Поднявшись с продрогшей земли, Эрен отряхнул куртку и протянул руку Микасе. Она безрадостно оглядела её и отвернулась, сделала упрямый рывок, чтобы подняться вверх, но боль прострелила колено и устремилась вниз, до самой стопы.
— Ай! — как можно тише пискнула Микаса.
— Я тебе не постель предлагаю, а всего-то чёртову помощь, — раздражённо пробурчал Эрен, нахмурив брови.
Микаса сдалась и приняла его руку. Двинулась к дому, ревностно кутаясь в пальто. Эрен ненавязчиво шёл следом, чтобы подхватить в случае чего. Она не возражала. Чувство мнимой безмятежности на время приласкало её измученный рассудок, и Микаса воображала, будто они просто гуляют вместе. Будто между ними не зияла пропасть.
Как только впереди показался ветхий родной дом, окружённый грязными стенами тесного двора, по сердцу полоснула когтистая лапа ужаса: Бруно впервые упился вусмерть с того момента, как она рассказала родителям о Дементьеве.
Харуми была в растерянности и неловкости. Бруно же принял весть о потенциальном богатом женихе с небывалым энтузиазмом. Будто собираясь на ярмарку продать подороже ездовую клячу, он выплясывал перед Дементьевым замысловатые танцы лизоблюдства. Даже к выпивке не прикасался уже два месяца, лишь бы жирная рыба не сбрыкнулась с крючка из-за его неосторожности. Микаса испытывала омерзение к отчиму сильнее, чем когда-либо прежде, и каждый день была готова к тому, что вот сейчас он сорвётся.
И он сорвался. Сразу, как богатый жених улетел по делам.
— Мика, сходи за пивком, — онемевшим языком промямлил Бруно.
— Я упала, нога болит. Попроси маму... пожалуйста, — мягко добавила она, боясь навлечь на себя пьяный гнев.
— Чё ты выдумываешь, сучка! — рявкнул отчим. — Мы с матерью для тебя всё, а ты даже сраное пиво принести не можешь. Только подставлять щёлку взрослым мужикам горазда. — Он двинулся с крыльца, шатаясь из стороны в сторону. — Я тебя сейчас научу уважать родителей!
— Что ты сказал, мразь? — с обманчивым спокойствием произнёс Эрен, и его голос надломился.
Он обступил Микасу, выставив перед ней руку привычным оберегающим жестом, и свирепо уставился на Бруно.
— Отойди, ебучий щенок! Не то вломлю так, что в этот раз не поднимешься!
— Закрой свой поганый рот! — истошно закричал Эрен и налетел на отчима, повалив того на земь.
Вопя, как дикий зверь, он принялся наносить удар за ударом по челюсти не успевшего опомниться Бруно.
— Подонок! Мразь! Изувечу! Убью! — до хрипа надрывался Эрен, не чувствуя, как саднят раны на обагрившихся пальцах. — Ещё хоть раз к ней притронешься, хоть раз выдохнешь в её сторону, я тебя разорву!
Микаса не могла пошевелиться от пронзившего всё тело морозного ужаса. Она просто стояла и смотрела, как алые бисерины окропляли обезображенное гневом лицо Эрена, как напуганным червём под ним извивался Бруно, кошмарно скуля.
— Не смей уворачиваться! Не смей вставать!
Физиономия Бруно превращалась в окровавленное распухшее месиво. Безжалостные кулаки продолжали лупить раскуроченную плоть.
— Эрен, хватит! — вскрикнула Микаса, сбросив оцепенение, и прильнула к его спине, крепко обвив руками окаменевшую грудь. — Прекрати! Умоляю...
Занесённый над скулой жалко хрипящего Бруно кулак замер, с костяшек капнула густая тёмная кровь. Эрен жадно глотал воздух, трясясь от ярости, и постепенно успокаивался. Поднявшись, он покачнулся и как будто даже удивлённо взглянул на еле живого противника. В изумруде радужки блеснул зловещий фосфорический свет. Микаса уже видела его однажды. Ей было страшно приблизиться.
Лицо Эрена вдруг переменилось, и с глубины зрачков поднялись растерянность и боль. Он стыдливо повесил голову, и Микаса увидела того поверженного безрассудного мальчика, с чьих губ вытирала кровь, пока грязные ночные улицы пели им двоим колыбельную. В несколько шагов достигнув Эрена, Микаса прикоснулась указательным пальцем к его подбородку и легонько приподняла. Уставилась в тёмно-зелёные колодцы, в непроглядную бездну тоски.
«
Печальный и прекрасный. Совсем как в тот далёкий вечер, когда он подарил мне свой шарф».
По-хозяйски достала из его карманов пачку сигарет и зажигалку, вложила в рот Эрена одну штуку и поднесла трепещущий огонёк. Над их головами взвились густые клубки дыма. Сухие листья жалобно скреблись по земле и сбивали друг друга.
Праздновать Рождество с семьёй Микаса не желала. Куда уютнее было провести вечер в компании Армина. Они сидели у него дома в одинаковых пижамах с оленями и снежинками, щёлкая на ютубе праздничные кинообзоры. Обложившись закусками и поставив рядом с кроватью графин глинтвейна, друзья предавались смеху и праздным разговорам.
― Слушай, Арми, ты не знаешь, почему Эрен уехал? ― заговорила вдруг Микаса.
