Другая ночь

За образ и судьбу еще одной героини Первого сезона спасибо Atenae и SOlga.

«Словом, в Зазеркалии — все наоброт. Там злодей не кается — сладко есть и пьет, Взят последний праведник под надзор врачей, А стихи — по праздникам — хобби палачей…» (Из сценария спектакля «Тень», театр ПГУ, 1976 год. Песня «Рыцарь Ланселот». Автор стихов — Валерий Ананьин).

Полосы света и тени чередовались, пролетая по газетной странице, но молодой пассажирке это, очевидно, никак не мешало. Странно блестевшими, расширенными глазами смотрела она на аккуратные столбики печатного текста, точно ничего более вокруг не существовало. Прижав к себе небольшой дорожный саквояж, дама машинально все сильнее стискивала пальцы, так, что тонкая коричневая перчатка натягивалась, грозясь порваться. Но после полученных известий это не могло иметь никакого значения… Газета, — неведомо как оказавшийся у дамы «Затонский Телеграфъ», была раскрыта на обширной статье под интригующим название «Лягушонка из коробчонки. Гипнотическая сказка». В центре страницы разместились две фотографии. Одна изображала молодого человека, чье круглое лицо выглядело крайне озабоченным и даже сердитым. С другого снимка прямо в душу читательницы смотрели мужчина и женщина. Даже мутноватая печать не смягчает резкие суровые черты господина в черном сюртуке, и лишь знакомо изогнутая бровь выдает, что чувство юмора, вернее — иронии и ему не чуждо. Да еще — кажется, или это уж она сама выдумывает?! Но в уголке его губ таится настоящая улыбка, адресованная той, что стоит рядом. Его спутница невероятно хороша в своем белом ажурном платке, из-под которого выбиваются легкие завитки волос. Но главное — глаза. Огромные, чистые, сейчас — очень серьезные и словно вопрошающие о чем-то. Не мужчину, в нем героиня фотографии уверена полностью, вон как под руку держит, словно одновременно ища опоры — и давая ее же ему. Нет, вопрос, недоумение женщины адресованы миру. Мол, почему же так? Неужели нельзя иначе? «Жил да был на белом свете молодой человек. Имя носил громкое, корни имел славные, воспитание и образование самые благородные. И захотелось ему славы, власти и почестей, чтобы уважали и слушались окружающие любого его слова. Что же, немало найдется людей, коим в юности, и не только, не были чужды подобные мечты. И разве не приводят они порой к блистающим вершинам? Закусив удила, дни и ночи проводя над книгами, делают невероятные открытия ученые, переворачивая мир. Великие подвиги во имя Отчизны совершают военачальники на поле брани. Храбрые мореплаватели прочерчивают новые курсы для кораблей, бороздя неизведанные пути, и приближая к нам таинственные земли. Разве не достойны эти люди лавровых венков, что падают на их головы, в знак признательности и благодарности восхищенных соотечественников? Но герой нашей истории решил, что благородный труд и преодоление опасностей — не для него. Что нужно просто внушить всем мысль о своем величии и авторитете, после чего раздавать приказы, и спокойно почивать на незаслуженных лаврах. И вот жажда власти, соединившаяся в убийственном союзе с леностью ума и души, дала закономерные плоды. Услышав о том, что в новой дядиной табакерке, пустой серебряной коробочке, ни много ни мало содержится гипноз, юноша мгновенно поверил слухам. И протянув жадные руки, ухватил, как он думал, шанс возвыситься над прочими, облачившись в плащ победителя и властителя судеб…» Читательница вновь посмотрела на фотографию, обжегшись об искренний, серьезный взгляд. Почему так? Неужели нельзя иначе? Можно, Анна Викторовна. Но ох, да чего же трудно! К быстрому заработку легко привыкаешь, даже если понимаешь, что грязь, сама себе противна становишься, да ведь грязь вроде привычная, тепленькая, какая-никакая — а жизнь. Все не на улице, не с голодным брюхом, да и приятности порой случаются, особенно, если вина выпито много, в голове туман, и даже бормотанию о любви поверить можно. До утра. Хочется же иногда просто закрыть глаза и поверить, и представить себе, что ты — не ты, а графиня в бегах, которая от злейшего врага прячется. И обнимает тебя не с оглядкой пришедший порядочный семьянин, беспорочный служащий, и не гуляка-офицер, для которого все вы, такие — на одно лицо и имя, и слова для вас пусть и красивые, а тоже одинаковые. А настоящий герой, верный и храбрый, лишь тебе, своей прекрасной даме предназначенный. И уж он — для нее! А она — да ради него! Дама всхлипнула, коротко