Другая ночь

«Как же мне надоели дворцовые залы, Я бродила по ним как во сне… Неужели сбылось то, о чём я мечтала, Или всё только грезится мне?» (Из сценария мюзикла «Тень». Дуэт Ученого и Принцессы «Бродят чьи-то шаги». Автор сценария и песен — Ирина Югансон)

Мария Тимофеевна с трудом открыла глаза, по которым тут же ударил яркий свет. Господи! Белый день на дворе! Что с Аннушкой? Где она? Щеки коснулось что-то маленькое и мокрое, после чего рядом с ухом раздалось знакомое: — Мяя! — Пушкин… Котенок снова лизнул ее — теперь уже прямо в ухо. Погладив малыша, Мария Тимофеевна откинула плед, и села на постели. Голова слегка кружилась, но была ясной. Только вот глаза щипало, точно в них попал песок. Так, нужно срочно прийти в себя, и выяснить, где Анна! Если не вернулась до сих пор, Мария Тимофеевна сама отправится в больницу! Платье смялось, прическа… Лучше и не говорить! Наскоро пригладив щеткой волосы, Мария Тимофеевна накинула шаль, прикрывая безобразие одежды. Для начала она просто спустится вниз, и узнает у Домны, нет ли новостей. А если столкнется с Петром Ивановичем, так он точно должен понять, почему ее вид несколько небрежен! Мария Тимофеевна подавила вздох и нахмурилась. Когда-то она мечтала о том, чтобы деверь меньше дарил своим вниманием Аннушку, поддерживая тем ее странности. Но оказывается, видеть, что духИ, деньги, друзья ему явно дороже и интереснее племянницы — очень неприятно. Да что там — больно. Нет, с одной стороны, в семейном конфликте Петр Иванович занял сторону невестки, а вовсе не брата. Старается поддержать ее — в меру своего разумения, конечно. С Анной пару раз пытался поговорить по душам, и даже влезал с ней в очередные авантюры. Но… Словно бы через силу, что ли? От скуки. Ну и ради выгоды, конечно! До сих пор никак не может оставить идею того, что, дескать, именно перо Марии Мироновой должно рекламировать «Ночную фиалку»! Да лучше бы прежний, непрактичный и неправильный Петр Иванович, обнаружив пустоту в кошельке, жил за их счет! Не обеднели бы. А все на душе было бы не столь гадко… «Что произошло с нами за эти пять лет? — думала Мария Тимофеевна, спускаясь по лестнице, — в кого превратился Витя — даже думать страшно! Я — чуть вовсе ума лишилась… Анечка… Впрочем, она, кажется, снова стала собой — открытой и доброй. Господи, спаси и сохрани мою девочку, такую… уязвимую!» На звук шагов из кухни выглянула Домна. — Вернулась барышня наша, — зашептала она, — позавтракала. К себе покуда не уходила. Горничная кивнула на дверь в гостиную. … Анна сидела за столом, задумавшись над листами бумаги, лежащими перед ней тонкой стопкой. Против ожидания, лицо дочери казалось спокойным и светлым. И даже почти счастливым. — Аннушка, — тихо окликнула ее Мария Тимофеевна. — Мама! Анна встала, складывая верхнюю исписанную страницу, глядя печально и виновато. Мария Тимофеевна, с трудом удерживаясь от слез, стремительно подошла к ней, и крепко обняла. Глубоко вздохнув, Анна положила голову ей на плечо. — Что же это, девочка моя? — спросила Мария Тимофеевна, гладя русые кудряшки, явно наспех собранные в самый простой узел, — что случилось? — Я… расскажу, — прошептала Анна, — сейчас… Они сидели на диване, держась за руки. Анна говорила осторожно и медленно, подбирая слова, и стараясь смягчить и сократить историю. Но даже урезанная версия произошедшего явно перепугала Марию Тимофеевну до дрожи. Какой-то странный тип, владеющий гипнозом, претендует на ее Анечку! До того дошел, что едва не обвенчался с ней обманом! Если бы не Штольман… — Но Аннушка! Тогда тебе и выходить никуда нельзя! Он же… в любой момент… Анна улыбается. Господи, да что же тут веселого?! — Мама, под домашний арест меня уже доктор Милц посадил. До завтра. — А надо не до завтра! — возмущается Мария Тимофеевна, — а пока его не поймают! Анна гладит маму по руке, не зная, что сказать. Ну не признаваться же, что она добровольно пытается быть приманкой для преступника. Без особого успеха, к сожалению. Попадет и ей, и Штольману, который сам готов запереть Анну на семь замков. Ох, на этой почве Яков с мамой точно