Другая ночь

«Ну наконец-то стало известно, Что и принцесса — человек! Имею право и приодеться, И причесаться… Где мои тени для век?» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. Песня «Перед свиданием»)

Отец лежал, запрокину голову на подушку. Казалось, он спал, но был так бледен, что Анна на секунду заледенела от ужаса. Однако почти сразу уловила звуки тяжелого дыхания. Подошла ближе, отметив, что одеяло наполовину соскользнуло с кровати. Словно было наброшено второпях. Она накрыла отца, как следует, и прикоснулась к его запястью. Пульс учащенный, но все-таки, не столь угрожающий, как Анна успела вообразить. Что так взволновало отца? Переживал из-за поступков Тени? Или… Взгляд зацепился за окно, вернее — за край зеленой шторы, некрасиво сдвинутой в сторону. Вместе с одеялом, которое явно пытались натянуть ослабевшие руки больного, картина могла означать только одно… Почему она не догадалась вывести Якова через черный ход?! Веки отца дрогнули. И столько было тревоги и боли в его глазах, негодования на собственную беспомощность, что Анна с трудом сдержала слезы. Ей ли не понимать, что это такое — видеть привычный мир, полуразрушенный Тенями, да еще и не иметь возможности что-то исправить! — Папа, — тихо произнесла она, — тебе еще рано вставать. То, что произошло… отнимает много сил. Ты смог вернуться — а это самое главное. Теперь побереги себя. Пожалуйста! Его лицо приняло упрямое выражение. Отец нахмурился. Стиснул — вернее, попытался стиснуть ее руку. Получилось лишь слабое пожатие… Он чуть шевельнул бледными губами. — Аня… Зачем… Он… приходил? — Это я привела Якова Платоновича, — ответила Анна, стараясь голосом, взглядом, касанием пальцев передать то, что так трудно было объяснить словами, — он ни в чем не виноват, папа. И нам нельзя… друг без друга. Глаза отца мрачно вспыхивают. Анна наклоняется к нему, поправляет одеяло. Промокает платком капли холодного пота, выступившие на лбу. — Папа, я никогда лгала тебе, — говорит она ласково, но твердо, — поверь: меня никто не обманывал и не предавал. Так же, как и ты… Понимаешь? — Нет… — упрямо отвечает он. Анна качает головой. Не время пока еще для этого разговора — сердце отца бьется слишком сильно. Она встает, берет со столика лекарство. Наполняет водой стакан. — Пожалуйста, выпей. Анна помогает отцу приподняться, дает таблетку нитроглицерина. Подносит воду к его губам. — Когда тебе станет лучше мы обо всем поговорим, — обещает она, — а сейчас … Постарайся об этом не думать. *** Анна хотела заночевать на кушетке в гостевой спальне. Но Мария Тимофеевна решительно выставила ее прочь, забрав очередное дежурство около Виктора Ивановича себе. Несмотря на тревогу, дочь не могла не порадоваться маминой пылкости. Очень хотелось верить, что родители преодолеют то, что нагромоздила между ними Тень. В том числе и физическую измену. Анна зябко передернула плечами. С Лизой был не отец. Не отец! Так же, как и секундантом Клюева в дуэли с Яковом был вовсе не дядя… Господи, как хорошо, что она сегодня все рассказала сыщику о рубиновом кольце! Посыльного они нашли быстро, и неугомонный сосед уже должен был получить обратно свой подарок. А если бы Анна понадеялась на дядю? Алый камень жег бы ей душу и совесть — кто знает, сколько времени бы это продолжалось! Потому что вот уже пару дней Петр Иванович не показывается дома. Неужели не слышал о возвращении и болезни брата? Или Тени это все равно, и она опять занята «шатанием устоев», а сам дядя не может сопротивляться? Анна стискивает пальцы, и с мольбой смотрит на рисунок, который теперь висит в изголовье кровати. Серый Пес внушает надежду одним своим видом — храбрым, собранным и строгим. — Пусть папа поправится. Пусть дядя, настоящий дядя вернется. И пусть они смогут понять и принять Якова. Я же их всех очень люблю… Да. Но если придется выбирать… Глубоко вздохнув, Анна переводит взгляд на фотографию у зеркала. Ту самую, где она и Штольман сняты на рождественском празднике. — Я уйду с ним. Как там было в песне? «Она семью для вас покинет, За вами вслед она пойдет: Любовь цыганки не остынет, Пока цыганка не умрет…» … Стоило лечь в постель и прикрыть глаза, как из темноты проступило лицо Раймонды. Потом опять мелькнула печальная темноволосая женщина, которая грустно и кротко посмотрела на Анну… Но сказать ничего не успела. Сумрак прорезали языки пламени, из которого появились еще две дамы, одетые скромно и почти одинаково. Они то сливались в один силуэт, то снова расходились. Потом принялись отталкивать друг друга, и каждая при этом старалась выйти вперед. Что означали подобные превращения понять пока было решительно невозможно. *** На следующий день Анна с самого раннего утра опять вела прием больных. Когда время приблизилось к обеденному, в смотровую вошел мужчина лет сорока. На его серьезном квадратном лице, украшенном пышными усами, застыло выражение некой растерянности. Посетитель сел на предложенный стул, открыл было рот, и замялся, не решаясь начать разговор. Вопрос Анны о его самочувствии так же остался без ответа. — Может быть, вы хотите, чтобы я позвала доктора Милца? — в конце концов спросила она, предположив, что мужчине неловко говорить о своей хвори с особой женского пола. — Нет-нет, — разрушил ее версию посетитель, — мне нужны именно вы. Анна Викторовна Миронова, я не ошибся? — Да, это я. Что же у вас случилось? — Видите ли… Извините, я не представился — Беляев, Егор Кузьмич. Фотограф. Вы слышали, вероятно, какая беда произошла с моим коллегой, господином Тимофеевым? — Слышала, — подтвердила Анна, — но… — Сейчас я все объясню, — продолжал Беляев, — понимаете, я крайне далек от мистики, но то, что произошло ничем более объяснить не могу. Вчера Иван Андреевич обратился ко мне с просьбой — напечатать фотографии по имеющимся пластинам, чтобы не подводить его клиентов. Я разумеется, согласился. И вот! Егор Кузьмич вытащил из внутреннего кармана стопку снимков и протянул Анне. Она внимательно всмотрелась в самый верхний, стараясь понять, что так взволновало Беляева, и какой помощи он ожидает от нее. Фотография была свадебная. Молодой муж, с недовольным, каким-то рыбьим выражением лица, хмуро смотрел в объектив, стоя навытяжку. Его супруга сидела на стуле, мило улыбаясь. Хорошенькое личико обрамляли обильные, туго завитые кудряшки, на которые густыми взбитыми сливками падала невероятно пышная фата. Но господина Беляева явно взволновала не эта пара, а полупрозрачная женская фигура, замершая за правым плечом невесты. — Кто это? — ахнула Анна. — Вы тоже ее видите? — с надеждой воззрился на нее фотограф. — Да… — Но ее не было на пластинах, понимаете? Не было! Она проявилась только при печати снимков! Анна торопливо пересмотрела стопку фотографий. На всех рядом с молодоженами стояла таинственная дама, и смотрела — настойчиво и требовательно. Прямо в душу. А еще — Анне казалось, что где-то она уже видела эту женщину. Вот только где… Неужели теперь призраки идут в ногу со временем, и пытаются общаться через технические новинки? Стоп. Не стоит торопиться. Пять лет назад некий фотограф и его лживая помощница тоже уверяли доверчивых клиентов, что умеют делать снимки дУхов. Но на самом деле их талант оказался хитрым обманом. — Егор Кузьмич, но ведь насколько мне известно, при изготовлении фотографий есть возможность… изобразить такое. Без настоящих призраков! — Анна Викторовна, — Беляев был настроен весьма решительно, — разумеется, я проверил такую вероятность. Она полностью исключена. Никаких манипуляций, которые создали бы видимость … духа с пластинами никто не производил! Говорю вам, как специалист. — Так… Анна потерла переносицу, пытаясь сосредоточиться. Еще раз пересмотрела карточки. И осознала, что прямо сейчас и в одиночку она вряд ли сможет что-то понять. — Егор Кузьмич, вы разрешите мне оставить пока фотографии у себя? — Конечно! — с огромным облегчением выдохнул Беляев, — доверяю вам полностью. Я хорошо разбираюсь в своей профессии. Но не в призраках. «А вот вы — наоборот» — так и слышалось в его словах. Ох, если бы… *** Тимофеев, нахохлившись, сидел в кабинете Управления, напоминая озябшего воробья. Сходство усиливали растрепанные волосы, и серый вязанный шарф, в который фотограф был замотан по самые уши. Судя по измученному виду и покрасневшим векам, он провел бессонную ночь, но на вопросы старался отвечать спокойно и внятно. Вот только предоставить следствию фотографию супруги Тимофеев не мог. По его словам, таковых изображений у него не имелось. — Как же так, — Штольман внимательно взглянул на несчастного вдовца, — вы — фотограф, и никогда не делали снимков вашей жены? — Да, — печально вздохнул тот, — Лена не любила фотографироваться. Она верила в то, что каждый снимок крадет часть человеческой души. — Однако это не мешало ей помогать вам