***
Целую неделю Эрен вставал с кровати только для того, чтобы дойти до туалета или душа, плохо ел и постоянно спал. Гриша позаботился о том, чтобы лекарства поддерживали его в состоянии покоя и договорился с психотерапевтом из своей клиники о лечении, когда его сын будет готов поговорить о том, что с ним происходит. Господин Йегер также донимал своих коллег расспросами о симптомах различных неврологических и онкологических заболеваний, чтобы удостовериться, что проблема действительно в душе, а не в теле. Он хотел быть готовым ко всему. Карла не находила себе места и без устали благодарила Микасу за то, что та приходила посидеть с Эреном. Вскоре частым гостем стал и Армин, от которого не вышло отмахнуться гриппом, чтобы не тревожить. Госпожа Йегер попыталась выяснить у ребят, чем могло быть вызвано скверное состояние её сына, но оба с изрядной долей неловкости отвечали, что ничего не знают об этом. И Микаса, и Армин были убеждены, что дело в любовных переживаниях. Когда пришёл сентябрь, а вместе с ним и очередной учебный год, Карла и Гриша сумели добиться отстранения от занятий для своего ребёнка на месяц, чтобы привести его в чувства. Эрен больше не срывался на истерики и стал чуть больше бодрствовать, но по-прежнему не разговаривал, изредка отвечая вялыми дежурными фразами. Почти каждый вечер к нему наведывался Зик, чтобы справиться о самочувствии своего мелкого и поднять настроение рассказами об учёбе в магистратуре. К тому же это был прекрасный повод вкусно поужинать стряпнёй тёти Карлы, потому как Дина готовила ужасно, а Рафаэль по вечерам отдыхал от готовки на работе. Эрен не мог рассказать ни одной дорогой душе, как постепенно крошился на ошмётки. Как для него перестала существовать реальность вместе с её размеренно текущими обыденностями и суетой. Ему хотелось умереть и быть нигде. «Я им всем так нужен… Если бы я только мог объяснить, что не стою их нервов и любви», ― думал он, с безразличием изучая умытую дождём улицу. Микаса больше не появлялась с тех пор, как Эрен окончательно пришёл в сознание. Он и не ждал её. Не в силах чувствовать страсть или горечь от расставания, он вспоминал лишь о том, как оскорбил её, и доводил себя до исступления чувством вины. Каждый день его рассудок вступал в борьбу с самим собой: Эрен то на несколько минут забывал о Дрожи земли, когда Армин забрасывал его мемами и смешными видео, то вновь хотел себя изничтожить. Он скверно спал, просыпаясь за ночь по несколько раз от того, что начинал задыхаться. Эрен и человеком себя считать перестал — лишь куском гниющей плоти, отмирающей день за днём. Сегодня он не ложился. Отмеряя минуты и часы до воцарения в доме абсолютной тишины, Эрен непрерывно размышлял: «Лекарства из кабинета отца не подойдут. Неверно рассчитаю дозу, и всё полетит к чертям: папа откачает меня и запихнёт лечиться в клинику. Крыша нашего дома тоже не вариант: слишком низко падать, переломаю всё что только можно и до старости буду ссаться под себя без движения и есть через трубочку, обременяя этим убожеством родных... А вот крыши высоток через несколько кварталов, пожалуй, сгодятся». Написал записку и положил на подушку. Немного подумав, убрал в ящик письменного стола и закрыл на ключ — чтобы не сразу нашли. Вдруг он... Нет, не передумает. Но всё равно лучше избежать спешки. Подошёл к спальне родителей, чтобы последний раз взглянуть на них, взялся за дверную ручку, но остановился и отпустил её. От мыслей о безмятежном лице спящей матери внутри завязался болезненный узел. Эрен отступил. Снял с крючка свои ключи и вышел на улицу. Сунул руки в передний карман толстовки и надвинул капюшон, жалея, что не надел обувь потеплее. Поглядел на брызги луж под кроссовками, на разрезаемое рябью собственное отражение и издал тугую усмешку: «К чему эти