Только между нами

Это началось… тогда. В тот день. Когда её кровь впервые капнула на пол в ванной — ляп пляп кап — несколько раз. Крохотные кляксы на гладком. Точь-в-точь как у Клэггора на линзах. Она знала, что он придёт, они оба придут, ведь они всегда приходили — едва почуяв запах её стыда, её вины, её страха, и скрыться от них было негде. Даже если закроешь глаза. Особенно если. — Нет… н-не смотрите на меня! — Джинкс судорожно хватается за полотенце — ну почему белое?! — чтобы спрятать под ним длинные капли, бегущие изнутри по бедру. Шарит затравленным взглядом по стенам, рукой закрывает ещё почти не существующую грудь. — Не смотрите! Когда это они подчинялись её просьбам? — Тааак, так, и что тут у нас? Мелкая, что ты там прячешь?.. Да ну покажи ты, эй! Полотенце падает на пол, оставляя её голой — Джинкс рефлекторно прижимает ладони к ушам. — Иу-у, блин!!! Да ладно?!.. Нет, только не он, не сейчас, не-ет... Этот голос, въедливый, заносчивый, невыносимый, опять и опять, не снаружи, не внутри — где он? Где он сидит?! — Ты только глянь, что с ней! — Джинкс накрывает руками лобок, одна на другую, беспомощно, обозлённо хнычет, ищет спиной стены. Клэггор смотрит — откуда он смотрит?! — но не отвечает, никогда не отвечает — не может. — Ну и грязь ты тут развела… пф, позорище! Что скажет папочка, когда увидит, а, Джинкс? — Не называй его так! — огрызается она, падая на колени, дрожащими руками вцепляется в полотенце, возит им быстро по полу, затирая следы. — Ха! Почему это? Хочешь сказать, он не твой папочка? Может, ещё и ты не джинкс?.. Она старательно размазывает кровь по плитке грязно-белой махрой, но понимает, что за ней уже тянется дорожка из новых крупных капель, и это бесполезно. Всхлипывает жалко, бросает полотенце и торопливо забирается в холодную, твёрдую чашу ванны. Задёргивает занавеску, подтягивает ноги к себе, включает воду — чтобы смыть это всё с себя, спрятаться, шумом заглушить голос… Тают под ней акварельные, красные разводы на белом. Она знала, что это с ней будет. Она видела, как это было у Вай, и… …это значит, что она больше не ребёнок. Но… она в этом не виновата. Не виновата в этой крови. — Уйди-ите… Вода из-под крана бьёт её по хребту. Майло уже там, за её спиной — она это чует каждой мурашкой, каждым вставшим на дыбы волоском, слышит даже сквозь шум воды этот отвратительный хруст, с которым движется его тело — десяток переломов от бетонной плиты. — Стуки-стуки, Джинкс! — насмешливо льётся в уши. Холод касается лопаток. — Пожа-алуйста, нет… не на-адо… — скулит она в голые колени. — Уйди-и… Это не её вина. Не её. Не её. Низ живота тянет ноющей болью — незнакомой, взрослой, чужой. Кровь всё сочится и сочится в воду, и это не смыть… Бледно-сизые пальцы Майло гладят её по бедру, по стекающим прозрачным каплям и вдруг ныряют с любопытством между её ног. Джинкс вздрагивает, лягнувшись, нервно отталкивает его руку за запястье: — НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ!!! — Я и не трогаю, истеричка, — зашёптывает Майло. — Это ты сама. Посмотри… только посмотри, как красиво, посмотри… И Джинкс, дыша зверьком, медленно опускает глаза: смотрит вместе с ним на следы — такие алые, густые, маслянистые между подушечек на ощупь. Её пальцы? Его? Как это дико. Внутри неё — незаживающая, открытая рана, о которой никто, кроме неё, не знает. — Горячая… — с завистью выдыхает Майло. — Моя уже давно остыла. Согреешь меня, мелкая, а?.. — просит он, обнимая её со спины, холодный настолько, что передёргивает вдоль рёбер. Кладёт ей подбородок на плечо возле шеи. — Мы оба всё время так мёрзнем… — Отста-ань! Пожалуйста! Уйди!.. Джинкс с отвращением комкает себя, прячется лицом под ладони, хочет прикинуться мёртвой, но от мёртвых это её не скроет. — Малышка Паудер созре-ела… — Майло не отстаёт, дышит над ухом, лезет упрямо ей между ног, стискивая во второй ладони крохотный, соском увенчанный холмик. Рваный бойцовский бинт на его кисти пачкается в крови, и Джинкс задыхается ненавистью, и острой тоской, и болью, помня, где ещё видела эту руку… — Скоро парни Силко начнут к ней приставать… но мы с Клэгом не дадим свою сестрёнку в обиду… Ещё одно присутствие давит снаружи на веки: Клэггор сидит в ванне прямо перед ней — перед ними — грузное, оплывшее тело; мокнет равнодушно прямо в одежде. Поднять взгляд выше, на его лицо, у Джинкс всё не хватает духу. Клэггор непременно встал бы на её сторону, защитил от задиры