краски, приобретая привычную серость — и слово «использовал» кажется ему неправильным, не отображающим суть вещей, которую он сам до конца не понимает. Он чувствовал капли на своём лице, видел звёзды, раскинувшиеся на ночном небе, которые он так любил, ставшие для него досигаемыми, ставшие символом его личного счастья и страданий. Они мерцали, отражаясь в риннегане загадочными огоньками, а он чувствовал всех, кто попадал под моросящий дождь, как вода разливается по земле, обдавая его незначительной чакрой таких маленьких насекомых и птиц, как где-то пробегают дети, также как он всматривавшиеся в звёзды. Он знал их каждого распробовал уже их чакру, и когда они ловили всем телом влагу, ощущал, как обдаёт чем-то тело Тендо, а затем, с практически несуществующей задержкой и его, заставляя дрожать от нахлынувших ощущений, от того, как много он мог почувствовать. А теперь он снова в клетке, шокированный произошедшим в госпитале и ночью. Он сам прекратил дождь окончательно, не в силах справится с эмоциями, хлынувшими как сель, сносящими всё на своём пути, после эмоционального опустошения прошедших месяцев. Впрочем, оно быстро накатило снова, стирая границы между эмоциями, тонкости ощущений, от этого становилось немного тревожно и немного легче. Тем не менее, он нашёл ответ на мучавший вопрос. Тендо ведь напал на Конан, словно защищая своего кукловода. Нагато поморщился, думая об этом, и после в голову стали лезть мысли о том, что там, в полуживой оболочке, остались капельки прежней жизни, прежнего сознания. От подобных размышлений становилось тошно, до одури и боли в голове что-то кричало в сознании: «Отпусти их. Им больно. Они страдают! » Мог ли он? Ощутив всё — нет. Его тело — его личная клетка. Но совесть, проснувшись, пробудила в нём чувство вины перед этими людьми и в особенности перед Яхико, ведь его руками он уже убивал, а руки брата никогда не окропляла чужая кровь. Вина перед живыми существами, ставшими внезапно такими близкими и родными, плачущими вместе с ним, злящимися вместе с ним, терзала рассудок. Однако стоя там, под звёздным небом, он ощущал себя, ни Яхико, ни кого-либо ещё, а себя, не чувствуя совершенно присутствия кого-либо иного. Позже всмотрелся в них ринеганном, в каждого — и не увидел чужеродной чакры. Вся она, бегущая тонкими струйками по их телу и внутренним органам, принадлежала ему, и стоило только ослабить контроль над ними, вспомнить смерть родителей, Чиби, Яхико — как один из них вставал, словно защищая, подле него, с текущими из побелевших глаз слезами. Позже, утром, он понял в чем дело, увидев деревянный пол. А после пришла Конан, хотевшая, кажется, о чём-то распросить его, но быстро замолчавшая, увидев стежки хирургической нити на ноге. Она всё также стояла сейчас перед ним, иногда вскидывая голову наверх, к небесам. — Конан, хватит. Пожалуйста. Услышав только его голос, Конан замолчала, смахнула слезы, присела на стул. Но смотрела всё также: с чудовищной виной и раскаянием в глазах, из которых всё же выходили маленькие капли. — Ты хотела спросить что-то, не так ли? Хотя, нет, — Нагато обратил внимание на свои марионетки, — для начала я обрадую тебя. Вина и раскаяние не пропали, но вместе с ними пришла и радость. — Я выяснил, почему…они пробуждаются. — говорить самому было уже непривычно, как и слышать свой собственный голос, казавшийся пародией на шипение лебедя, горло саднило. — Дело в воде, пропитанной моей чакрой, и во сне, в картинах былого, — Конан отвернулась, — я неосознанно выпускаю чакру. От того они и встают и нападают. — И… что с этим делать? Нагато неопределённо повёл головой. — Нужно шесть металлических столов. Думаю, этого хватит. По крайней мере, так они не будут находится в прямом контакте с полом. Подавляющие печати — слишком опасно, в деревне до сих пор нестабильная