Другая ночь

Спасибо за помощь Круэлле.

«Куда пропали артишоки? Куда правительство глядит?» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. Песня «Глупые вопросы»)

«Я и в правду — зеленая?» Вопрос прозвучал без малейшего кокетства. Это была искренняя попытка посмеяться — пусть и над своей же внешностью. Конечно, доктор преувеличил, и зеленой Анна не была. Бледной — да. Осунувшейся. И глубокие тени опять запали под глазами. Штольман вышел из ворот больницы. Закончилось короткое свидание, и доктор Миронова опять отправилась отвоевывать чьи-то жизни, несмотря на собственную боль и усталость. А когда он вообще видел ее в последний раз более-менее спокойной и счастливой? Именно Анну, конечно, не Тень. Штольман даже приостановился, пытаясь вспомнить. В парке, где они случайно встретились, после его возвращения из Петербурга. Она азартно швыряла снежками в сухое дерево. А потом чуть не до слез обрадовалась еловой ветке, сломанной Штольманом тут же. Потому что о подарке для самой лучшей девушки на Земле он всегда вспоминал в самый последний момент, когда и раздобыть этот подарок было особо негде. Анна же с искренним восхищением принимала и цветочек с клумбы, и яблоко. И колючую ветку с шишками… Несла ее всю дорогу столь бережно, словно кто-то отнять собирался это сокровище. Да, тогда Анна смеялась и шутила, хотя разговор их опять и опять возвращался к обстоятельствам трудным и невеселым. Попытки Штольмана настоять в Петербурге на разводе с Нежинской в очередной раз окончились ничем. Он сильно подозревал, что и поимка Крутина ему не поможет. Высокие чины снова найдут множество отговорок, тем более странных, что они никак не сочетаются с законами Российской Империи. Ему необходимо освободиться от этого нелепого брака. Сама мысль о том, что его имя принадлежит Нине, вызывала отвращение. Даже если бы не существовало Анны. Но Анна была, и ради нее он тем более обязан получить свободу. Иначе никогда не сможет по-настоящему ее защитить. С того дня ничего не изменилось. «Ради ребенка…» Громкие слова. Шантаж и манипуляция, на которые сам Штольман никогда не купился бы. Сейчас его продолжают дергать за эту ниточку, утверждая, что развод отберет право опеки. Вызывая тем еще большее желание добиться своего. Оставлять мальчика, который ни в чем не виноват, без помощи Штольман так и так не собирается. Без всякого участия преступных денег его матери, разумеется. Главный вопрос любого следствия — кому все это выгодно? Кому и для чего так нужен сын Нежинской, что его не желают отдавать — под явно надуманным предлогом? Или, напротив, кому мальчик так мешает, что его жаждут отправить в казенный приют? Нет, Володя — просто средство. Целью же является он, Штольман. Но чего от него хотят? Поимки гипнотизера? Штольман ни разу не отступал перед необходимостью обезвредить преступника, даже самого опасного — за что и успел, кстати, поплатиться пять лет назад. Только вот убеждений сыщика это не изменило. Он всегда будет выполнять свой долг. Даже если на бумаге перестанет быть полицейским. К тому же Крутин охотится за Анной. Если высокие чины не верят в долг, то уж личная заинтересованность Штольмана в раскрытии этого дела должна быть для них гарантией! Причем тут еще и мальчик? И брак, расторжением которого пытаются махать перед носом, словно призрачной приманкой? Больше всего это было похоже на месть. Как в поговорке — холодную. Обдуманную. Медленное издевательство над человеком, попавшим в глупейшую ловушку, и оказавшимся в дураках. Без чести и самоуважения. Без возможности исправить совершенное зло. Но кто же ненавидит Штольмана так сильно, что нашел возможность ради своей мести менять законы, и держать под контролем людей на самом верху? Словно и здесь без гипноза не обошлось. Впрочем, старые добрые угрозы и шантаж могут действовать не хуже. Только масштабы слишком уж велики. До этой правды он тоже доберется, кто бы ни был замешан в ее сокрытии. Однако сейчас гораздо важнее понять, что произошло с Анной в момент свидания с Полиной. Сделал ли Крутин очередной ход, или это совпадение? Неизвестно, что лучше. Анна сейчас целиком погружена в работу, которая отбирает и