Другая ночь

Спасибо Atenae за реплику Штольмана о Пушкине.

«Здесь так чисто, здесь так славно — Ни печали ни забот, И течёт здесь время плавно, Словно вовсе не течёт. Все вас ждали, все вам рады, Всё для милых ваших глаз, Только думать здесь не надо — Всё продумано за вас….» (Из сценария мюзикла «Тень». Песня Курортницы «Обожаю эти воды…». Автор сценария и песен — Ирина Югансон).

Ну что же, самый важный разговор состоялся, и вполне успешно. Адвокат Миронов теперь не будет видеть в сыщике врага. Они смогли стать союзниками, для которых одинаково важны безопасность и счастье Анны. А еще — закон, который в странном деле «тюремного венчания» избирательно перестал действовать. Возмущенный Виктор Иванович готов включиться в борьбу, вот только Штольман сильно сомневался, что из этого что-то выйдет. Стена вокруг его брака выглядела совершенно непрошибаемой. Малейшие сомнения и неувязки трактовались не в его пользу. Значит, есть кто-то, кому хватает влияния и денег мощь этой стены поддерживать. И скрепляющий ее раствор — явно не одного лишь материального свойства. Узконаправленная эпидемия Теней, поразившая людей, близких Анне Викторовне не была случайностью. Некто смог ее организовать. Возможно, этот человек владеет и гипнозом, как Крутин? Или это он и есть? Вычислить и обезвредить главного «архитектора», — и стена, скорее всего рухнет сама. Потому что в реальных, не сдобренных мистикой условиях, никакие законы столь нелепое сооружение поддерживать не будут. Но для этого нужно долгое и кропотливое расследование, причем в таких кругах, куда ему хода нынче нет. После предыдущей опалы, тюрьмы, и положения супруга шпионки, приговоренной к каторге. Интересно, как с такими «регалиями» ему дали должность судебного следователя? Опять постарался неведомый «архитектор», чтобы задуманная игра пошла интересней? Что тут сможет сделать Виктор Иванович, в профессионализме которого сыщик ни капли не сомневался? Впрочем, помощь лишней быть не может. Кто знает, не окажется ли в стене слабого места, которое удастся пробить, если действовать долго и упорно? Штольман и сам не прекращает напоминать чиновникам о своем деле, и настаивать на праве развестись. Если к осаде, задействовав свои знания и связи, подключится и адвокат Миронов, кто знает, не даст ли стена трещину… Но главное в том, что Виктор Иванович знает теперь, почему Анна оказалась в таком положении. И он не будет ее упрекать в этом. Постарается поддержать и защитить. И от Крутина в том числе. Штольман устало потер ладонями лицо. Усмехнулся. Интересно, каково это — иметь такую дочь? Ему и со своей-то стороны очень часто хочется спрятать Анну за семью замками — просто, чтобы даже злые взгляды ее не коснулись! А если представить себя на месте ее отца… Скрипнула дверь. Первым в комнату проник Пушкин. Целеустремленно прошествовал к кровати, запрыгнул на покрывало, и принялся вылизываться. Следом на пороге появилась Аня, с видом столь серьезным, даже словно бы виноватым, что вкупе с ее бледностью это пугало по-настоящему. Штольман встал, но не успел сделать и шага, как она стремительно подошла к нему сама. Обхватила руками за шею, спрятала лицо у него на груди. Глубоко порывисто вздохнула. Он молча обнял ее в ответ. Анна прижалась так крепко, точно хотела укрыться от всего мира. — Что с вами? — негромко спросил Штольман. Анна молчала, не разжимая рук. Наконец, глухо произнесла: — Не хочу… расставаться! Наклонившись, он тронул губами мягкие теплые пряди надо лбом. Провел ладонью по поникшим плечам. — А кто же Крутина будет ловить? Пушкин? Котенок с кровати выразительно фыркнул. То ли возмутилсяся подобным предположением, то ли тем, что его на охоту не берут. Анна быстро подняла голову. Встретила знакомый насмешливый взгляд прищуренных глаз, рассердилась на неуместную шутку… И ощутила, что на сердце все равно становится теплее. И от этого еще больше не хочется куда-то отпускать Якова! — Пушкин мог бы, — отвечает она, — только он еще маленький! Ну вот, и та самая, лишь ей предназначенная улыбка появилась. И ямочка на худой щеке. И так