обстановка, а я могу и не почувствовать из-за них приближение врага, даже с дожём. Конан кивнула, стараясь не обращать внимания на то, как сложно ему было говорить. Она и сама уже привыкла к голосу, доносившемуся из его тел. Затянувшееся молчание — и кажется Конан снова та маленькая девочка, попавшая в плен, сидящая на коленях возле Ханзо. Нагато прервал его. — Ты ведь хотела что-то узнать? Так задавай свои вопросы. Джигокудо встал, пристально вглядываясь в цветок-заколку. Нагато понял. Нагато всегда понимал. — Я хотела узнать… зачем ты отправил Горо на поиски Нобуко? И почему не сказал об этом мне? Весь её прошлый запал пропал, испарился, как только увидела истерзанное тело. Нагато приподнял бровь. Прокашлялся. — Откуда ты об этом знаешь, Конан? — Иоши всё рассказала мне. — И что ты ей ответила? — Честно? — девушка поправила прядь волос, прикусив губу, — Что не знаю. Он хмыкнул, слегка улыбнувшись. Прошептал, но Конан услышала: «Иоши значит. " — Нагато, ты расскажешь мне? Она говорила тихо, вкрадчиво, боясь разозлить, расстроить его, снова навредить. Нагато кивнул. — Я более чем уверен, что в организации завёлся шпион. Наше предыдущее убежище нашли слишком быстро. — Но мы могли оставить следы, Нага… — Нет, — перебивая, Нагато, скрипнул зубами, — я проверял, всё проверял, и следов мы никаких не оставили. У нас точно завёлся шпион… предатель, Конан, понимаешь? — Понимаю… ты думаешь, это Нобуко? Нагато не ответил, лишь задумчиво полуприкрыл глаза. — Откуда Иоши знает об этом? Конан, отпрянув, отвела глаза. Об этом она не задумавалась. Нагато улыбнулся, мягко, как в прежние времена, прищурившись. — Вот потому я и не рассказал тебе. Ты слишком доверчивая, неосмотрительная, Конан. Она сглотнула, потянулась к стакану и чашке с росой. Промочив горло, вновь задумалась, смотря в пол, но не в риннеган. — Я действительно отправил Горо за Нобуко, думая, что та предала нас. Она имитировала свою смерть, а сама покинула организацию. — хрипло прошелестел он, — И у меня есть основания полагать, что именно она является шпионом. Однако же… теперь есть и другие подозреваемые, хотя я не исключаю того, что они могут работать вместе. — Иоши? Нагато, ты серьёзно? Она же… всегда была с нами. Он фыркнул, как злой кот, сдвинув брови. — С нами много кто был, Конан. В хорошие времена, — девушка поджала губы, — а сейчас за нами ведут охоту, каждый хочет спасти свою шкуру, выдавая информацию о тех, кто их приютил, спас от жалкого существования. — Нагато, это точно не Иоши. Я уверена в этом. Но он лишь повёл бровью. — Откуда такая уверенность? Конан, нельзя кому-либо… — Нагато, она тебя любит. — отрезав, Конан вгляделась в лицо друга. То слегка покраснело, придавая ему ещё более болезненный, уязвимый вид. На секунду, только на секунду, Конан показалось, что она вновь держит буханку хлеба, протягивает её мальчишке в зелёном дождевике под лай щенка. Обладатель риннегана тяжело вздохнул. — Ей всего тринадцать или двенадцать лет, Конан. Она хочет жить, как и все. К тому же… мы опять же не знаем, кто сказал ей истинную цель Горо, хотя я предполагаю, конечно. — Её могли просто использовать, ты на это намекаешь? — Верно. Хотя без более полной информации мы не можем что-либо утверждать. Горо скоро вернётся, и мы всё узнаем. А пока — говори что она отправилась за свитками, специально притворившись мёртвой. — Хорошо… ну, я пойду. Извини за беспокойство. Нагато свалил на неё слишком много информации, которую Конан — добрая, доверчивая Конан — не могла воспринимать адекватно. — Ты точно всё поняла, Конан? На этот раз голос звучал не равнодушно, не безучастно. Уже уходившая Конан остановилась, обернувшись, сузив глаза, кивнула. Нагато смерил её взглядом: у неё уже не текли слезы из глаз, а глаза всё больше и больше становились похожими на два куска серо-зелёного стекла.***
