***
Таня куталась в душное тепло зала, погружённого в полумрак. По вечерам в «Маяке» народ был особенно резв и пьян: живое пение мягко сменилось лёгким инструменталом, а посетители не уставали горланить знакомые до боли песни. Один из таких столиков — длинный, рассчитанный на большое количество персон, в отдельной комнате с панорамным видом на набережную — всегда неизменно принадлежал Саше. Друзья Сергачёва веселились: провожали Танину любовь в супружескую жизнь. Толя скромно потирал бритую голову, подпирал кулаком острый — такой, что опасно порезаться — подбородок и без конца косил глаза к сцене, возле которой скромно потягивала слегка кислую от добавленного лимона воду его невеста. Таня поджала губы, крепче сжимая липкими от пота пальцами стакан: завтра она второй раз станет чьей-то женой. За столом мелькала пышная шевелюра Инны: хозяйка суетилась вокруг гостей, стараясь выделить время на беседу с каждым. Невыносимо хотелось спать, но, стоило Тане прикрыть глаза, на неё опускалось странное пугливое наваждение, бередящее истерзанную прошлым браком душу. Оно медленно убивало, гвоздями прибивая к стулу и сдавливая в невыносимой горечи, скребло длинными когтями по стеклу, вынуждая рваться подальше. Таня ждала, но, в очередной раз обводя взглядом посетителей, никак не могла признаться себе, чего именно — точнее, кого. Нежные пальцы легли на плечо, и Брошкина обернулась немного быстрее, чем позволяли приличия. Саша улыбался — красиво, по-доброму, как улыбался только ей. Словно пытался утешить, упорно не понимая, что делает только хуже. — Прогуляемся? — С удовольствием, — не выдержала и протянула руку, стараясь ухватиться за большую ладонь. Толя смотрел вслед — чувствовала спиной, — но не остановил. На улице совсем стемнело, но фонари зажигать не спешили — была в этом какая-то особенная небрежная романтика. От ветра морозило шею, от тяжёлого пиджака на плечах грело спину — ткань плотная, тепло держит не хуже Сашиных рук. Хотелось кричать — обоим — в бессильной злости: почему август пришёл так быстро? — Мы же не перестанем видеться, да? Сергач, как мог, пытался удержать её в ладонях, бережно целуя в щёки, и подолгу обнимал, оставляя себя в памяти. Таня такой и хотела запомниться: счастливо-печальной, с растрёпанной от влажности причёской, резко пахнущей лаком, свежим — прямо перед свадьбой — маникюром и дрожащей от холода челюстью. — Не перестанем. Ложь, бред — нет, конечно. Подкреплять Сашино безумство, смешивать его образ с Толей — опасно, безобразно до неприличия. Но рано или поздно опять вспыхнут — Таня не сомневалась, Сергач боялся ошибиться. Упивались последними моментами, сжимали друг друга в руках и крепко жмурились, стараясь отпечататься друг у друга на сетчатке. Яблоки поспели, любовь отцвела. — Не бойся. — Я не боюсь. Холодный воздух трезвил, очищал голову. Сергач пытался бороться, сохраняя приятную туманность сознания, и осыпал короткими поцелуями тыльную сторону ладони, не отрывая глаз. У Тани были едва заметные веснушки — как звёзды на небе — и, будь его воля, исцеловал бы каждую. Но Брошкина только бледнела, облизывала губы и заковывалась в неприступный мрамор. — Я Толю много лет знаю — не обидит, — тихо пообещал Саша, отчаянно простреливая Таню широкими — такими, что радужки совсем не видно — зрачками. — А если обидит? — с угасающим кокетством спросила она. — Убью. В кружке зрачка вспыхнула спичка, огонь поднялся до самого неба. Сверкнула на прощание, истлела и посыпалась на землю мелким дождём: на глазах выступила влага. Таня едва доставала Сергачу до плеча, но имела такую несокрушимую власть над