Другая ночь

«А сегодня ночью ехали вы лугом На гнедом коне, и спутник рядом с вами, И терялись вы в догадках, кто же это — Милый недруг или друг немилый…» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. Песня Тени «Сны Принцессы»)

Господин Турчанинов откинулся на спинку стула, и расхохотался — громко и вполне искренне. Только глаза его при этом оставались холодными и настороженными. — Ну господа, следствие ваше, видимо, совсем в тупик зашло! — заявил он, — зачем мне было убивать Кузьмина, да еще таким изуверским способом? — Я бы на вашем месте не слишком веселился, господин Турчанинов, — прищурился Штольман, — или, правильнее будет — господин Бежин? Тот еле заметно вздрогнул. Наклонил голову — но не покорно, а точно собираясь бодаться. Сжал на коленях крупные тяжелые кулаки. — Мы выяснили, что дворянкой была только ваша мать — Аглая Павловна Турчанинова, — заговорил Коробейников, — и в связи с тем, что род прервался по мужской линии, вам было дано высочайше позволение носить именно ее фамилию. Но прошение о том вы подали около года назад. А раньше именовались по отцу — Бежиным. Будете отрицать? Да, не зря они вчера со Штольманом до глубокой ночи перебирали архивные записи, в поисках сведений о таинственном покупателе Воловьих Лужков и прочих деревень! — Отчего же? — Турчанинов метнул из-под насупленных бровей сердитый взгляд, — сами же говорите — все было сделано по закону. И я не чужую фамилию себе приписал! — Но именно вы, еще будучи Бежиным, скупили все участки вокруг имения Мицкевича, — продолжал Антон Андреевич, — его же земли вы рассчитывали получить в приданое за Ольгой. Но — вот незадача! Девушка отказала вам. А леса Мицкевичей были просто необходимы для будущей лесопилки, не так ли? И тогда вы решили убить одним выстрелом двух зайцев — уничтожить соперника, и разыграть ритуальное убийство, чтобы громкий скандал снизил цену на имение вашего … друга. На последних словах Коробейников позволил себе горько усмехнуться. — Вы забываете, что у меня алиби! — почти рявкнул Турчанинов, — я в тот вечер играл в карты! Я не могу убить Кузьмина! — Вы убили его чужими руками, — тихо и яростно проговорил Коробейников, — сами же провели это время в гостях у Мицкевича, — за покерным столом. А потом, когда игра была закончена, отправились в лес. Нашли труп Кузьмина, и отрезали ему голову. Вы ведь очень хорошо разбираетесь в … рубке деревьев. Голову вы положили на Красный камень, стараясь сымитировать обряд… — Которого у черемисов никогда не существовало, — очень спокойно добавил Штольман. — Да что вы … — приподнялся с места Турчанинов, — Кузьмин сам говорил мне! И тут же осекся, понимая, что выдал себя. — Господин Кузьмин разыграл вас, — голос Штольмана сделался вовсе холодным и жестким, — возвращая тем самым ваши насмешки над его занятиями. Он сделал в тетради изображение козлиной головы, — только для того, чтобы красочно описать вам жертвоприношение, якобы принятое у черемисов. Допускаю, такое могло бытовать у другого народа. Но арендаторы господина Мицкевича к подобному обряду никакого отношения не имеют, и не имели. — Вы же приняли его рассказ за руководство к действию, — подхватил Коробейников, — надеясь свалить вину на несчастных черемисов. Круглое лицо Турчанинова явственно побагровело. — И, кстати, допустили существенную ошибку, — Штольман выложил на стол снимки, сделанные возле Красного камня, — на рисунке этнографа солнечные лучи загнуты посолонь. А вы повернули их в другую сторону… — Это ничего не доказывает! — закричал Турчанинов. — У нас есть свидетель вашей беседы с Кузьминым. Он видел, как этнограф показывал вам тетрадь, и рассказывал об отсечении головы. А кроме того, именно этого человека вы и наняли для убийства. И он готов это подтвердить. *** Мария Тимофеевна, вчерне закончив статью о несправедливо обвиненных черемисах, поднималась к себе в комнату, предвкушая заслуженный отдых. Однако на