ПАМЯТКА ОХОТНИКАМ НА КИЦУНЭ!
Кицунэ – подвид оборотней. Ими становятся после смерти либо сами лисы, либо души людей, не очистившиеся перед смертью. Эти полу животные обладают большими знаниями, почти бесконечной жизнью и выдающимися магическими способностями. Кицунэ достигает зрелости приблизительно в 100 лет. Каждую тысячу лет своей жизни она отращивает новый хвост; их максимальное количество может достигать девяти. Чем больше хвостов, тем лиса мудрее и опаснее. Говорят, что эти создания могут жертвовать частью энергии, а, соответственно, и одним из хвостов, проводя могущественные ритуалы вроде управления временем. При охоте необходимо учитывать, что зачастую кицунэ перевоплощаются в крайне привлекательных девушек. Заманив путника на ложе, она перегрызает ему горло, удовлетворяя свои потребности в качестве суккуба. Остерегайтесь близкого контакта с целью. За свою долгую жизнь лисы перенасыщаются тёмными силами, у них вырабатывается пристрастие ко всему злому, поэтому они буквально питаются негативными эмоциями: страхом, болью, злостью. Для наиболее эффективного результата в ход могут пойти транквилизаторы либо наркотические вещества, смешанные с алкоголем: перевоплотившаяся в человека кицунэ вряд ли устоит перед выпивкой. Необходимые для охоты яды и приспособления вы можете абсолютно легально приобрести в нашей лавке. Изгоним нечистую силу ради благополучия и процветания Инадзумы!***
Эи выходит из Великого храма Наруками, пряча лицо под капюшоном накидки, как преступница. На улице душно, но необыкновенно мрачно для весенних сумерек: недавно пылавший закат застилают надвигающиеся со стороны океана кудрявые тучи, а в спёртом воздухе отчётливо слышен озон. Дышать становится так тяжело, что кажется, словно лёгкие сжимаются до размеров сдутого воздушного шарика. Кто-то аккуратно дотрагивается до её плеча, и Райден резко оборачивается, крепче прижимая к груди непосильную ношу размером двенадцать на шестнадцать сантиметров. – Прошу прощения, госпожа Сёгун, – круглолицая служительница в белоснежной рубахе и алых хакама кланяется, почтительно опустив глаза, – Великая жрица просила передать, что сегодня не сможет продолжить вашу встречу ввиду чрезвычайных обстоятельств и приносит свои искренние извинения. –Хорошо, я поняла, – Эи выпрямляется, изо всех сил стараясь держать лицо и не ёжиться от капель холодного пота, оставляющих противные мокрые дорожки между лопаток, – Инаги, обязательно напомните ей о завтрашнем приёме. Я постараюсь ещё раз отправить Великой жрице приглашение, но будет лучше, если это сделаете вы. – Рада служить, госпожа Сёгун, – девушка неловко запинается и поправляет волосы, не зная, как продолжить, – Простите, вы в порядке? У вас ничего не болит? Просто вы так держитесь за сердце… Райден и вправду чувствует себя неизлечимо больной, мерзкой и жалкой. То, как она поступает – отвратительно. Это поступок слабого, неуверенного в себе человека. Ещё не поздно всё исправить, вернуться в комнату, до сих пор пропитанную теплом и запахом её тела, положить злосчастный конверт на туалетный столик из юмэмиру и забыть о нём, как о страшном сне. Эи уверена, что его содержание ей не понравится, что вопреки народной мудрости лучше жить в сладкой лжи, чем в горькой правде, но глупая мышца в груди приказывает придумывать отмазки вместо того, чтобы сознаться в преступлении хотя бы самой себе. – Благодарю за беспокойство. У кимоно просто слишком глубокий вырез, а к вечеру в горах холодает. Вы так не находите? – слава Селестии, что тончайшее шёлковое нечто, никак не защищающее от внезапных порывов грозового ветра, более-менее прикрывает торс, – Меня всегда в этом плане поражали религиозные одеяния. Как вы не мёрзнете? – Мы с детства воспитываемся в здешнем климате, госпожа Сёгун. Привыкли. Вы не будете против, если я отойду? Скоро начнётся вечернее служение и мне, как главной помощнице, необходимо подготовить всё для ритуала. –Конечно, идите. Доброй ночи, Инаги. –Доброй ночи, госпожа Сёгун. Обычно Райден предпочитает добираться до дома пешком. В сумерках есть своё очарование. Безлюдные прогулки дают пищу как для размышлений, так и для глаз. Она любит природу родного края, ведь за пятьсот лет в ней мало что изменилось: те же раскидистые сакуры, отдалённый шум солёной воды и сверкающие в темноте электрические кристаллы. Но сейчас Эи слишком слаба, чтобы даже думать о долгой дороге. Первые тяжёлые капли стучат о каменистую тропинку, когда она наконец добирается до укромного телепорта в отдалении от храма. Испуганно оглянуться по сторонам, cпрятать проклятое письмо в рукав кимоно, прикоснуться к светящейся лазурным колонне и оказаться прямо под резным навесом здания сёгуната – дело пары секунд, но и они кажутся вечностью. Вечностью, гораздо более долгой, чем одинокое пребывание в царстве Эвтюмии. Солдаты молча отдают честь, не покидая пост. Горничная, заботливо приготовившая тапочки, порывается снять промокшую насквозь накидку – муссоны не щадят никого – однако Райден настойчиво убирает её горячую руку и кивает, намекая уйти восвояси. Озноб