Maniac

      Усталость непролитой влагой застилает изображение мира. Феликс всячески отгоняет непрошеные слёзы. Всё хорошо. Всё понятно. Он сам виноват. Рай не наступит всё равно, когда финальная цель будет достигнута. Всё останется тем же внутренним напряжением и с теми же желаниями, которые, удовлетворившись, воскресают снова, но с ещё большей силой. Продолжая двигаться, реализовывая свои амбиции последовательно — от десятилетия к десятилетию, — вы сможете проживать жизнь как долгий, последовательный подъём вверх. В противном случае быстрый взлёт, скорее всего, обернётся эмоциональным падением, тотальным разочарованием и чувством опустошённости.       Бывают времена, когда Феликс приходит домой поздно вечером и на него так сразу всё наваливается, что он пускает слезу — молча и совершенно один. Он часто снимает напряжение тем, что начинает примерять одежду или прибираться в шкафу. Такие занятия помогают ему расслабиться. Он чувствовал, как в нём растёт напряжение, и понимал, — что-нибудь должно произойти, не то он взорвётся.       За окном мелькают дома. Феликс понимал, что от дома он находится далеко. Смысла возникать не было, ведь его не послушают. Знаете, иногда полезно всё бросать и уезжать. В никуда. И обязательно выключать телефон. Лучше всего узнаёшь человека, когда куда-то с ним едешь. Феликс прочувствовал всей душой, что Хёнджин — это тот человек, с которым опасно куда-то ехать. Они словно ехали без тормозов. Ему плевать на красный свет светофора. Плевать на машины, что едут впереди. Даже плевать на то, что он чуть не сбил пешехода. Самое приятное в поездках — это то, что в них окружает одноразовый мир. Поселяешься в номере отеля и находишь там одноразовое мыло, одноразовые пакетики с шампунем, крошечные одноразовые брикеты масла, одноразовое полоскание для рта и даже одноразовую зубную щетку. Феликс чувствовал себя сейчас чем-то одноразовым, которого используют и выкинут.       Всё разрушается в тот момент, когда Хёнджин заворачивает в другой район, останавливая машину. Всю дорогу они молчали. Феликс пытался держать себя в руках и контролировать эмоции, но с каждой минутой напрягался сильнее. — Прекрати это делать. — произнёс строго Хёнджин, чувствуя себя на грани. — От тебя исходит напряжение. — Ты и напряжение — это одно и то же. — хмыкнул Феликс, сильнее прижимаясь к окну, желая раствориться. — Всё, что тебя напрягает, исходит от тебя же.       Ненависть — это огонь. И она оставляет после себя пепел… Будь это дом или чьё-то сердце. Достоевский писал: "Зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток.»…       Феликс осматривается, замечая элитный трёхэтажный дом. Где-то в отголосках разума проскользнула мысль, что Хёнджин его привёз к себе, но стал бы он настолько сильно рисковать? Из жизни никогда нельзя исключить три вещи: риск, грех и возможность быть счастливым. Ведь чтобы жить настоящей жизнью, необходимо подвергаться риску. Хёнджин рискнёт чем угодно и когда угодно, потому что слишком много знает об этом городе, чтобы бояться. Слишком мало боли ему было в последний раз, чтобы рискнуть снова.       Последнее время Феликс много думал о том, что иногда надо рисковать. Главное преодолеть свой страх. Потому что каждый раз, когда человек рискует, чем бы это не закончилось, всё равно он рад, что смог рискнуть. Жизнь — это риск. Только попадая в рискованные ситуации, человек продолжает расти. И одна из самых рискованных ситуаций, на которые мы можем отважиться, — это риск полюбить, риск оказаться уязвимым, риск позволить себе открыться перед другим человеком, не боясь ни боли, ни обид. В жизни каждого бывают моменты, когда следует броситься в пропасть, чтобы наконец убедиться, что всегда умел летать. Порой, если открыться, рискнуть, можно достигнуть большего — больше узнать, почувствовать — рядом с другим человеком. С тем, кому можно доверять, кому способно открыться сердце. Иногда вместе двое людей могут достигнуть удивительных высот. Необходимо рисковать. Чудо жизни можно постигнуть в полной мере, лишь когда мы будем готовы к тому, что случится нежданное.       