— Дайбутсу, есть новости? Шиноби вежливо поклонился. — Да, Конан-сан. Я начну? — Конечно, Дайбутсу. Дайбутсу, не поднимая головы — как обычно — смотря, на ноги Конан, выложил всё: — В деревне уже отстроили несколько ферм. Однако есть проблемы. По словам крестьян, садить растения удасться только в местах роста высоких деревьев, пока что— Конан, стараясь не обращать внимания на то, куда смотрит Дайбутсу, слушала, думая уже, как решить проблему. — К тому же, — парень отвернулся, — рис плохо растёт. Говорят, это из-за плохого удобрения земли. Куноичи задумалась. Не самые радужные новости. — А что же капуста? Разве нет семян? — Есть, Конан-сан, но землю ещё не вспахали, рабочих рук не хватает. Но как только закончат с этим — сразу же её посадят. И тогда будет возможность сажать остальные культуры. — Хорошо, — девушка кивнув, оглядела местность вокруг, — Дайбутсу, а что нам, по-твоему, делать с рисом? В интонации её отчётливо скользило раздражение, от чего безответно влюблённому становилось не по себе. — Конан-сан, мне это… — шиноби выдохнул, — неизвестно. — Неужели скота не хватает? — Нет, Конан-сан, не хватает. Нужно другое удобрение, чтобы задобрить почву. Дайбутсу вдруг возвёл бегающие глаза к небесам, почесав затылок. Конан сглотнула — так делал Яхико. — Раньше, когда скота ещё было вдоволь, использовали костную муку… по крайней мере, в моей деревеньке. Но сейчас, — он выразительно посмотрел на куноичи, — Вы и сами понимаете, что у нас нет возможности её добывать. Конан прикрыла ладонью глаза, потерев одну ногу о другую. — Хорошо, что у нас есть рыба, Дайбутсу, много рыбы. — Конан-сан, люди так и поступают, но большинству всё также нечего есть, нечем кормить скот. Девушка снова вздохнула, сжав кулаки. — Останки используют? — Да. Что остаётся, то и используют для удобрения. — Ладно… а как же охотники? — Прислали птицу со свитком. Наткнулись на следы оленей на востоке, на этом всё. Конан рассмеялась. Дайбутсу озадаченно оглядел девушку, посмотрев наконец-то ей в лицо. — Конан-сан, не переживайте так. Всё наладится. У меня и хорошая весть есть. Конан-сан? — Мы ни с чем не справляемся, да, Дайбутсу? — обречённо, тихо совсем пролепетала она, вытирая хлещущие слёзы. — Я же говорю, есть и хорошие вести. Девушка не ответила, однако Дайбутсу, не видя препятствий для продолжения диалога, продолжил: — Народ искренне благодарен новому правителю. Конан снова потянуло смеяться, истерично, нервно выдирая синие волосы. — И это всё? — необычно громко, с улыбкой на лице, сказала она. — Люди готовы работать день и ночь ради нас. Они поддерживают его кандидатуру, поддерживают организа… — Нет больше организации, Дайбутсу, — резко оборвав его, Конан грустно улыбнулась, — после смерти Яхико, её больше не существует в изначальном виде. Я… — девушка всхлипнула, — пойду к Пейну, сообщу ему всё. — Удачи Вам, Конан-сан. Шелест бумаги в дожде — услада для ушей Дайбутсу. Давно влюблённый в прекрасную деву, он не посмел тогда мешать её счастью, рассчитывая на удачу в будущем.***
Металл и плоть. Они лежали на полу, накрытые белыми саванами, все шестеро. По руке тёк ручеёк, тёмно-красный, отчаянно напоминающий Нагато цвет его собственных волос. Цвет смерти, опустошения, заполнявший каждое боле брани. И цвет жизни. Куройбо, залитое кровью, пробило чакроканал, от чего тот стал больно пульсировать, перегоняя чакру. Она извивающейся лентой прошла по его телу, вонзилась куда-то в голову — он чувствовал это — и объединилась с той тонкой ниточкой, что объединяла его с ними. Делала их не просто послушными и поддатливыми марионетками, а им, каждого из шестерых, разделяя его разум на шесть ровных частей, объединяющихся в одну. Стоило только использовать чуть больше чакры для одного тела — и он чувствовал, как новый плащ становится удобнее, позволяя ему ощущать больше в одном конкретном. Нить, судорожно трясясь, направилась к телам. Новое куройбо вышло из мгновенно потемневшего, исчерченного темно-фиолетовыми узорами запястья, припухшего, как при гематоме. Он не случайно выбрал руки: в них чакроканалы были особенно развиты, извитые, они с лёгкостью отдавали коллатерали — по крайней мере, таково было предположение: изучая их строение под микроскопом, забраным из больницы, Нагато видел их окрашенную в ярко-фиолетовый эластичную и толстую стенку, с выходящими из неё порой волокнами; в самой стенке редкие волокна гладкой мускулатуры, поперечно полосатая ткань же проходила близ скоплений клеток — крупных, одиночных, только разделяюшихся двух-трёх и похожих на виноград скопления этих клеток; верхний слой стенки тоже был исчерчен клетками, но уже другими, более мелкими, фиолетовыми, с фиолетово-синей окружностью, из которой позже отходили в разные стороны тонкие, собирающиеся в единые пучки белковые волокна. Поправляя револьвер, Нагато постепенно приходил к выводам, позже записанным на листке пожелтевшей бумаги. Во-первых, клетки голубого цвета, судя по всему, были нужны для выработки чакры: это было подвержденно на срезе чакроканала одной из его марионеток, для чего ему пришлось добраться до ульнарной борозды, во время стимуляции небольшими разрядами стихии молнии — он отчётливо видел потом на срезе, как горит ярко-синим эти клетки. Во-вторых, стало понятно, что клетки эти способны к делению, так же, как и сам канал был способен отдавать дополнительные, хоть и более мелкие сосуды. В третьих, давно поняв, для чего нужны четыре мышечные ленты и жировая смазка на самом канале, он пришёл к выводу, что в экстремальных ситуациях мышечные волокна, проходящие рядом с голубоватыми клетками также сокращаются, провоцируя более активное выделение чакры и её же быстрое поступление к органам — чакроканалы имели анастомозы с кровеносными сосудами, но по какой-то непонятной причине, в местах анастомозов особо сильно окрашенной в синий цвет, чакра могла пройти в кровь, а вот крови в чакре места не было — Нагато предполагал, что это было что-то вроде белкового сита, не пропускающего крупные клетки крови в чакру; в целом, усилиями мышц из двух стенок давление чакры внутри канала увеличивалось, и она быстрее и лучше проникала в нужные органы; из-за расположения в мышечной стенке тканей, каналы, как и кишечник, были способны к перельстальтике, но, так как мускулатура всё же скелетная — более активной. В четвёртых, стало понятно, почему шиноби, обладающие большим и запасами чакры, после долгого простоя не могут нормально использовать техники: разрасталась соединительная ткань, забивая полость канала. Вставляя куройбо в предплечье, Нагато думал, что всё это уже давно известно мировой науке, но до них, замученных войной, голодом и бедностью ничего не доходило — приходилось полагаться только на себя. Куройбо проходило легко, прокалывая кожу и мышцы, доходя до особо крупных каналов и танкецу. Сжав зубы, Нагато продолжил вводить его, напрягая риннеган, чтобы лучше видеть каналы чакры. Боль эхом отдавалась в теле, от чего хотелось волком выть. Становилось жарко и, слегка краснея, Нагато выдохнул, закончив со вторым кокушином. Кровь на полу растекалась струйками, поблескивая в свете солнца, скрытого серыми тучами. Шиноби усмехнулся про себя: в своих размышлениях совсем забыл о том, что давно, в самом начале подготовил куройбо, сейчас лежавшие на столе. Безделье затянулось, и он, решительно прерывая его, взял в украшенные узором шрамов и ран, руки принялся вставлять его. Боль ударила вновь, словно и не давала передышки — Нагато уже знал, что так, всегда больнее, с этой самой передышкой, которая заставляет забыть о предыдущей боли. И вместе с тем… она