волнами сковывает тело, спутанные растрепавшиеся волосы, в спешке заплетённые Мико в свободную косу, липнут к бледному, измученному лицу. Лишь два крупных пятна лихорадочного болезненного румянца выдают накопившееся волнение. Тихо прикрыв за собой фусума, Эи раздевается и с облегчением садится в офуро. Горячая, почти сорокоградусная вода обволакивает уставшие мышцы. К кончикам пальцев приливает кровь. Ощущать себя живой – неописуемо хорошо. Почти так же хорошо, как ей бывает с Яэ. Жаль, что сознательная жизнь не может заключаться в ванне с лавандовым маслом, поцелуях и объятьях нежных рук с аккуратно постриженными овальными ногтями. Было бы гораздо проще. Конверт, оставленный на прикроватной тумбочке, не даёт расслабиться до конца. Райден быстро споласкивается и накидывает пушистый халат (подарок Великой жрицы) на плечи. В комнате пряно пахнет миррой. Эи с точностью до секунды помнит, как впервые после отъезда Путешественника вошла в придел храма рука об руку с Мико и погрузилась в облако этого чарующего запаха. Подруга, заметив на её лице неподдельную детскую радость, отправила в город сразу несколько помощниц, нагруженных несколькими килограммами благовоний. Неужели человек, совершающий ради её эмоций абсурдные поступки, может как-то… Нет, она отказывается верить. И тем не менее отрывает сургуч, прижатый обычной круглой печатью без инициалов – письмо личное, но адресант точно не знатного происхождения. И никаких отличительных признаков на самом конверте. Как оно в принципе могло дойти до Яэ? Дорогая госпожа Яэ, Я готова упасть перед Вами на колени за то, что дерзнула начать это ничтожнейшее письмо, несмотря на Ваши просьбы. Прошу, нет, умоляю Вас искренне, от всего своего рабского сердца – войдите в моё положение. Расценивайте эти строчки как крик души. Жизнь с мужем после тех сказочных ночей на ложе с Вами представляется ещё более суровой и бессмысленной. Никогда его руки не принесут того неземного удовольствия, что я испытала за прошлую неделю, никогда поцелуи его мерзких губ не станут мне приятны, никогда его грубая сила не затмит Вашу утончённость и божественную красоту. Я грешна, я не заслуживаю и Вашего волоса, но, хотите верьте, хотите нет, я люблю Вас сильнее, чем жизнь. В Вас и заключён смысл всего моего существования. Мне не нужны дети – это плод насильственного брака, они чувствуют мою ненависть ко всей семье; мне не нужны драгоценности, которыми осыпает меня этот болван-ювелир; я так соскучилась по простому человеческому теплу и свободе!.. Я доверяю Вам страшную тайну: сегодня ночью я наконец-то вырвусь из этой темницы и отправлюсь на родину, в Ли Юэ. Муж спрятал мой паспорт и деньги, поэтому я постараюсь уплыть на старой рыбацкой лодке его деда. Мне не страшен шторм, мне страшно умереть, не увидев Вас хотя бы ещё один раз. Вы Верховная жрица, так сжальтесь над ближним и выполните моё последнее желание. Благословите меня на дорогу, и я умру с Вашим именем на устах. Ах, Мико, если бы только у нас было больше времени! Полночь, наше место. Я буду одета, как мужчина – придётся скрываться. Гнев и ревность Иори поистине не знает границ. Искренне Ваша, Кэтсуми С. Каждая буква бьёт под дых, режет заживо, отравляет разум странным, неведомым горем. Райден в растерянности переворачивает васи, пытаясь найти хоть какой-то намёк на розыгрыш, но слегка влажный от непросохших ладоней лист мертвенно пуст. В голове копошатся возможные оправдания. Может, это просто выдумки очередной поклонницы? В конце концов, всю ту неделю Мико была крайне занята подготовкой к какому-то синтоистскому празднику и отменила и их обычные вечерние встречи, и любимую обеими чайную воскресную церемонию… Пазл складывается мгновенно. Эи бросается к низкому комоду и находит запылившийся календарь. В апреле нет ни одного красного окошка. Значит, предчувствие не подвело. Всё это время кицунэ водила её за нос. Получается, не было никакой буддисткой делегации? И Дня Сакуры на острове Сэйрай? Значит, Мико не просто так не снимала сегодня чёрное шёлковое ципао и не особо давала касаться себя. Значит, её белоснежная кожа была помечена посторонними следами. Значит, значит, значит. Неужели то, что было между ними, ничего не значило для неё? Райден не плакала с того рокового дня, как не стало Макото. Тогда ей казалось, что слёзы закончились, будто её высушили изнутри и перетёрли в микроскопическую, бесчувственную каменную крошку. Если честно, теперь она бы с удовольствием задохнулась от рыданий прямо тут, на жёсткой бамбуковой циновке. Но глаза в отражении напольного зеркала остаются неприкосновенно сухими. Ревность сжигает Эи, заставляет вцепиться в полы халата, чтобы не разбить стекло трясущимися от ненависти руками. В сознании сёгуна вдруг всплывает диалог между купцами, услышанный ею на рынке во время прогулки под прикрытием. В последнее время подобные вылазки стали любимым развлечением, способом отвлечься от непривычной жизни: достаточно надеть маску, максимально неприметный балахон и предупредить стражу о том, чтобы пару часов её никто не трогал, а затем выскользнуть