в лаборатории? — удивился Коробейников. Тимофеев поднял голову, выныривая из складок шарфа. Сморщил лоб, и заговорил медленно, стараясь прояснить такое расхождение слов и поступков: — Нет, не мешало. Понимаете, Лена была убеждена, что каждый человек волен делать то, что считает правильным. Я не заставлял фотографироваться ее, а она не мешала мне делать мою работу. И даже помогала… Он опять сгорбился, тоскливо глядя в стену. — Скажите, а ваша жена составила завещание? — спросил Штольман. Тимофеев вздрогнул, и непонимающе мигнул. — Завещание… Да, конечно. — Вам известно, кто является наследником? — продолжал следователь. — Да, — как-то безучастно отозвался фотограф, — я… Леночкины родители умерли. И дядя… У нее никого не было больше на свете. Горе Тимофеева выглядело глубоким и неподдельным. Но никуда не денешься — мотив у него слишком весомый. По завещанию он может рассчитывать получить все, не опасаясь вмешательства родственников. И это второе тело в сарае… Пусть оно так же принадлежит даме, но соседка-то говорила, что к Елене Тимофеевой часто наведывался мужчина. — У вас так и не появилось предположения, кем могла быть вторая женщина? — поинтересовался Штольман. Фотограф только покачал головой. В этот момент раздался стук в дверь, и в кабинет заглянул дежурный: — Ваше благородие, тут к вам какой-то господин прорывается — доложил он, — говорит, по делу Тимофеевой. — Ну что же, пусть заходит, — разрешил Штольман. Через секунду на пороге появился импозантный молодой человек в цилиндре, и щегольском зимнем пальто с меховым воротником. — Здравия желаю, господа полицейские, — с едва заметной насмешкой произнес он, — мне сказали, что вы расследуете смерть госпожи Тимофеевой? — У вас есть, что сообщить по этому делу? — поднялся из-за стола Коробейников. — Готов ответить на любые ваши вопросы, — тон посетителя был подчеркнуто вежлив, — а вы подскажите мне, как поскорее вступить в права наследства. Я совсем не знаком с этой процедурой. Он снял цилиндр, и с известным изяществом пристроил его на вешалку. А когда вновь обернулся, рядом уже стоял точно пробудившийся ото сна Тимофеев. — К-какое еще наследство? — спросил он. Щеголь усмехнулся уже открыто. Рядом с взъерошенным, бледным, кутающимся в шарф фотографом он хорошо чувствовал свое превосходство, и откровенно наслаждался им. — Вот, прошу, — посетитель протянул Штольману какую-то бумагу, — последняя воля покойной. Сыщик развернул лист, и вслух прочел: — «Елена Ильинична отписывает все движимое и недвижимое имущество Ирисову Павлу Николаевичу…» — он вопросительно посмотрел на щеголя. — Да, — спокойно подтвердил тот, — это я. — Как… как вы смеете! — не выдержал Тимофеев, — это подделка, господа! Ирисов лишь смерил фотографа высокомерным взглядом, и многозначительно повел бровью: — Ни в коем разе. Документ составлен по всей форме, и подписан лично Еленой Ильиничной. У меня есть ее письма, да и у вас, я полагаю, тоже. Ведь она не так давно вступила в права наследства своего дядюшки. Верно? Тимофеев словно уменьшился в росте. Он пытался что-то сказать, но то ли голос ему не повиновался, то ли нужные слова не шли на ум. — А кем вам приходится госпожа Тимофеева? — вмешался Коробейников. — Мы с ней любили друг друга, — очень спокойно заявил Ирисов. Фотографа затрясло. — Вы сказали, что у вас есть ее письма, — продолжал Антон Андреевич, осененный неожиданной идеей, — может быть, она вам и фотографические карточки дарила? — Прекратите! — гневно закричал Тимофеев, — ну разве вы не видите, что это мошенник! — Ну естественно, у меня есть фото Елены, — словно не слыша его, ответил Ирисов, — я всегда ношу его с собой. Ближе к сердцу. Голос его звучал холодно и ровно. Вынув снимок, Ирисов невозмутимо передал его Штольману. Тот с любопытством взглянул на изображение возвышенной последовательницы философского учения госпожи Блаватской. Молодая стройная женщина на фото явно не тяготилась своей земной оболочкой. Одежда модели состояла из коротенькой кружевной сорочки и панталон. Черные чулки открывали колени. Густые темные волосы были распущены, а на лице дамы сияла озорная кокетливая улыбка. — Мда… — только и смог произнести ошарашенный Коробейников, посмотрев на снимок через плечо судебного следователя, — неожиданно. — Елена была совершенно свободна от предрассудков, — пожав плечами, пояснил Ирисов. ________________________ Продолжение следует.