Раб.

Темно. Я в клетке, я на цепи. Но это лучше, чем когда приходит она: злобная, старая, ожесточённая фурия. Сначала она дает по клетке разряд током, я теряю сознание и прихожу в себя, поднятым на дыбе, с кляпом во рту. Что я могу? Только смотреть на нее с вопросом в глазах: "Зачем?". Она со мной не разговаривает, подходит к стене, где висят ее игрушки. Берет в руки стек, которым хлещут лошадей. Разминается: дотрагивается стеком до живота, члена, сосков, похлопывает им легонько, пока легонько, и задает вопрос: - Когда ты лишился невинности? В двенадцать, тринадцать? Кто она была? Или, может, это был он? Когда у тебя был первый анал? Тебя взяли силой? Я только мычу и мотаю головой. Мне больно, связки в плечах выкручивает боль, она тянущая и густая, к ней нельзя привыкнуть, дальше станет еще хуже. Она достает зажимы для сосков, – Нет, пожалуйста! – Резкая боль пронзает сначала одну грудь, потом другую. Она не дает мне привыкнуть и начинает дергать с силой, с надрывом. Они острые, впиваются в плоть, и вот уже побежали струйки крови по животу. Стоит и улыбается, мерзкая тварь. Я смотрю на нее исподлобья, всю ненависть я поместил в свой взгляд. - Злишься, раб! Не уважаешь? – она идет к стене и снимает зажим для яиц. - Сука! Не смей! – пытаюсь крикнуть сквозь кляп. Она закручивает болты, больно, слишком больно, огонь в мошонке разливается вниз по ногам. Я не могу стоять, я не могу терпеть, я хочу потерять сознание от болевого шока. Это произойдет, но позже, когда она позволит. Тварь подвешивает гирьку. Это невыносимо, я ничего не чувствую, кроме разрывающей меня боли. Пот струится и попадает в глаза, они начинают щипать, и я промаргиваю соленые капли. Она бьет меня по щеке стеком, – Смотреть в глаза, раб! Смотрю, что мне еще делать? Я раб, ничтожество, хуже пса на цепи, того хоть любят. Знаю, что сейчас начнет хлестать, пока кожа не лопнет в нескольких местах. Я потеряю сознание и очнусь в клетке. Она принесет мне поесть и воды, а завтра все повторится снова.