в город. Тогда Райден стояла около прилавка с шёлком, делая вид, что выбирает лучшее полотно. Толстый мужчина со слизким лицом, судя по всему, поставщик шелковицы из Ли Юэ, в наглую смеялся над трусостью инадзумских предпринимателей. – У вас Архонт – баба, так в прошлом ещё и помешанная, – из зажатой между зубами трубки клубом валил горький тошнотворный дым, – За то время, пока она в своём царстве куковала, можно было сто раз вокруг носа её обвести. Она бы вам и слова не сказала. – Ху Синь, ты что. Никто не смеет обманывать Сёгуна. Никто не смеет обманывать Сёгуна. –Никто не смеет обманывать Сёгуна, – шепчет Эи, судорожно хватаясь за хософудэ и складывая черты иероглифов в текст, – Даже ты, Мико. Даже ты. К одиннадцати часам каждый офицер патруля получает приказ под грифом «абсолютно секретно». Они вовсе не удивляются написанному, хоть оно и похоже на параноидный бред. После отмены указа Сакоку и Охоты на Глаз Бога выполнять самые бесполезные и безобидные поручения – одно удовольствие. Я, Сёгун Райден, настоящим приказом требую установить тотальный контроль всех границ острова Наруками, в особенности морских, с полуночи до шести утра. У любого, кто попытается сбежать с острова, приказываю конфисковать Глаз Бога на срок длительностью семь дней и отправить гражданина на домашний арест исключительно по месту жительства. В случае сопротивления разрешаю применять экстренные меры. Имена беглецов, при нахождении таковых, записать в форме отчёта и доставить к девяти утра этого дня. Ослушавшиеся моего указа офицеры будут привлечены к высшей мере наказания. С.Р.***
Утро начинается с дораяки, данго и ароматного, крепкого сенча. Эи не может пересилить страсть к сладкому, поэтому сытные завтраки вроде дашимаки тамаго даже не появляются на её столе. Обычно повар готовит их специально для Мико, вот только этим утром Сёгун ест в полном одиночестве. Ест – громко сказано. Еле-еле справившись с одним самурайским блинчиком, она со вздохом кладёт палочки и неотрывно следит за секундной стрелкой, наворачивающей на циферблате круги. Время близится к девяти и тянется преувеличенно медленно. Может быть, случившееся – ошибка, и она поторопилась с выводами? Если бы та девчонка действительно существовала, то информация о побеге давно лежала бы на рабочем столе, а Эи могла бы спокойно насладиться блюдами, не теряясь в догадках и сомнениях. Остаётся всего одна минута и Райден снова тянется к приборам, когда двери раздвигаются. Сердце уходит в пятки. – Великая Жрица просит аудиенции. Прикажете впустить? – горничная, простоявшая всю ночь у входной двери в ожидании солдат, зевает и тут же прикрывает рот рукой, – Прошу прощения. Что Яэ может делать в городе в столь ранний час? Неужели пришла позавтракать без приглашения, скажем так, по старой дружбе? Но они всегда договариваются о подобном. В любом случае, придётся принять её. Не хватало глупых слухов о том, что они в ссоре. Или, что ещё хуже, подозрений со стороны жрицы. В конце концов, та не знает о существовании письма, надёжно припрятанного среди пожелтевших страниц личного дневника. Чего же тогда бояться? – Впускай, Умеко. Мико – луч света в тёмном царстве. Фраза из статьи критика из Снежной, которую Яэ как-то читала Эи перед сном после тяжёлого дня в редакции, описывает её как нельзя лучше. Она концентрат чистой энергии, мотор их отношений, вечный инадзумский двигатель, заставивший Райден сделать первые шаги на новой почве. Девушка, искрящаяся от переполнения внутренней энергией, заходит в комнату, приглашая кого-то за собой. Солнце врывается в столовую без окон в виде ладно слаженной тонкой фигуры, утопающей в бордовом кимоно с золотыми лисами. Прекрасна. В прочем, как и всегда. При виде второй посетительницы Эи едва сдерживает невольный возглас отвращения. Она сперва вообще не понимает, какого пола данное существо. На перекошенном, опухшем лице нет живого места – сплошное красновато-синее месиво из кровоподтёков, гипс на носу, огромные, налившиеся кровью мешки под тёмными глазами – единственным, что осталось от былой привлекательности. Вместо волос – свалявшееся колтунами чёрное гнездо, выбритое налысо с одной стороны; из-за сухих губ, полуоткрытых в приветственной улыбке, виднеется ряд кривых зубов, среди которых пары недостаёт. Незнакомка, замершая под прицелом сёгуна, подозрительно быстро вспоминает о недавно приобретённых несовершенствах, горько усмехается и погасает, как свеча на ветру. Посреди буйного, торжественного великолепия Яэ её потускневший облик напоминает засыхающий цветок на обочине. В нём почти не осталось жизненных сил, он бы и рад умереть под колёсами беспрестанно проезжающих мимо телег, вот только они калечат его, не задевая длинные сильные корни. Обречённый на вечность, он уговаривает стать последним мгновение, когда жажда вытягивает из него последние соки, но короткий ливень всегда начинается так некстати. – Я боялась, что наше внеплановое появление потревожит твой нерушимый покой, а ты, как вижу, сегодня жаворонок, моя милая Сёгун, – Мико практически неслышно подплывает к