тревоги? Зачем волноваться о том, от чего совсем скоро останется кровавая мазня на асфальте? Человек всё-таки нелепое создание…» Минул безлюдную рыночную площадь, жадно впиваясь глазами в каждую палатку, каждый выученный наизусть камень мостовой, и слышал, как за ним по пятам мчало неугомонное горластое детство. Оно срывало яблоки руками Конни, ставило «рожки» пальцами Жана, рассказывало небылицы голосом Армина. Он умрёт, и это больше никогда и нигде не случится, сгинет вместе с ним. Плевать! Эрен ускорил шаг. Выбрался на широкий проспект, ведущий к многоэтажному кварталу. Здесь он до рассвета пел и смеялся на Выпускном друзей, шёл к центру города вместе с Райнером, которого открыл для себя заново и сумел простить. Здесь он вечером гулял с Микасой, прильнувшей виском к его плечу. Эрен остановился, сдавленный цепями нестерпимой боли, и рефлекторно схватился за ткань толстовки на груди. Перед глазами пролетел ослепительный луч и ударился о стену школьного кабинета. А у окна вся объятая волшебным солнечным светом стояла его Микаса и смеялась своим нежным не спрашивающим разрешения смехом. «Это мгновение тоже умрёт… Оно существует только в моей памяти, и никто из живущих больше никогда не вспомнит, как же красива она тогда была. Никто не почувствует той моей детской любви. Никто. Никогда». Противные горячие слёзы скатились по холодным щекам и замерли на подбородке. Сквозь водянистую пелену на ресницах плавилась и искривлялась дорога в стеклянной россыпи уличного света. «Прости меня, ― вымолвил Эрен, задыхаясь, и крепче сжал ткань толстовки. ― Я столько раз подводил тебя, когда обещал бороться. Но я больше не могу. Я устал и хочу, чтобы всё закончилось… Это так жалко, так никчёмно. Ты мне этого не простишь». Он заставил себя сделать ещё один шаг. И ещё. В другую сторону. Навстречу боли, которая останется с ним навсегда. Ему хотелось прийти домой к Армину, пить из огромной кружки в форме Дарта Вейдера и рассказать обо всём. Хотелось услышать слова сочувствия, какие умел подобрать лишь его лучший друг. Но к Армину нельзя. Нельзя укрыться в стенах своего второго дома. Нельзя поведать о страданиях. Нельзя, нельзя, нельзя!.. И почему вдруг его ноги выбрали этот маршрут? В глубине души Эрен знал ответ, но продолжал врать себе, что не понимает. Ведь если быть с собой честным, это было единственное место, где могли понять всю боль, что уничтожала его. ― Ни хрена ты юморной! Тебя мать из дома, что ли, выгнала? Уже почти час ночи. ― Райнер почесал затылок и зевнул, затем жестом пригласил гостя внутрь. Эрен прислонился спиной к обувному шкафу и повесил голову. Ему было стыдно здесь находиться. ― Эй, ты нормально себя чувствуешь? ― с беспокойством спросил Браун. ― Армин мне говорил, что тебе нездоровиться. ― Скажи… Как ты смог всё это пережить? Как не свихнулся? ― Эрен впился ногтями в мякоть ладоней и стиснул зубы. ― Как ты справился с тем, что стольких убил в прошлом? ― Грёбаное дерьмо… На верхнем этаже раздались шаги, и с лестницы спустилась мать Райнера в пижаме и больших плюшевых тапках. ― Милый, ты же говорил, что у тебя подготовка к семинару, — сонно буркнула она. ― Здравствуйте, миссис Браун, ― неловко поздоровался Эрен. ― Извините, что так поздно. Я… ― Неделю назад мы договорились потусить у меня с ночёвкой, а препод тогда про семинар ещё ничего не говорил. Забыл просто предупредить, что у меня домашки много, ― как на духу соврал Райнер с совершенно ангельским выражением лица. ― Мы чуток поболтаем, и я уложу Эрена спать. ― Во дают! Всё-то у них через одно место, ― проворчала Карина, а сама тут же залезла в шкаф с гостевыми вещами, достав оттуда одеяло и чистое постельное бельё. ― Эрен, там диван в комнате Райнера немножко криво разбирается, ты спинку к себе наклони сперва. ― Ага, спасибо, ― бесцветно