вспышкой, невыносимо яркой — и от того приятной, слепила тем спектром эмоций, что приносила. Сладкая, острая, сладко-острая, отдающая потом неприятным нытьём и постепенно сходящим жаром по всему телу. Это было ужасно. Это было прекрасно. И, вновь загоняя куройбо, Нагато ощутил, как медленно спадает пелена с разума, как расстворяется клетка. Чувствует, вновь хоть что-то чувствует. — Этого, полагаю, будет достаточно… — глубоко дыша, он проговорил как можно тише. Образ Яхико перед глазами. Тихо капает его кровь с куная, ручьём бежит по руке. Сжатые — и не пытайся разнять — челюсти Чиби, запах опалённой шерсти. Звон разбитой вазы, резанул по ушам. «Нагато, быстрее, беги!.. " Сверкающая молния, осветившая металл хитай-ате. И снова — боль. Не сладкая, не острая, а мучительная, нестерпимая, невыносимая, от которой в груди что-то сжимается, словно кто-то завязывает восстающие внутренности в тугой узел. Всполох фиолетово-серой чакры, его собственной, прошелся по тонкой ленте, в которой сразу же заплясали в безумном танце мелкие совсем частички, проходящие через мозг. Послышался скрип половиц, говор с акцентом, твердивший что-то про еду. Звон упавшей на пол вазы. Нагато вздрогнул. Затем, услышав лай поблизости, снова активировал риннеган — рядом не было животных. А затем увидел вазу, летящую на пол. Её звон глухо отдавался в бешенно пульсирующих висках. Внезапно стало тошнить, вместе с этим — захотелось безумно спать. Ваза. Проклятая ваза перед глазами, на столе рядом с ним, качается, готовая вот-вот упасть на пол, разбившись мириадами острых осколков, по сей день впивающихся в душу и разум, не давая ранам зажить. Сонливость сменилась тревогой, необычной для него ажиотацией, руки зашлись в нервном треморе. Захотелось блевануть, прямо здесь, не важно куда. Чиби весело машет хвостом перед носом, лижет щёку. — Чиби, это ты? — Нагато неверяще смотрел на верного пса. Тот гавкнул, преданно глядя хозяину в лицо хозяина, всё также виляя хвостом. — Чиби, ты же… Сердце забилось быстрее, а чакра, чудовищная, густая как дёготь, лилась из тела рекой, вспыхивала гейзером, извиваясь перед глазами. Нагато встав, тут же упал, забыв о том, что ходить боле он не в состоянии. Без поддержки. Все шестеро, они поднялись одновременно, скидывая саваны со своих тел. Чикушодо травмированной рукой принялся царапать лицо, Нингендо то останавливал его, причитая что-то хрипло, то останавливался, всматриваясь в стол напротив. Он видел там пса, развёрнутого к нему мордочкой, тявкающего, бегущего то к красноволосому телу, распластавшемуся на полу, то к путям, признавая в них хозяина, и чувствовал, как паника усиливается. Тендо подходил к столу, гладил его, не чувствуя под руками тёплой, хоть и мокрой шерсти, выпирающих рёбер, судорожно одёргивал руку, вскрикивая и отдаляясь. Гакидо заходится в плаче, детском, беспомощном, а джигокудо дрожащими руками держал стакан с водой, в которую Шурадо капал снотворное, переодически то всхлипывая, то смеясь безумно. Нагато встал, опираясь на кокушин, слыша в комнате до сих пор лай пса и скрежет его когтей по полу, звон вазы. Пути разворачивались — но всё равно видели пса, уже с подгоревшей кое-где шерстью, измазанной сажей и грязью, с сжатыми челюстями, скулящего, и Нагато заходится в крике, в унисон с каждым из шести. Джигокудо подбежал, хватая Нагато за подбородок — и Нагато ясно чувствовал влагу на своих пальцах, видел себя — с дрожащим подбородком и растрепанными красными волосами, так похожими на кровь. Он выпил всё до последней капли и через некоторое время, не слыша больше ни лая, ни треска, заснул. Пространство в помещении искривилось, засветился шаринган. — Нагато!***