ним, что, щёлкни она пальцами — повалится в ноги. Божество, а не долгожданный трофей. — Танюш, — Сергач горячо выдохнул в самые губы, крепче прижимая её к себе — выуживал из угасающего пламени последние искры, пытаясь сохранить ускользающее счастье. — Ты — всей моей жизни любовь, знаешь это? — Знаю, Саш. Пойдём внутрь — холодно. На сердце тоже холодно и до невозможности пусто. Саша кивнул, коротко облизнув кончиком языка треснувшую губу, медленно отстранился, позволяя Тане вдохнуть полной грудью, и, не отрывая от неё по-щенячьи преданного взгляда, подал руку, надеясь сохранить труху от сожжённых мостов. Она взяла его за локоть, проскользила ладонью ниже, переплетая пальцы. Уголок губы у Сергача нервно дёрнулся. — Помнишь, на мюзикл ходили? — он грустно улыбнулся, всё стараясь наглядеться спутницей — до лопнувших капилляров. — А ты за руку меня держала. Как там… ? Я тебя никогда не забуду… —… я тебя никогда не увижу, — закончила за него Таня, смутно вспоминая тёплую мозолистую ладонь и переплетённые в отчаянном жесте пальцы. — Тогда это от сердца шло. — А сейчас? — А сейчас по-другому всё, — уклончиво ответила она, качая головой. — Нужно прекратить. Я Толю люблю, понимаешь? Это нечестно всё, неправильно. Не понимал: завороженно смотрел, как она шевелила губами, вываливая горькую правду без зазрения совести, не хотел слушать, улавливая интонации и тембр, но не слова. — А меня? — осторожно спросил он, боясь услышать ответ. — Меня ты любишь? Таня затормозила на самом крыльце, высвобождая руку из сергачёвского плена. Он смотрел на неё жадно, боясь упустить малейшее движение, и всё ждал, отчаянно надеясь сохранить между ними хоть какую-то нить. Таня не ответила, только покачала головой, виновато опустив глаза, и скрылась в здании.***
В густой темноте душной августовской ночи раздавались глухие выстрелы. Следом за перезрелыми яблоками, друг за другом летящими в траву, со свистом посыпались пули, затем — деньги, драгоценности и проклятия. Облавы в «Маяке» не ждали: охрана редко подводила, на входе действовал жёсткий фейсконтроль, и всё же нашлась сука, которая умудрилась пронести оружие, причем не одна. Сергач уже поклялся уволить всех к чёртовой матери — сразу после того, как избавится от нарушителей спокойствия. К вечеру распогодилось, и переговоры с метеозависимой татарской братвой вышли из-под контроля: разговор приобретал всё более агрессивные оттенки, и после удачно отражённого завуалированного оскорбления, приправленного лёгким флёром угрозы, в ход пошёл тт-шник, затем кольты и Стечкины, и вот уже светский вечер превратился в настоящую бойню. За Инну не беспокоился: перестрелки ей не в новинку, уже почти десять лет в браке. А вот Танины кудри никак не мог перестать искать взглядом в толпе. Час назад они говорили о будущем, светлом и туманном, скрытым за размытой неопределенностью. Таня грёзила о сцене, Сергач о Тане, но вслух о рабочих делах. Сейчас будущее казалось не таким далёким и светлым: под ногами в луже крови валялось. Саша надеялся, что татарской. Даже рад, что не пил: нутро спиртом не прожигало, злость сильнее не подогревало, хоть и хотелось перевернуть всё в зале вверх дном, лишь бы найти то, что принадлежало ему. Сергач замер, целясь в пустоту, щёлкнул зубами и ощутимо вздрогнул, когда чья-то крепкая грудь прижалась к спине, а под рёбра вонзилось дуло пистолета. Оглянулся и выдохнул: Инна. — Не ищи, — отчеканила она, поправляя съехавший парик. — Она в безопасности. Иди в кабинет, ты ей нужен. Вся накопившаяся ярость мигом пропала, уступая место стыдливому страху, грудь сдавило так, что дышать стало невыносимо. Сергач