Высокие чувства, благородные порывы, бесшабашная смелость, отчаянная жертвенность — это все прекрасно. Но должна быть причина. Настоящая. Иначе все твои светлые устремления — не больше чем глупость.
06:23
Тонкий, практически невесомый тюль рассеивал лучи полуденного солнца. Морозный февральский воздух бился о закрытые, затянутые витиеватым снежным узором окна, желая попасть внутрь такой теплой квартиры, чтобы хоть немножечко согреться. Однако царившая там атмосфера едва ли отличалась от уличной. И не потому что отопление не работало, а потому что предательство больше похоже на морозное торнадо, врывающееся в душу и уничтожающее все на своем пути, оставляя после себя лишь горечь и ледяные осколки. Особенно, если в этом виноват близкий человек. Человек, который имел доступ к самому уязвимому месту — к сердцу. — Поверить не могу, что ты просишь меня сделать это, — надтреснувшим голосом произнесла облаченная в антрацитовый шелковый халат молодая женщина. Она стояла у окна, без особого интереса разглядывая играющих во дворе детей, холодными пальцами нервно сминая край нежной ткани. — Кто угодно, только не ты. Почему именно ты?! Ответа не последовало, но это было и не нужно. Она и без того знала почему. Чтобы было больнее. Чтобы показать, кто здесь главный и что в любой момент годами выстраиваемая нормальная жизнь может рухнуть, стоит лишь им захотеть. Они знали о характере их взаимоотношений с самого начала, и с того же момента вынашивали изощренный план мести им обоим. Ей потому что посмела пойти против системы, ему — за помощь в этом нехитром деле. Садисты в отглаженных костюмах с накрахмаленными воротничками, гордо носящие звание офицеров госбезопасности. Изверги, в чьих глазах лишь холод, в словах сталь, а вместо сердца — камень. Звери, упивающиеся собственной властью и беспомощностью своих жертв… — Кир, — она вздрогнула, когда на плечи легли мужские руки, — это не просто приказ. Это ультиматум, и ты знаешь, чем это грозит нам обоим. — Уж лучше к стенке, чем стать агентурной сукой, — фыркнула она. — Это даже хуже, чем омерзительные мысли твоего командования о том, что меня завербуют иностранные спецслужбы, и я, позарившись на их капиталы, предам Родину и без зазрения совести буду доносить на своих же соотечественников! — резко обернувшись, она вонзила в него тяжелый взгляд зеленых глаз, в котором плескалась боль напополам со злостью. За последнее время она не так часто поддавалась этой эмоции, предпочитая держать своих демонов в узде. После всех тех событий, что произошли в ее жизни раз и навсегда меняя ее, после разбитого вдребезги сердца, которое с большим трудом удалось склеить обратно и снова почувствовать себя счастливой и любимой, а главное — живой, она пересмотрела многие аспекты отношений. И теперь, если кому-то удавалось вывести ее из себя, ничего хорошего от этого ждать не приходилось. — Кир… — Хотя нет. Не хуже. Хуже то, что они в принципе считают молодую незамужнюю женщину своей собственностью, подстилкой, которую ради грязных политических игр с выведыванием сведений особой важности можно подложить под любую высокопоставленную фигуру! — она даже не пыталась остановить всю ту бурю переполняющих чувств, что вырывалась наружу, грозясь утопить в себе обоих находящихся в комнате людей. — Кир… — Что Кир? Я не права? — спросила Кира, не сводя с собеседника глаз, словно пыталась разглядеть что-то в его потемневшем от печали взгляде. — Если бы я хотела предать страну, которая меня вырастила, выкормила и обучила всему, что я знаю и умею, я бы сделала это гораздо раньше. Шансы были, тебе ли не знать! — она всплеснула руками и толкнула его в грудь, заставляя отступить на шаг назад. — Прав был твой отец, когда сказал, что не престало офицеру КГБ в четвертом поколении якшаться с девкой, поставившей под сомнение безопасность самого лучшего