Потянувшись рукой к дверце, Феликс рискнул всем, что у него было на этот момент. И каждый день он продолжал рисковать тем немногим, что у него осталось. Подходить ночью к окну — риск. Огрызаться на красноволосого — риск. Сесть в его машину — риск. И тем самым он погрузился в тот мир, которого когда-то и представить себе не мог. В тот мир, которого избегал. И в этом городе он жил среди удивительных людей и совершал сумасшедшие поступки, выживая в невообразимых условиях. И всё это потому, что он позволил себе иметь чувства к одной странной подростковой жизни.       Если Феликс — это обычный парень, влюблённый в свою беззаботную жизнь, то Хёнджин совсем другой. Он ядовитый и разбитый. Всё его прошлое забыто. Слёзы высохли ещё в детстве. Все чувства к людям снегом замело, цунами накрыло, торнадо унесло. Боль впитала всё его тепло. Всё, что согревает по утрам — это тёплое одеяло, холодный виски и осознание, что этот город его. Одиночество его не съедает больше. Оно убивало его давно, а сейчас он тот, кто приносит это самое одиночество. В его сердце больше нет огня, а любовь, как и виски, испита до дна. Хёнджин способен уничтожить одним словом. Потеряв над собой однажды контроль, больше не видит границ. Всем своим партнёрам он не повторял слова любви, а иногда пропадал на несколько суток, сбрасывая звонки. В его омутах способны потонуть самые стойкие, утопая и падая на дно. Что только не происходило в подвале его дома… Он никогда не сдерживал свои обещания, как и сейчас. Хёнджин не забывает о своём обещании, как о чём-то проклятом, но всё же нарушает его. В дрожь бросает от одной только мысли, хочется могилу заранее себе вырыть. — Куда мы приехали? — Феликс смотрит на красноволосого, пытаясь открыть дверцу машины, которая всё ещё была заблокирована. — Это не мой дом! — Теперь твой… — Хёнджин сверкает взглядом и смотрит так, из-за чего у Феликса образовался ком в горле. — Нам стоит поговорить, или ты так не думаешь? — он усмехается и скользит ладонью по его коленке. — Твои друзья не договаривают, а ты слепо тонешь в их лжи. Поверь, я намного ласковее твоего Минхо. — Что ты несёшь?! — Феликс ударяет его по руке и прижимает к себе колени. — Он и я — лучшие друзья. — Когда у меня были друзья, то я не ставил их в роли ставки. — усмехнулся Хёнджин и снова посмотрел на парня, скользя страстным взглядом. — Пошли, кроха. Ты зря меня боишься, потому что это не я проиграл тебя. Бойся тех, кто предал тебя.       Хёнджин разблокировал двери и вышел из машины, сразу контролируя Феликса. Блондин тяжело выдохнул и подошёл к парню, смотря взглядом, пропитанным надеждой на то, что его прямо сейчас отпустят. Феликс действительно не понимал, что он мог такого натворить и насколько мог серьёзно вляпаться, потому и друзья ограничивались одним сухим: «мы правда выиграли». Феликс, к счастью, не стал задавать много вопросов. Да и ему было вовсе не до этого на тот момент. Его жутко воротило, голова всё время кружилась, и он ходил, как ненормальный, всё время шарахаясь любых звуков. Минхо в это время составлял ему компанию, оставляя с ночёвкой более двух дней, всё время приезжая за ним в университет, как за ребёнком. Но после случившегося, Феликс помнил о Хёнджине, о словах и не забывал о нём ни на миг. Даже когда крепко спал, Хёнджин приходил к нему в виде ночных кошмаров.       Насколько теперь всё ужасно, если он идёт к нему домой? — Каждый раз, попадая в ловушку, ты получаешь возможность узнать своих врагов. Невозможно создать ловушку, не расписав в ней все свои слабости. — Хёнджин закрывает дверь на ключ и убирает его к себе в карман. — Это ловушка, кроха, и ты в неё попался.       Феликс оборачивается и сглатывает. Он сильно сжимает кулаки, собираясь отдать все силы на сопротивление, если Хёнджин посмеет его тронуть. От того изобилия уверенности и след простывает, когда дверь закрывается, и нависает неловкая, ужасно душащая атмосфера, что хочется кинуться вглубь дома и спрятаться в чужой комнате.        