только зло поджал губы и дёрнул плечом, отталкивая жену. Подло и гадко: она не должна была узнать обо всём так, она вообще не должна была узнать. — Ты знаешь? — хмыкнул, накидывая на себя деланную небрежность. — Давно. — Инусь… — Иди уже, — медленно выдохнула, освобождая. — Кобель. — Спасибо, — не поднимая головы. Бронированная дверь, ключи от которой хранились только у Сергачёвых, обеспечивала посетителям кабинета какое-то мнимое ощущение безопасности, не очень нужной в обычное время, но крайне необходимой в непредвиденных ситуациях. Заперся на внутренний замок, швырнул кольт под ноги и застыл на пороге. Сам не понял, как лицо нырнуло в изгиб плеч, а руки оказались на чужих рёбрах: просто принял как данность. Таня прильнула к нему, дрожа всем телом, а у Саши смешок нервный вырвался, измученный. Где-то вдалеке завизжала сирена: гости вызвали ментов. Сергач не шелохнулся: гладил тихонько Таню по мягким волосам, целовал в лоб совсем неощутимо, а сердце громыхало так, словно до сих пор за хозяина отстреливалось. — Прости меня, — прошептал он ей в макушку. — Я должен был сказать раньше. — Кто ты такой, Саш? В голове будто фейерверк разорвался, яркими красными огнями выводя в небе «стоп». От прикосновений било крупной дрожью, словно током. Вина жрала изнутри. Таня ушла от спутанных рук, прищурилась, глядя в глаза, а у самой зрачки огромные и чёрные, хоть как в зеркало смотрись. Сергачу этот взгляд по ночам сниться будет в самых кошмарных снах. Не простит.***
Чокались, чмокались, проливали шампанское на кружевную — парадную, специально для таких случаев — скатерть. Сергач пропускал уже третий тост — давно уже чокнулся, без всяких бокалов. Молодые — во главе стола. Невеста красивая до ужаса — даже Инна такой не была. Сегодня любоваться можно было без зазрения совести, и от взгляда на Таню желание уйти постепенно угасало, как и всё вокруг — в фокусе только скромное белое платье и неприветливо печальное для праздника лицо. Она тоскливо потягивала дорогое шампанское из высокого бокала, постоянно, будто бы назло, отсвечивая золотым обручем на безымянном пальце. Сергач никогда не был поклонником странных свадебных традиций, но первым взялся за битьё посуды. Когда регистратор объявил его лучшего друга и Таню — его Таню — молодожёнами, бокал предательски выскользнул из рук и со звоном разлетелся на мелкие осколки. Хриплое избитое «горько» спасло положение, но смотреть Саша не смог — отвернулся, лишь бы не видеть, хотя затылком чувствовал на себе обжигающий взгляд. Инна тянула танцевать, расталкивала немногочисленных гостей и бросала на мужа строгие взгляды. Она-то наверняка вышла замуж не за Сергача, а за его сбережения и статус. Любила, но по-своему: на публику, красиво, создавая образ идеальной жены. Инна, безусловно, являлась таковой, но её заменить не могла: не хватало родной молчаливости, скромных взглядов и нежных касаний. К Тане не подходил. Лучший подарок для неё — одиночество — но никому, кроме Саши, знать это было не суждено. В центре зала ярким пятном виднелось белое платье, на фоне которого резко врезался прямоугольник Толиных плеч. Он бережно кружил её, сверлил нежным взглядом, а она то и дело отворачивалась, смущённо улыбаясь и прячась за пышную фату — и только один Сергач видел горящую зелень глаз, неизменно направленную на него. Его личная маленькая победа — самая значимая из всех. Саша сидел, закинув ногу на ногу, тихонько пировал, смакуя и вздыхая. По щеке скатилась внезапная слеза — то ли от трогательного события, то ли от внезапно нахлынувших чувств. Бриллиант, которым было инкрустировано его серое