Майло, наверняка, как и всегда — если бы мог говорить. Но он не может — осколок разворотил ему всю верхнюю челюсть, вонзившись прямо в нёбо и распоров язык. Её вина. Вот почему Клэггор на них смотрит — и только. Его глаза — мутные, рыбьи бельма под стёклами очков, и он ими смотрит. Внимательно. Проницательно. И абсолютно слепо. Так, что молчаливый укор этих округлых линз почти что физически невыносим. Стыд скручивается внутри тугой пружиной, стыд и ещё — страх непоправимой перемены: там, внизу, всё теперь сломано или…? Она сможет делать с собой то же, что и раньше? Или… теперь вообще всё будет по-другому?.. — Он тоже скоро узнает об этом, — возбуждённо мурлычет Майло, охотно вызываясь помочь ей проверить. Зажимает ей рот ладонью, оттягивая её голову назад, к себе, на жёсткую, как бортик, ключицу. — О том, что ты стала грязной… папочка узнает, и ты не сможешь от него это скрыть… Теперь он больше не будет пускать тебя в свою постель. Но ты не грусти — мы с Клэгом не оставим тебя одну… Клэггор гладит её по щиколотке, по голени, снизу вверх — склизким движением утопленника, всплывшего из воды. Выражает согласие. А потом касается и второй рукой — раздвигает ей в разные стороны колени, когда она пытается их сжать. — Да ладно тебе, мелкая, хорош стесняться… ну, кто для тебя тебе ближе, чем мы? Уж не этот ли мудак, что убил нашего отца, м-м?.. Хватит, хочет крикнуть Джинкс, уйдите, я не хочу, но только задавленно мычит в ладонь, выжимая под ресницами слёзы. — Тшш… не ломайся… мы скоро уйдём… — заверяет Майло, давя сильней, покачивая запястьем всё чаще, и из-за прилившей крови каждое прикосновение чувствуется вдвое острее. — Только согрей нас… ну же, согрей… я и Клэггор, мы всё время мёрзнем из-за тебя… Пар поднимается от воды. Мокрые волосы липнут к коже. Красное льётся в акварель, льётся и льётся, и от него горячо, им всем, так горячо… — Кровь за кровь, сестрёнка, — злорадно усмехается Майло — прежде чем Джинкс напрягается до предела, коротко выгнувшись, и наконец обмякает под четырьмя скользкими руками, что разом стекают с её тела, растворяясь в ванне. Дышит, зажимая себе рот ладонью — чтобы никто не услышал. Выжидает, пока они не исчезнут, не смея открывать глаз. Шепчет льющаяся вода, шепчет вслед за движением воздуха занавеска. Кровь за кровь, сестрёнка. Кровь за кровь. Кровь за кровь.

***

У Джинкс меняется тело — в очертаниях и в длину, но не в весе. Она стоит обнажённой перед напольным зеркалом в спальне и без удовольствия изучает себя: такая худая… угловатая. Узкая. Руки и ноги как спички. Кожа, нетронутая солнцем. Голубой пушок этот внизу, такой дурацкий… Ключицы выступают. И косточки таза, и коленки. Не грудь — одно название. Кому такое может понравиться? Силко вот говорит, что она красивая. Но так ли это на самом деле?.. Неестественно тонкие, чужие пальцы показываются в отражении из-за её бедра ленивым перебором, один за другим. И когда она проводит ладонью по еле наметившемуся в талии изгибу, её движение повторяет по правой стороне синеватая рука Майло — вся в узких ремешках и стеклянных порезах. — Любуешься, да? — ехидно цедит он, и Джинкс морщится, словно от зубной боли, тут же убирая руку. — Думаешь, кому достанешься?.. А мы вот девчонок и попробовать не успели, спасибо кое-кому… Клэг даже не целовался ни разу, скажи? Клэггор только кивает — вместо того, чтобы сказать. Джинкс косится брезгливо на его силуэт за плечом: зрение услужливо перечёркивает глаза, но рваный провал челюсти перечеркнуть не может. Теперь он уж точно никого целовать не будет, таким-то ртом… — А ты сама? Нецелованная так и ходишь, м? — донимает Майло, обводя холодным касанием её губы. Кровь с бинта на его левой руке никуда не делась. Только почернела. Джинкс неохотно качает головой, дыша чаще — от отвращения и страха. Ей очень хочется, чтобы он перестал, но чувство вины перед ним всякий раз паралитически остро. — Хах. Похоже, только мне здесь хоть что-то перепало… а перепало бы ещё больше, если бы не ты! — Майло вдруг щерится злобно, хватая её за щёки. С мерзким хрустом смещаются кости, белым фосфором жжётся взгляд. — Ох и в долгу же ты перед нами!.. — Хватит!.. — Джинкс от ужаса начинает злиться. Дёргает шеей, отпихивается, вырываясь. — Простите меня! Ладно? Я ведь уже говорила, я не хотела!!! Простите… — Простить?! — Тихий смех отскакивает от стен — справа — слева — бусинки, винтики, осколки, жёсткие детальки. — Прощение надо