Взгляд у Хёнджина убийственный, свирепый и в какой-то степени голодный, вызывающий непомерное желание застрелиться без лишнего замедления. Феликс, неотступно смотря в глаза своему мучителю, предчувствует что-то кошмарное за свою храбрость и глупость. Нужно вручить ему звание за умение выводить Хёнджина из себя, даже если он не подаёт виду, а лишь как-то забавляется и выводит в ступор своей ироничной усмешкой.       Хёнджину, если честно, нравится такой злой Феликс. Нравится интимная близость, нравятся эти искрящие ненавистью глаза, и крыша срывается от сладкого запаха и раскаленной ауры. Он буквально забывает обо всём на свете, когда у Феликса медленно приоткрываются губы, затаивается дыхание, когда он продолжает пронизывать своим злым взглядом. Просто обо всём. Не стоило Феликсу переходить границы безопасности, не стоило ему рваться помогать Чонину, имея дело с Хёнджином, чье лицо расплывается в наглой ухмылке даже в этот момент. — Нам стоит поговорить, или ты так не думаешь? — повторяет его же слова своим заниженным тоном и делает шаг вперёд, смотря в глаза Хёнджину. — Если бы тут был Минхо, то от тебя бы осталась пыль… — Кажется, я слишком многое позволил тебе за это краткое время. — Хёнджин притягивает его к себе за талию, прижимая к своему телу. — Ты — мой. Всё, что связано теперь с тобой — моё. Ты никто, Феликс. — Я не твой! — блондин выворачивает из его рук и собирается пойти по коридору, но замирает, не зная куда идти.       Кажется, только в этот момент он понимает, что больше ничего нет. Он попался в ловушку, которую Хёнджин выставил, прикрываясь его друзьями. Феликс не понимал, где он находится. Не знал, как уйти отсюда. Голова начала кружиться, а в ушах зазвенело от страха. Он прикрыл глаза, пытаясь привести мысли.       Властные, уверенные, настойчивые руки снова прижали к себе… Феликс резко открыл глаза, в очередной раз осознавая, что происходит. Последнее время ему слишком часто стало трудно обдумывать каждую важную мысль. Причём они уже не так пугали его, как раньше. Единственное, что раздражало, — это то, что сейчас страх превысил его уверенность. — Кроха, ты попадёшь домой, не нужно трястись. — Хёнджин ощущал ладонями его дрожь. — Проходи на кухню.       Феликс проследил за тем, куда указал парень, и сразу направился в эту комнату, словно она могла его спасти.       Жестокость, как всякое зло, не нуждается в мотивации; ей нужен лишь повод.       В комнате настала тягостная, напряжённая тишина. Хёнджин молча осушил стакан с остатками виски, а Феликс просто не знал, что сказать. Точнее, не хотел. Молчание затягивалось. Блондин не мог сказать наверняка, сколько времени прошло, но больше десяти минут — точно. Он успел осмотреть кухню, которая была отделана в чёрные цвета. Единственное, что было светлым — пол, раковина и стол со стульями. Даже точеные светильники, встроенные в натяжной потолок, были чёрного цвета.       Феликс кинул беглый взгляд на красноволосого, заметив, что тот допивает последние глотки. Казалось, что парень снова скажет что-нибудь гаденькое, но где-то в глубине души Феликс надеялся, что Хёнджин опьянеет и отправится спать, оставив его в покое хотя бы на час. Когда блондин в очередной раз бросил быстрый взгляд на парня, его сердце сделало бешеное сальто. Хёнджин смотрел на него хищным взглядом и улыбался. Не успел Ли осознать, что его мучитель уже успел что-то придумать, как красноволосый уже навис над ним, как хищник над жертвой, сверля взглядом проницательных, ставших черными, глаз. Феликс вжался в спинку стула, приоткрывая губы, чтобы вдохнуть больше воздуха. — Не смотри так, — закусывает губу, но взгляд не отводит. — Я готов поговорить с тобой, поэтому ты можешь начинать. — Мне нравится слушать твой голос… Низкий с лёгкой хрипотцой… А иногда такой тихий и ласковый, когда играешься со мной ночью, сидя на подоконнике. — шептал Хёнджин, приближаясь медленно к его губам. — Тогда ты был смелее, чем сейчас… Кроха…       Хватает грубо пальцами за подбородок и заставляет посмотреть на