― А я уж было подумал, что ты не станешь спрашивать. Особенно в эту ночь.
― Он себя так странно ведёт с тех пор, как мы поссорились, и мне всё чаще приходит в голову, что дело не в разбитом сердце. Или не только в нём. Не знаю... Просто уехать на новогодние каникулы по волонтёрской программе помощи бедному африканскому населению ― не безумная прихоть юного идеалиста, а результат каких-то немыслимо сильных переживаний, о которых он никогда прежде не говорил.
Армин резко выдохнул, прижался спиной к стене и обхватил обеими руками колени.
― Ты не представляешь, как же мне хочется вас обоих послать на хер, когда вы начинаете спрашивать друг о друге…
― Он тоже спрашивает обо мне?
― Разумеется, дурёха! ― Армин печально хмыкнул. ― Только и думаю о том, какого чёрта вы сами не зададите друг другу эти вопросы, ведь очевидно, что скучаете и всё такое. Ты можешь набрать ему. Или сообщение настрочить: это несложно, поверь.
― Я больше не могу ему написать. Не могу с ним дружить. Не могу его… ― Она умолкла и стиснула зубы.
― Извини, конечно, но это какая-то тупая ебанина! И я ещё молчу о том, что не понимаю, как ты вообще спуталась с тем типом да ещё и замуж за него собралась выскочить. Выскочить ― не выйти. Знаю, у тебя в семье полная жопа, но это уже слишком.
― Я не могу всего объяснить.
― Говоришь прямо как Эрен. ― Налив себе глинтвейна, Армин сделал несколько больших согревающих глотков. ― Насчёт него: я ещё мог объяснить банальным любопытством его внезапный интерес к истории Холокоста¹ и геноцида в Руанде², а потом, буквально за несколько дней до его отъезда, у нас состоялся весьма странный разговор.
Микаса внимательно посмотрела на своего друга и вопросительно сощурилась.
Армин запомнил до мелочей содержание той беседы, она въелась ему под кожу, словно отрава, и вызывала приступы бессонницы. Тем вечером они впервые за последние месяцы говорили открыто и о Микасе, и о терзаниях Эрена.
― Видишь ли, дело не только в разбитых любовных надеждах, ― признавался ему Йегер, ― я бы даже сказал, дело не столько в них, сколько в моём отношении к миру. Ты удивишься, но у меня были очень жестокие… выводы обо всех людях, живущих на земле. Я рыдал и чувствовал бессилие. Гнев, несоизмеримый с моей ничтожной личностью. Всё думал, могу ли я победить ненависть. Где взять для этого силы? Даже пришёл к выводу, что решение проблемы нужно взвалить на себя одного. Чтобы никто другой не марал руки.
― Ты хоть осознаёшь, как это крипово звучит? К тому же я не особо понимаю, о чём именно речь. Ну, типа, я тоже переживаю из-за расизма, из-за того, что люди навоеваться друг с другом не могут и вообще создали хрень вроде ядерки. Но у меня неприятное ощущение, что ты несколько о другом.
— Понимаешь, когда-то я был убеждён, и это не метафора, что единственный способ исцелить мир от ненависти и жестокости — это истребить всё человечество. За боль и разочарования. Я бы покончил со всем собственными руками.
С минуту Армин не мог подобрать ответ и лишь в растерянности изучал лицо лучшего друга. За окном безмятежно и густо падал декабрьский снег, устлав холодной белизной палисадник, деревья и фонарные столбы. Могильный холод прокрался и в сердце Армина.
— Как-то мне жутко от того, что у тебя внутри. Ты прежде не делился, хотя оно и понятно почему.
― Наверное, у меня крыша из-за этого немного протекла… ― Эрен улыбнулся ― измождённой и смиренной улыбкой висельника, шагающего на плаху в кандалах. ― Я слишком увлёкся. Серийные убийцы тоже так начинают ― с губительных фантазий. Мне и самому от этого жутко. От того, какое я чудовище глубоко в душе.
― Неужели ты и впрямь так считаешь?
— Больше не считаю. Не знаю, поступил бы я тогда иначе... В смысле, я ерунду говорю, прости. Хотел сказать, что всё ещё считаю мир отвратительным и прогнившим, но хочу спасти его иначе. Знаю, я ничего не сумею изменить, не свергну зло. Но буду делать всё, что в моих силах, даже на износ. Только так я смогу им всем отплатить.
― Звучит так, будто ты уже истребил всё человечество… Вот знаешь человека много лет, а он тебе однажды внезапно своего внутреннего Гитлера как выкатит…
― Ты сейчас приготовился к очередной «искромётной шутке» про мои немецкие корни? ― Лицо Эрена вдруг сделалось веселым и беззаботным.
― Не осуждай эту мою маленькую идиотскую слабость!
― И не думал, мне пофигу. Я ж папулина гордость во время его долгих созвонов по скайпу с роднёй из Дрездена! ― Эрен захохотал, схватившись за волосы на макушке.
― Да нам твои знания немецкого и пригодились лишь для того, чтобы в двенадцать спародировать дурацкую сценку из «Клиники»³, когда ты орал на весь пустой дом «99 воздушных шариков»!
― Если бы ты тогда додумался снимать меня на телефон, то мог бы шантажировать этим видео до конца моих дней!