заслужить… Она отчаянно сжимает виски. — Просто уйди-ите… оставьте меня… — «Уйди-ите»… — передразнивает Майло. — «Оста-авьте»… А что ты дашь, чтобы мы ушли? Вот Клэг, например, любит сладкое. — Клэггор согласно кивает из тени. — Но здесь у нас только пепел, и он весь горький… — Майло снова завистливо прижимается к её телу со спины, шарит по изгибам руками. — У тебя есть что-нибудь сладенькое для нас? — Нет… Джинкс пятится от зеркала. Майло движется вместе с ней. — Живёшь теперь в крутом доме с ванной… пахнешь мылом, а не помойкой… ешь, что хочешь, по четыре раза в день… а вкусняшку для братишек зажала? — У меня ничего нет!.. — Врёшь, — скалится Майло. — У тебя есть пироженка как раз для Клэга. И для меня кое-что найдётся… Он вдруг запускает два пальца ей в рот — глубоко — химгоречь, ногти и цементная пыль. А потом сразу же, поверх, целует (хочет высосать? ест?..), и Джинкс давится этим прежде незнакомым чувством вдоль нёба: скользкой, чужой и тошной грубостью с привкусом пепла. Возмущённо, жалко мычит — ну и дрянь!.. Неужели и у взрослых… неужели если бы она сделала это с… это было бы так же… отвратно?.. Майло увлекает её спиной на кровать, не разрывая мерзости поцелуя. Клэггор вновь гладит по её голеням снизу вверх, раздвигает колени, но — на этот раз идёт дальше, опускаясь между ними лицом. Джинкс страшно представить, что там осталось от его языка, чем он это делает, поэтому она не смотрит, даже не думает смотреть, но ей так… тепло от него. Неожиданно тепло и влажно в этом маленьком местечке, где спрятана от него ягодка между слоями бисквита. Спрятана, впрочем, ненадолго — Клэггор её быстро находит. Нежный бисквит весь пропитан ликёром, терпким и чуть с кислинкой, и начинает сочиться им, стоит плотней сжать губами. Клэггору явно нравится. Ему всё нравится, как есть — и её выступающие косточки, и её нескладные длинные ноги, и тёмно-голубой пушок — всё. Он ведь всегда любил её такой, какой она была, славный добряк и скромняга Клэг, всегда был готов поиграть с младшей, когда ей было скучно… — Вкусная… — оторвавшись от неё на выдохе, широко ухмыляется Майло. Оглаживает грязной ладонью её живот и грудь, и кожа сплошь проступает наждачкой мурашек. — А хотела пожадничать. Жадничать нехорошо, мелкая, ты знаешь?.. Он натягивает косу Джинкс на кулак в один оборот, вынуждая запрокинуть голову. Одобрительно усмехается в ответ на её вскрик и дрожащие всхлипы. Прижимаясь, шипит прямо на ухо: — В следующий раз заплети две косы, поняла? Чтобы мы оба могли так делать.

***

Джинкс вынуждена смириться с тем, что отказывать им бесполезно. Можно прятаться, можно палить по ним, можно кричать — они просто не уходят, пока не получат своё, и не важно, хочет она этого или нет. Она почти всегда хочет. В конце. Вынуждена хотеть. Они приходят, только когда она одна — в мастерской, в постели или в ванной, — когда некому и нечему её отвлечь. Защитить. Помочь перестать о них… думать. Силко накануне впервые не позволил ей остаться ночевать рядом с собой, хотя Джинкс очень его просила, боясь (зная), что они придут. Он так и не смог внятно объяснить ей свой отказ («ты ведь уже такая большая девочка, Джинкс»), а она — так и не смогла объяснить, почему ей так важно остаться, и рыдала горько и безутешно, когда он просто отвёл её в её комнату, накрыл одеялом, прикоснулся губами ко лбу и… ушёл. Он тоже скоро узнает об этом… о том, что ты стала грязной… теперь он больше не будет пускать тебя в свою постель… Вместо сна в эту ночь Джинкс чуть не разнесла мастерскую, где яростно глушила гранатами панику в попытках разогнать тени — бам! бам! — одна за другой — да так, что вздрагивали, колыхаясь, гигантские лепестки лопастей. От несчётных воздушных ударов в замкнутой шахте её ощутимо контузило, и она еле остановила кровь из носа перед тем, как, всё ещё рыдая, доползти до раскладушки, чтобы наконец отключиться — потерять сознание? уснуть? — в одиночестве всё едино. Когда она открывает глаза, Майло уже лежит рядом — прямо перед её лицом. Но у Джинкс нет сил на страх. Только очень болит голова. — А Клэггор где? — спрашивает она равнодушно. Медленно моргает, прикусывая пересохшие губы. Оцепенение вины, безысходность долга. Бессонный паралич. — На верстаке, сзади. — Слишком тонкий палец касается её щеки. — Смотрит. Странные звуки доносятся из-за спины до её истерзанного взрывами слуха: еле различимые шорох, трение и шелест — так влажно движется мениск, пальцы в