Другие

– Вперед, – Рогатый ткнул костяшками пальцев между лопаток. Не то чтобы больно. Унизительно. – И без выкрутасов. Вот урод. Распоряжается еще, как у себя дома. Киря демонстративно подобрал с пола обломки швабры и протопал в ванную, хотя руки уже мыл. Тянул время, думал. Мыло, зараза, три раза убегало, кружило по раковине. Может, они с бабой Идой того… шизофреники? Это ж вроде передается? Киря глянул в зеркало. Эти двое застыли часовыми по обе стороны двери. Мрачный Жека справа, Рогатый, чуть опустив голову, слева. Ну понятно, за горшки боится. Морда-то, вон, какая напряженная. – Кожу сотрешь. Киря огрызнулся: – Не твое дело. – Вытер руки, шагнул к двери. – Ну? Ни один не отошел, чтобы по-нормальному пропустить. Киря плюнул и молча протиснулся между ними. Лицом к Жеке, чтобы не смотреть в оленьи зенки – в животе еще не остыло. Шмыгнул на кухню. Баба Ида, держа выцветшей лоскутной прихваткой чугунную сковородку, ловко вытряхивала на блюдо румяные оладьи. Последняя партия. Киря по привычке схватил горяченький. Макнул в варенье, затараторил: – Баб, ты чего, видишь, что ль? А чего молчала-то? – Что-то вижу, не совсем ослепла пока, – баба Ида сунула ему в руку чайную ложку: – В розеточку положи, не лезь в банку. Заплесневеет. – Ну козла-то этого видишь? – Киря кивнул в сторону ванной. Запихнул оладью в рот, обжег нёбо. Разжал челюсти, промычал: – Рагакава. Баба Ида отвернулась к мойке. Зашумела вода. – Если бы, Кирюша, козлов по рогам определять можно было. Ты не суди по рогам-то, – сказала она и зачем-то добавила назидательно: – Да не судим будешь. Понятненько. Ничего ей про Других неизвестно. Видела бы она их «дела», на порог бы не пустила. А Киря собственными глазами наблюдал. Хотел бы развидеть, да что-то не получается. В кухню вошел Рогатый, позади маячил Жека. Баба Ида закрыла кран, поставила на плиту чистую сковороду и вытерла руки о старое, покрытое коричневыми въевшимися пятнами полотенце. Прошаркала из кухни. – Ешьте, мальчики. Рогатый привалился к косяку, складывая на груди руки. – Жуй по-быстрому, и уходим. Здесь опасно оставаться. Защиту толком не растянешь. Разнесет. Жека просочился мимо него, плюхнулся на табуретку. – Никуда он не пойдет. Я здесь останусь. Рогатый обреченно вздохнул: – Оставайся, конечно. Оладий покушай. А Кирилла я заберу. Если что, с тебя спрашивать не будут. С меня спросят. Киря отодвинул тарелку. Кусок в горле застрял. – Спросят? Да ты кто такой вообще? – С этого и нужно было начинать, а не шваброй размахивать, – усмехнулся Рогатый и представился: – Алеш. Алеш Вассаго. Жека поперхнулся, закашлялся. Взгляд жалобный исподлобья. Стало противно, аж замутило. – Да мне похуй, – процедил Киря. – Защитничек нашелся. Видел я, что вы творите. Рогатый невинно похлопал черными ресницами. – И что же? – Сам знаешь. Жрете, суки, как не в себя. А мне пока на тот свет рановато. Так что ебал я таких защитников. – Таких вряд ли, – Алеш задумчиво почесал рога. Натурально взял и поскреб короткими ногтями по антрацитовой глади прямо у основания, где потолще. Хрыщ-хрыщ. Под футболкой опять засвербело, и рука на автомате потянулась к животу. Киря вовремя отдернул, нахохлился. Заметил? Нет? – Что там за дела с батей? Проблемы отца особо не пилили – Захар давно жил своей жизнью, в которой Кире места не нашлось. Больше из-за бабы Иды волновался. Ни к чему ей лишние переживания. Давление подскочит – опять скорую вызывать. Алеш окатил