Оригами

Директор Яга её не ждал. Её ученики ничего не натворили. Юрико чувствовала себя обманутой и совсем немного — разочарованной. — Может, Сатору решил над тобой подшутить? Ты же знаешь, он у нас интересный. Не принимай его слова близко к сердцу, он всегда так, хотя я не думал, что со своими шутками он полезет к тебе. — Что вы, директор, не беспокойтесь, — выдохнула женщина и вежливо поклонилась. Годжо Сатору определённо для чего-то её обманул. Хотел забрать Итадори-куна или ему нужен был её кабинет? Не то чтобы там было что-то, о чём не знал Яга-сан, но если ему правда нужно что-то от неё, то он мог бы попросить, как просят нормальные люди. Она ещё ни разу не отказывала Иери-сан в помощи, и, если Годжо не потребует ничего невозможного, то и ему не откажет. Коридор заливало солнцем, будто водой: тень плавилась под потоком ультрафиолетовой речки, и Юрико невольно вспомнила один из разговоров с Маки. Она говорила, что в детстве страстно желала получить одну вещь, и чтобы получить её, посмотрела на самую яркую звезду в небе и загадала желание. Вещь эту она так и не получила, но Юрико подумала, что Маки просто ошиблась со звездой, которой следует подать прошение. Женщина подошла к открытому окну, её тело попало в бурный поток света, и, жмурясь от яркости самой большой звезды, она взмолилась: «Ками, умоляю, пусть Годжо Сатору не успеет наделать глупостей» Возможно, Юрико недостаточно точно сформулировала своё желание, или оно распространилось на какого-нибудь другого Годжо Сатору (вероятней, стоило произнести ещё и кандзи его фамилии), или сама Юрико ошиблась с выбором звезды, или эти заклинания на звёздах просто не работают, но Годжо Сатору сидел в её кабинете и курил ту самую потушенную самокрутку, которую она не успела выбросить. — Вы что творите? Мужчина помахал ей рукой: — Не знал, что ваша техника требует курения наркотиков, Ямамото-сенсей. Женщина осторожно притворила дверь, подошла к подоконнику и неверяще уставилась на почти искуренную сигару. — Вы никогда не курили? — Лет в пятнадцать пробовал. — Я про наркотики, — женщина зажгла сандаловую ароматическую палочку и поставила её на край стола, чтобы мужчина не смог дотянуться. Сандал удивительным образом успокаивал Юрико. — Ох, нет, это впервые. — Тогда живо тушите. Вам уже очень много. Как себя чувствуете? — Странно. Всё очень медленное, я... потерялся в ощущениях. Вы тоже это чувствуете, когда употребляете? Юрико покачала головой, но едва ли Годжо мог это заметить через чёрную повязку. — Я не чувствую тех последствий, которые чувствуете вы. У меня редкое генетическое отклонение, которое позволяет употреблять с меньшими последствиями. У Оззи Осборна, если помните такого, было нечто подобное. Но, да, в теории, передоз я заработать могу. — Что же, получается, у меня передоз? Я умру? — испуганно Годжо вовсе не звучал и не выглядел. Он был расслабленным, дезориентированным, но он не был напуган. Юрико поневоле знает, почему смерть не пугает кого-то вроде него, но легче ей от этого не становится. — Не умрёте, не передоз, но к врачу надо. Мой лечащий врач... Да господи, не смейтесь, — она подождала, пока мужчина не перестанет хихикать, — у меня есть врач-нарколог, который полностью в теме про шаманов и проклятия, но он — буддистский монах. Годжо Сатору повалился на пол от смеха и Юрико тяжело втянула запах сандала, успокаиваясь. Чужие наркотические опьянения раздражают сильнее, чем собственные, и эта маленькая истина не давала ей покоя. — Годжо-сенсей, вы можете пользоваться проклятой энергией? — Хотите показать меня тому буддисту? Я не против, я могу. Наверное. В тот момент, когда Годжо потянулся к повязке на глазах, Юрико поняла, что всё, кажется, идёт совсем не так, как она задумывала. Если на Годжо Сатору в повязке можно было смотреть, то без неё им можно было только любоваться. Юрико нравилось, что у мужчины было маленькое аккуратное лицо, тонкие губы, небольшой мягкий пушок над губой, заметить который было сложно, и острый, по-девичьи аккуратный подбородок. К двадцати девяти годам Годжо не растерял юношеской красоты, хотя те же Нанами и Ичиджи выглядели куда старше, пусть и были моложе мужчины. Ямамото считала, это