отозвался он. ― Ну, добрых снов, ребята. Не шумите только, а то папе вставать в рань. ― Добро, мам. Спокойной ночи. После оба молчаливо зашли в комнату Райнера. Эрен скинул на диван бельё и сел на краю, угрюмо ссутулившись. Из открытой форточки доносился горько-пряный запах студёной улицы ― запах прощания с жизнью. В полумраке светлячок настольной лампы отбрасывал сияние на гору раскрытых учебников и тетрадей, из динамика ноутбука рок-музыка заунывно бормотала: «Такой одинокий день, и он мой. Самый одинокий день, что случался со мной»¹. В унисон ей мурлыкал спящий на верхней полке лысый кот. ― Ловко ты ей наплёл, ― первым заговорил Йегер. ― А что я должен был сказать? «Мам, тут ко мне Эрен ни с того ни с сего припёрся и ему нужно поговорить, потому что он вспомнил, как в прошлой жизни устроил геноцид всего человечества», — так, что ли? ― Извини. ― Всё нормально. Не надо извинений. ― Нет, надо. Я правда не хотел перекладывать на тебя это, но… Блядь, я никому не могу рассказать! Не могу задолбать своим нытьём лучшего друга! Не могу признаться Микасе! Да и вообще она меня бросила, так что какого хрена стала бы всё это слушать?.. Мне кажется, что я рассыпаюсь в труху каждый божий день, что с ума схожу. Но куда кошмарнее, что окончательно с ума сойти не получается: не могу забыть о том дерьме, что натворил. Я оказался вовсе не тем, кем себя считал. Я чудовище. И мне не отмыться от всей этой крови, переродись я хоть миллиард раз! Райнер смотрел на него и не мог подобрать нужных слов, невольно испытывая чувство вины из-за того, что Эрен на него рассчитывал, а он просто в смятении таращился на него. ― Знаешь, я только сейчас понял, как ты был милосерден ко мне тогда… Когда мы впервые говорили открыто. Ты знал, что я натворил, и сделал всё, чтобы мой болтливый рот не задавал лишних вопросов. Ты пытался уберечь меня, — внезапно добавил Эрен. ― Уверен, ты поступил бы так же. Мне жаль, что на тебя столько всего навалилось. Райнеру стало вконец паршиво. Короткие фразы для проформы и унылая сонливость ― сплошное разочарование, а не друг. Эрену нужен был Армин, а не он. «Я не имею права его подвести. Только не сейчас». ― Насчёт того, о чём ты спросил меня в прихожей, ― начал он вдруг, почесав пробившуюся на щеке короткую щетину. ― Мне повезло немного больше: я вспоминал это постепенно и в более раннем возрасте. Хотя, когда мне стукнуло пятнадцать, в какой-то момент я понял, что начинаю захлёбываться кровью, которую когда-то пролил. Я то приказывал себе жить дальше, то впадал в истерику. Напугал мать с отцом будь здоров! Браун заметил, как его гость начал флегматично хлопать себя по карманам, не находя того, что нужно, и протянул ему открытую пачку сигарет с зажигалкой. Вытащив одну штуку, Эрен благодарно кивнул Райнеру и затянулся трясущимися пальцами. ― Короче говоря, меня отвели к мозгоправу, но, сам понимаешь, терапия у нас выходила такая себе. Я не мог быть до конца честен с доком, боялся, что меня в психушку упекут, и говорил в основном либо пространно, либо косвенно. Хотя, надо признать, выписанные таблетки и хоть какие-то разговоры принесли свои плоды: тревога понемногу отступала, а я впервые за долгое время начал снова видеть мир вокруг. Через боль и стыд приходило осознание, что моя настоящая жизнь не стоит на месте, что я не обязан застревать в кошмарах прошлого. Конечно, всё это не случилось в один день, какое-то время я продолжал вариться в самоуничижении. — Я просто хочу сдохнуть, вот всё!.. — Эрен закрыл лицо ладонями, и его плечи затряслись в безмолвных рыданиях. Райнер опустился перед ним на корточки и ободряюще стукнул кулаком по плечу. — Хорош уже! Всё это говно... Блядь, просто подумай обо всех, кому ты дорог! И знаешь что, я тебе не верю, — твёрдо и бескомпромиссно произнёс Браун. — Не