влажным взглядом. Раздумывал, наверно, говорить или нет. – У него сосут. Жека подскочил, сжал кулаки: – Неправда! – Не визжи. Что-то ты слишком борзый, – осадил Рогатый, лениво оторвав спину от косяка. – Или борзой?.. – Доказательств нет! Киря недоуменно скакал взглядом с одного на другого. Что за херь? С каких пор личная жизнь отца в сфере пристальных интересов его другана? И при чем тут Другие? – Его видели… – начал было Алеш, но осекся – в коридоре скрипнули половицы. Киря затравленно оглянулся. Баба Ида тоже желает подключиться к обсуждению? Витающий в кухне абсурд становился почти осязаемым. – Поели? Чайник еще поставить? Поджав бледные сморщенные губы, баба Ида начала прибирать со стола. Повисло мучительное ожидание. Как после молнии, когда уже сверкнуло, и ждешь, что вот-вот бабахнет. – Кто видел? – Соломон, Ида Моисеевна… Киря вдруг почувствовал себя лишним. Дураком почувствовал, которого долго водили за нос. И водили бы дальше, но что-то пошло не так. – Знаете… – слова с трудом пролезали через сдавленное горло. – Знаете, что… Он выскочил из кухни. Поскользнулся на полиэтиленовом коврике, взмахнул руками. Что-то задел, протаранил коленом угол тумбочки. – Уй, блин! В затылок ударило тупой тяжестью, за шиворот щекотно посыпались влажные комки, запахло грядкой. Киря задохнулся, присел на корточки, зашарил руками почти вслепую. Кроссовки нашлись, погребенные под смесью из грязи, черепков и изломанной зелепухи. Натянул обувь, схватил с тумбочки ключи. – Кирюша… – Кирь, постой! – Кирилл! Сейчас на улицу выбраться, успокоиться, подышать. Подумать. Там видно будет. Киря крутанул два раза замок, дернул на себя дверь. И замер – на пороге кто-то стоял. Сначала показалось, сосед. Семёныч с четвертого. Местный бичара, его все знают. Заходит иногда, мучает бесконечными разговорами. Начинает со здоровья, а заканчивает, естественно, просьбой одолжить бабла и клятвенными обещаниями вернуть ко второму пришествию. Киря хотел его, по обыкновению, послать, да еще и пенделя отвесить, но вовремя проморгался. Семёныч был очень странный. В топ красавцев подъезда он и раньше не входил, но сейчас выглядел совсем херово. Баба Ида про таких говорила, что в гроб краше кладут. Лысый, как барабан, череп обтянула серая, местами полопавшаяся кожа, и только над ушами торчали клочки свалявшихся грязных прядей. На лбу красовалась покрытая бурой коркой рана. Видать, приложился Семёныч хорошо. Стоял еле-еле, покачиваясь. Глаза закрыты. Киря брезгливо зажал нос. И так день паршивый, не хватало еще окочурившегося прямо на их коврике соседа. – Вали отсюда, – посоветовал он загородившему проход Семёнычу. – Домой иди, скорую вызови. Реакция на гуманное, в общем-то, предложение оказалась неожиданной. Запекшаяся кровь на лбу соседа вдруг пошла трещинами. С тихим пощелкиванием начали отколупываться и отлетать мелкие кусочки, обнажая раскрывающуюся дыру. Семёныч хмурился. Процесс явно стоил ему громадных усилий. Стало не вдохнуть. Кожу на животе ошпарило, как кипятком, а в кишках, наоборот – заморозило. На лбу соседа красовался третий глаз. Не мелкий и заплывший, как у обычных трехглазых, а выпуклый, с ярко-красным белком и беззрачковой темной радужкой. Описав пару быстрых оборотов, он остановился на Кире. Вроде бы за спиной раздался голос Алеша: «Кто там?» Вроде бы рык. Жекин, что ли... Вроде бабкино причитание. Реальность повисла зыбкой дрожащей пеленой, как бывает, когда ныряешь под