хорошо на него смотреть, так хорошо, что даже больно… — Ну вот видите, — говорит Штольман, — значит, кроме меня, некому. Я-то большой. — Вы еще больны, — пытается возразить Анна. В качестве доказательства обратного он использует запрещенный прием, и несколько минут думать ни о чем просто не получается. А потом кто-то из них оступается, и оба почти падают в кресло. К счастью, с трудом, но все-таки они помещаются на сидении рядом, едва не придавив оставленную здесь Коробейниковым «Книгу ересей». Анна пристраивает ее на коленях, медленно перелистывает страницы, с таким чувством, точно они отравлены. Штольман аккуратно вынимает книгу из ее похолодевших пальцев, и перекладывает к себе. Анна не протестует. — Я все-таки не понимаю, — серьезно говорит она, переводя на него потемневший взгляд, — зачем Крутину все это? Зачем он оболгал катар, извратил их учение? Он убивает живых и мучает души умерших! Бедная Раймонда… Было видно, что ей больно от того, что о катарах думают… вот так! Анна гневно смотрит на «Книгу ересей». — Ему нужно было подвести основу под свои воззрения, — ответил Штольман, — вот и взял учение древнее, но малоизвестное. Тем более в России. Ну а последователей Крутина правда и вовсе не интересует. Их устраивает то, что им говорят. Думать не надо! В последних словах прорывается ядовитая ирония. Потому что похожим образом действовал и Двойник — почти ничего не подвергая сомнению. Кроме права действовать так, как ему хочется в данный момент. Хуже нет, чем леность ума. И совести. Анна печально кивает, и кладет голову ему на плечо. Закрывает глаза. Он обнимает ее одной рукой, досадуя про себя, что речь опять пошла о вещах столь неприятных. Анне не привыкать, конечно, но… — Там даже о Раймонде написано неправильно, — продолжает она, — якобы, была она богатой знатной дамой, жила в замке, и прочее… — А на самом деле? — заинтересовался сыщик. Отца Янушкевича о том, кем именно были последние катары, он не расспрашивал. — В моих видениях Раймонда похожа на простую горожанку, — объяснила Анна, — не самую бедную, но по рукам видно, что многое ей приходится делать самой. И одежда… Тоже совсем не похоже на то, что могла носить хозяйка целого замка. — Анна Викторовна, вы стали настоящим детективом*, — улыбается Штольман, и опять поправляет на ее виске непослушный завиток. Подействовало. Анна распахнула глаза, в которых наконец-то мелькнули веселые искорки. — Вы правда так думаете? — посмотрела она на него, — ну, мне есть у кого учиться! И тут же самокритично добавляет: — Но зачем писать неправду о Раймонде и Гийоме, я все равно не понимаю! — Так ведь легенда выглядит гораздо красивее, — он не слишком уважительно постучал пальцем по твердой обложке книги, — ну сравните — «Среди последних катар была прекрасная благородная дама», или же — «Катаризм тайно исповедовала жена ремесленника!» — «Приключения монашки Агриппины и графа Пуансона», — пробормотала Анна. — Именно, — усмехнулся он неожиданному, но подходящему сравнению, — лавочница Степанида и уездный писарь Баранкин вряд ли вызвали бы такой же интерес. — А я бы почитала, — возразила она, — и скорее, чем про этого Пуансона! — Так это же вы, Анна Викторовна! А многие до героев ниже графа не снизойдут. Штольман снова стал серьезным: — Вот и наш гипнотизер постарался, чтобы его учение звучало торжественно. Тайное знание, высокие титулы, роскошные замки… Думаю, мадемуазель Жолдина очень бы впечатлилась таким сюжетом. — Не надо, — тихо попросила Анна, — Лиза ничего светлого и не видела, кроме книг. Пусть таких, но все-таки. Она хорошая… И ведь вы же поверили тогда, что она не воровка! Что деньги ей Женя сама отдала. — Я не поверил, — он снова прижал ее к себе, хотя оба и так сидели — теснее некуда, — я проверил. Свидетеля, про которого вы сказали, разыскать удалось. Один из клиентов и правда, слышал их разговор. — Хорошо, что Женя еще раз ко мне пришла и заступилась за подругу**, — вздохнула Анна, — жаль, про Лизу давно ничего не слышно. Уехала тогда, и все. Надеюсь, что у нее получилось… жить по-другому. Штольман предпочел