котацу, подставляет бархатную щёку для поцелуя и чуть ли не мурчит от удовольствия при робком прикосновении губ Эи, – не стесняйся, моя знакомая – надёжный, проверенный временем человек, точно никому не расскажет о наших маленьких шалостях. Правда, Кэтсуми? Что же ты, садись рядом, угощений точно хватит на всех. Ты, наверное, изрядно проголодалась после пережитого ночью. Кэтсуми. Райден бьёт током. Кэтсуми. Это изуродованное обстоятельствами подобие человека – та самая воровка чужого счастья, осмелившаяся посягнуть на главное сокровище Электро Архонта. Эи мысленно смакует ненавистное имя на кончике языка. Кэ-тсу-ми. Внутри борются гнев, брезгливость и, как ни странно, жалость. Она не может винить в измене Мико, так невинно уплетающую данго напротив неё, а госпожа С., от слабости роняющая пищу прямо на потрепанный подол юбки, недостаточно отчаянна для той, кто готова пожертвовать собой ради эфемерной, безнадёжной влюблённости. Куда делось хвалёное желание умереть за секунду оказанного внимания, дерзкие помыслы, возвышенные, лживые метафоры? Кто сломал свободолюбивую душу настолько, что Кэтсуми сидит смирно и смеет только изредка бросать полные безрассудного обожания взгляды на игнорирующую её Яэ? – Нам срочно нужно что-то делать с почтой, дорогая, – Мико накладывает на блюдце побольше анко, – представляешь, Кэтсуми отправила мне вчера письмо с очень важной просьбой, передала его прямо в руки почтальона храма, а оно так и не пришло. Или дошло до другого адресата, потому что её муж узнал о времени и месте назначенной встречи, подослал туда солдат, которые вернули бедняжку на порог дома, а затем избил до полусмерти. Ну ты и сама видишь этот ужас. Она еле добежала до горы Ёго и упала прямо передо мной. Врач сказал, что шансы на полное восстановление минимальные. Даже выдернутые волосы вряд ли отрастут, там что-то с фолликулами. Видела бы ты, какая она раньше была красавица – точно не сдержала бы слёз. Ах, какой шикарный нос! Образцовый. А маленькие зубки, будто жемчужинки! Скажу по секрету, – Яэ наклоняется ближе, переходит на шёпот, – нам пришлось убрать из храма все зеркала. У неё просто начиналась истерика при виде своего отражения. Кэтсуми задыхается от приступа удушающего кашля, прикладывает вовремя поданную Райден салфетку ко рту, отхаркивает кровяные сгустки, моментально окрашивающие белоснежную ткань в багряный. Эи мутит. Ей противно наблюдать за окончательно расклеившейся, согнувшейся пополам девушкой, которую жрица настойчиво выводит из столовой и передаёт в руки подоспевшей прислуги. Аморально, тошнотворно. Они остаются совершенно одни. Болезненные хрипы, режущие слух, затихают. Райден не хочется нарушать некомфортное, затянувшееся молчание, нарушаемое мерным пережёвыванием клейкого рисового теста. – Должна признать, твои приторные штучки не так уж и плохи, – Мико удовлетворённо отхлёбывает чай, – Новый повар знает своё дело. Я давно не чувствовала такого блаженства после приёма пищи. – Яэ, это единственное, о чём ты хочешь поговорить? – голос надрывается, – Я никогда не считала тебя высоконравственной, но это переходит все границы. Ты же видишь, как она преданно смотрит на тебя, ты её главный авторитет, она как собачка перед тобой расстилается, а ты… – А я не люблю собак. Как и все лисы, – Мико берёт лежащий неподалёку блокнот, раскрывает его на той самой странице, проворно вытягивает сложенный вчетверо лист, – Не перестаю удивляться тому, что ревность делает с людьми. Иори – настоящий тиран. Он обожал исключительно её тело, пусть и не умел с ним обращаться. Так смешно было подслушивать, лёжа под кроватью, как он удивлялся очередной внеплановой беременности. Мужчины всегда были глупы, но чтобы настолько? Думаю, ты согласишься, что нет ничего хуже мужа, знающего, что именно он делает не так, но продолжающего пугаться каждого встречного с членом и пытающегося привязать к себе женщину бесполезными цацками. Ей же после одного неумелого хуя непременно понравится другой. Беда пришла к нему в дом с совершенно неожиданной стороны… Ах да, это именно то, что я искала. Милая Сёгун, неужели ты такая собственница? Я могла бы наказать тебя и без очередных принесённых в жертву девушек. – Что за чушь ты несёшь. Я никого не приносила в жертву, Мико. Положи мой дневник на место, пожалуйста. – Не приносила? Как же так? Чьи же молодцы налетели вчетвером на Кэтсуми, просто-напросто неумело боровшуюся за вполне заслуженное после семи лет домашнего рабства счастье? По чьей вине она оказалась взаперти с обезумевшим от гнева супругом, искалечившим её до неузнаваемости и выбросившим на улицу, как использованную вещь? Сёгун, желая мне отомстить, ты забыла об одной важной детали, – жрица приподнимает Райден за подбородок, даёт возможность посмотреть в полные лукавства пурпурные глаза, – мы никогда не принадлежали друг другу полностью. Я – не твоя. Осознание. В погоне за идеалом она в который раз уничтожила ни в чём не повинного человека. Признавать промахи, стоя на вершине мира, необычайно больно. Эи привыкла получать необходимое сразу, беспрекословно. Можно