воду. Единственное, что Киря мог сказать с полной уверенностью – Семёныч его увидел. Рот его начал открываться шире и шире, обнажая пеньки сгнивших прокуренных зубов, невпопад торчащие в несколько рядов. А за ними уже клубилось темное, голодное, страшное. Готовое вот-вот вывалиться наружу. Киря хотел было дернуться назад, захлопнуть дверь, оказаться в безопасном пространстве квартиры, но ноги примерзли к старому вытоптанному коврику как чужие. Единственная отчаянная мысль – вдарить в торец. Прям так, сейчас. Пока не сожрал. Киря попробовал шевельнуть пальцами, сжать кулак. В руке оказалось что-то мелкое, гладкое, похожее на кусочек кожзама. Не успевая удивиться самому себе, он с силой влепил подобранный впопыхах лист каланхоэ прямо в выпученное на него кровавое око. Все произошло стремительно. Вместо черноты из разинутой пасти вырвался затяжной пронзительный вопль. Под листком запузырилось кипящим маслом, повалил сизый дым, а Кирю сорвало наконец с коврика и отбросило назад, в спасительный коридор. Тут же бахнуло, как на стройке. Кто-то истерично взвизгнул, запахло гарью и паленой шерстью. Киря крутанулся на спину, попытался встать. Голова закружилась. – Говорил же! – крикнул сверху Алеш, перешагивая через него, как через бревно. Киря приподнялся на локтях: входной двери не было, вместо нее в проёме красовался огромный мыльный пузырь. Там, за пузырем, на лестнице, шарахались серые тени, раздавалось приглушенное рычание и визги, перемешанные с матюками и металлическим звоном. Время от времени что-то тяжелое и темное врезалось в радужную пленку. Она прогибалась, но пружинила и отбрасывала. Не пускала. Блядь, ну приехали. Соседи, наверное, уже ментов вызвали. Пузырь расцвел яркими кругами, сквозь него внутрь шагнул слегка взъерошенный Рогатый. Протянул руку: – Пошли. Киря помотал башкой. Дурак он, что ли, из квартиры выходить? – Пошли, говорю! – прикрикнул Алеш. – Пока за тобой легион не прислали. Не хватало еще весь дом разрушить. Он сграбастал Кирю за шкирман, встряхнул как щенка и потащил в кухню. Киря упирался, пытаясь притормозить. – Куда?.. – Туда, – неопределенно ответил Алеш. Он подтолкнул Кирю к окну, свободной рукой открыл фрамугу. – А как же баба Ида? – У нее там псина, каланхоэ и чугунная сковородка. Достаточно, чтобы отбиться. Рогатый подхватил Кирю под мышки, как будто в нем не восемьдесят килограмм живого веса было, а оболочка, набитая пухом. Перекинул через плечо, запрыгнул на подоконник. Сентябрьский промозглый ветерок сдунул мелкие комочки земли с пожелтевшей от солнца прошлогодней газеты. Пятый этаж. Пиздец. – Держись! – А-а-а, – заорал Киря. Челюсть заклацала, выдавая дробное «ап-ап-ап». Он повис вверх ногами, голова запрыгала. Уже ничего толком не соображая, Киря на голых инстинктах впился обеими руками в Рогатого. Только бы не упасть! Попытался посмотреть вниз. Где-то там, в темноте маячил цветник, в котором пенсионерка с первого этажа разводила пионы. Мозг отключился, но где-то на уровне кишок ощущалось, что скорость приближения пионов не дотягивает до свободного падения. Через пару секунд цветник отъехал в сторону, мир закрутился в калейдоскопе, а перед глазами мелькнула бежевая стена дома, украшенная следом от мужского ботинка. Алеш спрыгнул на землю, отряхнул руки. Поставил Кирю на ноги. Ебать-копать, что это было? Рот открыть уже не получалось – высушило, как после попойки. Перед глазами плыло. Кире потребовалось несколько