себя. Беспомощность. Отчаяние. Страх. Горечь. Боль. И снова страх…       Феликс не знал, сколько прошло времени с того момента, как за ним захлопнулась дверь, как послышался этот приторно-сладостный голос. И настала тишина, давящая тишина… Он сидел здесь уже, казалось бы, целую вечность, или может больше? Время уже давно потеряло свой смысл и счёт. Феликс дышал, его дыхание было слабым, едва заметным. Колени вплотную прижаты к груди. Мысли беспорядочно крутились в голове, одна за другой. Мысли и страх… Бесконечный страх, не утихающий ни на секунду. Он — словно яд, огненной волной разливается по всему телу. Яд, похуже даже, чем от острых змеиных зубов. И он, как ртуть, бежит в каналах тела, внезапной силой растворяя кровь.       Блондин уже так устал от всего этого, что почти привык. Почти не хочет плакать, почти не вздрагивает от каждого мимолетного шороха. Почти перестал огрызаться. Невыносимо, наотмашь было понимание, что вот она безысходность, вот он конец. Пригласил на разговор? Разговор в самые губы? Разговор, который закончится в холодной спальне? Видимо, ему суждено закончить свою жизнь в этом огромном доме. Если это и так, то это даже к лучшему, когда ты знаешь… И пытаешься смириться.       Хотелось кричать о помощи во всё горло — вот она безысходность — но не было сил. Голос охрип после недавних отчаянных выяснений. Если совсем недавно, где-то на дне сознания теплилась крохотным огоньком надежда на спасение, надежда на прежнюю жизнь, надежда на избавление от этого кошмара. То теперь её нет. Кто-то, возможно, он сам, растоптал последний огонек этой слабой надежды. Хоть и говорят, что, по сути, надежда должна умирать последней. Но он заранее её похоронил. Так легче, когда знаешь, что уже — всё. Все рухнуло, остались лишь горечь и отчаяние. Эти чувства, ранее не испытанные им, овладели каждой клеткой мозга. Он понимал, что готов сдаться. Красноволосому удалось надломить его волю, сдержанность, гордость… Горько осознавать это и невыносимо с этим смириться. Теперь он просто ждёт, пока сгорит светильник его никчёмной свободы.       Феликс вздрагивает, когда его губы накрывают чужие… Длинные пальцы пробираются в светлые волосы, спускаются и изучающе замирают на белоснежной шее. Улыбается, покусывает свои губы, притягивает к себе Феликса за шею и снова целует. Неожиданно.       У Феликса широко глаза распахиваются, а сердце льётся кровью, с ног до головы пронизывает щемящая боль. Трепыхается, отворачивает голову, но Хёнджин вновь и вновь сливается с ним, горячо касаясь пухлыми губами. Погружает и тянет его в такой нежный, глубокий поцелуй, эхом обдающий по всему телу. Ласково, как никому на свете, смотрит, заставляя на месте млеть и замирать, затем прикрывает веки. Феликс пребывает в немом шоке, старается увернуться, не отвечает на поцелуй и не подпускает влажный язык в свой рот. Хёнджин наслаждается каждым вдохом, каждым моментом, пропитанным болью Феликса и мучительно для первого удлиняет поцелуй. Вожделенные губы столь сладки, что не хочется отстраняться ни на минуту, потому и Хёнджин всё сладко, пылко целует. Феликса словно берёт озноб, всё тело покрывается жаркими мурашками и больше от отвращения. Ему хочется исчезнуть с лица земли, хочется задушиться. Таким ничтожным он себя никогда, наверное, не почувствует. — Отвали… — Феликс кусает его за губу и падает со стула, когда получает сильный удар по лицу. — Ты ещё не понял?! — Хёнджин хватает его за волосы, заставляя посмотреть на себя. — Я буду делать всё, что захочу. С тобой. С твоими друзьями. С твоей семьёй! Познакомишь с сёстрами, что остались с родственниками в Сиднее? — голос холодный, с ярой усмешкой. — Больше нет твоей свободы, Феликс. Все, кто проиграли мне, были здесь. Каждый убегал по-своему, но никто так и не доказал свою правоту. Как видишь, деньги в этом мире намного важнее ваших моральных ценностей. А теперь… Успокойся, потому что нашему разговору состоятся. Ах, да, Феликс, — усмехается и поднимает его с пола, накрывая покрасневшую щёчку своей ладонью. — Ты первый, кто по