Закончив рассказ о той беседе, Армин наконец-то улыбнулся, и это немного согрело Микасу, потому что прочее привело её в замешательство: она и прежде подспудно ощущала в Эрене первобытную злость, но никогда бы не подумала, что в его душе творился подобный ад.
«Это не всплыло бы в нём без причины. Нет никакой случайности в том, что Эрен заморочил себе голову такой жутью как раз под нашу ссору. Это моя вина. Я принесла смятение в его рассудок».
― Мне он тоже ничего такого не говорил, ― произнесла Микаса. ― В какой-то момент… даже не могу точно вспомнить, сколько нам было лет, но я стала чувствовать странную вещь: что Эрен вроде бы открытая книга, в которой можно прочитать любой жест и взгляд, но в то же время понимаешь, что его совершенно невозможно объять, особенно, когда он выкидывает что-нибудь неожиданное.
― Согласен с тобой. Но до того его откровения я не зацикливался на этом чувстве, а теперь понимаю, что ты имеешь в виду.
Синхронно вздохнув, оба замолчали и уставились в окно, на падающий снег. Армин выключил свет, оставив мерцать лишь сине-зелёные гирлянды, затем разлил по стаканам остатки глинтвейна.
― Кстати, помимо мозгоправа, Эрен вместе с Райнером стал в качалку ходить. Но не в такую, в какой Порко вечно пафосные фоточки с голым торсом делает, а в какое-то древнее, как моя бабуля, здание из красного кирпича на углу проспекта Техников. Там в семидесятых годах боксёрские матчи проводились, атмосферное местечко, короче: суровые мужики с каменными рожами тягают штанги, колотят по грушам и друг по другу.
― Ему полезно иногда выпустить пар, ― заметила Микаса, и в воспоминаниях тотчас вспыхнули распухшее от ссадин лицо отчима и окровавленные руки Эрена, подносящие ко рту сигарету.
― Они там познакомились с одной богатенькой девахой, которая из протестных чувств ходит в эту мужицкую берлогу: учит наших бездарей рукопашному бою. А ещё выяснилось, что она давняя приятельница твоего бывшего!
― Джордана?
― Ага. Но они вроде не близки, у них просто предки со школы дружат, вот и общаются.
― Хах, у Джордана много друзей. Не все ж знают, каким он может быть козлом при куче очевидных достоинств. Хотя я уже даже не злюсь, он стал мне абсолютно безразличен.
― Но, как видно, не Эрену. Потому что та девчонка пригласила их с Райнером к себе гости в числе прочих приятелей, а наш дурень накидался и в запоздалом режиме «поправил» лицо Хоуку за то, как он с тобой обошёлся.
― Вот придурок, вечно лезет из-за меня в драку! ― огрызнулась Микаса и недовольно покачала головой. Она не хотела себе признаваться, но ей было приятно, что Эрен навалял Джордану.
― Хоть какая-то стабильность! ― И Армин заливисто рассмеялся.
Микаса молилась о скором приближении весны, загоняя себя всё глубже в тиски бесконечных дополнительных занятий и самообразования. Она даже принялась с усердием учить родной язык Дементьева, воображая, как сумеет угодить ему этим. Он присылал ей деньги и длинные сообщения о том, как проходят его дни в Петербурге, о надоевшем мокром снеге и частых простудах, о проблемах в местном филиале своей компании, о том, как он хочет вернуться и наконец-то снова держать её за руку во время их долгих прогулок.
Микаса молилась о скором приближении весны.
«Когда Вадим Александрович вернётся, мои терзания закончатся. Мне просто нечем заняться», ― думала она, засыпая за партой от жуткой усталости и слушая, как позади неё Эрен перешёптывался с Армином.
Иногда Микаса ловила на себе неопределённый взгляд Эрена, пытаясь угадать в нём презрение или печаль. Зато она ясно видела в этом взгляде изувеченное и разграбленное прошлое, где кирпичик за кирпичиком уничтожалась их близость, гибли в муках откровенные разговоры и гнили под могильной землёй прикосновения. Она не могла даже поделиться тем, как дома стало спокойно с тех пор, как Эрен защитил её от Бруно. Не могла в полной мере проявить благодарность.
«Однажды я стану хорошей. Совсем-совсем. Когда перестану думать о тебе. Вот завтра так и сделаю. Обязательно сделаю», ― осыпала она себя, как несдержанными поцелуями Эрена, лживыми клятвами и углубляла ласки за запертой дверью своей спальни. Из-под прижатой к губами ладони рвались наружу бесстыдные сладостные всхлипы, насмешливо и дико раздирали кожу пальцев навстречу свободе. Свободе от самой Микасы. «Смотри на меня! ― приказывала она картинкам, пляшущим под прикрытыми дрожащими веками. ― Притронься! Возьми!.. Не так. Не так нежно, как обычно: возьми грубо и собственнически! Другого я не заслуживаю».
Микаса молилась о скором приближении весны.