раскрытой ране. Суставная мышь, копошащаяся под полуистлевшей кожей. — Тш… — Майло останавливает её за затылок. — Не оборачивайся. Он не любит, когда смотрят на него. Рука в ремешках налокотника соскальзывает ниже, по её шее и дальше, повторяет изгиб тела, покрывшегося кое-где липким, полуподсохшим потом — слизень площадью в ладонь. — Зачем ты опять пришёл, ну… что тебе надо?.. — с тоской всхныкивает Джинкс, уже зная ответ. Нашаривает бесполезное против него оружие под подушкой — холод и металл, острые грани. Никакого тепла. Никакого тепла. — А ты зачем так просилась к папочке в постель, мм? — ревниво допытывается Майло, уже сминая её грудь под тонким топом, наваливаясь, целуя в плечо — ещё один слизень, поменьше. — Чего ты от него хотела? Каждый выдох и вдох — щелчки скрипящих друг о друга костей. Три открытых, полдюжины закрытых, два вдавленных в своде черепа. Оскольчатые. Все. — Н-нф… — брезгливо содрогается Джинкс, вертя головой. — Не твоё дело… — О-о, ещё как моё… — вжимаясь чем-то враждебным и твёрдым ей в бедро, усмехается Майло: зубы слишком остры и белы для тьмы — как и оба глаза. Рука в бинте втискивается между их телами, ныряет ей в трусики, сразу давит безымянным и средним. — Ты ведь подарила мне свой первый поцелуй, помнишь? У нас теперь всё вроде как серьёзно с тобой… Он издевается, явно. Так же, как и раньше. Как и всегда. — Ну, ты чего такая дикая, эй? Не замыкайся… у меня отмычки есть, если что. Подобрать одну к твоей скважинке, а, Джинкс? У меня рука набита… — Не-ет, нет… уйди, не надо… уйди… Но у Майло теперь чёрная дыра вместо сердца — разве он станет слушать. Одного у него не отнять: руками он и впрямь орудует ловко. Там, внизу, у Джинкс есть свой, самый маленький слизень — и из-за него личинка её замка скользкая настолько, что вмещает за раз всю длину среднего пальца. Майло прощупывает её отмычкой вдоль, небрежно подбирая шифр. Джинкс видела со стороны, как он делает это, сотню раз, но даже не думала, что это так… — Тц. Не. Тонковата, — хмыкает он. — Здесь явно нужен ключик побольше… Он стягивает с неё трусики, вниз, резинкой по бёдрам; спускает свои штаны и разводит её колени, технично вклинившись между. Здесь Джинкс от ужаса окончательно раздваивается и перестаёт отвечать за все последствия и за себя, молча соглашаясь на всё. Она (не) хочет того, что будет дальше. Она (не) здесь. (Не) здесь. Паудер свернулась клубком под кушеткой — на месте монстра, — сунула в рот большой палец, и глаза её совершенно круглы. У Джинкс целых шесть рук, словно у бабочки лапок, но — она не управляет ни одной. Ключик по ощущениям на входе в скважинку — гаечный на два дюйма, не меньше. Это… член. Это его член, задыхаясь, думает Джинкс, не в силах пошевелиться. Очень и очень твёрдый, совсем как… рукоять её рабочей отвёртки. Именно. Именно такой. Горячее собирается во внешних уголках глаз. Разве она думала когда-нибудь, что это будет так?.. — Он не сделает это с тобой, — придавив её, тяжело шепчет на ухо Майло. — Никогда не сделает это с тобой, поняла? Можешь даже не стараться. Ты слишком маленькая для него… а для нас с Клэгом — в самый раз… Джинкс слишком маленькая Джинкс ведь такая большая кто она, какая на самом деле?.. Джинкс в муке вскрикивает, стоит Майло толкнуться резче. — Чё, больно? — мстительно уточняет он, вминая её с силой в матрас. — А МНЕ, думаешь, было НЕ БОЛЬНО?! Пальцы, пытаясь остановить его, нащупывают лишь металлический стержень — холодный, длинный и жёсткий, с заострённым крест-накрест концом. Обломок трубы прошивает плоть и ломает рёбра — сахарные, хрупкие корки, — насквозь пронзает лёгкое, ударом пригвоздив тело к стене. Мёртвая бабочка. Мёртвая. Её вина. Ключ злобно проходится вглубь по штифтам, и Джинкс выгибается от боли. В груди — боль. Внизу живота — боль. Боль — в голове. Пульсирует, воспалённая, ярко-ярко… Разлетаются остро отточенные вороньи перья, винтики, карандаши и детальки; осколки костей, чьи-то отросшие ногти, щетинки и волоски, налипшие на кадр — вонзаются ужасом в загривок, цепляют её за запястья. Джинкс вскрикивает вновь, понимая, что на слишком глубоком движении что-то непоправимо рвёт и калечит внутри. Плачет — и не может остановиться. Первый раз. Её первый раз. — Кровь за кровь, — всё повторяет Майло, нависнув над ней: зубчатый оскал от края до края, белые зигзаги бровей. Клэггор рядом с ним, сбоку от неё — уже на кровати. Он что-то делает, глядя на них, часто-часто — Джинкс не знает, что — Джинк ЗНАЕТ, что — не смотри, он не любит, когда смотрят — и, стоит ей запрокинуть голову в новом резком и тянущем спазме, как наконец-то — мокрое стекает по верхней губе, и от этого во рту становится солоно и горячо. Тепло и влажно между ног, тепло и влажно лицу, но это не смазка и не слёзы, нет. Вся грязь в темноте одинаково черна. попробуй теперь отмыться от неё попробуй теперь отмыться попробуй