всё потому, что Годжо — главная заноза в заднице для всего мира шаманов, и пока все вокруг стареют из-за его проделок, сам Годжо остаётся безнаказанным и вечно молодым. Повязку он лениво скомкал в руках и засунул в карман гокурана, затем обратился к Ямамото: — Могу, но в пределах Токио. На остальное совершенно не хватит концентрации. Юрико старалась смотреть куда угодно, но не на него. — Отлично, нам недалеко. Нам в храм у подножия горы, который перед подъёмом на колледж. — Он же жутко популярный среди туристов, мы протиснемся? С клёна сорвался зелёный лист, Юрико, вытащив мобильный, набрала номер и, не поворачиваясь к Годжо, ответила: — Не суетись, я всё решу. Монах выглядел усталым. На его лысой голове плясали блики от лампы, а глубоко посаженных глаз — всегда печальных из-за нависшего века — почти не было видно под широкой полоской редких бровей. Монах ходил из стороны в сторону, отрешённо постукивая себя по плечу массажёром — в сущности, это был упругий шарик, приделанный к плоской деревянной палке. Ямамото поддерживала Годжо и всё ждала, когда монах вынесет свой вердикт. Этот уважаемый сенсей двадцать лет проработал в больнице, не раз помогал ей, когда она была подростком, и довольно спокойно воспринял существование проклятий и шаманов. Этот человек был монахом до того, как ушёл в монастырь — спокойный, отрешённый, принимающий человеческое безумие как данность, он не раз выручал юную Юрико. Когда она ушла в колледж и стала шаманом, именно этот человек помог ей в лучшем виде оформить техники, помог даже изучить их возможности и пределы. — Ямамото-сан, ты же понимаешь, что тебе стоит лучше хранить вещества. Ты же работаешь с детьми. — Понимаю, Тачихара-сенсей. — И замечательно. А ты, Годжо-сан, понимаешь, что ты уже даже не ребёнок, чтобы брать чужие каннабиноиды в рот? Годжо улыбнулся: — Понимаю, Тачихара-сенсей. — Я не впервые встречаюсь с такими дураками, Годжо-сан, поэтому сразу предупреждаю: если продолжишь употреблять, умрёшь собачьей смертью и никто тебя не вспомнит. Не думаю, что ты поймёшь, когда нужно остановиться, поэтому я попрошу Ямамото-сан заняться твоим лечением. Конечно, медикаменты не такие приятные, как травка, которую ты украл у Ямамото-сан, но по-другому нам с тобой проблему никак не решить. Тачихара не верил, что кто-то мог бы просто из любопытства выкурить жгут каннабиса и прийти покаяться за это, а у Юрико не было ни сил, ни желания объяснять, что вообще-то Годжо Сатору из той категории людей, которые на такое способны. Годжо разулыбался шире, и мир закрутился перед его глазами спиралью: — а вы точно буддист, Тачихара-сенсей? Но монах его не слушал, обращался к Юрико: — Проследи за тем, чтобы он выполнял все предписания. Я распишу всё на листе, но ты знаешь, какая мне положена плата? — Пиво и билет на бейсбольный матч, я помню. — Кивнула она, не особо прислушиваясь к старику. В её голове засела одна-единственная мысль, которую она не смела выгонять: «Не смотри на Годжо, не смотри на Годжо без повязки, не смотри на укуренного Годжо без повязки, ничем хорошим это не кончится. Юрико, ты в храме, не совершай грехопадения на глазах у чёртового Будды» Только эта мысль и удерживала её в сознании. Монах снова похлопал себя палкой по плечу и развернулся к выходу из комнаты: — Скоро сюда набегут люди, собирайтесь скорее. И, Ямамото-сан, ты правда снимала обувь с этого парня? — Ну конечно, по правилам храма нельзя, Тачихара-сенсей, а он едва на ногах стоит, он бы грохнулся и расшиб бы себе что-то... Все хорошие мысли, которые бывали в голове Юрико, имели свойство быстро исчезать. Она посмотрела на накуренного Годжо без повязки в буддистском храме. — Ох... В любом случае, развратные мысли перед лицом Будды — не самый стыдный из возможных проступков? Юрико постаралась успокоиться: в храме ей становилось дурно из-за мерзких благовоний, а необходимым в такой момент сандалом пах только Годжо. Она подошла к мужчине ближе, притянула его за ворот гокурана, уткнулась носом в тканевую складку на шее. Замечательно, как хорошо, что школьная форма впитывает запахи. Пахло не только сандалом, но и самим Годжо: слегка кислым потом и слегка — дождём. — Ямамото-сан, нам