Её «избавитель» явился с щедрыми дарами. Как и обещал, Дементьев купил семье Микасы новый дом в приличном районе города, недалеко от школы. Вместе они ходили покупать дорогую мебель, бытовую технику, выбирали обои и ковры. Радость в глазах матери ненадолго затмевала чувство вины: «Я всё сделала правильно. Пусть я предала, но оно стоило того. Однажды я всё забуду. И обязательно стану хорошей! Непременно завтра. Завтра…»
Развешивая шторы тёплым майским днём, Микаса любовалась цветением яблонь из открытого окна и представляла себе будущее, полное путешествий и роскоши. Ничто не помешает ей упиваться своей победой. Внизу, у пешеходного перехода, загорелся красный свет, автомобили рванули вперёд: иномарки обгоняли допотопные элдийские рухляди, ставшие изюминкой парадизского автопрома из-за случившейся год назад внезапной волны любви американцев к их экзотической старомодности. Микаса наблюдала за бурным течением машин, пока её взгляд не упал на человека, идущего по тротуару вдоль домов.
Она всегда узнавала его походку ещё издалека.
Тёмная макушка подплыла к пешеходному переходу, широкая ладонь прижалась ко лбу козырьком. Микаса сглотнула ком в горле и сдвинула вбок только что закреплённую на карнизе штору. Ей захотелось быть рядом с ним, идти по цветущим улицам и вдыхать полной грудью свою невозможную любовь. Эрен чуть развернулся и с воодушевлением посмотрел на белую шапку одной из яблонь. Микаса прижала к груди кулачок: «Продала… Продала, продала тебя! За этот чёртов дом. Продала за грёбаные дорогие тряпки! За гнусные фантазии о богатой, сытой жизни. Хорошо, что ты вовремя избавился от омерзительной меня».
Её взгляд упал на чугунную оградку под окном, на пикообразные балясины⁴, покрытые чёрным лаком, сверкающим на солнце.
«Ты больше не будешь с ним дружить, ты больше не сможешь его любить. Это моё условие — моя цена».
В ушах Микасы раздался призрачный хруст вспоротой грудной клетки, налетевшей на блестящие чугунные колья. Зажёгся зелёный свет, и Эрен двинулся на другую сторону улицы. Голова Аккерман сделалась ватной и невесомой — покинутой всеми мыслями.
Микаса забралась на подоконник и подалась вперёд, готовая шагнуть вниз, но позади неё скрипнула дверь.
— Глупышка, ты уже закончила со шторами? — спросил её Дементьев. — Собирайся скорее, спектакль начнётся через полтора часа.
Она обернулась и посмотрела на него пустыми воспалёнными от слёз глазами, чернеющими на бледном лице.
Микаса больше не знала, чему молиться.
Вечеринка в доме Хоука вернула ей уходящую из-под ног почву.
Армин с трудом уговорил подругу прийти, обосновав это тем, что Джордан даже собирался принести ей извинения за прошлый год. Микаса понимала, что бывший решился на это лишь потому, что получил по морде от Эрена. Да и к чему лукавить? Она хотела вновь ощутить радость юности, хотела выпить с друзьями, с которыми редко общалась из-за того, что они в первую очередь были друзьями Йегера.
Микаса взахлёб болтала с Сашей и Конни, уплетающими куриные крылышки с пивом, и изредка поглядывала в сторону обжимающихся на противоположном диване Жана и Пик.
― Они всё-таки решили встречаться? ― Аккерман указала донышком полупустой бутылки в сторону целующихся.
― Ну, они говорят, что дружат. ― Конни, смешно выкатив глаза и поджав губы, развёл руками.
― Правда, это не мешает им сосаться при первом же удобном случае! ― хихикнув, добавила Саша. ― Поначалу я отговаривала Жана, мол, так неправильно, что за эмоциональные качели. Но, как выяснилось, качелей там никаких нет. Всё оказалось куда ржачнее: они договорились, что, если до тридцатника никого по-серьёзке себе не найдут, то поженятся. В ноябре они поцеловались на днюхе Армина, когда ты ещё не смогла прийти, помнишь? Отшутились тогда, что это авансом за тот предстоящий брак. Додики. ― Саша покрутила пальцем у виска. ― Короче говоря, они с тех пор прям такие друзья не разлей вода. И вот иногда тискаются, но до секса у них не дошло. Пик предложила ему притормозить, чтобы больно не делать, а Жанчик знаешь, что ей выдал?
― Нашла уши для сплетен, картофельная башка! ― с хохотом огрызнулся Жан, оторвавшись от своего приятного занятия.
― Так что ты выдал-то? ― сверкая любопытными глазами, надавила Микаса.
― Он придурок, не слушайте его, ― вставила Пик.
― Я сказал, что она всё равно сдастся рано или поздно, потому что я классный! Я красавчик и без ума от неё. И нет, я не обижаюсь, что она сейчас меня френдзонит из вредности. Я своё ещё заберу! ― Жан с молодцеватой уверенностью сжал руку в кулак, чуть подавшись в сторону Микасы. ― Ладно бы у неё кто-то был, так ведь нет же никого! Только я. Значит, я сделаю всё, чтобы так и оставалось.
― Вау! Это… смело.
― А что? Я не успокоюсь, пока она не трахнет меня, ― заплетающимся языком проговорил Жан и с ласковым задором посмотрел в глаза Пик. ― Вот когда твёрдо скажет катиться на все четыре стороны и ни на что не надеяться, я так и сделаю: не собираюсь зависеть от своих чувств.
Пик обмотала указательный палец прядью на его затылке и с восхищением вздёрнула подбородок.
― Я тебя?