***

Они продолжают приходить к ней — годами. Джинкс держится из последних сил, балансируя на грани срыва, но не отказывает — практически никогда. Просто потому что знает: если она не будет расплачиваться с ними так, они заставят её найти другой способ. И он будет гораздо… хуже. Клэггору она тоже позволяет сделать с собой это, ведь братья и сёстры всем должны делиться на равных. Но только сзади, потому что видеть его лицо она так и не может. Клэггор не против — он покладист и готов делать так, как ему говорят. Порой Майло просит его подержать Джинкс, когда она вырывается слишком яро — и тогда он держит. Клэггор может быть очень сильным, если его попросить. Но иногда, когда он не смотрит — а молчаливый укор в его взгляде много мучительней травли Майло, — Джинкс с ним бывает почти приятно. С Майло — никогда. Клэггор ушёл быстро и без боли — ему не за что мстить так страшно. Майло оставался в сознании под завалом. Ещё целых шесть минут. О том, чтобы заигрывать на улицах с мальчишками, как все её ровесницы, для Джинкс не может идти и речи: Майло и Клэггор не подпускают её ни к одному. Наседают, терзают, тиранят, ревнуют, а Майло к тому же ещё и называет так, что потом долго горят уши. Из-за этого Джинкс начинает шарахаться и дичиться, стоит любому парню заговорить с ней или подойти слишком близко, а то и вовсе сразу наставляет ствол. Чуя, что с ней что-то не так, Силко сперва пытается выяснить осторожно, не обижает ли её кто-нибудь. Кто-то из его людей? Кто-то в Переулках? Только назови имя… Потом, внимательно посмотрев на неё, спрашивает ещё осторожней, не начала ли она с кем-то встречаться, но Джинкс только раскрывает глаза чуть шире, бледнеет и молча качает головой. Она не может рассказать ему правду. Не может. Майло и Клэггор просто загрызут её. Они ненавидят Силко. Сначала они приходят к ней через день, затем каждый день, затем и по несколько раз в день. Джинкс не может заснуть, не может нормально работать, живя в постоянном ожидании того, что вот-вот Майло снова назовёт её сестрёнкой и мелкой сквозь частокол зубов, показавшись из-за плеча… И в очередной раз, заслышав в спальне первые шорохи и смешки теней, Джинкс просто хватается на адреналине за свой рабочий резец и с маху выставляет перед собой беззащитное запястье. Дышит над ним бешено и часто, занеся острие. Майло просит крови, всегда просит крови в уплату за кровь, и насытившись, не приходит какое-то время — может, ей удастся откупиться сегодня этим и их унять? А следы можно и под митенкой спрятать. Главное, чтобы Силко их не увидел, он ни о чём не должен знать, не должен… — Ммм… Джинкси хочет сразу дать нам вкусня-яш-шку? — насмешливо тянет Майло ей прямо в затылок, облапив уже талию под топом. Опять. Этот клятый. Изломанный. Хруст. Джинкс крепко сжимает зубы, превращая отвращение в силу, делает вдох через нос. Загнутый коготь клинка решительно пронзает и вспарывает кожу вдоль сухожильного тяжа — такую тонкую, что стоит только нажать. Воли Джинкс хватает едва ли на дюйм, прежде чем она предательски длинно кричит, сгибаясь на краю кровати вдвое, тут же задавливая вопль в протяжный и жалобный стон. Никто не сказал, что это будет так больно… В спешке грохочут по коридору сапоги, и к ней резко врывается Силко, явно потревоженный криком. — Джинкс! — восклицает он, на секунду даже замерев на пороге. Разноцветный взгляд мечется по дрожащим рукам, косам, крови. — Джинкс, Бездна тебя… ты что творишь?! Он мигом бросается к ней, выхватывает у неё резец и швыряет в угол. Упав на колено, пальцем жмёт вену ниже по ходу, второй рукой уже распуская узел платка и стягивая его с шеи, бинтует в два счёта, ловко и туго. Джинкс не успевает ничего объяснить, остановить, сказать, только замирает, как мелкий зверёк перед смертельной угрозой: она была уверена, что Силко вернётся не скоро, а он… здесь… Что же теперь делать? Что делать?! Нельзя, чтобы они видели друг друга, нельзя, чтобы Силко знал… Джинкс жмурится сильно, сильно-сильно-сильно. Они должны уйти. Должны