найдут общий язык! — Не волнуйся, — Анна старается, чтобы голос звучал уверенно, — я теперь знаю, как можно защититься от гипноза. К тому же преступник испугался полиции, сбежал, и нескоро появится вновь. — Но как ты будешь защищаться?! — спрашивает мама. — Думать о чем-то хорошем, — объясняет Анна. Ее взгляд смягчается. Ну губах появляется улыбка. Щеки розовеют. Потому что память вразнобой являет счастливые картинки — из снов и яви. Пушистый свиристель, горсть ежевики в ладонях… Еловая веточка. Поцелуй под звездным небом. Одно одеяло на двоих в маленьком гостиничном номере. «Мы — вместе». — Аня, — мама заглядывает ей в лицо, смотрит долго и очень серьезно, — ведь ты же… не в больнице была, так? С … ним? Анна не опускает глаз, потому что никакого стыда не чувствует. Только дыхание чуть перехватило. Губы дрогнули. Пальцы стиснули край платья. Наконец, она произносит почти те же самые слова, которые сказала Штольману этой ночью: — Я не могу без него, мама. Не могу жить. И быть. Только Яков … спасет меня. Мария Тимофеевна резко встает и отходит к окну, будучи не в силах справиться с нахлынувшими чувствами. Они такие сумбурные, непонятные, тянущие в разные стороны. Страх за будущее дочери, ужас от окончательно попранных правил, гулкое эхо свободы — слишком уж большой и невыносимой, смертельно опасной для женщины. И — гордость? О Господи… Да, гордость. Ее дочь знает ради чего и ради кого жертвует собой. Она убеждена в своей правоте. И все-таки — как это больно, страшно, непредсказуемо! И от нее, матери, ничего, совсем ничего не зависит! Анна подходит к ней сбоку, осторожно касается руки. Словно как в детстве спрашивая — ты здесь, мама? Конечно, здесь! Как это — от матери ничего не зависит?! Кое-что очень даже зависит! — Аня, — Мария Тимофеевна оборачивается, сжимает ладони дочери, притягивает ее к себе, — только помни: чтобы ни случилось, я с тобой. Я люблю тебя! Вместе мы … всегда найдем выход. Правда же? Говорить очень трудно. Поэтому Анна только кивает, и опять оказывается в объятиях матери. За окном, поверх ее плеча она видит двух мужчин, которые идут прямо к дому. Дядя и … господин Клюев! Мрачный взгляд последнего Анна с содроганием ловит на себе. Почувствовав, как заледенела дочь, Мария Тимофеевна тоже смотрит в окно. Гневно фыркает. — Ты иди в комнату, — говорит она, — если спросят, скажу, что ты отдыхаешь. Незачем вам встречаться сейчас — что с дядей, что с Андреем Петровичем. — Спасибо, — искренне благодарит Анна. И, конечно, далеко не только за возможность избежать нынешней встречи с настырным соседом… *** — Нужно узнать, где был ночью Клюев, — подвел итог Штольман. — Думаете, это он? — спросил Антон Андреевич. — Телеграмму в Ярославль я уже послал, — усмехнулся следователь, — но, думаю, если бы Скрябин сбежал, нам об этом сообщили бы гораздо раньше. Вряд ли это он. Госпожа Аникеева в роли черного жениха — вариант оригинальный, но тоже сомнительный. Если она и участвовала в этом деле, то в роли помощницы. С ней я, безусловно, тоже побеседую. — А к господину Клюеву отправлюсь я, — быстро сказал Коробейников, — он мне все-таки… доверяет. Антон непроизвольно поморщился. Вспоминать свою вынужденную роль в последней дуэли Штольмана ему было тошно до сих пор. Но с паршивого Захватчика — хоть шерсти клок! Именно благодаря его подлой инициативе Клюев может посчитать Коробейникова почти союзником. В таком случае и сама беседа спокойнее пройдет, да и показания проверить будет легче. Пока на руках не было ни одной нити. Церковь, где едва не состоялось венчание, тщательно осмотрели — как ночью, так и сегодня утром. Но кроме растоптанной шляпки Анны Викторовны, ничего не нашли. Таинственный жених не был столь любезен, чтобы оставить перчатку, носовой платок с инициалами, или хотя бы обрывок брюк. Хотя, в деле убитого этнографа и эта улика оказалась ложной. Указывала она вовсе не на преступника, а на несчастного Мицкевича, которого угораздило на месте ссоры с Кузьминым порвать одежду о какую-то ветку. Густой снег уже вчера успешно скрыл возможные следы. Неясно было даже, в какую сторону