― Ага, ведь это именно тогда будет считаться моей победой.
― Жопы подвиньте! ― скомандовал им Райнер, приглашая вместе с собой сесть Армина.
― Идите сосаться на другом диване, ― съязвила Пик, крепче прижимая к груди голову Жана, ― здесь уже занято.
― Сейчас ещё Эрен придёт, так что это вам придётся освободить диванчик для нашего гейского трио! ― Райнер обернулся и крикнул в сторону кухни: ― Где ты там шастаешь?! В одиночку решил выжрать весь виски?
― Я колу долго искал, чего ты разорался? ― ответил ему Эрен и замер на полпути, увидев, что свободное место осталось лишь подле Микасы. Явно милостью Райнера.
― Да садись уже, хули стоишь там? ― процедил Браун.
Эрен неуверенно опустился на диван и раздал друзьям выпивку, а сам нервически вцепился в свой стакан.
― Извини, ― буркнул он Микасе.
― Всё в порядке, ― чуть слышно отозвалась она.
Сделав большой глоток, он зажал в зубах сигарету, но Армин молниеносно потянулся через столик, вытащил её и метко швырнул в мусорную корзину, стоящую неподалёку.
― Хорош уже! Говно своё опять в рот тянет! ― возмутился Арлерт.
― Охренеть, вот это меткость! ― ничуть не обидевшись, воскликнул Эрен. ― И почему ты до сих пор не в нашей баскетбольной команде? Может, они хоть тогда перестали бы быть такими отстоями?
― Я серьёзно, ты слишком много куришь.
― Поверь, это не самое худшее во мне.
Он, без сомнения, шутил. Но Микасе было знакомо это самобичевание сквозь наигранный смех. Только теперь она не могла взять его за руку, отвести в сторону и спросить, всё ли в порядке.
― А вот и Энни! Эй, дуй сюда! Мы здесь. ― Райнер замахал руками со вкусом одетой блондинке, озирающейся по сторонам.
Микаса вспомнила её. Полтора года назад на вечеринке в этом же самом доме Энни провожала её своим голубоглазым взглядом, выражающим не то брезгливость, не то жалость. «Это она та самая девушка из качалки, о которой говорил Армин? Никогда бы не подумала».
― Джорди, как обычно, уже в хлам. Сейчас встречал меня и чуть весь порог не заблевал, ― буднично отметила Энни, беря со столика стакан, который для неё заранее принёс Эрен.
― Это Армин, кстати, ― представил Йегер лучшего друга с сияющей лыбой.
― А, так это он тот «клёвый всезнайка», о котором вы с Райнером столько рассказывали? ― Она оценивающе оглядела Арлерта, но без особого интереса. ― Щупленький, ― подытожила Энни, пожав плечами. ― Что, не любишь спорт?
― Да я, э-э…
― Он больше по книжкам, кино и компьютерным играм, ― любезно продолжил за него Эрен, ярко жестикулируя, и случайно опустил ладонь на колено Микасы.
― Я примерно таким миленьким задротом его себе и представляла.
Аккерман разглядела в глазах Армина стыд и ужас. Она понимала, что Энни, очевидно, всегда так небрежно общалась с людьми, но едва ли осознавала, как её сухая прямолинейность ранила их. Скорее всего, её это даже не волновало.
Микаса посмотрела на руку Эрена, покоящуюся на её колене, и задержала дыхание, удерживая себя от порыва накрыть её своей ладонью. Подняв голову, она встретилась с ним взглядом и поняла: «Он знает, что делает». Промолчав, оба сделали вид, что ничего предосудительного не происходит.
Все по очереди бегали за новой порцией выпивки, пока захмелевший Конни не потащил с собой Райнера, Армина и Эрена играть в бутылочку, куда его радушно пригласили две поддатые симпатичные девицы. Микаса на прощание сверкнула совершенно одичавшим взглядом в сторону уходивших и с демонстративным отвращением хмыкнула. «Как собака на сене», ― виновато подумала она, разглядывая своё отражение на тёмной в пузырьках поверхности своего напитка.
― Могла бы не корчить рожу, а сама починить то, что разбила, ― тихо произнёс Жан, в упор глядя на неё.
― Ничего я не корчила! ― принялась обороняться Микаса. ― И причём тут вообще он? Я просто расстроилась, что они пошли заниматься какой-то фигнёй, вместо того, чтобы продолжать болтать всем вместе.
― Знаешь, сегодня тот редкий удобный случай, когда можно исправить всё дерьмо и сделать это правильно. Ты ведь будешь жалеть, ― мягко добавил Кирштайн.
― Я ни о чём не жалею. И не буду.
Она сказала это назло ему. Назло самой себе. И продолжила с упрямой ненавистью глазеть на играющих.
Никто из девушек не хотел целоваться с Эреном в губы: они отнекивались, смеялись и припадали к его щекам, лишь бы не допустить большей близости. Зато охотно бросались на шею Райнера и играющего уже по второму кругу Порко.
― Да с тобой целоваться, наверное, всё равно что пепельницу облизывать! ― со смешком предположила русоволосая девушка с ярким макияжем.
― Да и хрен с ним! ― беззлобно ответил Эрен, прокручивая бутылку. ― Меньше шансов подцепить герпес.