отдать секундную команду – и вся Инадзума встанет перед ней на колени. Но стоит ли это того, если единственная, в ком она по-настоящему нуждается, просто выше задерёт нос и пройдёт по всем склонённым головам, чтобы выдернуть карательное копьё из рук? В мягком сумраке Райден мерещится перекошенное в агонии, помертвевшее лицо Кэтсуми. Она беззвучно рыдает, уже не защищаясь от тумаков, пока где-то вдалеке плачет голодный ребёнок. Эи отворачивается от Мико, прикусывает внутреннюю сторону щёк, прогоняет видение, концентрируясь на рельефе стены. Боль. Душевная боль. Сожаление и закипающая злость. Эмоции разрывают на мелкие кусочки. Она просто не в силах выдержать столько всего одновременно, нет, только не перед осуждающе–спокойной Яэ. – Зачем ты так, – выдаёт Райден, массируя виски, – ты же понимаешь, как трудно мне было открыться. Пятьсот лет, Мико, пятьсот лет я жила в полной изоляции, в равнодушии и беспросветном мраке. Единственное, что ещё теплилось во мне – безграничная привязанность к тебе, безжалостно пресечённая смертью Макото. Мы вновь пересеклись в Царстве Эвтюмии, и огонь разгорелся с пожирающей изнутри страстью. Он растопил отчаяние, копившееся все годы одиночества, этого было достаточно для комфортного существования, но ты решила подлить масла… Для чего? Чтобы снова всё потушить? Чтобы помучить меня, наиграться и бросить? Ты прекрасно знала, что я не смогу остановиться. Я полностью отдала тебе своё сердце, душу и тело много лет назад, когда седьмой из твоих девяти хвостов только начинал расти. Мы поклялись под вековой сакурой, что связь наша будет нерушимой. И я сдержала своё обещание, ни о чём не жалея. Что могло произойти, Яэ? Ты променяла меня на первую встречную, ты разрушила то, что мы так долго строили, растоптала мою гордость и смеёшься мне в лицо. – А ты всё ещё любишь меня. Кицунэ притягивает Эи к себе, цепкими коготками расчёсывает волосы, мельком оставляя царапины на спине. Райден тает от знакомых прикосновений, доверительно утыкается во впадинку между острых ключиц. Аромат пудровых духов и кислой вишнёвой наливки, судя по всему, выпитой жрицей перед выходом, затуманивает сознание. Момент в копилку несбыточных мечт. Конечно, она всё ещё её любит. Странная фраза. Она почти всю жизнь считала, что они с Мико – инь и янь. Две половинки одного целого, как пишут в сопливых новеллах. Сёгун может понять Кэтсуми, очарованную жрицей. Яэ такая недоступная, близкая, но в то же время далёкая; иногда чудится, что ты читаешь её, как открытую книгу, а она в это время показывает тебе скрупулёзно продуманный образ; она чудесная, обворожительная, безосновательно привлекательная в своей красоте. Влюбившись в неё, подписываешь смертный приговор, где самым мелким на свете шрифтом указано примечание: «я давно сама себя собрала, в дополнении не нуждаюсь». В этой самостоятельности – её прелесть, в ней же её опасная сторона. И чем раньше ты это поймёшь, тем выше шанс спастись. Хотя кому захочется вырваться из столь сладкого плена. – Мико. – Ммм? – Чем она лучше меня? – Эи отстраняется, ласково гладит покатые плечи, боится потерять, забыть запечатлеть неуловимо ускользающую в темноте картину, – Что я сделала не так, почему ты меня разлюбила? Смех рассыпается эхом, отражается от свода балок хрустальными килогерцами. Мико, безумная, покачивается из стороны в сторону, обхватив худые колени руками. Из-под подола кимоно виден пушистый розовый хвост. Он обвивается вокруг босых ступней, кончик в волнении вздрагивает при каждом взрыве хохота. Яэ стремительно мрачнеет, заметив серьёзность Райден, но сразу же натягивает привычную ухмылку. Эи не понимает, как происходит смена позиций: в следующее мгновение её лопаткам приходится столкнуться с татами, а жрица жадно покрывает влажными, беспорядочными мазками изящную шею, и так цветущую бледновато-красными лепестками не успевших сойти засосов. Всё так неправильно, сумбурно, распущенно, но тело само изгибается навстречу магическим прикосновениям, несмотря на попытки мозга к противостоянию. – В ней была доступность, истинная молодость, свежесть. Глупая, глупая, – дыхание обжигает мочку уха, – ты всегда ставила дурацкую вечность и государство выше меня. Не могла же кицунэ в самом своём расцвете, – кусается, оставляет свежие метки, – превратиться в мондштадтскую монашку на пятьсот лет. Ты вернулась такой же, милая, как бы тебе ни хотелось верить, что ты изменилась. Принадлежишь Инадзуме, живёшь памятью о сестре. Знаешь, что самое главное? Эта девчонка готова была разрушить ради нас двоих свой устоявшийся мирок. Ты же никогда не допустишь и мысли о том, чтобы сделать меня полноправной хозяйкой в своём. – Я ненавижу тебя, Мико. И её ненавижу, – Райден щурится, всматриваясь в потолок в поиске ответов на многочисленные вопросы, – а отпустить не могу, и ты этим пользуешься. Яэ развязывает халат, властными движениями пересчитывает выступающие рёбра, пускает мурашки, распаляя до предела. Эи не может терпеть. Ей хочется прикоснуться, сломать Мико более изнурительным, заставляющим кричать от удовольствия