верю, что хочешь сдохнуть. Иначе, не пришёл бы сюда. Ты хочешь жить. Хочешь бухать с друзьями и сажать цветы в доме той богатой старухи! Хочешь заниматься танцами, потому что у тебя реально классно получается! Хочешь радоваться успехам Армина, хочешь поступить в университет. И Микасу свою хочешь трахать, пока вы не состаритесь вместе и не помрёте в один день, как в сопливом кино! Всего этого ― хочешь. Мертвецы ничего не хотят. А ты здесь, потому что хочешь услышать то, что я сейчас сказал. Эрен изумлённо глядел на Райнера округлившимися глазами и тихо шмыгал заложенным носом. Его словно ударили бронированной ручищей и хорошенько встряхнули. Он стыдливо отвернулся. Райнер сделал тяжёлый выдох, поднялся и вышел из комнаты на минуту. Вернувшись, поставил перед Эреном бутылку скотча. — У бати спёр, завтра звездюлей получу, ― безрадостно констатировал он. ― Нажрись как следует. Сейчас тебе нужно забыться, а то, поди, каждую минуту своего существования только о Дрожи земли и думаешь. — Заливать алкоголем растравленные нервы не самая удачная идея. — Я не предлагаю тебе в запой уходить. Ты всё-таки ещё мелкий пиздюк для этого. Но тебе нужно хотя бы разок забыться таким образом, чтобы оставаться в сознании. Потому что сон не помогает, и я это знаю. Эрен нерешительно взял бутылку, открутил крышку и приложился к прохладному гладкому горлышку, сделал три больших глотка, после чего резко наморщился. Поначалу гадливо жгучее, тепло всё же мягко растеклось по телу и свернулось клубком в голодном желудке. Почти час Эрен наблюдал, как Райнер завершал подготовку к семинару, медленно потягивая скотч. Он выпил треть бутылки и сильно захмелел. Вопреки его опасениям, нервы успокаивались, в голове на странность становилось одновременно запутанно и ясно. С верхних полок спустился кот, широко зевнул и прижался к Йегеру лысым в складочку телом, ища человеческого тепла. ― Никогда не понимал, в чём прикол этих голых страшилищ, ― погладив животное за ушком, произнёс Эрен заплетающимся языком. ― Но жмётся так трогательно… Милый уродец, ― засюсюкал он и двинул пальцы к подставленной котом шее. ― Мне тоже раньше не нравились такие, это мамина идея была. Зато теперь считаю, что лысые ― самые классные кошаки на свете. ― Да не, стрёмные всё равно. Но милые. Эрен опустил голову на подушку и ощутил долгожданное за много дней умиротворение. Он вновь закурил, и слёзы тонкими струями покатились по раздражённой коже щёк. ― Жизнь такая красивая, ― сдавленно прошептал он, укладывая кота себе на грудь. ― Наверное, ты прав, и какая-то часть меня действительно не хочет умирать. ― Рад слышать. ― Райнер захлопнул учебники и сложил их стопкой вместе с тетрадями. ― И вот ещё что: держу пари, матери ты даже смс-кой не сообщил, что свалил из дома. Продиктуй её номер, сам напишу, что ты у меня, а то ведь волноваться будет. Я ей кое-что задолжал в прошлом… Так хоть за нерадивым сынком пригляжу. ― Спасибо. Посмотри в моём мобильнике. Он протянул другу свой телефон и принялся разглядывать стены. Почти вся комната была обклеена плакатами рок-групп, половину из которых Эрен не знал. Суровые мужики с пирсингами и тоннелями, сложившие на груди руки в татуировках, или застывшие в момент экспрессии исполнения, — все они были молчаливыми свидетелями разговора двух друзей, когда-то желавших убить друг друга. И, конечно, «королевское» место над кроватью занимали три плаката обожаемых Райнером Linkin Park. ― Не знаю, могу ли обсудить с тобой кое-что, но всё-таки попробую, ― сменил вдруг тему Браун, набирая сообщение госпоже Йегер. ― Мы с пацанами, типа, переживаем за тебя. Из-за Микасы. ― А, это… Мне похер, можешь обсуждать, ― выдохнув густой клубок дыма, ответил Эрен. ― Мы ж поняли тогда, что у вас разлад, пусть и хрен пойми почему. Но Армин