лестнице она столкнулась с Петром Ивановичем, уже облаченным в роскошный малиновый халат, который делал хозяина похожим на опереточного падишаха. — Мария Тимофеевна! — недовольно воскликнул Петр Иванович, — может быть, вы уймете вашего … хвостатого писателя? Не могу уразуметь, почему вокальные данные надо демонстрировать ночью! — Не вам об этом говорить, Петр Иванович, — тут же парировала госпожа Миронова, — вы тоже любите шумные выходки — и непременно по ночам! Деверь поднял глаза к потолку. — За что караете! Виноват. Стыжусь и раскаиваюсь, — он приложил руки к груди, — признаюсь в любых грехах! Только сделайте хоть что-нибудь с вашим Пушкиным! Прислушавшись, Мария Тимофеевна уже и сама уловила громкое настойчивое мяуканье, доносившееся со второго этажа. — Он же Аннушку разбудит, — охнула она, — бедная девочка сегодня была такой усталой! Как вернулась из больницы, так сразу спать пошла. Мария Тимофеевна подхватила платье, и преодолев оставшиеся ступени, увидела Пушкина. Он сидел под дверью комнаты Анны, подняв голову, и кричал свое знаменитое «Мяя!». Сердце почему-то сжалось от дурного предчувствия. — Да что с тобой? — обратилась Мария Тимофеевна к котенку, подходя ближе, — отдыхает Аннушка, не надо ей мешать. Иди в корзинку свою. Ну, или хочешь — возьму тебя к себе. — Мяя! — возмущенно ответил Пушкин, не двигаясь с места. Петр Иванович картинно зажал ладонями уши. — И как Аннетт может спать под эти арии! Марии Тимофеевна стало холодно. Вздрогнув, она решительно нажала на ручку двери. Та послушно распахнулась, демонстрируя пустую комнату, и аккуратно застланную постель. — Анна! — в голосе Марии Тимофеевны зазвенели слезы. Дочери здесь не было. И мать очень явственно ощущала — совсем не было. Только конверт белел около зеркала, прислоненный к вазе с осыпавшееся еловой веткой… *** У Антона Андреевича на этот вечер явно были планы, и судя по всему, личного характера. Однако дело Кузьмина, хоть и раскрытое сегодня окончательно, потребовало оформления и подписания немалого количества бумаг. Коробейников трудился над ними, не покладая рук, но все чаще посматривал то на темное окно кабинета, то на часы. Прикидывал, вероятно, успеет ли еще встретиться с сестрой Крушинниковой. Вот Штольману с Анной сегодня точно не повидаться. Хорошо, что к барышне Мироновой приставлен городовой. По крайней мере, она будет под охраной. Коробейников отложил последний исписанный лист, и птицей взвился с места… Но тут же замер, потому что в кабинет вошел донельзя довольный полицмейстер. — Ну что же, господа, поздравляю! — заговорил он, — нашли преступника. И слава тебе, Господи, что никаких языческих обрядов у нас не практикуют. Так и доложу, а то ведь невесть что насочинять могут! Ишь, какой спектакль устроил этот мерзавец! И голова тебе, и знак солнечный… Тьфу! Николай Васильевич прошел по комнате, продолжая свою весьма эмоциональную речь. Антон Андреевич с трудом сохранял на лице невозмутимое выражение, мысленно отсчитывая минуты до освобождения. Штольману терять было особо нечего, и он наблюдал за всей сценой не без некоторого удовольствия. — Думаю, это дело о… гм, «Всаднике без головы», прямо-таки требует, чтобы его завершение было достойно отмечено! — продолжал Трегубов, — как вы на это смотрите, господа? — Прошу меня простить, Николай Васильевич, но я присоединиться никак не могу, — решительно отказался Коробейников. Полицмейстер удивленно-вопросительно вскинул брови. Но ответить на невысказанный вопрос начальник сыскного не успел. Двери кабинета распахнулись, пропуская Марию Тимофеевну и Петра Ивановича. Увидев Штольмана, госпожа Миронова побледнела еще сильней, и даже слегка покачнулась. — Анну… похитили! — сдавленно выкрикнула она. — Вернее, она сама сбежала, судя по письму, — хмуро возразил Петр Иванович, — и Бог весть куда и с кем… — Да что вы знаете! — Мария Тимофеевна метнула на деверя гневный взгляд, — Аннушка никогда бы