лучше выйти, — глаза у Сатору растеряли светочувствительность, а голубая радужка отлично сочеталась с красными капиллярами. — Годжо-сан, вам лучше замолчать. Юрико прижимается сильнее, трётся носом об открытую шею мужчины и шумно тянет запах. У Сатору большие руки, Юрико кажется, они отлично смотрятся на её штанах — она не может видеть наверняка, но по ощущениям — крышесносно. — Вы настолько просвятились, что не ощущаете всей тленности ситуации? — старый монах выглядел удручённо. — Тачихара-сенсей, можете постоять в дверях? Можете закрыть зал раньше? Нам надо, Тачихара-сенсей. Он странно посмотрел на них, достал чётки, перебросил пару бусин: — Вы пожертвуете храму сумму, равную четырём вашим зарплатам. Я прослежу. — И вышел, притворив тяжёлую храмовую дверь. Сатору глухо рассмеялся. — Обожаю этого старика. Юрико скинула с мужчины гокуран, помогла стянуть рубашку и почувствовала, как у неё закружилась голова: сейчас Годжо выглядел очень нелепо, очень доступно перед внушительными колоннами, перед ликом святого, перед листками с сутрами. Какой-то монах, которого они выгнали для разговора с сенсеем, обронил кисть, и теперь чернила на ней засохнут до того, как они закончат. Юрико оставила поцелуи на шее, на щеке, на висках Годжо — лёгкие, мокрые, почти ничего не значащие, но Сатору, опьянённому не то травой, не то храмовой атмосферой, они нравились. Он большими пальцами прошёлся по сухим скулам, надавил на уши женщины — и тут же поцеловал, прикусил сначала выпирающий хрящик, а затем мягкую мочку. Ямамото-сенсей не носила серьги, но Годжо захотелось однажды сравнить вкус медицинского металла и вкус крови, раскатать надетую серьгу на языке; распробовать, слизать мелкими каплями выступающую кровь с ранки на ухе. Исцелованная шея расцветала нежно и бледно; Годжо не любил, когда горящие пятна наливались синим цветом, становились синяками — это ещё и больно, наверное. Ямамото-сенсей была сильной женщиной, но ему не хотелось, чтобы в её мыслях он был кем-то, кто позволил себе без разрешения испортить её кожу. Дышалось тяжело, на ногах было неудобно и стояк врезался в шов штанов — и Сатору просил Юрико позволить ему взять её здесь, у ступеней популярного храма перед статуей Будды. Он стянул с неё брюки, подвёл ближе к низкому традиционному столу с сутрами, больно грохнулся перед ней на колени и слизал проступивший пот с живота — Юрико не стала снимать рубашку. У неё были узкие бёдра, впадинки на коже, белая полоса шрама тянулась от копчика вдоль левой ягодицы, и Годжо без задней мысли провёл языком по нему. Ямамото заправила выбившуюся прядь волос, молча села на тот низкий стол, подмяв сутры с невысохшими чернилами, и медленно, почти неловко сняла белые трусы, откинула их одной ногой к нему. У Годжо стояло крепко, болезненно, и ему совсем не хватало терпения. Он смотрит, спрашивает, разводит женские ноги и входит. Стол оказывается совсем небольшим: Юрико приходится отклониться и поставить руки на пол, чтобы не съехать с него, но это так неловко, так неудобно, у неё затекает задница, болит поясница, и она просит Сатору заканчивать скорее. Тот смеётся, обещает сделать всё зависящее и толкается раз, другой и дышит бессовестно громко прямо на ухо. Ей нравится раскачиваться с ним в такт, ловить горячий воздух из приоткрытого рта, дрожать под напором и напирать в ответ. Она чувствовала каждое движение внутри — рваное, небыстрое, неприличное, до белых пятен перед глазами, до жгущих лёгких приятное, и поэтому, когда она кончает, Сатору приходится извернуться, чтобы придержать её поясницу. Юрико доводит его до оргазма рукой, пачкает свои и его ноги, и мужчина — с глазами уже более трезвыми, сосредоточенными, — лезет к ней целоваться. — Прекратите, — она вяло отпихивает его от себя, — мне дышать нечем. Давайте потом. Я не могу. — Больше уверенности, Ямамото-сан, — смеётся он и оставляет поцелуй на плече. — Я уверена, что больше не могу, Годжо-сан, — она аккуратно складывает его одежду и садится на неё сверху, пытается оттереть бёдра и ягодицы от чернил, но вскоре плюёт на это дело, прислоняется щекой к макушке задремавшего мужчины. Что ж, по крайней мере они устроили отличное шоу для Будды.