ядерного реактора в мире, а заодно и уличившей великую державу в нежелании видеть проблему и бороться с ней. — Во-первых, он не прав и не ему меня судить, а во-вторых, — мужчина говорил сдержано, но в голосе то и дело проскальзывали ледяные нотки, — они видят в тебе не предателя, скорее инструмент для контроля деятельности в определенной сфере другого государства, а заодно и защиты собственных интересов. Когда-то давно у нас уже был один железный занавес, допустить его повторения мы просто не можем, — решение, принятое его начальством, убивало, острой бритвой резало душу, выворачивая наизнанку, но пойти наперекор значит подписать себе и ей заодно смертный приговор. — Взгляни на это с другой стороны: ты сможешь укрепить свои позиции на работе, получишь статус и возможность… — Плевать я хотела на все эти позиции и статусы! — Да как ты не понимаешь! — он вдруг крепко сжал ее за плечи и тряхнул, точно тряпичную куклу, приводя в чувства. — Мы можем тянуть эту лямку вместе и пойти против всего мира, но это не будет показательной поркой, после которой нам погрозят пальчиком и сошлют в Сибирь для перевоспитания. Нас просто тихо расстреляют за госизмену в подвалах Лубянки и прикопают как собак в близлежащем лесу без права даже на подобие могилы! Ты этого хочешь? Позорной смерти вместо хорошей жизни с делом, которым ты так горишь? — спросил, но она молчала. — Я люблю тебя! Ты знаешь, как сильно, и знаешь, что это — правда! — он взял ее лицо в свои ладони, не давая отвести взгляд. Он любил эти глаза. Зеленые, сияющие от счастья как большие изумруды, полные нежности глаза, в которых растворялся без остатка. Но теперь в них была лишь боль и блестели слезы, от которых сердце обливалось кровью, и он ненавидел себя за то, что заставил ее плакать, однако другого выбора у него не было. — Но ты сделаешь это. Ради нас. Ради себя. — Да, — прошептала Кира, и это слово было сродни выстрелу в сердце, мгновенно убившее все то хорошее и светлое, что она так рьяно защищала, снова разбивая хрупкий орган на миллиард осколков, что теперь не склеить и за тысячу лет. Все рухнуло. Снова. Как и пять лет назад… Звук стучащих о деревянные половицы каблуков разлетался по длинному коридору, затихая где-то вдали, за поворотом. Молодая женщина с перекинутой через плечо сумочкой, держа в руках увесистую папку с рабочими бумагами, несмотря на почти смертельную усталость бодро шла вперед. Почему она вспомнила о, пожалуй, самом черном моменте своей жизни именно сейчас, спустя почти два года? Наверное потому, что даже при одной только мысли о бывшем возлюбленном, сердце пропускало удар. Конечно, будучи замужем, она прятала глубоко внутри всю свою боль и чувства к тому, с кем уже никогда не будет вместе, и улыбалась на публику, но одна случайная встреча в аэропорту два дня назад до основания разрушила с таким трудом выстраиваемую стену. Господи, ну почему в этой жизни все так сложно и запутано? Почему обязательно нужно чем-то жертвовать, чтобы обрести хотя бы крупицу счастья?.. Мотнув головой, выбрасывая все гнетущие мысли, оставляя лишь одно-единственное желание добраться до своего номера как можно скорее, где со сладким облегчением наконец скинет с себя эти ненавистные туфли, от которых уже болели ноги, и снимет строгое обтягивающее платье, давая телу долгожданную свободу, она прибавила шаг. С мечтательной улыбкой на губах выудила из небольшого наружного кармашка ключ-карту. Ей оставалась всего пара метров до заветной двери, когда болезненный толчок на мгновение вышиб весь воздух из легких, а пол под ногами подпрыгнул так, будто это была не земная твердь, а палуба попавшего в шторм корабля. Едва удержавшись от падения, Кира оглянулась, стараясь понять: происходит что-то неладное или это ее галлюцинации от перенапряжения и бессонных в виду обилия работы ночей? Но в коридоре кроме нее