существование, выскользнул из пальцев и разлетелся на мелкие кусочки. Облачился в свадебное платье, окольцевал себя узами брака и вечной любовью — увы, теперь точно не с ним. — Я без тебя сгину, — шептал он вчера вечером, горячо целуя пальцы против всех правил этикета. — Не стоит, — отвечала Таня, просовывая тонкие руки-веточки в бездонные рукава поданного Толей пальто. — Я очень хочу, чтобы ты завтра пришёл. Ты же придёшь? — Твоё желание — закон. Последняя адресованная ему улыбка скрылась в ночи, заслонённая могучей фигурой жениха, и растворилась в холодном вечере, оставляя наедине с маленькой трагедией разбитого сердца. Глаза, кожу, волосы проедала кислотой отчаянная досада, кровавый лейтмотив окружил, забираясь в голову и заслоняя все мысли: её отняли. Последние недели их короткие свидания были как пробежка по хлипкому мостику: знаешь, что вот-вот свалишься, но мчишься дальше, потому что именно сейчас, в эту секунду, тебе хорошо. После церемонии стояли на балконе, вдали от посторонних глаз, но смотрели не вниз, а друг на друга, сцепившись пальцами — сказка с плохим концом. Саша свою сказку давно разрушил, Танина только начала трескаться: через месяц членов группировки Сергача раскидают по камерам, и Брошкина навсегда потеряет амниотическое спокойствие и иллюзию безопасности. Спустя ещё пару лет, незадолго до Толиного освобождения, Таня станет вдовой, и сюжет её жизни окончательно утратит смысл.***
Петербург к Сергачу не был приветлив: хмурился дождями, вздыхал холодным ветром, нагло треплющим старательно уложенные волосы. Его гнало отсюда всё: мерзкая погода, мрачные, незнакомые лица, чёрная Нева, в отражении которой виднелся высоченный франт в дорогом пальто — и не скажешь, что бывший зэк. Удерживала жена, продавшая «Маяк» и приехавшая в северную столицу с твёрдым намерением с лёгкой руки мужа открыть здесь новый бизнес, и бумажка с адресом, уже несколько дней прожигающая ладонь. — Нет, я же сказала, мне нужно завтра утром! — когда дело доходило до вопросов работы, Инна превращалась в разъярённого цербера, готового порвать всех неугодных в клочья. — Я вам деньги плачу, чтобы вы в потолок плевали? Мне где сейчас агентство искать, совсем уже, что ли? Саша мягко сжал её предплечье, стараясь успокоить. Жена, не поделившая что-то с флористами, резко выдернула руку, переходя на более высокие тона, и Сергач не сдержал ухмылки, услышав тоненький голосок из трубки. Завтра в новом «Маяке» намечался первый крупный банкет, и теперь Инна всем своим видом показывала, что готова на пути к цели снести всё живое, ей мешающее. — Надо в одно место заскочить. Одна, если что, доберёшься? — Сергач открыл дверцу автомобиля и посмотрел на жену, дожидаясь ответа. Инна закивала, и Саша, хотя прекрасно знал, что в таком состоянии за руль жену лучше не пускать, вышел, оставляя её наедине с гневом и досадой. Расстроенная она была со вчерашнего вечера: певец, которого она приглашала выступить для почётного гостя, слёг с ангиной, и теперь вопрос живой музыки стоял особенно остро. Здание самое обыкновенное, типичный питерский «колодец» со всеми его вытекающими: тёмный двор, шайка хихикающих разноцветных подростковых макушек и промозглый ветер, особенно сифонящий в замкнутых пространствах. Стоило, наверное, сперва заглянуть в цветочный, но, наслушавшись про нанятых Инной флористов с крайне ненормированным рабочим графиком, зависящим целиком от их переменчивого настроения, Саша не имел ни малейшего желания связываться с растительным миром. В парадную проскользнул следом за высоким тощим парнем и растерянно остановился на лестнице, с досадой