своей же глупости попал сюда… Кроха… Ты только мой, кроха, — шепчет Хёнджин и смотрит своими дьявольскими глазами, устремлённые только на него. — Может быть, ты и сможешь от меня избавиться. Я, может быть, исчезну из твоей жизни, но не дам тебе и минуты не думать обо мне. Ты сам на коленях начнёшь ползти за мной, а я буду тянуть тот самый ошейник на твоей шее. Осмелься только сбежать, и я достану тебя из-под земли и лишу тебя ног, — пальцами проводит по кукольным губам. — Все поцелуи, засосы, царапины, синяки на твоём теле будут принадлежать мне. Такое вытворять с тобой могу только я, ведь ты принадлежишь мне, кроха. Только мне. Запомни этот неопровержимый факт, если дорожишь своей жизнью и жизнью всех своих друзей.       Феликс смотрит со злостью, царившей в его теле. Он — словно динамит сейчас, готовый взорваться в любую минуту. Прокручивает в голове его слова снова и снова. Когда ты в отчаянии, трудно остаться целым. — Тронешь меня — будешь иметь дело с Минхо. — повторяет свои же слова своим заниженным тоном и делает шаг вперёд, наклоняясь снова к его лицу. — Тебя не было бы в живых, будь на твоём месте кто-либо другой, — грозно шепчет Хёнджин в губы младшего. — И что ты можешь сделать, кроме как пугать меня? — только еле и полушёпотом бросает в ответ Феликс с невозмутимым видом. Он слишком злится. И эта злость затупляет все здравые мысли в голове.       Хочется снова плюнуть в лицо вечно злого Хёнджина, но мысли молниеносно растворяются из-за его прожигающего взгляда, готового перерезать горло. В таких ситуациях в очередной раз убеждаешься, что смерть не так уж и страшна, и приходится лишь мрачнеть, поворачивая голову, чтобы не пересекаться с ним взглядами. В попытках оттолкнуть он упирается руками в его грудь, но Хёнджин, даже не разозлившись после колких слов, обвивает одной рукой тонкую талию, а другой ловит его запястья в воздухе. — Вижу, что на разговор ты не настроен. — усмехается и неожиданно отстраняется.       Феликс тихонько радуется про себя, считая это за маленькую победу, пока Хёнджин больно не хватается за локоть и не тащит прямиком в спальню. Феликс даже опомниться не успевает, как его тут же жестко толкают на кровать. — Раздевайся.       Одно слово, которое заставило замереть и забыть о своей злости. Феликс отодвигается как можно дальше от парня, упираясь в спинку кровати. Ледяной взгляд скользит по всему его телу. А Феликс только-только начинает вникать в суть всего происходящего. Ночь, клуб и незнакомец, следящий взглядом из дальнего угла. В отдельных фрагментах и улавливает некую связь между ними. Кровь от этого мутится, густеет и медленно оседает в мозгу. «Вы проиграли»… «Феликс, мы выиграли!»… «Чонин уговорил Хёнджина сыграть ещё раз!»… «Ты — мой»… — Доигрался, кроха, — усмехается и возвышается, остервенелым взглядом осматривая парня. — Феликс, снимай джинсы, иначе я сделаю это сам. — Нет… — блондин шепчет совсем тихо и прижимает к себе ноги. — Пожалуйста, нет… — Тогда мне стоит поменять тебя на другого… — ядовито улыбается. — Например, как ты считаешь, ваш Чонин настолько невинный, каким кажется?       Их вновь настигает накаленная, неприятная обстановка. Всё также неотрывно смотрят друг на друга, каждый поглощенный собственными желаниями и невыносимыми эмоциями, не дающими разумно мыслить. Так продолжается целую минуту, равняясь веками, пока не решается нарушить эту тишину своим затвердевшим голосом Феликса: — Не трогай его. — Зачем так отчаянно защищаешь тех, кого даже не знаешь? О себе не подумал? — Хёнджин шагает в сторону Феликса, который лишь убирает взгляд. Старший остро хватается за подбородок и поворачивает его голову к себе, пронзительным взглядом неистово прожигая. — Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. — Он мой друг! — Феликс смотрит ему в глаза. — Друг, который проиграл тебя. — Мы выиграли. — Это тебе тоже друзья сказали? — усмехается Хёнджин. — В ту ночь выиграл я. И выиграл я тебя. Убежать позволил тоже я. Всё крутится вокруг тебя и меня. Тем, кто сломает тебя, буду тоже я.