уйти. Сейчас же. Она ведь теперь не одна — с ней рядом другой человек, но… Майло и Клэггор выросли вместе с ней и, кажется, больше… не боятся… посторонних. Они не только не исчезают, нет. Но вдруг разрастаются в размерах чуть ли не вдвое, словно им вместо крови шиммера дали. Вмешательство Силко приводит их в ярость. Голодные рты в четыре ряда обнажают зубы — острее и жёстче мела, — мельтешат с двух сторон ярко-синим и чёрным: это была их добыча, их жертва, их пища, а он на неё посягнул, хочет отобрать её!.. Этот рептилий скрежет и визг так нестерпимы, что Джинкс в ужасе — почему они не уходят?! — хватает Силко за обе ладони и зажимает себе ими уши: — ЙИ-И-И, СИ-И-ИЛЛИ-И!.. И-И-И!.. ПУСТЬ ОНИ УЙДУ-У-УТ!!! ПОЖАЛУЙСТА, СДЕЛАЙ ТАК, ЧТОБЫ ОНИ УШЛИ-И-И-И!!!.. — Что нужно сделать? Я сделаю... Джинкс, ты в безопасности, слышишь? — стараясь выглядеть хозяином положения, заверяет Силко, хотя он очевидно растерян. Оглядывает бегло комнату поверх: кто должен уйти, кто?! Здесь же никого нет.. — Выстави его нахер, сявка, быстро! — Майло больно вцепляется ей пальцами в плечи, липнет окровавленной майкой между лопаток. — Скажи, чтобы шёл вон! Он нам не нужен!!! — Я сейчас тебя выставлю, — шипит с ненавистью Джинкс сквозь зубы и слёзы, глядя куда-то сквозь шею Силко. — Это ты нам не нужен!.. — Только попробуй, — предостерегающе рычит Майло, вонзая ногти глубже ей в кожу, так что Джинкс вынуждена передёрнуть плечами в попытке их сбросить. — Что? — не понимает Силко, обводит большими пальцами её мокрые скулы, заставляя смотреть на себя. — Джинкс, что… о чём ты говоришь? — Нет, нет, не ты… — Она вдруг вспоминает, что он здесь, здесь, его лицо так рядом — ближе, чем во время инъекций, — и ловит наконец его зрачки зрачками. Поздно скрываться — он всё видел. Или Силко спасёт её теперь, или уже никто. Майло и Клэггор должны понять, что они не хозяева ей, что они ей не владеют, что она решает сама, кто прикоснётся к её телу, а значит, нужно, чтобы… это с ней сделал кто-то… другой. Разумеется. Да. Сейчас или никогда. — Силли… — всхлипывает она тихо, и Силко ободряет её мелким кивком: скажи мне, скажи. — Мне нужно, чтобы ты… — Джинкс делает вдох. — Пожалуйста, возьми меня… возьми!.. — Она судорожно хватается за его предплечья, и глаза у неё совсем чёрные: не радужки — двойное затмение солнца. — Возьми, я… больше не могу… с ними… я так устала… — и она ломается жалко, всем телом затрясшись перед ним от плача. Растерянность Силко сменяется откровенной оторопью — которую он тут же искусно скрывает. — Чш-ш-ш, девочка, нет, ты себя не слышишь… — Он гладит её по синеве от пробора, плотно-плотно, с обеих рук. — Давай ты успокоишься, и мы… — Нет же, не-е-ехе-ет!.. — Джинкс с нервной дрожью зеркалит жест, пытается уткнуться поцелуем в его рот, но от рыданий даже губы толком сомкнуть не может. Закрывает глаза, боясь смотреть по сторонам, сбивается на тоненький, умоляющий сип. — Ты не понимаешь… Они здесь, снова, я… пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… помоги-и!.. — Да кто здесь? Джинкс!.. — Силко явно не на шутку встревожен. — Скажи мне, кого ты видишь?.. — К… Клэг… и М-м… М… — еле проталкивает через себя Джинкс: имена душат едким дымом, режут горло, не дают вдохнуть, как мёртвые пальцы на горле. Смотрит невольно и быстро Силко за спину, и они там смотрят в ответ — кресты и зубы, чёрно-белая хтонь. — Майло, они… здесь… они… они хотят, чтобы я… снова… И она прячется на его груди целиком, склеив ресницы слезами, словно хочет срастись с ним, умереть в нём, сгинуть с концами. — Я больше не могу-у-у… я не хочу… забери меня у них, пожалуйста, забери-и-и!.. И она пытается расстегнуть на нём застёжки, и пуговки, и пряжки непослушными пальцами, действуя наугад, на инстинкте, словно в опьянении или с тяжёлой травмой. Рыдает горько, когда Силко, опешивший, не даёт. Всё, что угодно, она готова на всё, что угодно, лишь бы не слышать этот омерзительный голос… — Да ты в край охренела, мелкая?! Он Вандера убил! Он Переулки наши угробил! А ты мало того, что с рук у него ешь, так решила ещё и ноги перед ним раздвинуть?! Совсем берега потеряла, ты??? Джинкс машет головой, выдёргивая косы из цепких костлявых рук — больно до слёз. Боковым зрением она замечает, что Клэггор убрал очки — сдвинул на лоб, — чтобы она видела не только пустую дыру его рта, но и пустые дыры взгляда. Знает, что она не выносит его, не выносит, не может терпеть… — УБИЙЦА!!! — беснуется