физические и моральные силы. Следовательно, является идеальной приманкой. Только сама мысль об этом вызывает зубовный скрежет. Если враг все-таки явится в больницу, поможет ли усиленная охрана? Был Клюев. Была Полина. Оба говорили с Анной. Клюев, если и пытался воздействовать, то исключительно словами, надеясь через жалость и чувство вины вернуть внимание барышни. Никакой мистики в этом не было. А вот разговор с Полиной выглядел очень подозрительно. Но не Клюев ли внушил госпоже Аникеевой необходимость увидеться с Анной? В таком случае, его поведение обиженного поклонника — только прикрытие. Что же, еще не слишком поздно. Штольман зайдет к Полине, и сам задаст ей несколько вопросов. К счастью, никого из покупателей в книжном магазине не было. Полина что-то писала за конторкой, однако на звук колокольчика отреагировала мгновенно. Отложила перо, и широко улыбнувшись, вышла навстречу посетителю. То, что им оказался Штольман ее приветливости не уменьшило. — Здравствуйте, Яков Платонович. Очень рада вас видеть, — она сделала приглашающий жест. — Добрый вечер, — Штольман внимательно посмотрел в глаза хозяйки, — что произошло сегодня в больнице, Пелагея Ивановна? Полина нахмурилась и нервно сцепила руки. — Собственно, я ведь все рассказала Антону Андреевичу, — тихо произнесла она, — он все видел, и тоже посчитал… странным. — Буду признателен, если вы еще раз повторите это для меня, — тон его был вежлив, но отказа не предполагал. Полина вздохнула, и помолчав несколько секунд, начала описывать события этого дня. Коробейников, судя по всему, ее речь запомнил и передал почти дословно. Никаких фактических расхождений пока не наблюдалось. Лицо Полины оставалось почти спокойным, но в голосе ощущались и недоумение, и тревога, и даже раскаяние. — Поверьте, я совсем не хотела пугать Анну, и докладывать ей о слухах! Это вышло помимо моей воли. Бедная, она совсем… — Что именно вы ей сказали? — резко спросил Штольман. Полина замялась. Изящно тронула пальцем висок. — Я… плохо помню. О том, что она сама выглядит больной и усталой. А люди не ценят ее труд, напротив, считая виновницей эпидемии. Может быть, и хорошо, что Анна меня почти не слушала. Она точно спала с открытыми глазами. Это было так… страшно. Полина повела плечами, точно от холода, хотя в магазине было жарко натоплено. — Говорить вы не хотели. Но мысли и сами слова были вашими? — прищурился сыщик. — Да, я ведь знаю, что именно говорят об Анне. А последние недели говорят очень часто, и к сожалению, мало хорошего. Но сама я сплетни не разношу, — с несколько оскорблённым видом добавила Полина. — А что же сегодня? — Меня словно заставили это сказать! — призналась она, чуть вздрагивая. — Кто? — сыщик смотрел на нее в упор. — Вероятно, Крутин, — хрипло выдохнула Полина. — Вы, наконец, узнали голос? — Нет, этого я сказать не могу, — госпожа Аникеева покачала головой, — но само ощущение… Чужое влияние, контроль… Очень похоже на то, как это делал Крутин. Но я не столь уж отчетливо помню этот прошлый… кошмар. Искреннее огорчение и желание помочь. Но не слишком ли старательное? Внешне Полина всегда держит себя так, словно играет роковую злодейку из готического романа. Панцирь, или ничуть не скрываемая истинная сущность? Как вариант «Хочешь что-то спрятать — положи на виду»? Пока остается уточнить, кто же был в книжном магазине перед тем, как его хозяйкой овладело желание навестить Анну. Ожидаемо, прозвучала фамилия Клюева, но и нескольких других покупателей, которые его видели. Значит, визит соседа Мироновых в книжный магазин действительно, состоялся. По словам Полины, Клюев интересовался своим заказом, перебирал книжные новинки. Но при разговоре очень внимательно смотрел на хозяйку магазина. *** Анна сидела в палате и при слабом свете керосиновой лампы читала еще днем полученное письмо. Время на него отыскалось только теперь. Дядин почерк — быстрый, летящий, не слишком аккуратный, невозможно было не узнать. А вот содержание вызывало чувства довольно горькие. Письмо было странным. В нем Анну не то ругали, не то поддерживали. Казалось, что дядя пишет в особо тяжком состоянии вечной своей «болезни», и постоянно