отмечая, что забыл уточнить номер квартиры — как-то из головы вылетело. Идея звонить во все подряд казалась отличной, но не в десятом часу субботнего утра, когда добрая половина населения либо смакует последние минуты уходящего сна, либо вальяжно потягивает на кухне чашечку кофе. Саша и сам бы не отказался почаёвничать, но Инна решила записаться на стрижку в самую рань и недвусмысленно намекнула, что с радостью воспользовалась бы услугами бесплатного водителя, названного когда-то её мужем. В другое время он бы её послал, но — звёзды, что ли, сошлись — парикмахерская располагалась в опасной близости от нужного ему адреса, и меньшее, что он мог сделать в обмен на понимание — доставить жену туда, куда ей хотелось попасть. — Молодой человек! — окрикнул он взлетевшего вверх по лестнице парня, даже не надеясь получить помощь. Шаги, однако, прекратились, и до Саши вскоре долетел невнятный вопрос: — Чё-то хотели? — У вас тут где-то Троекуровы живут. Не знаете, какая квартира? — А вам зачем? — с подозрением отозвался парень, но, слегка подумав, всё же сдался. — А, какая разница. В двадцать седьмой. Сергач не успел даже поблагодарить: наверху хлопнула входная дверь, и в парадной зазвенела неприятная, режущая ухо тишина. Саша осмотрелся, цепляя взглядом номера квартир, и, поднявшись ещё на пару этажей, наконец нашёл нужную. Неловко помялся у входа, никак не решаясь нажать на кнопку звонка, и, собравшись с силами, громко постучал, про себя слабо надеясь, что дома никого не окажется. Спустя несколько секунд по ту сторону двери раздались шаркающие шаги и какой-то неясный лепет. Сергач прижался ухом к щели, надеясь хоть что-нибудь расслышать, но не успел: щёлкнул замок, и ему пришлось сделать шаг назад, чтобы не получить по лбу. Дверь отворилась, и Саша поднял голову, встречаясь глазами с высоким, до неприличия красивым мужчиной, настороженно замершим на пороге. Выглядел он довольно молодо, возраст выдавали только мелкие, неразличимые с большого расстояния морщинки в уголках глаз и складках у рта и вкрапления серебристой седины в иссиня-чёрных волосах — лет сорок пять, не меньше. — Вы дверью ошиблись. Мы гостей не ждём, — твёрдо сказал он, порываясь захлопнуть дверь, но Сергач выставил вперёд ногу, подпирая её носком дорогого ботинка. — Вы, может, не ждёте — ваше право, — огрызнулся он, притесняя мужчину в глубь квартиры. — Я к Тане. Она же здесь живёт? — Нет, не живёт, — резко ответил мужчина, расправляя плечи. Пальцы нервно теребили пуговку на пиджаке — он, очевидно, куда-то собирался. — Кто там, Дим? Тоненькую точёную фигурку позади мужчины Сергач узнал моментально, и внутри всё вдруг свело и похолодело. Таня — крохотная тростинка на фоне могучей глыбы, заслоняющей её от незваного гостя — вздрогнула, попятилась назад, во все глаза глядя на Сашу. Дима обернулся, сочась непониманием, и Сергач уже весь напрягся, готовясь защищать подругу от ревнивого мужа, но Троекуров только устало вздохнул, ероша ладонью мягкие волосы. — Вы знакомы? — мрачно спросил он, всё же освобождая Саше путь в квартиру. Он несмело перешагнул порог и коротко кивнул Тане — слишком дурацкое приветствие после стольких лет разлуки. Она перевела недоверчивый взгляд на гостя, поджала губы, и Саша с трудом сдержался, чтобы не зажмуриться в ожидании отрицательного ответа. — Знакомы, — холодно сказала Таня, складывая на груди руки, и Сергач снова — в третий раз — пожалел, что вообще сюда явился. Троекуров нетерпеливо глянул на время, на поникшего Сашу и ещё сильнее занервничал, явно не желая оставлять жену наедине с гостем. Таня, словно прочитав его мысли, подошла