сказал, что вроде бы дело в каком-то богатом мужике, который иногда подвозит Микасу домой. Если чего, это я сам надавил на него расспросами, потому что несколько раз видел того мужика с Микой. А она вроде сказала Арлерту, что выйдет за этого хрена после школы… ― Что ж, если Микаса чего-то хочет, её ничто не остановит. ― Ты так спокоен, ― разочарованно заметил Райнер. ― Смешно, но я толком и пострадать из-за этого не успел. ― Эрен издал горькую усмешку. ― Так хотел вернуть её поначалу. Хотел доказать, что со мной она получит всё. А теперь считаю, что не имею права её желать. Вообще не имею права на чью-то любовь. Да и мои глупые детские страдания не имеют смысла на фоне того, что я вспомнил. ― Это только пока. И на самом деле, это твои сраные воспоминания не имеют смысла, ведь они ничто ― назойливое эхо когда-то пережитого. А твоя любовь настоящая, и за неё, блин, стоит бороться! ― Райнер взял вручённую гостю бутылку и сделал здоровенный глоток не поморщившись. ― Тебе не помешает вспомнить свою боль: может, она хоть перекроет ту, что гложет тебя сейчас. Потому что Микаса твоя. И она твоя настоящая жизнь. Пока ты изводишь себя, какой-то уёбок отбирает её у тебя. — Ты предлагаешь просто забыть мои грехи? — Пф, а ты, что, сможешь?.. То-то же. Я не предлагал всё забыть и снять с себя ответственность. Я говорил, что прошлое больше не определяет тебя. Ты уже сдох однажды, чем поплатился за содеянное, пусть, в твоём понимании, это и недостаточная расплата. — Как бы там ни было, у меня отвратное чувство, что мы и друзьями больше не будем. Возможно, через несколько лет, если наши пути окончательно не разойдутся — а, скорее всего, именно так и будет — мы сможем хотя бы просто поговорить. Сдаюсь ли я? Не знаю. Месяц назад я был готов в клочья порвать того ублюдка ради Микасы. Хотя ещё вопрос, кто из нас с ним больший ублюдок. Так и не разобрав диван, Эрен натянул на себя сверху пододеяльник и аккуратно перевернулся набок, чтобы не потревожить спящего кота. — Как страшилу зовут? — Он кивнул на хвостатого. — Люцифер. — Сразу видно, что шерсть где-то в геенне огненной просрал. Райнер засмеялся, потянулся со стула и по-хозяйски погладил Люцифера по голове. Кот бархатисто замурлыкал. — Кстати, я так и не рассказал тебе всего о моей терапии... Ты слушаешь или дрыхнешь уже? — Угу, угу, я слушаю, — забавно всхрапнув, отозвался Эрен и потёр ладонью слипающиеся веки. — Продолжай, — добавил он серьёзно. — Любопытство и случайность познакомили меня с культом параллельных миров. Слышал что-нибудь о них? — Похоже на название религиозной секты. — Так говорят. О них мало кто знает и в основном никто не воспринимает всерьёз. Хотя, если бы ко мне не вернулись воспоминания, я бы тоже просто поржал над ними: поклонение старым богам, вера в реинкарнацию, какие-то «свидетели минувшего» и прочая ахинея. — Райнер насмешливо гоготнул. — Но оказалось, что никакие они не фанатики. И секты тоже нет. Небольшая духовная община, в которой они помогают тем, у кого проснулась память о прошлых жизнях. Их-то они и называют «свидетелями минувшего». Поскольку это всегда в разной степени травмирующий опыт, у них даже есть свои психотерапевты на подобные случаи. А я всего-то случайно ткнул на их сайт в недрах поисковых страниц, когда от нефиг делать гуглил всяких шизиков, которые про перерождения блоги ведут. — Погоди-ка, ты хочешь сказать, что мы с тобой не уникальный случай? — Эрен вмиг оживился. — Именно. Но, как я понял, мы первые, у кого память вернулась не фрагментарно и хаотично, а связно и подробно. Вспоминают в основном отдельные вещи, явления или важных людей, а не целиком свою личность и её историю из другой жизни. ― И что, много таких? ― Разумеется, нет. Хотя здесь сложно судить, потому как немногие знают о деятельности культа. А