Майло, щёлкнув зубами. — И под убийцу лечь хочет! Видали?!.. — Силли, ПОЖАЛУЙСТА, я хочу, чтобы они замолчали!!! — надрывно просит Джинкс, сжимаясь так, словно её трёхвосткой стегнули. Умоляет из-под чёлки огромными глаза в глаза, мокрыми губами в губы, силясь его притянуть к себе. Это не желание, не страсть, это паника. Крик о помощи. Силко всё заглаживает её машинально, разрываясь между крайним смятением, жалостью и испугом. С ней, конечно, всякое прежде бывало, но такое… — Пойдём, я тебе дам успокоительное… у меня есть, сильное, доктор как раз… — МНЕ НЕ НУЖНА ТВОЯ ОТРАВА!!! — взвизгивает Джинкс, хватая его за рубашку и тряся в бессильной ярости, заикаясь от истерических слёз. — МНЕ Н… НУЖЕН ТЫ!!! ТОЛЬКО… ТЫ МОЖЕШЬ ИХ ПРОГНА-АТЬ!!!.. — Да-а, не ожида-а-али мы от тебя такого, сестрёнка… А, Клэг? Столько учили её любить свою семью — и всё впустую… Придётся преподать ей ещё урок… — Если ты уйдёшь… — Джинкс падает голосом в одержимый шёпот. — Ты не знаешь, что они сделают со мной… что они заставят меня сделать… Её бьёт озноб, и Силко по глазам видит: это не каприз, не прихоть, не блажь. Ей стоило огромных усилий сказать ему это. Если он сейчас оставит её, если откажет ей — случится что-то, что сломает её, непоправимо, и в этом будет его вина. Джинкс заклинает уже почти без голоса: «пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста…», тянет его на себя за ворот, заставляя Силко упереться в кровать, чтобы не упасть прямо на неё. На Джинкс ничего, кроме пижамных шортов и топа, и длинные ноги трутся вдоль его брюк, жмутся голыми бёдрами к бёдрам. Она всё ещё крупно дрожит и глотает слёзы в ужасе при мысли остаться одной, и Силко не может видеть её такой, готовый на всё, только бы защитить, спрятать, избавить её от боли. Нет, он не станет делать того, о чём они оба точно пожалеют, но… он попробует ей помочь, если это ей действительно сейчас так нужно. Она обязательно объяснит ему, что случилось. Позже, он в этом уверен. Как только успокоится. Обязательно. Позже. Потом… Он забирается пальцами под резинку, туда, куда Джинкс уже и так направляет его руку — меньше всего ожидая обнаружить её мокрой настолько, что те буквально сами вот-вот проскользнут внутрь. И всё это страшно, ненормально, нелепо, но жарко и тесно так, что дыхание резко сбивается с ритма. Осторожно целуя горячие, солёные от плача губы, Силко чуть смещается, уложив их обоих на бок, чтобы было удобней. — Да, да, да, да… — задыхается Джинкс на изгибе, цепляется за его рубашку. Тело её буквально тут же расслабляется в его руках, дорвавшись до заветной цели, быстрей, чем шиммерные уплывают от дозы — первый глоток по самой жгучей жажде. Но стоит лишь ему это сделать, стоит первым проникнуть в неё, как Клэггор грубо и по-медвежьи зажимает её сзади — приваливается грузным монстром со спины, — Джинкс чувствует разом всё его тяжёлое, холодное тело. Он явно зол и крайне, крайне недоволен. А Клэггор может быть очень сильным, если его разозлить. — Ах ты дрянь!.. — одновременно с ним свирепеет Майло, нависнув на миг над кроватью яркоглазой и чёрной громадой. — Ну, с-сука, ты сама напросилась… Едва Силко принимается двигаться пальцами в ней, смелея всё больше от её стонов, как это ощущение внутри вдруг поднимает со дна всю грязь, что делали с ней братья за годы — мгновенным условным рефлексом. На что она надеялась, отделаться от них так просто?.. О, как же она промахнулась, ещё в самом начале расчётов. Хотела погасить пожар, залив его химптопливным концентратом. Плевать. Пусть теперь хоть вообще всё сгорит дотла. Он должен заменить их. Вытеснить собой. Заглушить. Встать наконец между ней и этим кошмаром… Потому что если не он, то никто. У неё больше никого нет… — Пожалуйста, говори со мной… — просит его Джинкс исступлённо, ногтями за плечи, ногтями за шрамы. — Говори, говори, говори… Я не хочу слышать их… хочу тебя… Силли… тебя… Она шерстит снизу вверх его коротко стриженный затылок, хнычет и гнётся так тонко — ивовый прутик. Силко поверить не может в то, что этот её шёпот в темноте реален, в то, на что он пошёл так легко. На что, Бездна побери, пошли они оба… Безумие. Помешательство. Чистый бред. — Девочка моя… маленькая, шёлковая… Джинкс… — сам едва дыша от того, что делает, нашёптывает он ей в висок между поцелуями, испуганный собственным возбуждением, таким неуместным сейчас и оттого ещё более сильным. Как дико это произошло между ними, как дико… — Я с