способом, подчинить своей непоколебимой воле, затмить семь ночей, проведённых в чужой постели. Это нереально: её скрученные за спиной запястья связывают освободившимся поясом так, что она не может и пальцем пошевелить. Хитрая лиса всё предугадала. –Ты смеешь ревновать? Хорошо, Вельзевул. Можешь меня ненавидеть, но признай: никто не занимается сексом лучше, чем я. Не отрицай. Видела бы ты своё развратное выражение лица со стороны, – бордовое кимоно падает на пол, обнажая тонкую талию и пышные, идеально выточенные бёдра, – этот приоткрытый рот, томные глазки, полные желания, эту покорность. Ты хочешь меня, не так ли? Ты получишь желаемое. К счастью, моей любви хватает на всех. Она целуется самозабвенно, как в последний раз, задерживается на нижней губе и подхватывает Райден за ягодицы, прижимая разомлевшую от возбуждения девушку к голой груди. Эи, осмелев, обвивает поясницу Мико ногами и углубляет поцелуй настолько, насколько это вообще возможно в её положении. Остальное перестаёт существовать: есть они, встретившиеся опять не в то время и не в том месте, разлучённые волей Селестии неродственные души, развращённые вседозволенностью судьбы, урывающие у неё последние счастливые минуты перед катастрофой. Эи тихо стонет, когда холодные пальцы проскальзывают по внутренней стороне бедра. Шершавая кисть Яэ перекрывает доступ к кислороду, едва позволяет всхлипывать от удовольствия. По венам течёт чистое электричество. Снова и снова теряться в её жаре, зарываться носом в падающие розовые волны, каждой клеточкой ловить мгновения невесомости – подарок, которого Райден не заслуживает. Слишком сказочно. Почему же ей кажется, что тут какой-то подвох… Ладонь, секунду назад расправляющаяся с кружевным нижним бельём, исчезает и оставляет после себя ощущение липкой пустоты. Она сжимает горло с неконтролируемой силой, до синяков, указательным пальцем отсчитывает определённое расстояние от кадыка и давит вглубь мышцы. Эи чуть ли не вскрикивает, в панике стараясь сделать хоть один вдох. Безуспешно. –Мико, что ты де… М-мне больно, отпусти… Яэ пропускает мольбы мимо ушей, чуть ли не раздирает покрытую испариной кожу и кровожадно облизывается, чувствуя сладкий, насыщающий страх. Эи больше не узнаёт её. Нет, это не Мико, это жестокая пародия на неё, животное, управляемое первобытными инстинктами, злобная кицунэ из древних легенд, влюбляющая в себя отважных самураев, а затем расчленяющая бедных путников ради пищи. Её первая и последняя искренняя любовь не стала бы творить такие вещи, не стала бы пережимать ей сонную артерию с такой силой, что мир погружается в непроглядную мглу. Страшно. Райден никогда не задумывалась о том, как сильно ей хочется жить. Она чаще размышляла о смерти, воссоединении с Макото, рае, воспеваемом в мифах, но именно сейчас, пока она лежит на полу в столовой собственного дома и не может пошевелить связанными руками, ужас перед неизвестностью парализует её. Эи не жертва, она устрашающая весь Тейват Сёгун. Умереть в западне – удел слабаков, заигравшихся в охотника. И она смиряется с этим, постепенно обмякая в казавшимся нежном капкане и теряя сознание. – Смотри на меня, – шею освобождают, голос лёгкий, но пронизанный сталью, – я сказала, смотри на меня. Думаешь, я так легко дам тебя умереть? Ох, как же ты глубоко ошибаешься. Ты же убийца, убийца, убийца. Твои холёные руки по локоть в крови, Вельзевул. Ты ничтожество, занявшее место погибшей сестры. Закрывшись в своей башне, ты разрушила жизни нескольких тысяч людей. Помнишь мальчика тринадцати лет, потерявшего Пиро Глаз Бога и повесившегося на сакуре возле свалки, потому что от него отказалась семья? А парня, расстрелянного солдатами за то, что он пытался спасти изнасилованную ими девушку? Конечно, ты не помнишь. Ты даже не знала об их существовании, cидя в собственноручно выкованной золотой клетке. Ты создала карательную, диктаторскую систему, не допускающую ни ошибок, ни помилований, ни исключений. Всех под одну гребёнку. Противникам вечности не место в Инадзуме! А помнишь возлюбленную, с которой ты побоялась остаться, ведь она не такая как все, ведь она кицунэ, мех которых в те времена имел особую ценность? Теперь она Великая жрица, ты хочешь быть с нею, вот только она уже ничего не чувствует, потому что после пережитого ей будто выдернули сердце, и дыру эту не закроет даже твоя неземная, лицемерная страсть. Эи медленно, неуклюже отодвигается к стенке. Кровь приливает к мозгу слишком резко, звон в ушах заполняет каждую его клетку, любой вздох даётся с мучительной, режущей болью. Они никогда не обсуждали плохое прошлое, игнорируя его, зная, что резать по давно зажившим ранам – не лучшая идея. Райден легче жить с непосильным грузом, разгребая его в одиночку по ночам, бессильно кусая губы до кровавых корок и задаваясь неизменным вопросом: а могло ли быть иначе? Слова жрицы дают долгожданный, но такой же неизменный ответ: могло. Эи боится услышать больше, узнать имена тех безликих жертв, преследующих её во снах, боится узнать то, что не осмелятся в подробностях описать даже своим близким