— Ханзо-сама, у нас новости. Ханзо отпил из рюмки. — Докладывай. На лице — ни йоты эмоций, всё они, кроме одной, давно пропали, застланые ею же. Теплилась ещё надежда на Коноху, на Данзо, которому ровно как месяц назад было отправлено два письма — но и они осталось без ответа. — В Амегакуре участились случаи каннибализма. Саламандр хмыкнул. Равнодушно произнёс: — Какая неожиданность. Может, — он снова отхлебнул напиток, — ты скажешь мне то, чего я не знаю? — Есть ещё одна новость. Весьма неприятная. Вы хотите её услышать? — Ты издеваешься надо мной?! — мгновенно вспыхнув, Ханзо пролил немного сакэ на пол. — Прошу прощения, Ханзо-сама. Дело в том, что… крестьяне в южной провинции прославляют… — Я понял, заткнись. Рюмка снова наполняется сакэ, от этого раздаётся успокаивающее журчание напитка, ласкающее слух. Шиноби, склонив голову, ожидал приказа. — Что он такого сделал для них? Подставил свой продажный зад под каждого? Шиноби сглотнул, по лбу его стекла капля пота. — По нашим сведениям, он защищает их, а также он велел отстраивать фермы и отправил членов своей группы на разведку в южные поля, для охоты. В деревне, в которой он расположился, стало больше провизии, благодаря его протекции. Рюмка полетела в стену. — Идиоты… какие же они идиоты, — Ханзо схватился за голову, — они сами не могли додуматься начать восстанавливать сельское хозяйство? Не могли обратиться за помощью ко мне? Ерунда, бредятина. Голову на отсечение даю, — задыхаясь проговорил он тихо, сбиваясь на более громкие тональности, — этого мудака подослал в Дождь Камень. Спонсирует его, чтобы моя власть здесь пошатнулась. Саламандра старался сохранить лицо перед подчинённым. Но ярость и страх брали своё, разъедая разум. — Ханзо-сама, Вы отдали приказ: все шиноби защищают Амегакуре. Правитель громко, судорожно выдохнул. — От Конохи есть вести? — Нет, к сожалению. — Принеси мне ещё выпивки. Шиноби не поднимая головы и не разворачиваясь, вышел. Ханзо вновь схватился за голову, тяжело дыша. Временами, он честно признавался себе — он боится, до дрожи в коленях боится. За себя и за свою семью. Каждый бы боялся — и эти мысли успокаивали, делали разум чуточку чище, вновь собирая его из грубой гротескной мешанины. А потом он задыхался. От злости на самого себя, от нахлынувшей ярости на Пейна, от ощущения своей беспомощности и незащищенности. Коноха молчала. Данзо, подлый ублюдок, молчал. Пытаясь собрать себя воедино, отогнать глупые, по его мнению, мысли, вспоминал все пережитые сражения и войны. На мгновенье становилось легче, но затем всегда охватывала безумная паника. Размытые образы битв ранее приносили с собой страх, смешанный с ликованием победителя. Но остался только страх. Страшно было думать о прошедших боях, вспоминая не только очередного упавшего ничком противника, но и горы трупов, кровь которых, как ему казалось, смывал дождь; в действительности, кровь, смешанная с водой, стекала в ямы. В голове разносились звуки взрывов печатей, вспоминались ужасные, откровенно бесчеловечные ловушки и ядовитые газы. Он не хотел такой жизни своим потомкам. Вся его жизнь — сплошная борьба за существование. Самого себя, своей семьи, своего народа. Он искренне любил страну Дождя, нацию, но сейчас он, переживший с трудом две войны шиноби и столкнувшийся с неизвестностью, не мог думать о чём-то кроме безопасности себя и членов своего клана. Народ должен служить своему правителю, если что — стать живым щитом — такова теперь была политика Ханзо Саламандра. Бурю не успокаивали и мысли о сыне, уже возмужавшем, подарившим ему внуков, совсем крошечных ещё, не смотрящих на него, Ханзо, как на могущественного шиноби и строгого правителя, а забавно что-то лепечучих, только приметив его, тянущихся к светлым волосам. В стране Дождя все практически с пелёнок знали: жизнь — суровая вещь. Слабый падёт, а сильный останется с кровотачащими ранами на душе, шрамами на теле и безумием, способным сломить любого. Ханзо порой