Достал из кармана брюк сигареты и показательно закурил. В это мгновение Микаса как никогда отчётливо увидела в нём безразличие ко всему происходящему и с грустью подумала, как это несвойственно ему. Закрытый и нечитаемый ― неужели он останется таким навсегда? Из-за неё. Оставив друзей, спряталась на кухне. Прижалась спиной к двери, ведущей на балкон, и погрузилась в свои безрадостные мысли, словно не имела права продолжать участвовать в празднике.
Вслед за ней в кухню вошёл Эрен и замер перед холодильником, будто собирался взять оттуда что-то, но передумал. Повесил голову и издал ту же самую усмешку, которую Микаса больше не могла разгадать. Она вновь натянула маску пренебрежения.
― Ты ненавидишь меня? ― В его голосе треснул лёд.
― А?
― Мне так осточертела эта вечеринка. Осточертело прятаться по углам. Осточертело твоё надутое равнодушие.
К Микасе приблизилась тень ― вовсе не Эрен, заключила её в ловушку прижатых к двери по обе стороны рук. Инстинктивно поджав плечи, Микаса крепче прильнула к стеклу, и первобытный страх отчаянно кричал ей, что дальше некуда отступать, что она в западне. Эрен часто задышал и уткнулся лбом в дверь, подле шеи Микасы, не касаясь её, и опустил вниз одну руку, милосердно предоставив ей путь для бегства. Она чувствовала кожей мягкие кончики его волос, вдыхала призрак дыма дурацких яблочных сигарет, которые никто, кроме него и Райнера, не курил, и поняла, что выдумала угрозу, исходящую от Эрена. Микаса не шелохнулась.
― Я как увидел тебя сегодня, всё никак не мог перестать думать о том, сколько же в этих грёбаных апартаментах свободных спален. В одной из них я мог бы укрыться с тобой ― как прошлым летом! И позабыть о кошмарах, которыми я напитал свою упёртую башку. Мне так хочется забыться. Так хочется снова жить. ― Он потянулся губами к её шее, но через силу одёрнул себя и шумно выдохнул, ёрзнул лбом по холодному стеклу.
Микаса наконец повернулась к нему. Собственное тело показалось ей сплошной сердечной мышцей, без устали качающей по венам кровь.
― Неужели теперь я настолько свободен и легко могу сказать вслух, что без тебя моя жизнь была бы куда уродливее! Как ребёнок тешился мыслью, что ты думаешь обо мне так же… Но если это действительно правда, пожалуйста, пойдём со мной? Я столько всего хочу сделать с тобой… ― Эрен заглянул ей в глаза. ― Хотя, может быть, стоило сказать, что это я позволю тебе сделать со мной всё, что пожелаешь. Мне ничего не жалко. Скажи, ты хочешь?
«Я хочу обнять тебя!»
Ногти Микасы безжалостно впились в ладонь, а по внутренней стороне бедра опускалась капля вязкой влаги.
«Но если обниму, если пойду с тобой, то перечеркну всё, чего добилась. Мы займёмся любовью, а что потом? Те же сомнения, та же неуверенность… Даже если бы я не сомневалась, всё равно поворачивать назад уже поздно. Лучше бы я в самом деле тогда шагнула из клятого окна!»
― Не надо, ― против собственной воли прошептала Микаса. ― Оставь это.
Эрен молча отступил, отрезвляюще тряхнул головой и вышел из кухни.
С того вечера он больше ни разу с ней не заговорил.
***
Восемь месяцев плотной психотерапии и приёма антидепрессантов понемногу начали давать плоды. К концу весны к Эрену пришло осознание, что он слишком долго убегал от тех, кого любил, в погоне за исцелением и перерождением. Вместо визитов к госпоже Шпигель он занимался волонтёрскими поездками в другие страны и смог ненадолго ощутить себя вырвавшейся из клетки птицей. Но майское цветение вернуло ему ясность мыслей, заставило вспомнить всё, что было дорого.
Он наконец-то снова мог желать. И Эрен желал свою Микасу.
Было слишком поздно возобновлять борьбу за неё. Да и был ли у него вообще удобный момент до весенней вечеринки? Эрен не питал пустых надежд, когда предложил Микасе остаться с ним. Он был готов к отказу, но не простил бы себе, если бы не попробовал в последний раз. Теперь можно было ставить точку. Он не говорил себе, что отрекается от неё, но был готов двигаться дальше без Микасы.
Когда свежим ранним утром он появился на пороге дома госпожи Шпигель, она разрыдалась, и Эрен рухнул перед ней на пол, положив голову на немощные старушечьи колени, укрытые клетчатым пледом. Она по-матерински гладила его волосы и что-то причитала: он не мог разобрать ни слова из-за шума собственных ребяческих всхлипов.
― Мне так недоставало тебя, мой дорогой дружочек, ― приговаривала она, и от звука её бархатного голоса в груди становилось горячо и горько.
― Я не мог посмотреть вам в глаза.
― Отчего же не мог? Что с тобой случилось?
― Не смогу объяснить. Но я стал считать себя ужасным человеком, и не хотел испачкать вас своей грязью. Только не вас…
― Ты последний, кого я назову ужасным человеком. И не представляю, что заставило тебя так низко думать о себе.