ближе, путая локоть мужа в тонких руках. — Это Саша, — мягко подсказала она. Сергач подвис, заторможено кивнул и несмело подал Троекурову руку. Тот скользнул по ней взглядом, проследил линию плеча и посмотрел Саше в лицо строго и равнодушно, его позитивный настрой вовсе не разделяя. — Дмитрий, — наконец сказал он, завершая рукопожатие. Ладонь у Троекурова крепкая, пальцы сильные — сжали так, что Сергач едва не заскулил. — На работу не опоздаешь? — напомнила Таня, наблюдая за мужчинами со стороны и уже не скрывая победной ухмылки: ситуация её, казалось, откровенно забавляла. — Бескультурье — уходить, когда дома гости, — стоял на своём Дмитрий, снова бросая беглый взгляд на часы. — Я о гостях позабочусь. Беги, там пациенты ждут, — она подцепила пальцем галстук — как педантично! — притянула мужа к себе и, оставив мягкий поцелуй в уголке губ, поправила ему воротник. Он взглянул на неё со странной смесью отчаяния и страха, кивнул на прощание Сергачу и всё же вышел, громко, будто бы специально, хлопнув дверью. Бросился к ней, как в замедленной съёмке размытой мелодрамы. Таня почему-то улыбалась, искренне и довольно — сто лет не видел её такой. Обняла за шею, позволяя обхватить тонкую талию и — не удержался от маленькой шалости — приподнять в воздух, кружа на месте. В уголках глаз скопилась влага — скучал по ней страшно. Замер у самого лица, потянувшись за поцелуем: Таня ткнулась в губы пальцем, отстраняя мягко, но уверенно. — Не устала ты от меня по всему свету бегать? — провёл носом по волосам, вдыхая привычный, до ужаса родной запах. — Всю Москву на уши поднял, а ты в Питере прячешься. Таня ловко увернулась и отступила на пару шагов, устанавливая дистанцию. — Не устал меня всюду преследовать? — спросила она, подавая Сергачу вешалку. Он разулся и, оставив в шкафу пальто, последовал за ней на кухню, но до стола не дошёл: так и замер на пороге, круглыми от удивления глазами пялясь на гигантскую псину, которая в Таниных ногах смотрелась невероятно комично. — Если бы надо было — хоть на край света бы за тобой поехал. — Оно того не стоит. Тебе чай или кофе? — Мне бы танец. Но и от кофе не откажусь, — скромно улыбнулся он, присаживаясь за небольшой — как раз для двоих — столик у окна. Доберман, заметив незнакомца, пугливо поджал уши, скалясь и отступая за хрупкую фигуру хозяйки. — С танцами всё-таки лучше повременить — ты Диме пока не нравишься, — рассмеялась она, включая чайник. Саша осторожно протянул собаке руку, и доберман несмело потянулся навстречу, желая обнюхать гостя, но стесняясь внимательного взгляда хозяйки. — Не думаю, что когда-нибудь понравлюсь. Я его как увидел — думал, прямо на месте порвёт. — Он таким только кажется. Денис тебя тоже порвать порывался — и где он теперь? — Да хрен его знает. Сопли, наверное, на кулак мотает до сих пор. Таня поджала губы, стараясь сдержать расползающуюся по лицу улыбку. Пёс тем временем вовсю исследовал длинные мозолистые пальцы, тычась мокрым носом в горячую ладонь. — А этот твой Дима — нормальный? — продолжал Сергач, украдкой наблюдая за тем, как Таня заваривает кофе. — Не обижает, ничего? — А тебе лишь бы в лицо кому-то за меня дать. Нет, Саш, Дима хороший очень, — она поставила на стол кружку и села напротив, устремляя унылый взгляд в окно. — А по профессии кто? Врач что ли? — Почти. Психотерапевт. Недавно клинику частную открыл — может, слышал. — И что он, с психами работает? — Нет, у него попроще случаи: депрессии всякие, тревожность и всё похожее. Душу лечит, проще говоря. — И тебе лечил? — И мне тоже. Доберман, познакомившись с Сашей, улёгся ему в ноги, шумно вздыхая. Сергач