казалось, что он взял на себя слишком много, в одиночку пытаясь устаканить положение, крепко держа бразды правления. Но потерять власть — значит потерять контроль, потерять уважение в глазах родственников. Стать слабаком, который обязательно когда-нибудь падёт обесчестенным, не способным защитить то, что так дорого. Он любил свой клан, свою семью и был готов на любые жертвы, только бы им удалось жить. Не существовать, борясь за выживание, а именно жить. Сейчас встал вопрос о выживании. Ханзо знал, видел, чувствовал — над огненными саламандрами, широко разинув пасть, сверкая красными, полными злорадного ехидства, животного удовольствия и голода, глазами, завис фиолетовый змей, готовый вот-вот, стоит сделать только неверный шаг, сомкнуть челюсти.***
Раздавался по убежищу стук каблуков, завидев обладательницу которых все приветливо улыбались, а кто-то — и вовсе кланялся. Конан натянуто отвечала им тем же — хотя очень хотелось искренне — и спешила к Нагато. Ей преградила дорогу Иоши. — Конан, о тебе спрашивал какой-то чудик в маске. — В маске? — Конан переспросила, опешив. — Да, в маске. Сказал, что ждёт тебя в твоей комнате, срочно. Я искала тебя, но… — Киё! Джун! Сюда, быстрее! Парни быстро подбежали, непонимающе смотря на звавшую их Конан. — Что произошло? Конан, подойдя ближе и оглядевшись, тихо проговорила: — Сейчас вы со мной подниметесь наверх, к… Иоши, подойди ближе, — куноичи подхватила руку девочки, — к моей комнате. Стойте за дверью. Если я закричу — вы — она указала пальцем на юношей, — заходите внутрь. А ты, Иоши — предпреждаешь других об опасности и бежишь к Нагато. Договорились? — Да. Но, может, объяснишь ситуацию? — Позже, — отмахнулась Конан. Вместе они поднялись наверх, стараясь не создавать лишнего шума, подошли к двери Конан. — Как и договаривались, ясно? - шёпотом спросила она. — Да. Конан выдохнула, открыла дверь ключом, зайдя внутрь увидела лежащего на кровати с закрытыми глазами Нагато. Идя к нему на дрожащих ногах, она уже была готова расплакаться: что с ним? кто посмел навредить? — Тебе следует лучше смотреть за ним, — Конан развернулась, — он пока не очень хорошо контролирует свои силы и эмоции. Насмешливо на неё взирал шаринган, светящийся алым. Мадара стоял за дверью, половина его лица, скрытого маской — в тени. — Что с ним случилось? — Конан проигнорировала и взгляд и активированный шаринган, не в силах совладать с чувствами. Учиха подошёл ближе, скрестив руки. — Я не знаю точно, но я чувствовал сильный всплеск чакры. А на полу, — он достал из кармана пузырёк, — было вот это. Конан встала с колен, на которых сидела перед кроватью, всматриваясь в лицо друга. — Это снотворное. Он пьёт его иногда, не думаю, что это от него. Обито кивнул. — Я тоже так считаю… хотя всё возможно. Пока тебя искали, — Учиха сверкнул шаринганом, — ситуация стабилизировалась под моим надзором. Конан склонила голову набок, а затем, снова подняв её, раздражённо посмотрела на шиноби Конохи. — Откуда, — решительно, шипя, начала она, — откуда мне знать, Мадара, что это не твоих рук дело? Он, бросив пузырёк на кровать, усмехнулся, и Конан была готова покляться, что сейчас под маской он гаденько улыбается. — Ты всерьёз думаешь, что мне это нужно, Конан? — он, подойдя ещё ближе, уселся на кровать, в ногах у Нагато, которые накрыл одеялом, — До сих пор, несмотря на мою помощь, не доверяешь мне? — У меня нет на то причин, а твоя лицемерная помощь нужна только для того чтобы использовать нас в… Учиха рассмеялся. Громко, надрывисто. Закончив, он, на удивление спокойно выдал: — Конан, мне действительно нужна ваша помощь, а вам — моя. Не так ли? Так почему бы не сотрудничать? — Тебе нужен только риннеган. — отрезала куноичи. — Если бы это было так, я бы давно его вырвал и, уж поверь, — Обито поправил съезжающее одеяло, — с