те, кому удалось выжить. – Кто бы ты ни была, – Райден измученно кашляет, – убей меня поскорее, если ты так этого хочешь. – Убить тебя? – с насмешкой удивляется Яэ, потянувшаяся за небрежно сброшенным кимоно, – знаешь, я тоже тогда хотела, чтобы меня просто убили. Но мерзкие мужики, охотившиеся за нами, считали это недостаточным наказанием. Избить, унизить, осквернить ради того, чтобы их жёны или дочери появились на публике в новой шубке – вот, что они делали. Этот кошмар оставался явью до тех пор, пока мы не начали кусаться в ответ. Во всех смыслах. За мою голову было назначено пять миллионов моры, пять, понимаешь ли ты это? Ради свободы мне пришлось устроить кровавую революцию, обошедшуюся ценою большей части твоего драгоценного народа, устроившего геноцид, но, тем не менее, доверенного мне. Иначе… Погиб бы мой. Я пыталась докричаться до тебя, открыть глаза на происходящее, я уверена практически на сто процентов, что ты всё понимала, просто боялась за свою шкуру. И это ты называешь любовью? Хочешь увидеть, что сотворили со мной, пока ты пребывала в Царстве Эвтюмии? О, думаю да. Это гораздо, гораздо хуже, чем самая мучительная смерть. На твоём месте я бы постаралась морально подготовиться, милая Сёгун. Небольшой сосуд – пресловутое Сердце Бога, бесполезная на первый взгляд безделушка – переливается в руке Мико лиловыми отблесками. Эи из жара бросает в липкий, отвратительный холод: она недооценила возможности Жрицы. В который раз. Чутьё, выработанное крепко установившейся, практически нерушимой связью с дарованной Селестией вещицей, неумолимо подсказывает: оно настоящее. То, что так жаждал заполучить Скарамучча – не более чем хитроумно созданная кропотливая копия, пешка на спроектированной Яэ шахматной доске. Кицунэ дразнится, подносит Сердце к самой переносице, постукивает выпущенными ноготками по блестящему звонкому стеклу. В её руках находится давным-давно подобранный ключ к сознанию Сёгуна, на лице не осталось и капли жалости, только жажда обладания, мести и власти. Власти, выходящей за границы всего материального, власти, позволяющей пробраться внутрь и наконец-то показать, кто из них попал в капкан, сотканный из доверчивости, мягкости, мыслей об искуплении причинённого зла тем, кому было дано обещание быть рядом, несмотря ни на что. Мико больше не медлит, с силой давит на грудную клетку в области живого, человеческого сердца, но не вырывает его, проталкивая сосуд куда-то вглубь. Эи кричит громко, отчаянно: если бы в помещении были бы окна, то они бы нещадно дрожали от животных, несдержанных всхлипов. Ноющая боль, вызванная инородным телом, сменяется обманчивым теплом, обволакивающим изнутри. Райден клонит в сон. Она смутно, как сквозь запотевшие очки различает постепенно проявляющуюся на подкорке картину, словно наложенную на реальность. Совсем юная (она пересчитывает хвосты) Яэ, беззащитно распростёртая на полу в ещё не отремонтированном после суровой бури храме, выдохшаяся после погони, вяло прикрывает лицо. С ней явно что-то не так: движения замедленные, неловкие; раскрасневшиеся щёки и бессознательный взгляд выдают опьянение. Эи погружается в происходящее сильнее, улавливает запах спирта, крови и чего-то кислого, похожего на те целый день простоявшие на солнце щи, которые хозяева традиционного ресторана с блюдами из Снежной выливают после закрытия в корыта для свиней на заднем дворе. Она будто лежит на месте Мико, чувствует щипающие ссадины, синяки от ушибов на сгибе локтей и согнутых коленях. Во рту горько и сухо, очень сильно хочется пить. Кто-то нещадно сжимает потрескавшиеся губы в трубочку, раздвигает их и засовывает жирные, масленые пальцы далеко, по самую глотку, задевая язычок, игнорируя рвотный рефлекс. – Соси, да живее, – приказным тоном говорит огромный, воняющий потом солдат с жиденькой бородкой. Яэ смыкает челюсть, и он в последний момент успевает отдёрнуть руку, но она всё же успевает слегка прикусить подушечки. – Не хочу. Я тебе их перегрызу, – мрачно бросает она и плюётся. Язык заплетается, слова путаются, не складываются в связные длинные предложения. – Не посмеешь, тупая сука. Не хочет она. Все бабы такие. Сначала отказываетесь, строите из себя невинных девственниц, а затем визжите от удовольствия в постели и стонете, как последние шлюхи. Пить за наш счёт ты согласилась, а как трахаться, так сразу нет? Иори, возьми эту неженку на мушку, – стоящий за спиной товарища ювелир, тот самый муж Кэтсуми, которого Эи пару раз мельком замечала в одной из лавок, взводит курок, – Развлечёшься после меня. Два зайца одним разом: и разбогатеем, и покажем дурам-кицунэ, кто тут главный. «Пожалуйста, не надо» – про себя шепчет Райден одновременно с Мико, не находя возможности сопротивляться мясистым рукам, насильно раздвигающим ноги и грубо разрывающим бельё. До тошноты мерзко становится, когда он раздевается сам и нависает над ней, пристроившись между бёдер. Дряблое пузо мешает увидеть искажённую, злорадную, блестящую морду с приплюснутым носом. Эи всхлипывает, а он начинает двигаться, и так ужасно умирать от боли и отвращения в чужом сознании, так ужасно, что голый Иори пристраивается у её головы и прислоняет член к устало приоткрытым губам. – Прекратите, умоляю, прекратите, я больше не выдержу! – кричит Райден, сама не зная, к кому она обращается, но движения становятся лишь быстрее, а текущая между ног струйка крови не прекращает сбегать на ковёр…***