дёрнул щекой: обычно его животные не любили. — Собачка красивая у тебя — вся в хозяйку. Как зовут? — Хозяйку ты знаешь, как зовут, — хихикнула Таня, потянувшись к лежащей на подоконнике пачке сигарет. — А это Гамлет. Гамлет, услышав своё имя, звонко тявкнул, вытягиваясь, как струна, и навостряя длинные забавные уши. — Твой или от Димы достался? — Мой, — Таня открыла окно и, щёлкнув зажигалкой, закурила тонкую сигарету, невероятно изящно смотрящуюся в тонких пальцах. — Ещё с Москвы со мной. — А чего у тебя в Москве-то, кстати, не заладилось? — Сергач тоже потянулся к пачке — скорее по инерции, чем от желания. Перегнувшись через стол, он прикурил от Таниной сигареты и откинулся на спинку стула, выдыхая облако сизого дыма. Волшебным образом потерянная зажигалка мешалась в кармане, но желание мимолётной, запретной близости перекрывало всякий здравый смысл. — Да кому я там нужна? — хмыкнула она, снова затягиваясь. — Я в театр хотела, актрисой — сказали, что талантом не вышла. — Врут и не краснеют, — мрачно добавил Саша. — Тебе в ресторанах петь — преступление против искусства. Я в Москве все театры обошёл, надеялся там тебя найти, желательно в главной роли — увы. — Я и в ресторанах не пою больше. Работы вообще нет: живая музыка уже никому не интересна. — Инна здесь новый «Маяк» открыла, — вдруг выдал Саша, слабо надеясь, что Таня не прервёт его на полуслове. — У нас солист заболел, она мечется всё утро, замену ищет. Завтра банкет, в грязь лицом нельзя ударить. — Ты предлагаешь… — Да. Просто подумал, что тебе может быть это интересно. — А Инна… ничего не скажет? — сомневаясь, спросила Таня чуть тише. — В смысле… она же наверняка знает. Про тебя, про письма… «Про нас», — едко добавило подсознание. Саша глубоко затянулся, стараясь заглушить мерзкий голосок, раз за разом напоминающий, что никакого «нас» у них никогда не было. — Она тебя любит сильнее, чем меня. Не скажет, конечно — ей сейчас работники как воздух нужны. Хотя бы раз, Танюш, — споткнулся, проглатывая привычное «родная моя». — Всё бы отдал, чтобы снова тебя услышать. — Хорошо. — Что… ? — Хорошо, говорю. Я согласна, — она кокетливо улыбнулась, слегка наклонив голову. — Или ты хотел поуговаривать? — Нет, просто… — Ты мне не противен, Саш, что бы ты там ни думал, — Таня смяла сигарету в пепельнице и осторожно, словно боясь обжечь, накрыла руку Сергача своей. Он перевернул её ладонью вверх и мягко сжал пальцы, поднимая взгляд на собеседницу. — Я так по тебе скучал, — шёпотом ответил он, сунув в зубы сигарету. Таня молчала, кротко улыбаясь. — Я тоже про тебя вспоминала. — Надеюсь, только хорошее? — Лучшее, Саш.***
На душе скреблись кошки. Оставить жену дома наедине с двухметровым бугаем преступной наружности — определённо не лучшее Димино достижение. Работа не ладилась: вникнуть в проблемы пациентов в разы сложнее, когда не можешь разобраться со своими собственными. Позвонить не удалось: телефон забыл дома, в спешке покидая квартиру, а номер наизусть не помнил. Последний клиент был назначен на четыре, и отведённое ему время заканчивалось через считанные минуты. Вывалив на молодого мужчину с — четвёртым за последнюю неделю — тревожным расстройством рекомендации и план дальнейшего лечения, Троекуров дежурно улыбнулся, провожая пациента до двери, и, оставшись в одиночестве, вымученно вздохнул, приближаясь к окну. Погода на улице была самая весенняя: солнечная и тёплая, кардинально отличавшаяся от утренней. Напротив клиники затормозила чёрная иномарка, и Дмитрий насторожился, прижимаясь лбом к стеклу и внимательно наблюдая. Дверца отворилась, и из машины выпорхнула