никого не было, да и стены не шатались, а значит это все ее переутомление и надо просто отдохнуть. Но не успела она поднести ключ к электронному замку, толчок повторился, принося с собой новую порцию боли, от которой из глаз посыпались искры. Пространство закружилось, затягивая в странную витиеватую пучину, смазывая краски. Невесть откуда взявшийся сильный ветер не давал вдохнуть, порывами сдирал со стен бежевую краску, унося куда-то в темноту, отдирал плинтуса и деревянные декоративные бортики, ломая их и бросая в зияющую чернотой бездну. Лампочки лопались, осыпая грудой мелких осколков, лишь чудом не оставляя после себя царапин, вырванные с корнем кабели и провода, извиваясь, словно черви, пропадали там же, где и все остальное — в странной черной дыре, образовавшейся на месте двери номера. Кира вдруг почувствовала себя героиней какого-то фантастического фильма прежде, чем поняла всю реальность происходящего. Резкий удар, пришедший снизу, разлился колющей болью по телу, луч последней здравой мысли «Что, черт возьми, происходит?!» угас вместе с сознанием, ускользнув в темноту.07:31
Просторный салон автомобиля освещала тусклая лампочка, но этого вполне хватало для того, чтобы наискось пробежаться по листам рабочей документации. Чистая, без сучка и задоринки отчетность настораживала, создавая впечатление того, что ее специально пустили под жесткую руку корректора, чтобы скрыть какие-то нарушения. Трое человек, не считая водителя — две женщины и средних лет мужчина — просматривали кипу бумаг, стараясь найти что-то, за что можно уцепиться. Но ничего, прям образцово-показательная АЭС!.. Одна из женщин откинулась на спинку сидения, снимая очки и потирая переносицу. Полночи они бродили по техническим помещениям четвертого энергоблока, наблюдали за работой обслуживающего персонала, вызнавали у главенствующих лиц нужную им информацию. Что они искали или что хотели бы найти — никто не знал, кроме разве что, пожалуй, одного человека — главы миссии, для которой этот город и эта станция по сути являлись родными, однако она не спешила делиться своими подозрениями и опасениями. — И все же, — тихо произнесла одна из женщин, — я думаю, что госпожа Вагнер права, и с этой станцией действительно что-то не так. — Соблюдение работниками правил безопасности и всех регламентов работы не делает их преступниками, — хмуро заметил мужчина, не отрываясь от чтения отчета. — Наоборот, вызывает уважение и желание поставить в пример всему миру. — Соблюдение правил безопасности и всех регламентов работы не гарантирует отсутствие нештатных ситуаций, где нужна быстрота реакции, а не заученный алгоритм действий, — не согласилась та, выпрямляясь. — Также, как и не гарантирует успех проводимых испытаний, а их тут было не меньше десятка за последние двадцать лет. — Тебя только это беспокоит? — мужчина поднял глаза на собеседницу. По ее лицу скользнула тень недовольства. — То есть ты, специалист высшей категории в области безопасности на ядерных объектах на самом деле считаешь, что на атомной станции обязательно должны возникать ситуации, граничащие с риском для жизни? И если оных нет, то что-то идет не так? — в его глазах цвета стали плескалось удивление напополам с непониманием. — А не приходило ли в твою умную голову, Эмина, что сотрудники — люди далеко не глупые и просто не допускают возникновения этих самых нештатных ситуаций, досконально следуя всем написанным правилам? — Приходило. Конечно приходило, — кивнула женщина. — Но это просто невозможно: предусмотреть все факторы риска, и предугадать как именно поведет себя реактор в тех или иных условиях. А если еще и добавить ко всему прочему, что главенствующим аспектом может выступать рядовой диспетчер энергетической компании… Отар, — она позволила себе накрыть его свободную руку своей, — твоя вера в лучшее, а в особенности