тобой, с тобой, тебя здесь никто не тронет… никто, пока я рядом… Я не отдам тебя им, ни за что на свете… Кто бы ни причинял тебе боль, мы избавимся от них, раз и навсегда, я обещаю… — Избавитесь?! От нас?! Хрена с два, мелкая ты шлюха! Трахаться ты будешь только между нами! — огрызается Майло, на раз заглушая бархатно-тихий голос Силко. Он прыгает на кровать, прямо ей на грудь, распуская поясной шнурок. Хватает её за волосы у основания косы и в одно движение просто вгоняет член в её рот, заставляя Джинкс подавиться собственным языком. — ТОЛЬКО МЕЖДУ НАМИ, поняла?! Клэггор бесцеремонно стягивает с её задницы шорты. Джинкс уже знает, куда он собирается пристроиться, и хочет оттолкнуть его, протестующе мыча, но где там — он куда крепче и мощнее неё. Клэг, только хмыкнув, ловит её за предплечье — повязка съезжает по бритвенной, липкой влаге, — и припадает к её раскрытой ране своей. Чудовищный, куртуазный поцелуй в запястье. сахарная кость вишнёвый сироп вкусняш-шка Все звуки — стерео в кошмарном рассинхроне. Тьма вздрагивает, плавясь, как целлулоид: плёночные артефакты, рваные штрихи, пляшущие анаглифы. — Убийца! — на каждом толчке обжигает Майло. — Изменщица! Шкура!.. — Всё хорошо? Джинкс… ты со мной? — всё так же уверенно ведя её пальцами, спрашивает Силко. Она в какой-то момент вдруг хватается за простынь, смотрит напряжённо в стену и перестаёт даже касаться его. — Они ещё здесь или… Джинкс, ты меня слышишь? — Не смей ему отвечать!!! — в бешенстве хрипит Майло, и взгляд его светится хищно, раскалённый яростью добела. — Не смей отвечать ему, пока я не кончу! Твой рот занят, Я его занял, молчи, соплячка, молчи, МОЛЧИ!!! — Посмотри на меня! Эй… — зовёт её Силко откуда-то с поверхности, очень издалека. — Посмотри мне в глаза… Джинкс, говори со мной, не уходи!.. Но она видит перед собой только глаза Клэггора — белей молока и незрячих белков. Он не слышит и не говорит, мёртвые не слышат и не говорят, и ей не по чести. Голоса глохнут, эхо уходит под воду, пальцы тянут её за собой, и ей не выплыть. Она заполнена с каждой стороны, она не может вырваться из плена хватающих её рук. Она — бабочка, и крылья её обглоданы муравьями. Их слишком много, слишком много, слишком… Джинкс сглатывает подступающую тошноту. Глаза её припадочно закатываются, когда горечь заполняет горло, заставляя дёрнуться несколько раз на попытке вдоха. Член Майло, задержавшись на миг в самой глубокой точке, выскальзывает наконец изо рта, и тогда голова её западает набок, а из уголка губ стекает струйка белой пены. — Джинкс! — в страхе кричит Силко, моментально убирая руку. — Ради всего свято… ДЖИНКС!!! Он в спешке отирает ладонь о простыню, хлопает её беспомощно по щеке, помогает избавиться от слюны, и задавленный было возбуждением ужас проступает в нём с новой силой, как чернотой проступает кровь сквозь белоснежный батист его платка. — Джинкс! Детка, милая, очнись, очнись… Она только стонет, потерянно моргая, слепо шарит головой меж его рук, пока наконец, спустя почти вечную, страшную минуту, не ловит в фокус его лицо — огонь маяка во мраке. Это её спасает: Джинкс тут же садится рывком на кровати, падая прямо в его объятье, словно тогда, в переулке, и обмякает там без сил в последней надежде. Ничего не изменилось с тех пор. Ничего. Ей никогда не выбраться из этого дня — а в этом дне ОНИ ещё оба живы. И оба уже мертвы. Темнота медленно вращается вокруг них, плывёт и клубится, уставившись в четыре одинаково круглых и бледных глаза. — Чё, смелая, доигралась? — щерится, хихикая, Майло. — Понравилось тебе? Прогнала? Кто кого выебал, а?! — Девочка, как ты меня напугала… — Силко обхватывает её в безмерном облегчении возвращённой потери. — Зря я это сделал, я… не должен был… — Они здесь… они всё ещё зде-есь… — Джинкс от отчаяния не может больше рыдать, даже мигать больше не может, только тянет глоткой нечеловеческий, тонкий-претонкий писк. — Они никуда не ушли-и-и… — Здесь никого нет, Джинкс… — Силко гладит её по волосам, целует в макушку, крепко прижимая к себе. Пытается сам отдышаться. — Поверь мне. Здесь никого нет. И не было. Только мы с тобой. Только мы… чш-ш… Закусив за костяшку палец, Джинкс молча смотрит туда, ему за спину, где скалятся на неё в ответ с потолка два острогранных силуэта. Не может перестать подвывать на одной, еле-еле слышной ноте. Как же так? Как же это так? Как так?! Клэггор слеп, но может видеть всё. Силко зряч, но он ничего не видит.