и сухо, быстро отвернулась к окну. Ну да, уж она бы для него… Ежели вот только обслужить бесплатно. Да ведь такие не ходят за этим в бордель. Им купленная «любовь» без надобности. Вот и хватаешься опять за книжки, в которых монашка Агриппина, и граф Пуанссон, или таинственный Герой-в-маске и храбрая сеньорита Гортензия … Ну и пусть приключения часто повторялись, точно авторы друг у друга за плечом стояли, да и собственные прошлые истории успели подзабыть, и рассказывали заново. Дело-то не в этом, а в том, что зло наказывалось, справедливость побеждала, честь оставалась незапятнанной, а Любовь … Просто была. Всегда. В любых обстоятельствах. Вокруг себя Лиза Жолдина такого давно не видела. Пока однажды в комнатушку, где уединился с ней пьяный поручик, не постучалась барышня Миронова. Девочки рассказывали потом, как она по гостиной их проходила — точно в обычный дом зашла, и неловко ей малость, что людям помешала. А так — ни ужаса, ни брезгливости, ни попыток юбки там подобрать, губы сжать. Потому, наверное, и кинулась к ней Лиза за помощью, когда Женечка пропала. И не ошиблась. Спустилась барышня, говорила по-доброму, ласково. Как … с человеком. И смерть Женину вместе с полицией расследовала, хотя, казалось бы, что ей зарезанная девица из публичного дома! А Анне Викторовне жаль было, — и Женю, и Пашу, и ее, Лизу. Не свысока жаль, а по-настоящему. Помочь хотела. А чем тут поможешь! Ежели тебе самой уже ничего другого не хочется, и не надо, и грязь вся эта розовая, точно шторы в борделе, дешевым вином пахнущая, вяжет по рукам и ногам, тянет на дно все глубже. И вдруг тебе среди всей этой мути, спокойно так и вежливо, на «вы»: — А по метрике-то вас как? Полностью? Да полагается ли ей оно, имя-отчество?! Чтобы на учет вставать, да врачебные обследования вовремя проходить. А так, что — Лиза, Лизка, Лизетта там, для особо … благородственных! А тут смотрят холодно, да вроде и не осуждающе, и ничего от тебя не надо такого, зачем в бордель обычно являются. — Елизавета Тихоновна, расскажите, как дело было … Елизавета … Тихоновна. Значит, и она может быть просто Елизаветой Тихоновной? Свидетельницей, пусть даже подозреваемой, но такой же, как и все, с кого показания снимают. Показания, а не … Есть хоть, за что зацепиться, остановить кружение, не увязнуть еще глубже. А потом Полкан, сторож, тебе ехидно так, скривившись еще больше от удовольствия по больному потоптаться, говорит: — Какие подруги-то завелись у тебя! Да что-то заходят редко. Не понравилось у нас в гостях? Уколоть думал. А вышло наоборот. Оказывается, барышня Миронова ее «подругой» назвала… Ее — подругой! С ума сойти! Это же представить даже невозможно, чтобы она, Лиза Жолдина, и Анна Викторовна! Небо и земля … Да кто бы смог вот так к ней признаться! А барышня Миронова, кажется, ничего постыдного в том не увидела. Может быть, не совсем она Лиза, пропащая-то? Может быть, все-такие, человек, а не зверушка для общего увеселения? А если так, то и жизнь себе надо выбирать другую. Человеческую. Вот и деньги появились — спасибо Женечке. И обвинения в их краже с нее сняли — за то поклон низкий Якову Платоновичу. Поверил ей, свидетеля отыскал. И ни к чьим рукам ассигнации да монеты не прилипли, все в целости возвратили ей. Елизавете Тихоновне. Желтый билет она сдала, паспорт получила. Свобода полная, и ужас на душе, и голова пустая да звонкая, как после тяжелой болезни. И озноб пробирает, и грязь покинутая уютной кажется, спокойной, ведь решать ничего там не надо, все уже решено … Рванула она тогда прочь, сама себя испугалась, что не выдержит, и вернется в знакомый дом, к мутно-розовым шторам. А потом опомнилась. Задержалась в соседнем городке. Не могла так просто уехать, все тянуло к Затонску, словно близких людей там оставила. А ведь и оставила, пусть они и знать не знали, чем и кем для нее сделались. Господин Штольман и барышня Миронова. Они ей помогли. Ее судьба им хотя бы чуточку оказалась небезразлична… А еще они любили друг друга. Пусть и не так, как в книжках написано. Без признаний, клятв и серенад, без локонов в медальонах и осыпания букетами … Зато смотрели как! И спасали … И сердились, ссорились, а потом опять оказывались рядом. Вместе … Не могла же она, Лиза их свадьбы не дождаться? Хоть издали, одним глазком поглядеть, не приближаясь, счастья шепотом пожелать. А потом уже и уехать — со спокойным сердцем. Вот и дождалась! Сыщик не то погиб, не то врагами был