в людей, поражает, но взгляни на доклады, посмотри на программу испытаний — все идет как по учебнику, никаких отклонений. Ни провалов мощности, ни скачущего давления. Идеальная картинка. — Да, я тоже склоняюсь к тому, что от нас что-то пытаются скрыть, — произнесла вторая, откладывая бумагу в сторону. — Ни на одной станции мира нет таких безупречных показателей. — И откуда в вас столько пессимизма, дамы? — мягко улыбнулся Отар. — Почему нельзя просто поверить в безукоризненность работы? — вопрос был больше риторическим, нежели требующим определенного ответа, ведь все они — в какой-то степени ученые, не привыкшие верить на слово. Только факты, только доказательства. — Знаете, что я предлагаю? Давайте оставим работу до завтра, а сегодняшний день, раз уж мы все равно не ложились, посвятим изучению местной культуры. Вы ведь еще не были в Киеве?.. Яркий слепящий свет, ударивший сквозь лобовое стекло, заставил Эмину закрыть глаза. Испуг волной прокатился по телу, застревая криком где-то в горле. Машина резко вильнула влево, стараясь уйти от столкновения, вызывая натяжение ремней безопасности. Отар расставил руки в стороны, дабы хоть как-то удержать равновесие и кубарем не скатиться на пол, соседка же, не имея обыкновения пристегиваться с размаху стукнулась головой о стекло, оставляя на нем сетку трещин и алое пятно. Мощный удар, сопровождающийся жутким лязгом и звоном осыпающихся на асфальт разбитых фар, пришелся на правую сторону носовой части, сминая металл, будто это была картонка. Описав дугу от силы удара, автомобиль, разбрасывая по дороге элементы двигателя, подлетел в воздух. Двойное сальто через левый бок закончилось жестким приземлением в кювет, где превращенная в металлолом машина проскользила по пологому склону, втыкаясь носом в траву. Шипя и дымясь, поднятая на добрый метр корма еще по инерции вращала колесами, чей темп замедлялся с каждой пройденной минутой. Молочное полотно сработавшей передней подушки безопасности покрыла мелкая сетка красных капель: водитель, вжатый, практически утопленный в сидение, не двигался, с пальцев его правой руки тоненькими струйками стекала кровь, медленно наполняя выемку для стакана в подлокотнике. Боль вытолкнула из темноты. Судорожный вдох отозвался вспышкой в треснувших ребрах, от которой хотелось закричать в голос, но на это попросту не было сил. Борясь с желанием вновь провалиться в бездну, Эмина сквозь заволокшую глаза алую пелену медленно оглядывала салон. Он выглядел сейчас как декорация к дешевому фильму ужасов: месиво из металла, мягкой светлой обивки, белоснежной бумаги и человеческих тел, обагренное яркой, отливающей ржавчиной в свете восходящего солнца кровью. Сидящий еще минуту назад напротив нее Отар, теперь лежал между сидений с вывернутой под неестественным углом рукой, а из его бока торчал кусок металлической обшивки, его некогда красивые большие глаза застыли в ужасе. А коллега, Женевьева, недвижно повисла на окне. Сама же она практически не чувствовала ног, едва ли могла пошевелить руками, но отчетливо ощущала вонзившуюся в грудь и шею широкую ленту ремня безопасности. От специфического запаха крови, смешанного с вытекающим машинным маслом и бензиновыми парами тошнило, удержать на плаву сознание становилось все труднее. Самый худший кошмар сбылся… Сквозь звон в ушах она вдруг отчетливо различила голоса, принадлежащие как минимум двум мужчинам. Они напряженно обсуждали что-то полушепотом, находясь в нескольких метрах от места крушения, точно опасаясь, что их кто-то услышит, но как ни старалась, она не могла понять суть их разговора. Обсуждали ли они тактику спасения пострадавших, или высказывали свои предположения на тему квантовой теории бессмертия — она не знала, но именно сейчас пришло осознание того, что нужно было лучше учить один из самых востребованных на сегодняшний день