забывает, что же именно он хотел только что сказать. «Здравствуй, дорогая Аннетт. Не могу не восхищаться твоей самоотверженностью. Надеюсь, ты сама здорова, и по возможности бережешь себя. Хотя, о чем я говорю! Последнее время ты о себе и вовсе не думала, повергнув в ужас родной дом и весь город. Надеюсь, что хотя бы ради первопричины подобного геройства ты постараешься не слишком рисковать… Я горжусь тобой, Аннетт, и очень за тебя беспокоюсь. Не ходи никуда одна. Рад слышать, что в больнице выставлена охрана… И все-таки не понимаю тебя, зачем ты согласилась на эти дежурства… Твоя матушка подобно валькирии, носится из дому — в редакцию, и обратно. Попутно захватывая всех встречных в плен, чтобы рассказать им о подвигах врачей, и преступных ошибках начальства. Думаю, результаты ты и сама сможешь прочесть в газете, и будут они впечатляющими! Увы, ни на что другое теперь Марию Тимофеевну точно не сподвигнуть. Что ж, ради общего блага я готов терпеть лишения. Кротко и терпеливо переношу их, даже предвидя убытки… Твой отец тоже волнуется. Не желая покамест рисковать здоровьем … клиентов, их, увы и так осталось немного, он не появляется в больнице. Впрочем, ты сама велела нам не делать этого, но маменьке твоей что-то доказывать бесполезно! Я очень хочу присоединиться к ней, чтобы повидать тебя… Но, к сожалению, в ближайшее время вряд ли сумею выбраться. Надеюсь, ты сама скоро вернешься домой. До свидания, Аннетт. Дядя». Анна устало потерла лоб. Что это? Забота, или недовольство? Беспокоятся о ней — или о том, что она нарушает привычную спокойную жизнь? Хотя той спокойной жизни в их семействе не существует уже очень давно. На кровати у окна закашлял ребенок. Анна, отложив письмо, поспешила к нему. Валю она отпустила поесть, и сейчас одна на всю палату. Мальчик тяжело дышал, но страшных хрипов слышно не было. Однако жар явно усилился. Дать аспирин, обтереть уксусом. В который раз внимательно осмотреть горло. Нет, дыхательные пути не забиты… Можно надеяться, что и здесь удастся обойтись без операции. Анна прошла между кроватями, тревожно осматривая пациентов. Их по-прежнему много. И смерть все так же в любой момент может предъявить свои права — на каждого. Господи, дядя, ну как тут можно думать о себе и беречься? Она — взрослая женщина, врач, ее дело — спасать беззащитных. А не прятаться самой. Не может быть, чтоб он этого не понимал. Но почему-то не понимает. Даже Штольман понял, а дядя — нет. И отец… Рука вздрагивает, порошок из ложки высыпается на пол. Мысленно обругав себя, Анна берет новую порцию лекарства. Отсекает посторонние мысли, сосредоточившись на том, чтобы аспирин попал по назначению. Нет, малыш, плеваться не надо. Невкусно, я согласна с тобой. Так и болезни знаешь, как это не понравится? Вот, поэтому пей, и ничего не бойся. Кажется, у нее опять есть небольшая передышка. Анна подходит к окну. Не за клиентов боится отец. За Лизу… Значит — любит? Конечно, любит, он же сам говорил об этом дочери — так страстно, убедительно. Надеялся, что они подружатся… Как ему это в голову пришло? Анна содрогнулась. Никогда! Ни за что! Она видеть не может эту… эту! — Папа… — жалобно хнычет кто-то из детей. Анна в тревоге оборачивается. Нет, ничего. Просто кому-то приснился дом. Родители. Самой так хочется порой заплакать — «Папочка!» Тому папе, который был у нее когда-то… А он не услышит. Пройдет мимо, как в тот вечер, когда открылась вся правда, и отец оставил их окончательно. «Не смей себя жалеть!» Анна вскидывает голову, сжимает губы. Сворачивает и убирает дядино письмо. Сейчас нельзя быть слабой. Когда-нибудь потом, когда все наладится, она поплачет. Долго, протяжно и от души. А ее просто обнимут, согревая, и будут целовать в макушку, и гладить по волосам. И пусть даже не произнесут при этом ни слова. Она и так все поймет… Дверь распахнулась. Валя возникла на пороге, тяжело дыша. — Анна… Викторовна — радостным шепотом объявляет она, — телеграмма срочная! Александр Францевич возвращается! Он сыворотку получил! Беззвучно ахнув, Анна прижала ладони к щекам, и почувствовала, что глаза все-таки сделались мокрыми. ______________________________ Продолжение следует.