правдивая общедоступная информация довольно сжатая в интересах достоверности их исследований. У культа есть несколько храмов по всему острову, они открыты для посещения всем желающим, но я в таком бывал лишь единожды, чисто глянуть, что это вообще такое. ― Погоди, а о каких исследованиях речь? Ну, если это, типа, религиозная община… ― Эрен недоверчиво свёл к переносице брови. ― Тогда по порядку. Всё началось примерно в двадцатых годах прошлого века. Да, там была громкая история с первыми вспомнившими, но в итоге её быстро замяли из-за того, что их посчитали мошенниками или сумасшедшими. Остров не так давно открылся для мира, поэтому те, кто активно развивал науку, технологии и политические связи, не собирались продвигать в массы всякие бредни. Звучит в общем-то логично. В современной общине тоже тщательно изучают рассказы прихожан, всем подряд на слово не верят. У них ведутся столетние внушительные записи, где анализируют собранный материал и выделяют схожие бытовые и исторические моменты, обращают внимание на воспоминания о важных государственных деятелях. И, конечно, одним из главных факторов являются воспоминания о значимой роли титанов. Почему же, собственно, культ пришёл к выводу о параллельных мирах? Да потому что, ясен пень, из всех показаний не удалось установить связей этих воспоминаний с реальными историческими эпохами. Там ещё очень примечательно, что абсолютно все помнят лишь период с начала нашей операции на Парадизе и пару десятков лет после. Я, к слову, тоже не помню свою старость или даже зрелость. Последнее воспоминание было о том, как спустя несколько лет после Дрожи земли мы плывём с ребятами на теплоходе, чтобы рассказать правду о том, что с нами произошло. ― Охереть. И почему ты мне раньше о них не рассказывал? ― Повода не было. А практическая польза от культа, на мой взгляд, состоит лишь в том, что они могут оказать нормальную психологическую помощь, имея в виду, что ты не бредишь. Я даже в их дурацких исследованиях смысла особого не вижу. Ну, узнают они какие-то интересности, а дальше-то что? Выдвинут научную теорию на этом основании? Хуй им кто поверит! Запишут в клоуны. Доказательной базы ведь нет. Ничего, что строилось бы на принципе научности. Там всё держится чисто на доверии к тем, кто пережил схожий опыт воспоминаний. ― И я правильно понял, что ты мне всё это рассказал, потому что хочешь предложить их помощь? ― Если точнее, помощь мозгоправа из культа, который в своё время очень мне помог. Хороший специалист и мужик адекватный. Ты ему хотя бы сможешь конкретнее о своих переживаниях рассказать, чтобы терапия не впустую была, как у меня на первых порах. Эрен задумался на несколько секунд, затем уверенно поглядел Райнеру в глаза: ― Спасибо. За всё. Мне и так неловко, что я для тебя обуза, а ты ещё и искренне помогаешь. ― Опять нытьё развёл. Сказал же, ты поступил бы так же на моём месте. И мне есть за что извиняться… Я всё ещё иногда думаю об этом, несмотря на то, что мы вроде как простили друг друга. ― Да, я понимаю. ― Вот и славно. А теперь постарайся заснуть. Я тоже на боковую, а то завтра этот семинар ещё, чтоб его.***
Аккуратный острый почерк на дорогой бумаге с приятной текстурой. Простые и тёплые слова. Микасу забавляло выборочное эстетство во всём практичного Леви. Зачастую ей казалось, что он стыдится проявлять всю полноту чувств, стыдится того, что любит красивые вещи и красивых людей. На работе его считали закрытым, нелюдимым и грубоватым, но она знала, каким заразительным бывает дядин смех в кругу семьи, какими щедрыми и искренними жестами он осыпает тех, кто ему небезразличен. «Эти люди удивились бы его сентиментальной привычке писать мне длинные письма», ― размышляла Микаса, поглаживая подушечкой среднего пальца бесконечные строки. Разумеется, Леви