― У меня есть причина. Одна, и огромная. Пожалуй, необъятная. Я почти никому не могу о ней рассказать. ― Эрен медленно отстранился и поднялся с пола, утерев раскрасневшееся лицо. ― Но я решил жить дальше. И хочу видеться с вами: хочу вернуть себе опору. Я тоже очень скучал. Простите меня, Грета.
Она печально улыбнулась и заключила в ладонях его обмякшую кисть.
― Вот чудной мальчишка… Так вырос за это время... Микаса говорила, что ты начал делать неожиданные успехи в учёбе в этом году, ― попыталась она сменить тему в более позитивное русло.
― Микаса говорила обо мне?
― Так ведь всё время говорит! Чему ты удивлён? Вы разве больше не дружны?
― О… Это ещё одна долгая история!
Эрен рассмеялся и обратил взор на ослепительный луч солнца, ворвавшийся из открытой двери, ведущей в сад.
Июль 2017-го года
Это был прекрасный летний вечер: годовые экзамены закончились, и можно было удариться в праздность. Эрен разрывался между желанием пойти в бар и желанием провести ночь в танцевальном зале.
Он не придумал ничего лучше после окончания школы, чем поступление на экономический факультет, куда вслед за ним отправилась и Энни. В этом решении оба были солидарны в том, что понятия не имели, на кой чёрт им сдалась эта специальность. Поскольку Йегер и Леонхарт так и не определились, чем хотели бы заниматься в жизни, они выбрали, как им казалось, наиболее универсальный вариант. К тому же Университет информационных технологий Сигансины, откуда как раз выпускался Райнер и куда поступил на программирование Армин, имел прекрасный преподавательский состав. Да и с друзьями под боком было гораздо комфортнее. Эрен мало размышлял о своём будущем, связанном с профессией, и просто плыл по течению, пытаясь понять, чего он вообще хочет от жизни. Весной ему стукнуло двадцать, он перешёл роковой рубеж прошлого, и стал алчно предаваться сиюминутным радостям.
Одной из них был танцевальный зал в центре города, который Эрен открыл для себя год назад. Он мог пропадать там до утра и стоптал несколько пар обуви. Пришлось искать подработку, дабы не обременять родителей бессмысленными тратами. К тому же финансовая зависимость раздражала Эрена ещё с поступления на первый курс университета.
Место, пропитанное запахом разгорячённых тел, сигарет и отсыревшего из-за алкоголя паркета принесло открытие, которого Эрен вовсе не ожидал, ― на него постоянно глазели женщины. Поначалу он нервно съёживался, как следует натягивая капюшон толстовки, чувствуя себя диковинным животным в зоопарке. Чрезмерное внимание приводило его в ступор. Эрен привык быть неприметным «стрёмным парнем, воняющим как пепельница», с которым брезгали целоваться даже при игре в бутылочку. Новая реальность больше походила на сюжет бредового фильма.
Куда охотнее он слушал чужие истории о жизни, как и в детстве, потому проводил за разговорами ровно столько же времени, сколько и на танцполе. Особенное удовольствие ему приносило общение с тридцатипятилетней женщиной по имени Сесиль. Она учила Эрена танцевать бачату⁵, а в перерывах рассказывала о переживании тяжёлого развода и о том, как быстро растут её сыновья. Ему нравилась её раскованная, но ненавязчивая манера общения и оптимистичный взгляд на вещи. А ещё она обворожительно перекатывала языком соломинку в своём мохито и красила губы восхитительным тёмно-алым цветом. Но в этом Эрену было стыдно себе признаваться, и он краснел всякий раз, как Сесиль между делом говорила, что у него сексуальные волосы.
Он краснел и в тот вечер, когда она пригласила его к себе на чашку кофе.
«Мои ребята в гостях у сестры, ты никому не помешаешь», ― обволакивал каждую клетку тела её низкий вкрадчивый голос.
Она занималась сексом так, как занимаются женщины, которые точно знают, чего хотят. И без стыда говорила, что ей льстит внимание смазливого мальчишки вроде него.
«Это ты так привык со своей первой девочкой? ― без осуждения спрашивала Сесиль, когда Эрен пытался выглядеть умелым любовником, ублажая её ртом между ног. ― Хотела бы я, как в юности, чтобы оргазм случался просто из-за того, что меня заводит мой партнёр… Начни не торопясь. Сперва можешь целовать и посасывать везде. Но в конце концов вернись обратно, возьми ритм и постепенно наращивай темп».
Он не обижался на её попытки научить его. Напротив, был благодарен за бесценный опыт. А ещё Сесиль не возражала, чтобы он курил прямо в постели, и это тоже было несравненным плюсом.
Со временем общаться с девушками становилось всё легче. А ни к чему не обязывающий секс позволял забыть обо всём. «Хм, жизнь и впрямь очень красивая! ― с задором думал Эрен, покидая очередную кровать. ― Правда, половина зарплаты с подработок уходит на презервативы, что не так уж удобно».
― Не танцевальный зал, а какой-то траходром! Никогда бы не подумал, что буду так плотно совмещать приятное с приятным, ― шутя хвастался он, играя с Армином и Райнером в приставку на выходных.
― Вы посмотрите только на этого уебана! ― Райнер загоготал, хлопнув себя по колену. ― Распушил сальную гривку, как только девахи стали в койку к нему прыгать в кои-то веке. Казанова хуев!