в плен взят, барышня его выручать в столицу отправилась — и тоже будто сгинула. Хоть плачь, хоть вой — а нет у этой книжки конца, словно кто-то страницы выдернул, да и скурил, посмеиваясь. Вот тогда точно нужно было уезжать. Чтобы все хорошее сберечь, запомнить, в душу накрепко врастить. А не утопить с горя в вине и грязных розовых тряпках. Она и уехала. Деньги еще были, совет сыщика не тратить их сразу она накрепко запомнила. Ох, и трудно удержаться — на свободе-то, к которой не привыкла. Но что делать, когда их вовсе не останется? Что она может, кроме … А этого не хотелось больше, воротило с души. Хоть на содержание было дело, позвали. Отказалась. Потому что любовь настоящую Лиза видела. А нелюбви нахлебалась так, что хоть всю жизнь из себя с щелоком выстирывай. Нет, нет, и нет. Чтобы барышню воспоминать и сурового сыщика. И не стыдиться. И правду их, сердцем принятую, до людей донести. Город нашелся — побольше Затонска, и все равно чем-то похожий. И газеты в нем издавались. Разные. Были серьезные, для публики интеллигентной, образованной. А были и те, что попроще. Вот в такую, неоригинально названную «Листком»* и отправилась Лиза Жолдина, сжимая пачку исписанных страниц — историю, где смешались воедино зловещие убийства, великая любовь, неподкупный герой и великодушная героиня.** Господин Туркин, хозяин и редактор в одном лице прочитал, складчатыми щеками подвигал, снисходительно заметил, что править и править, конечно, но что-то во всем этом есть. И он готов привести текст в порядок, и даже рискнуть все последствия взять на себя, подписав своим именем. Это Лиза сейчас понимает, что обманули ее, обвели вокруг пальца, а тогда чуть не до слез благодарна была. Ну как же, серьезный человек, журналист, ее писанину одобрил, взялся помогать, учить! Напечатал, деньги заплатил. И сказал, готов, мол, все ваши истории тем же порядком, на тех же условиях буду брать. А вы пишите, и не волнуйтесь, за все ошибки, если что я, Туркин, лично и отвечаю. Потому как автор для всех и есть. Ну да, ошибки ее — ему. И слава. И внимание читателей. И тираж… Не Бог весть, какие истории сочиняла тогда госпожа Жолдина, но, видать, сумела она чем-то людей зацепить. Может быть, тем, что не только графом Пуанссоном, но и реальными затонскими делами вдохновлялась? И теми, кто их расследовал. Но даже когда Лиза подмечать начала, что почти ничего не исправляется уже в ее рассказах, и вся работа Туркина — свою фамилию под ними поставить, она еще терпела. Ей ведь главное было что — в мир прокричать о любви, о справедливости, о том, что есть на свете верность и честь, а зло обязательно будет побеждено. А слава … Бог с ней, главное, Лиза сама знает, кто автор. И деньги зарабатывает, которых стыдиться не нужно. Но Туркину вдруг точно вожжа … под сюртук попала! Исписались, говорит, мы с вами, сударыня, сколько можно одно и тоже твердить. Пора, пора внести разнообразие, жизнь явить, как есть, сюжеты к читателям приблизить. Показать, что и герои грешны, изменяют, лгут, выгоды ищут. Испугаться могут, что же, умирать-то никому не хочется. У Лизы аж дыхание перехватило, а лицом владеть она никогда толком не умела, видать что-такое в глазах ее сверкнуло, что Туркин попятился слегка. Нет-нет, заговорил, конечно, потом они попросят прощения, почему нет, это тоже читателям нравится, а там и новые … гм, «ошибки» им выдумать можно. Это называется «развитие образа», дорогая моя, как вы не понимаете! Учитесь, пока я жив. А у Лизы было ощущение, что снова тянется к ней розовая муть, захлестывает, обволакивает, и в нос точно шибануло запахом вина и дешевых духОв. Что-то закричала она сердито, даже ладонью по столу шлепнула. Туркин грозить ей не стал, видно, попытался уговорить, просил подумать, взвесить все, оценить. Какие у нее права, кто о них знает, кроме него? Кто платить ей будет, кому она еще нужна? Кто будет возиться с ее писаниной. И в порядок оную приводить? Держите платок, дорогая, и не рубите с плеча … Нет уж, решила Лиза, клоп ты эдакий, никогда и ни за что! Пулей вылетела из кабинета, да и врезалась в другого сотрудника. Тот целую стопку бумаг уронил, оказалось газеты. А там название знакомое, толчком в сердце отозвавшееся — «Затонский Телеграфъ». — Раздобыл вот, в порядке … обмена опыта, — пояснил коллега, отвечая на Лизины бурные извинения и жадные вопросы, — тут такие статьи о сыщиках и дУхах. Не художественные, позвольте отметить! Якобы, из