секунд, чтобы сфокусироваться, разглядеть, что стрижка только издалека казалась идеальной – отросшие соломенные антенки в возмутительном беспорядке торчали в разные стороны. А в самый кончик левой брови вклинился шрам, делая ее похожей на крохотный ласточкин хвост. Или стрижиный. Фиг их разберет, Киря так и не догнал, в чем разница. Симпатичный, в общем-то, мужик. Это если наверх не смотреть. На рога. Где-то над ними распахнулось окно. – Не дом, а притон какой-то! – взвизгнул недовольный женский голос. – То драки, то поножовщина! Орут, гремят! А теперь еще петухи под окнами милуются! Я полицию вызвала! Рогатый смотрел испытующе: – Всё? Сам стоишь? – Он дождался ответного кивка и сухо поинтересовался: – Тогда, может быть, отпустишь мою задницу? Щеки полыхнули огнем. Трындец, это что же, он его за жопу держал всю э-э… дорогу?! Киря в панике убрал руки. Качнуло знатно. Так что Алешу пришлось прихватить его за плечо, чтобы не завалился. В этот момент с грохотом открылась дверь, и из подъезда, проехавшись прямо по асфальту добрых метра три, вылетел Семёныч. У Кири похолодели кончики пальцев. Ни бежать, ни сопротивляться сил уже не осталось. – Погоди-ка. Алеш отпустил его и не спеша направился к телу. Киря сначала очканул, потом двинулся следом. Интересно же. Ну и то, что татухи перестали печь, а бичара не подавал признаков жизни, вселяло некую уверенность. Алеш перевернул его на спину и присел рядом на корточки. Рожа соседа, теперь покрытая пегой щетиной, приобрела обычный синюшный оттенок, дыра на лбу затянулась. В свете подъездного фонаря на Кирю смотрели мутные, наверняка бывшие когда-то голубыми глаза заурядного алкоголика. Шевельнулись губы. Киря вздрогнул, отступил на автомате. – Ты… – Я, – кивнул Алеш. – Готов? Закрой глаза, если готов. Семёныч прикрыл глаза. Алеш наклонился, с силой потянул ноздрями воздух. Тьма на кончиках рогов ожила, заклубилась, стала плотней. Кирю затрясло. Ага-ага, вот и оно. И он, видимо, следующий. Алеш мотнул башкой, сосед открыл глаза. Прозрачные, словно промытые родниковой водой. Киря никогда раньше не видел у него такого по-детски простодушного выражения. Семёныч шумно набрал полную грудь, но выдохнул коротко: – Спасибо. За что благодарил сосед, так и осталось загадкой. Темные, с фиолетовым оттенком губы сомкнулись упрямой линией, а веки, наоборот, остались распахнутыми. В застывших стеклянных зрачках отражался тусклый фонарный свет. Алеш поднялся. Уставился своими маслинами, не моргая. С вызовом. Киря отшатнулся. Еще пара шагов назад и бежать. – Что ты с ним сделал? Рогатый тихо, но внятно пояснил: – Забрал его страх. Страх смерти. Вот что мы «жрем», как ты изволил выразиться. Он не двигался, и Киря почувствовал: сейчас можно не убежать – уйти. Никто с ним в догонялки играть больше не собирается. Вот только на хрен ничего понятней не стало. Ничего. На хрен. Непонятно. Киря протянул руку, осторожно дотронулся кончиками пальцев. Липкое. – Хана свитеру. Алеш растерянно моргнул. Опустил голову и тоже увидел: мягкая белоснежная шерсть была пропитана черным. Извернулся, пощупал бок. Зашипел. От боли? – Задел-таки. Не повезло. Ладно, – он подтолкнул Кирю в плечо, – пошли. Переночуем у меня в номере, там безопасно. Я свою часть выполнил, дальше пусть главный разбирается, что за ерунда на тебе и где Сосуд. – На мне худи, – туповато промямлил Киря. – А где сосут, я без понятия. На соседней улице заорала, приближаясь, сирена.