добровольно так не сделала! — Ей могла надоесть та … двусмысленная ситуация, в которую она попала, — повысил голос Миронов, — ну и решила, гори все огнем! Вполне в ее духе! — Неправда! — закричала Мария Тимофеевна, и вновь обернулась ко Штольману, — Анна фотографию взяла, понимаете? Ту самую, с елки… Ну зачем бы она ей, если … Не выдержав, госпожа Миронова разрыдалась. — Объясните, что произошло! — резко потребовал Штольман. — Сегодня вечером Анна тайком ушла из дома, — непривычно кратко доложил Петр Иванович, — собирается с кем-то обвенчаться, и уехать из города. Мария Тимофеевна достает смятое письмо. Он читает, пытаясь отключиться от эмоций. Только думать. Сейчас главное — найти и остановить. Все остальное — потом. Строчки, написанные Анной. «Сбудется то, о чем я мечтала…». «Должно остаться в тайне…». «Мы вернемся…». Кажется, слышен ее голос — спокойный и ласковый. В письме нет обиды, или горечи. Нет вызова. Анна убеждена, что поступает правильно. «- Я все помню, — сказала она ему, после поездки к Мицкевичам, — и все сделаю, как нужно». Почему, идиот, не спросил, что она имеет ввиду?! С Анной явно было что-то не так. Новый ход Крутина? Или это Тень снова подавляет волю хозяйки? Все потом. — В какую церковь она могла отправиться? — Думаю, к отцу Амвросию, — неожиданно отвечает Коробейников, — это на окраине Затонска. Он уже не раз был замечен в том, что венчает без … должных формальностей. — Я еду туда, — Штольман сдергивает с вешалки пальто. — Я с вами, — тон Коробейникова отказа не предполагает. — Городовых возьмите! — приказывает вдруг Николай Васильевич, — а с похитителем я потом лично побеседую! — Аннетт, конечно, совершеннолетняя, — бормочет дядюшка, — имеет право по закону, но… — По какому закону?! — гремит полицмейстер, — похищать и заставлять барышень по закону? Никуда Анна Викторовна добровольно не поехала бы! Уж вы, Петр Иванович, должны понимать! Штольман останавливается в дверях, смотрит на Марию Тимофеевну. — Поезжайте домой. Я все сделаю. Антон Андреевич, где находится эта церковь? *** В церкви холодно. И почему-то душно. Запах ладана и воска словно усыпляет… Огни свечей не могут разогнать сумрак. Сквозь золотистое пламя пробиваются багровые всполохи. Голос Раймонды — «Не верь!». Но я не могу не верить тебе. У меня больше почти никого нет в этом мире. Почему мне нельзя видеть сейчас твое лицо? «- Не смотри!» Ты говорил так про Полину. Чтобы я не смотрела ей в глаза. А я тогда пошутила. Сказала, что буду думать о свиристеле, который мне приснился. Была весна, парк с тающим снегом… Ты и я гуляли, а на ветке сидел толстый пушистый свиристель… Я чуть не упала, а ты меня поймал… На секунду Анна переносится в тот неведомый весенний день. Мелькает синее небо, и смешная хохлатая птичка. Голос любимого человека, и его руки, остановившие падение в сугроб. Где я? Что происходит? Мы сейчас обвенчаемся… А как же Нина? Почему ты ничего не сказал о ней? Я не понимаю… Зачем все это? В наших руках — свечи… Мы вот так же стояли у елки в Рождество, и я подумала, что это похоже на венчание. А сейчас — все по-настоящему? Медленно, с трудом, Анна переводит взгляд чуть в сторону. Смотрит на пальцы жениха, обхватившие свечу. Что-то не так. Это чужая рука. Незнакомая! Не она держала тонкую свечку для елки. Не с нее Анна ела во сне сладкую ежевику. Не эти пальцы касались ее лба, пылающего в жару. Ложь. Ловушка. Обман. А ей уже задают вопрос, на который нужно ответить — «Да»… Анна шарахается прочь, с трудом разрывая морок. — Нет! *** Церковь выглядит маленькой и тихой. Штольман соскакивает с не остановившейся еще пролетки. Взбегает на крыльцо. В притворе темно, но дверь в главное помещение окружена светящимся ободком. Оттуда доносится еле слышное монотонное бормотание, которое вдруг разрезает отчаянный крик: — Нет! Кто вы?! Нет, нет, нет! Штольман резко распахивает дверь. ________________________________ Продолжение следует.