Эи неожиданно просыпается и распахивает веки навстречу ослепительным солнечным лучам, щурится и прикрывает рот, до сих пор открытый в немом крике. По-мерзкому жаркое одеяло усугубляет ломоту в мышцах, и она скидывает его с себя. Будто марафон пробежала. Райден в неверии цепляется за мелкие детали вокруг, восстанавливает реальность по кусочкам. Спальня Мико в храме. В светлом воздухе витают пылинки, похожие на крохотных беглых мушек; солёный морской бриз играет с тюлем на окне; на прикроватной тумбочке – полупустой бокал вина с отпечатком бордовой помады, а крючок возле двери занят её накидкой и кимоно. С улицы доносится шуршание метлы и смех младших жриц, убирающих лепестки сакуры. Диковинные часы с лисичкой бьют полдень: двадцатое апреля. Двадцатое апреля. Это значит, что вчера она заснула у Яэ. Это значит, что она не забирала никакое письмо, и дальше ничего не было. Эи оборачивается, с души падает камень: Мико, растрёпанная после сна, курит на краешке кровати возле противоположного окна. Вообще, она редко достаёт кисеру при Райден, зная, как ту раздражает запах табака. Курит рано утром либо перед сном, обязательно отходя подальше в заросли возле храма. Но сейчас Райден была бы готова убить за родной до дрожи образ, окутанный дымом, спрятанный в тонком шёлке халата. Даже не задумываясь. Она переползает к ней, до хруста костей обнимает, проверяет на материальность. Живая, тёплая. Яэ оборачивается, берёт хрупкие ладони в свою и нежно целует, едва заметно улыбаясь и прикрывая глаза. – Доброе утро, спящая красавица, – шепчет она, – неужели я настолько утомила тебя, что ты проспала десять часов? Я давно проснулась и пыталась нагадать тебе добрые сны с помощью той штучки из Фонтейна. Надеюсь, у меня получилось. Эи чуть ли не плачет. Добрые сны. Нагадала, называется. Всё, что произошло, было сном? Слишком реалистичным, ужасным, но всё же сном. Почему тогда на душе так гадко, что из-за подступающих слёз комната плывёт разноцветными пятнами? – Получается… Ты не знаешь Кэтсуми? И письмо тебе не приходило? – Райден нервно сглатывает, вот только корм в горле не исчезает, – Ответь честно, Мико. Это очень важно. Яэ недоумённо затягивается, тут же, спохватившись, откладывает трубку и тыльной стороной прохладной ладони щупает вспотевший лоб девушки. – Ты не больна, Эи? Та, наконец, перестаёт сдерживаться, ныряет обратно в подушку, цепляется за неё, как за спасательный круг, остервенело бьёт её сжатыми кулаками, как будто кусок ткани с пухом внутри виноват во всех проблемах сурового, несправедливого мира. Мико мягко приподнимает её за трясущиеся плечи – Райден утыкается лицом в бёдра, держится за спину, не хочет сходить с ума. Вздрагивающая макушка вызывает у Яэ всплеск сочувствия. Она чешет бледную шею, надеясь хоть как-то успокоить Эи. – Скажи мне, просто скажи! Иначе я убью себя, клянусь, Мико, убью, потому что этого не сделала ты! – приглушённо слышится сквозь редкие всхлипы. – Да что с тобой такое, милая? Приснился плохой сон? Ну посмотри же на меня, дурочка, – Райден отстраняется, c надеждой ныряет в ласковый взгляд, – я не знаю никакой Кэтсуми. В первый раз слышу. Клянусь, моя любовь. Самым дорогим на свете клянусь. Дурные грёзы испаряются, сжатое в напряжении сердце оттаивает, уступая место исцеляющим слезам. Первым за пятьсот лет. Эи бессовестно плачет, даже, скорее, рыдает, будто и так уже хлипкую плотину сносит поток переполняющих чувств. В это плаче – всё: и пронесённая сквозь Царство Эвтюмии боль, и неуверенность в завтрашнем дне, и горечь ошибок и поражений. Она не знает, что на неё нашло, зато становится гораздо легче. Особенно, когда знакомые руки гладят по голове, как матери гладят детей, разбивших коленки. Сердце может болеть сильнее, чем открытые раны, но доброе слово и чувство необходимости лечат его гораздо быстрее и эффективнее. И, интуитивно зная об этом, Райден всё ещё плачет. В это время отныне неизвестная никому изуродованная девушка – бывшая госпожа С. – тонет в коварных водах океана, где водоворот могут не заметить даже самые опытные моряки. Она ни о чём не жалеет и, как обещала, в последние мгновения произносит заветное имя из двух букв. Обугленные трупы её мужа, Иори, и его друга-купца найдут в сгоревшей дотла ювелирной лавке и даже не опознают, – совсем маленькие, оставшиеся сиротами дети попали в приют за день до этого – мать в первый и последний раз о них позаботилась. Что до причины пожара… Курить в постели нельзя, дети. И неважно, что уважаемый всеми дядя Иори никогда не курил. Возможно, ему было слишком плохо после ухода жены. И лишь лисица тихо смеётся, чувствуя, как от чужих слёз мокнет подол халата. Она обязательно отомстит, но позже.Когда до последней капли выпьет её любовь.