языков в мире — русский… Но даже несмотря на это, Эмина искренне надеялась на спасение, ведь советский человек приходит на помощь всегда и везде, иногда рискуя при этом собственной жизнью. Так уж они сложены, так воспитаны граждане этой великой державы… Рядом скользнула тень, и женщина мотнула головой, желая посмотреть, не привиделось ли ей, но ничего не заметила. То ли потому что не могла сфокусировать взгляд, то ли потому, что там и правда никого не было. — По…по…помо…гите… — прошептала, чувствуя срывающиеся с губ горячие капли. — По…мо…гите… Боль накрывала волнами, то топив в себе, затягивая в черноту, то позволяя на короткое мгновение выплыть на поверхность. И в те редкие секунды бодрствования она заставляла себя концентрироваться и продолжала вслушиваться. Немного грубый с хрипотцой голос что-то яростно говорил собеседнику, но тот лишь неясно фыркал или вовсе молчал. Почему же они медлят? Ждут приезда скорой, потому что повреждения слишком серьезные и без квалифицированного персонала трогать пострадавших нельзя? Или спасателей, потому что машина превратилась в груду металла, не подлежащего ремонту? А может по обеим причинам сразу, и ругаются они не между собой, а с диспетчером службы экстренной помощи. Хотелось верить именно в это, в то, что скоро все это закончится, и страшную кровавую, хоть и смазанную картинку сменит светлый потолок больницы и улыбчивые лица врачей, успокаивающие и говорящие, что она еще сможет пробежать босиком по траве… Краем глаза Эмина заметила движение слева. Тело Женевьевы потихонечку сползало вниз, словно кто-то (или она сама, ведь нельзя исключать вариант того, что девушка могла выжить и сейчас пытается выбраться) тащил ее снаружи. В проеме мелькнули стройные ноги в черных туфлях, а после по глазам резанул крохотный, но очень яркий огонек. Кто-то с зажатым в зубах фонариком заглянул в салон и принялся шарить руками по мокрой обивке сидений, собирая все мало-мальски сохранившиеся листы документации и рабочих папок. — Помо…гите… — снова произнесла Эмина, и неизвестный резко дернулся, больно ударяясь затылком о верхний край окна. Ясная точка исчезла, все погрузилось в гнетущую тишину, нарушаемую лишь разбитым, но все еще шипящим двигателем. Прежде чем она снова услышала рьяный спор, прошла вечность. По крайней мере ей так показалось. Тянущиеся бесконечно долго секунды душили своими тонкими прутиками, принося лишь мучения от такой же бесконечной боли. Когда же это закончится?.. От громкого на грани с безумием крика, раздавшегося совсем близко, она вздрогнула всем телом, и застонала от новой волны болевых ощущений, лезвием острой бритвы полоснувших по телу. И пусть она не знала, о чем речь, но одно-единственное слово, от которого похолодело все внутри, она все же поняла: «керосин». Думать о том, что эти люди оказались здесь не по доброте душевной, а пришли довершить начатое ими же или кем-то другим дело — не хотелось. Из последних сил она отгоняла эти мысли, удерживая сознание, но это было не просто. Под тихий плеск и глухие удары, под шелестение ветра и щекочущий ноздри запах горючего вещества, она нарисовала в отключающемся мозгу картинку волн, бьющихся о борт прогулочного катера, что качался на бескрайних просторах океана, и выдохнула, позволяя когтистой лапе страха утянуть в пучину тьмы… Яркое зарево осветило местность, резко очерчивая в утренних сумерках каждый ствол дерева, каждую веточку и каждую хвойную иголочку на ней. От скакнувшей резко температуры любопытные птицы, вереща, сорвались со своих насиженных мест, поднимаясь высоко в небо. И ровно в тот момент, когда последняя птаха примкнула к стае, раздался оглушительный взрыв, в воздух поднялся столб черного дыма и пламени, чьи разыгравшиеся язычки с большей радостью заплясали на металлическом корпусе автомобиля, охватывая собой все, что еще не успели…