― Дай ты ему порадоваться, чего сразу стебёшься? ― защищал лучшего друга Армин.
― Нет, ну согласись, что его бравада уморительная?
― А что, только ты можешь выпендриваться своими успехами у девчонок? ― обиженно насупившись, не сдавался Эрен.
Он развлекался целый год, растрачивая себя со свойственным ему запалом. Почти не спал, мотаясь от учёбы к ночным гулянкам. И постепенно поцелуи оставляли привкус тлена, а от себя начинало подташнивать. Эрен боялся вспороть гнойную рану самообмана и угодить в сети хандры. Мужественно держа оборону, он ощущал всё меньше огня, а секс становился чуть ли не обыденностью. Но это был столь надёжный щит, что Эрен не спешил от него отказываться.
И в этот июльский вечер он разрывался между баром и танцевальным залом, потому что попросту не знал, чем себя занять. Ему хотелось скорее приблизить завтрашний день: Эрен собирался прийти к Райнеру на церемонию вручения диплома, и был переполнен гордостью за своего друга. Немного поразмышляв, сделал выбор в пользу бара. Не особенно заботясь о внешнем виде, Эрен плюнул даже на бритьё, на которое и без того не было времени при подготовке к экзаменам.
Дневная духота немного спала, улеглась дорожная пыль, и прогулка стала приятным дополнением к сегодняшним планам. Вышел на бульвар и вдохнул аромат тёплой листвы, рассматривая вереницу припаркованных машин у элитного ресторана. Взгляд Эрена зацепился за очертания ретро-автомобиля Шевроле молочно-бежевого цвета ― мрачного всадника разрушенных надежд. В ушах прозвучало гулкое эхо ядовитой насмешки Дементьева. Стиснув челюсти, отвернулся от горящих окон ресторана и ускорил шаг. «Прошлое больше не догонит меня», ― приговаривал Эрен себе под нос.
Словно голодный хищник, выловил из толпы в баре самую привлекательную девушку и бросился в пучину рутинного веселья.
«От меня почти не осталось меня», ― думал он, раздевая свою спутницу на пороге её комнатки в университетском общежитии. Несколько минут удовольствия. Несколько минут молчания рассудка. Лучше довериться телу: оно хотя бы не задаёт вопросов. Но и оно помнит обо всём.
Тишина. Проклятая ― от неё нигде не спрятаться. Тишина ― верная подруга бессонницы. Эрен ненавидел и ту и другую.
Поглядел вбок, проведя рукой по запущенной щетине, и обессиленно усмехнулся. Блёклый свет ночника обрисовывал соблазнительные женские изгибы, ещё полчаса назад бередившие воображение и заставлявшие закипать кровь. Теперь он был холоден к ним почти до отвращения. Эрен молился о наступлении утра: он уйдёт и забудет хорошенькое лицо этой… Кэтрин? Анжелы? Бонни?.. Да какая разница? Будь она хоть кем, всё равно неизбежно отправится на свалку воспоминаний о призраках, с которыми у него был безудержный и бессмысленный одноразовый секс.
Душно. Высунул ногу из-под тонкого облитого дешёвым пивом одеяла и сделал глубокий вдох. Флегматично вытянул в сторону руку, нащупав в груде учебников и тетрадей на близстоящем табурете открытую пачку сигарет и холодный корпус зажигалки. В этой комнате ни единая вещь не была на своём месте ― сплошь кавардак весёлой и безоглядной полной жизни. Эрен обвёл усталыми глазами бесконечную галерею из плакатов рок-групп, миленькие послания губной помадой на обоях и наивные стихи, выцарапанные ручкой с блёстками. Комната сгребала его в свои нахальные пьяные объятия ― те, от которых хочется брезгливо отмахнуться и сбежать. Эрен в блаженстве закурил и выпустил в полумрак густое облако дыма. В запрокинутой голове перемешались обрывки лихорадочных раздетых мыслей. Сквозь вуаль спутанных прядей он наблюдал круговые движения самодельного диско-шара ― воронку в безграничный космос ― и тонул в воспоминаниях.
«Я был весь твой…»
Ноздри забило горьким дымом, в глазах защипало. Эрен сомкнул тяжёлые веки, отдаваясь губительной сладкой фантазии, и его дорогая Микаса, сотканная из миражей и радужных бликов диско-шара, склонилась над его лицом, припадая к губам спасительным поцелуем ― искусственным дыханием памяти, возвращала к жизни измученное сердце. Меж пальцев тлел рыжий огонёк забытой сигареты, струйки дыма выводили узоры чёрных шёлковых волос.
Он хотел быть с ней. Неважно где. Да хоть во тьме этой прокуренной душной комнаты! Острая окровавленная игла сшивала в сознании разбросанные и похороненные в пепле фрагменты: нежность первой близости, его неловкие детские ласки ― мокрые движения языка по прохладной коже груди, бесстыдные стоны Микасы, кричавшей его по имени, запах ночного костра и свежесть покрытой инеем высокой травы. Эрен протянул вверх руку, пытаясь поймать в «воронке космоса» хоть одно ушедшее мгновение, прижать к себе и никому никогда не отдавать.
«Но я буду транжирить себя дальше. Пока моя сероглазая не сгорит к чертям и не истлеет на этом пепелище прошлых лет. Я был весь твой. Я был весь твой…»