***

      Закат накрывает город. В такие моменты небо словно горело. Закаты пропитаны грустью. Потому что каждый раз, провожая его, думаешь: каким ни был, удачным или неудачным, день — это мой день, и он уходит навсегда. Всё имеет свой закат, только ночь заканчивается рассветом. И потом, давай говорить честно: сколько времени можно смотреть на закат? И кому нужно, чтобы закат продолжался целую вечность? И кому нужно вечное тепло? Кому нужен вечный аромат? Ведь ко всему этому привыкаешь и уже просто перестаешь замечать. Закатом хорошо любоваться минуту, ну две. А потом хочется чего-нибудь другого. Мы потому и любим закат, что он бывает только один раз в день.       Сегодня, спустя лишь несколько часов Хёнджин всё же отпустил его. Молча открыл дверь, посадил в машину и довёз до дома. На теле остались кое-какие синяки, на которые оба не обращали внимания. Феликс впервые в жизни ничего не сказал в его адрес, не нарывался, а лишь бесшумно натянул на себя предоставленную толстовку и ушел из дома. И даже если на улице погода стояла теплой, а яснее было некуда, для Феликса весь мир был не более кошмарным сном из которого проснуться почему-то не выходит.       Хёнджин не тронул его, но убил всю душу. Просто издевательски игрался с дрожащим телом и нервами блондина. Он пытался раздеть его, но не для того, чтобы затронуть тело, а лишь для того, чтобы напугать. Когда его руки потянулись к ширинке джинс на худых бёдрах, Феликс уже не сопротивлялся. Хёнджин не целовал, не трогал, а просто смотрел… Ласкал взглядом впалый животик с рельефным прессом, рассматривал веснушки, водил носом по шее. Он рассматривал его больше часа, так и не позволив снять с парня джинсы, понимая, что его действий хватило, чтобы убить Феликса внутри.       Блондин на тот момент был словно куклой. Он тоже не сказал ни слова, надевая футболку и чужую толстовку, чтобы скрыть некоторые синяки, которые появились после нескольких ударов. Феликс боялся подумать, что бы он почувствовал, если Хёнджин тронул его совсем по-другому… Блондин также не смог понять, почему Хёнджин, который так сильно хотел завладеть его телом, не сделал этого? Но стоило Феликсу подумать о его взгляде, как начинало мутить.       Мутило от одной мысли о красноволосом, о его взгляде, который назло крутился в голове. О поцелуе, губах стоит молчать. Сразившийся наповал и повергший неприязни ко всему живому, Феликс мылся и чуть ли не сдирал с себя кожу. С омерзением смотрел на себя в зеркале и всё больше проникался к себе ненавистью, что описать это чувство не удаётся. Он напрочь закрыл окна комнаты шторами, лишь бы не видеть чёрную машину, всегда паркующуюся у его дома. Запер двери в комнату, проверял, чтобы родители закрывали входную дверь на ночь. Нет ни попытки забыть о нём.