свое мнение не высказывать. В новую жизнь мадемуазель Жолдиной ему верилось с трудом. Служебный опыт от подобных иллюзий отучил его очень быстро. Деньги, даже большие, у тех, кто прошел Заведения, тратятся быстро, и дальше все возвращается на круги своя… — Надеюсь, Раймонда успокоилась, раз мы узнали правду о катарах? — спросил он, уводя разговор в другую сторону. — Нет, — медленно покачала головой Анна, — она все равно является мне. Не так часто, как раньше, но… Последнее время Раймонда приводит с собой еще одну женщину. Но та, кажется, боится со мной разговаривать. Его брови изумленно изогнулись. — Боится вас?! — Может быть, не именно меня, — попыталась объяснить Анна, — вообще — боится, что кто-то узнает ее историю. Наверное, из-за мальчика. Я вижу, как она обнимает сына, и повторяет — «Помни, что ты мой!» Причем, делает это так, что рассмотреть ребенка я не могу. — А как выглядит сама женщина? — спросил Штольман, как будто уточнял самые обычные свидетельские показания. Анна нахмурилась, добросовестно восстанавливая в памяти видения. — Очень стройная. Даже хрупкая… Волосы и глаза — темные. Очень напряженная, нервная. И говорит так отчаянно, как будто сына отбирают. А она с ним прощается, и не хочет, чтобы он ее забыл… На этих словах Анна вздрагивает и замолчав, вновь приникает к Штольману всем существом. Как хорошо, что он есть. Что любит ее. И рядом с ним ей нечего бояться. Им нечего… … Кроме того, что беда может случиться и самим Яковом. *** — Какой ты молодец, Витя, — искренне произносит Маша, кладя руку ему на плечо, — я тобой горжусь! — Да пока особо нечем, — хмурится он, и накрывает пальцы жены своей ладонью. За окном продолжается снегопад. Где-то там, за этой пеленой, только не в пространстве, а во времени, в будущем — счастливые Аня и Штольман. И дети — их с Машей внуки. Но туда еще нужно добраться, одолев врага, который очень влиятелен и хитер. — Но ты смог поговорить с Яковом Платоновичем, — настаивает Маша, — понял его. Отделил от этого мерзавца… Тени. Я же понимаю, как это трудно, Витенька! — Мне ли не знать — каково это, — Миронов отворачивается, ссутулившись, — если все решает Тень… — Господи! — со всхлипом выдыхает Мария Тимофеевна, — ну вот почему! Почему мне в голову не пришло с Тенями разговаривать! Муж смотрит на нее, и полная нежности улыбка опять появляется на его лице. — Потому, Маша, что ты из нас — самая умная… Ох, так и тянет вскинуть голову, гордо эдак заявить, любуясь собой: «Да! Я всегда это говорила!». Но разве же так будет правильно?! — Нет, Витя, — говорит она, — не в том дело… Я просто знать не хотела ничего, кроме дома. Крыша есть, стены надежные — вот и хорошо. Все настоящее, руками можно потрогать. А что там — за дверью, за гранью — видеть не желала. Как в игре детской — «Я в домике!». А мир ведь большой. Витя. И страшное есть, и очень хорошее… Об этом знать надо, потому что придет оно в твой домик, и разломает, как пустую скорлупу, а ты и сделать ничего не сможешь. Потому что за стенами просидела. Так тоже нельзя. Глаза любимой жены блестят от слез. Но смотрит она решительно и прямо. И руки не дрожат. Амазонка… — Значит, будем бороться, Маша, — серьезно отвечает Миронов, — вместе. Раз ты теперь ничего не боишься. — Не боюсь! — объявляет она. И тут же придвигает ближе, смотрит с тревогой и болью: — Только бы ты здоров был, Витя. Только бы Аннушка… и Яков Платонович были счастливы! ___________________________ * Маленькая отсылка к повести Лада Антонова, Atenae «Гордость королевы»: » — Между прочим, я еще не поблагодарил вас за чудесное мое спасение, — с улыбкой сказал Штольман, притягивая к себе жену. — Вы стали настоящим сыщиком, дорогая, я поражен. — Правда? — спросила Анна, глядя на него снизу вверх. — Вы правда так считаете?» ** Авторское решение. В фильме история с деньгами Жени Григорьевой никак далее ареста Лизы из-за них не проясняется. В моей версии дух Жени явился Анне, подтвердив слова подруги, и указав на свидетеля. Штольману удалось найти последнего. Таким образом, Елизавету Тихоновну отпустили из-под ареста.