направился преступник. А в окрестных домах никто ничего не видел и не слышал. Антон нахмурился. Зато сегодня на базаре словоохотливые тетушки бурно обсуждали черт знает кем доставленные новости, изрядно дополненные собственной фантазией! — Слыхала? Докторша-то, Миронова которая — ночью венчаться хотела, да сбежать! Полицейские чуть не за косу схватили, прямо в церкви и заарестовали! — А чего же она? Вроде сама с сыщиком-то и крутит! — Дак он — как собака на сене. Сам женатый, а ей скольки ждать? Вот и пустилась в бега, ночью да тайком. А все одно сцапали. Теперь взаперти сидит. Десять городовых охраняют! — Вот это лябофь… И кто разболтать-то успел? Ну не отец же Амвросий! Хорошо, Штольмана на том базаре не было. От мрачных мыслей Антона отвлекли быстрые знакомые шаги за дверью. Яков Платонович мгновенно вскинул голову, невольно посветлев лицом. И не ошибся. В кабинет опять влетела Анна Викторовна. Штольман мгновенно поднялся с места, оправляя левый манжет. Анна стремительно подошла к следователю, как всегда, забыв поздороваться. Что-то изменилось со вчерашнего дня, понял Антон. Кажется, еще одна стена рухнула. Почти не осталось скованности, которая до последнего времени ощущалась в движениях Штольмана, когда он общался с Анной. По крайне мере, при свидетелях. Сейчас Коробейников видел людей, накрепко спаянных друг с другом, словно муж и жена, прожившие много лет в любви и согласии. — Яков… Платонович, — выдохнула Анна, — я поняла, как меня загипнотизировали! Пластинка… … Спасаясь от встречи с Клюевым, она поспешила укрыться в комнате, прихватив листок со стихами, а также — встреченного в коридоре Пушкина. Котенок не протестовал. Сперва сидел у молодой хозяйки на коленях, терся о ее ладони, мурлыкал, осторожно когтил в приступе нежности. Потом спрыгнул на пол, и начал азартно охотиться за шнурком, которым водила перед по ковру Анна. — Тебе же нравится! — весело укорила она питомца, — а почему ты с дядей играть не захотел? И на граммофон шипел, когда музыка играла… Анна замерла, машинально подергивая шнурок. Пушкин упал на спину, теребя игрушку всеми четырьмя лапами, прихватывая зубами, не ведая, что только что помог хозяйке поймать нечто куда более важное. Пластинка с той странной мелодией! Именно под нее Анна впервые услышала о скором венчании и отъезде. А прокручивая раз за разом столь желанную музыку, все больше верила в то, что эти слова произносил Штольман. В голове возник кусочек другой реальности, который разрастался день ото дня, переключая мысли, и направляя поступки. Странно еще, что она сумела хотя бы немножко сопротивляться. — Я ведь с огромным трудом написала маме записку! — говорит Анна сыщикам, — в голове стучало «нельзя», но я не могла не предупредить. И потом, в церкви… Но там пришли воспоминания… Свиристель… Я же обещала думать о нем, если… А потом — руки… Коробейников перестает понимать, о чем идет речь. В отличии от Штольмана, которому сумбурные пояснения Анны явно никаких трудностей не доставляют. Внимательно и серьезно он смотрит в ее взволнованное лицо. — Аня, вы принесли эту пластинку? Она огорченно качает головой. — Я не смогла ее найти. … Анна с трудом дождалась, когда же дядя и Клюев покинут гостиную. Проскользнув в опустевшую комнату, она учинила настоящий обыск, но увы! Пересмотрев всю не слишком пока большую коллекцию записей, Анна убедилась, что это — хорошо знакомые романсы и арии. Надпись на гипнотической пластинке была словно бы полустерта, и ей так и не удалось ни разу ее прочесть. Но ничего подобного сегодня Анна не обнаружила. — А заводить и проверять на слух было страшно, — призналась она, — вдруг… — Вы правы, — взял ее за руку Штольман, — ничего не слушайте без меня. И из дому лучше не выходите. Я попрошу Александра Францевича хотя бы на пару дней продлить ваш домашний арест. Анна вздохнула с притворным возмущением: — Вы точно с мамой сговорились, Яков Платонович! Сыщик приподнял бровь, и усмехнулся: — Во всем, что касается вашего здоровья и безопасности, Анна Викторовна — безусловно! ________________________________ Продолжение следует.