жизни. Уголовная полиция и призраки. Гипноз и древние верования! Полицейский следователь и дама-медиум … Лиза схватила первую попавшуюся газету, поднесла к глазам. Руки тряслись, буквы прыгали, но она успела выхватить имена — «Я. П. Штольман» и «А. В. Миронова». Лиза едва не рухнула на колени, до смерти перепугав собеседника. — Миленький, — страшным шепотом заговорила она, — дайте мне их, пожалуйста! На пару часов только дайте! Прочитаю и верну! Умоляю вас, небом заклинаю! Вопрос жизни и смерти! Может быть, тот решил, что с сумасшедшими лучше не спорить. Но газеты ей оставил, и ушел, опасливо озираясь через плечо. А Лиза торопливо перелистывала страницы, выискивая те самые статьи, читала сперва вразнобой, потом тщательно разложила по номерам, чтобы навести в новых сведениях хоть какой-нибудь порядок. Штольман жив! Он вернулся. Анна Викторовна Затонске, она теперь не только медиум, но и врач. И опять, бок о бок с сыщиком, борется со злом. Многочисленные убийства, гипноз, эпидемия, гибель еще одного князя Разумовского в единую картину пока еще складывались с трудом. Может быть потому, что выискивала Лиза нечто самое важное, и нашла лишь в одном из последних номеров. Крохотную скромную заметку о венчании судебного следователя Штольмана и барышни Мироновой. … И вот теперь Елизавета Тихонова возвращалась в Затонск. Сидела в углу скамьи у окна, в общем вагоне, с подаренным ей самым последним номером «Затонского телеграфа». Где описывался еще один подвиг теперь уже супругов Штольман. «Острый глаз опытных сыщиков, и чуткое сердце медиума восстановили картину преступления и справедливость. Неудавшийся гипнотизер, претендующий на трон Вселенной только и сумел, что подло ударить по голове мальчика, храбро ринувшегося в погоню за «благородным» вором. Этого же мальчика он попытался выставить перед собой, дабы стрелы закона возомнили его виноватым. Но, направленные умелой рукой, оные стрелы насмешливо и быстро отыскали нужную цель. Ребенок же был спасен из ледяного сугроба, где его надеялся уморить злодей, и был отвезен в больницу. Доверившийся слухам и страшным сказкам преступник все-таки получил возможность использовать чудо-табакерку, под пристальным оком закона. В кабинете Управления ему был вручен сей предмет, внешне напоминающий жабу, символ благополучия и достатка. Но в этой кробчонке не было и помину о Царевне-Лягушке. Сколь не завывал «гипнотизер», тряся вожделенной вещицей, сколь не направлял ее распахнутое нутро на присутствующих — шкатулка осталась глуха, нема и темна. Как и полагается обычной табакерке, пригодной лишь для того, чтобы хранить в ней табак. Мы верим, что усилия наших героев не пропадут втуне. И никакое громкое имя не помешает осудить и наказать человека, чьи глупость и жажда власти бестрепетно готовы были смести с дороги чью-то юную жизнь …» На черно-белый портрет упала капля, к счастью, угодив на рукав Якова Платоновича, не затронув лиц — его и барышни … Ох ты, госпожи Штольман! Лиза торопливо промокнула пятнышко, потом глаза. Не успела она на свадьбу! Ну да главное, что та состоялась. И нужно будет набраться решимости, и подойти к молодоженам, потихоньку как-нибудь, чтобы не конфузить. И пожелать им счастья. И спасибо сказать. Потому что, кабы не они, разве была бы она, Лиза? Живой, свободной. И просто — собой. Елизаветой Тихоновной. … А господин Туркин со своей правдой жизни пусть убирается к лешему! ____________________________________ *«Уличные листки» — это, прежде всего, издания, продававшиеся по очень низкой цене. Эти издания быстро завоевывают свою аудиторию. Массовые газеты ориентировались на своего читателя, нового для традиционной русской прессы, на широкие демократические слои, которые вовлекались в общественную и культурную жизнь страны. Для не очень подготовленных и не всегда достаточно образованных читателей предназначался и своеобразный вид публикаций разоблачительного характера, с элементами сенсационности и развлекательности, всегда имевшими успех среди подобной аудитории…» (Егорова Н. С. «Московский листок — издание конца XIX века».) https://cyberleninka.ru/article/n/mosko … sa-xix-v-1 ** О Елизавете Тихоновне Жолдиной, ее пути в журналистику, можно узнать из произведений SOlga (Ольги Шатской) и Atenae (Ирина Плотникова) «Приключенiя героическаго сыщика», «Возвращение легенды» и «Первое послание к коринфянам». Опубликованы на литературном форуме «Перекресток миров». Продолжение следует.