знакомая фигура в подпоясанном пальто. Рядом с ней выросла другая — широкоплечая и грозная, в которой Троекуров безошибочно узнал утреннего гостя. Из окна автомобиля высунулась пышная тёмная шевелюра и тонкая рука со сверкающими на солнце кольцами. Женщина помахала Тане, что-то крича ей вслед, а Саша скромно раскинул руки, приглашая подругу в объятия. Внутри у Дмитрия что-то задрожало и замерло в нетерпеливом ожидании. Таня сделала шаг навстречу, позволяя приобнять себя одной рукой, и, проигнорировав подставленную для поцелуя щёку, скрылась в здании клиники. Троекуров прикусил губу, не в силах сдержать улыбки: в нём проснулось какое-то тихое, неприличное злорадство. — Тук-тук, — дверь отворилась и мрачный кабинет залил желтоватый свет из коридора, — ты освободился уже? — Да, только что, — Дмитрий растерянно оглянулся, ища глазами портфель. Таня, не снимая пальто, села в кожаное кресло напротив его стола и, закинув ногу на ногу, склонила голову на бок. — Ты чего такая загадочная? — Завтра с тобой пойдём на банкет. Нас угощают, — расплываясь в улыбке, заявила она. — Кто, дружок этот твой? Что за щедрость? — Его жена — владелица ресторана, в котором я теперь работаю, — с неприкрытой гордостью ответила Таня. Троекуров обогнул стол и наклонился, разделяя с ней короткий, насквозь нежный поцелуй. — Поздравляю. — Нашёл меня, представляешь? Пять лет не виделись — ужас. — Это тот самый Сергач? Я себе его как-то иначе представлял. — Да он только выглядит страшным, на самом деле вообще другой. Из тюрьмы вот вышел, — притормозила, сглатывая волнение. — За ум взялся. Меня нашёл. — Бывших зэков не бывает, слышала? — Язвы свои при себе оставь. Познакомитесь завтра нормально — потом лучшими друзьями будете, вот увидишь. — Спасибо, уж как-нибудь обойдусь. Таня хмыкнула, откидываясь на спинку кресла и задумчиво глядя в потолок. Что-то отчаянно грело душу истинным женским садизмом: то ли забавная Димина ревность, граничащая скорее с осторожностью, чем с чувством собственничества, то ли Сашкин мутный, затуманенный взгляд, направленный на неё из-под густых чёрных ресниц. В груди цвело и благоухало: она всё ещё чудовищно красива в сергачёвских глазах, всё ещё безответно и наглухо любима им. Таня прикрыла глаза: в памяти всплыли обрывки непринуждённой беседы на кухне, лишь изредка из приятной дружеской посиделки нерешительно перетекающую в излюбленную драму. — Возвращаться, говорят, плохая примета, — сказал Саша, неспешно потягивая уже остывший кофе, — но я не жалею, что вернулся. Таня чуть прибавила громкость радио, едва услышав знакомый мотив. Брови у Сергача поползли вверх: не бывает таких совпадений. «упала ранняя звезда, в полях прохлада плывет паром, поет вода о чем-то рядом» — Не откажешь? — Не посмею. Таня обожала танцевать, но каждый раз, когда представлялась такая возможность, отказывала — ни один партнёр не подходил ей так, как Саша. Он вёл её осторожно, словно держал в руках не старую подругу, чувства к которой не утихали уже много лет, а древнюю реликвию — ценную и невероятно хрупкую, осыпающуюся прямо в пальцах. — Не думаешь, что судьба? — Не ищи во всём символического значения. Найдёшь — пожалеешь. А Саше и не хотелось больше искать. Весь смысл как был, так и остался в россыпи веснушек на носу — как брызги звёзд на небе. Смотрел, как идиот, на тёмные подкрашенные реснички, смущался, как школьник, хотя сам давно не был в десятом классе. Одно неизменно: Таня для него до сих пор — самая красивая девочка не только в классе, но и на всей планете.но нас с тобой соединить паром не в силах, нам никогда не повторить того, что было