радостью вставил бы его в чужие глазницы. Но риннеган — его привелегия и его проклятье. С которым ты, к слову, — хмыкнул он, — не в состоянии помочь ему. — Да, и как ты уже заметил, риннеганом не так просто владеть. — Конан, заведя руки за спину, перебирая пальцами, складывала появляющуюся бумагу. Успокоиться получилось, и пришло время для её наступления. — Хм… что ж, ты права. В таком случае, я мог бы забрать его, не так ли? Конан, насупившись, вгляделась вновь в лицо Нагато. То, расслабленное, обрамлённое густыми красными прядями, напоминало ей… о доме. Подняв глаза уже на шиноби, она высказалась, с долей ехидства: — Возможно, даже великому ниндзя из великой страны не под силу владеть легендарными глазами. — Прекрати это, Конан — Учиха вздохнул, — то что я предлагаю, называется взаимовыгодным сотрудничеством. У меня были возможности забрать риннеган, но я не сделал этого. Один риннеган то мне уж точно будет по силам, не думаешь? Знаю-знаю, ты прекрасно всё понимаешь, но слова Яхико никак не выходят из твоей головы, верно? Только вот Яхико был слишком наивен, сам мог обмануть, исполь… — Он бы никогда так не поступил. Следи за своим языком. — встрепенувшись, прошипела девушка. — Я понимаю. — Учиха примирительно слегка склонил голову набок, — об этом я и говорю. Пойми, если мы будем сотрудничать, — намеренно сделав акцент на слове, Обито провёл по маске, поправляя её — дышать в ней всё же он ещё не привык, — без конфликтов, обеим сторонам будет проще. Вам — восстанавливать деревню, мне — получить то, что все мы хотим. То, чего Нагато и сам желает — мира. Этого же желал Яхико. — не встречая сопротивления, он продолжил, — Мы оба должны заботиться о нём, о последней надежде для всего мира. Я не хочу упускать шанс, хоть малейший, исправить всё, сделать лучше. Без боли и страданий. И он — Учиха посмотрел на спящего, потянулся к краю одеяла, накрыл плечо, — хочет того же самого. Так почему мы не можем работать вместе? Конан промолчала. Успокоившись окончательно, присела вновь на колени, рядом с Нагато, убрала волосы с его лица, слушая тяжёлое дыхание. — Если ты навредишь ему, Мадара, — тихо выдала она, — я лично убью тебя и плевать я хотела на весь мир. — Не превозноси себя, бумажная куноичи. Я тебе не по силам. А вредить я ему не собираюсь. — встав, Обито одёрнул плащ, — Удачи. Мне нужно наведаться кое-куда, а после я снова появлюсь здесь. Нам втроём нужно поговорить. В комнате раздались тяжёлые шаги, стучавшие в такт раскатам грома. — И ещё, — он обернулся, — не стоит думать, что кучка слабаков сможет справиться со мной. Конан, всё также смотря на друга, ни слова не проронив, поднялась, села на край кровати, чувствуя, как пропадает, используя технику, Учиха, думая о её слабостях и минусах, но затем, быстро сорвавшись, заплакала, припадая к ногам Нагато. Слова Мадары эхом отдавались в её голове. Чувство вины и раскаяния снова затопило разум кровавыми слезами. Как она могла не верить? Как она могла не видеть? Как она могла так по-детски обижаться? И на кого — на самого Нагато, всегда понимающего её, всегда защищающего её Нагато? Нет, больше такого не повторится. Она всё стерпит, всё примет, ведь Нагато действительно был последней надеждой. Риннеган тут ни при чём. И уж точно не в мире дело — Конан, потеряв возлюбленного, поняла, как жесток он, — дело в том, что этот луч света нужен сейчас ей, так мучительно нужен, что она готова пожертвовать своей жизнью ради него, ради его желаний. Хочет мира? Пусть, главное — что он не так несчастлив, идя к своей цели. Она будет рядом всегда, примет любое его решение, даже самое абсурдное, даже если ей потребуется умереть, отдать своё тело так же, как и Яхико, стать марионеткой — пусть. Она пойдёт на всё, главное — видя этот неугасающий свет. И будет рядом, всегда и везде.