писал племяннице сообщения в социальных сетях, но все важные итоги любил подводить в написанных от руки письмах. Это было между ними двоими. Ниточка кровных уз, соединяющая их сквозь тысячи километров. К восьми исписанным листам были приложены две фотографии. На них весёлый и влюблённый дядя сжимал в объятиях синеглазую красавицу в летнем сиреневом платье, а её огненные тяжёлые кудри волшебными каскадами падали с изящных плеч на сильные руки Леви. Он знал, что одной лишь Микасе мог написать о том, как счастлив наконец-то сделать предложение любимой женщине. Она была почти вдвое моложе его, и родственники, включая Харуми с Бруно, стыдили Леви за легкомыслие. Только племяннице он мог поведать, что нашёл родственную душу, с которой готов разделить свои угрюмые деньки, наделив их радостью. Он приглашал Микасу в Израиль на свою свадьбу и впервые серьёзно предложил переехать жить к нему, в купленный месяц назад просторный дом. «Поздно уже», ― с грустью заключила Микаса и поглядела в окно, на серую улицу, где прекрасный и беспощадный октябрь медленно убивал горько-пряным ядом всё живое, льстиво осыпал золотом улицы. Когда-то она мечтала переехать к дяде, и они строили серьёзные планы. «Погоди немножко, вот ещё подзаработаю поприличнее и обязательно заберу тебя из этого дерьма», ― успокаивал он её, но дела не клеились, и Леви впритык хватало на себя и финансовую помощь родителям и Микасе. Она сама всё решила. В грозовой августовский вечер. Микаса старалась не думать о чувстве вины. Она отключалась от реальности, когда Дементьев забирал её с собой погулять или отвозил на шопинг в бутики с дизайнерской одеждой. До его отъезда в Петербург они часами говорили о жизни и искусстве, и в эти моменты Аккерман могла раствориться в спокойствии и ощущении правильности своего выбора, отбросить сожаления. Ночь вносила ясность. Безжалостную и нагую. Доставала Микасу за шиворот из хлипкой лачуги уютного самообмана и бросала на огненную решётку не выстраданного желания. Несмотря на общие интересы, схожий темперамент и одну на двоих порочность, Микаса с трудом представляла, как однажды ляжет с Дементьевым в постель. Это было неловко и странно. К тому же она считала, что поступила как шлюха, когда поцеловала его. «Испытывать сильные чувства одновременно к двум разным мужчинам как-то мерзко». Но ночью она не думала о двоих. Во тьме своей крохотной спальни она призывала воспоминания о хулиганском взгляде зелёных глазищ, о громком шалопайском смехе маленького паршивца, крадущего для неё яблоки из окраинных садоводств, о тёплых руках, обернувших вокруг её шеи красный шарф холодным вечером. Она стыдливо молила о влажном прикосновении его языка ― ласковом, игривом и робком. Движения её собственных рук не могли воскресить ту же сладость. Ту самую нежность. Как ни ускорялся темп её пальцев, скользящих между ног, ни учащались тихие стоны, складывающие четыре буквы в заветное имя, он не мог явиться к ней из пустоты, за всё простить и забрать с собой. Микаса всегда обещала себе, что это в последний раз. Что она больше не будет грезить о близости с Эреном. Не будет позволять тоске по нему завладеть собой. Она клялась каждое утро и каждую ночь нарушала свои клятвы. Двойную боль ей причиняло состояние Армина, убитого разладом лучших друзей. Микасе хотелось загнать себе под ногти иглы, когда она замечала, как при общении с ней он подбирает слова, если начинал говорить об Эрене. Запертый между двух огней он разрывал сердце напополам и смиренно наблюдал, как оно кровоточит от невозможности повлиять на ситуацию. Микаса чувствовала это нутром и ненавидела себя. Ей было не избежать разговоров об Эрене, ведь Армин был единственным, кто мог рассказать о его самочувствии и о том, когда он наконец вернётся в школу. Микаса тайно мечтала об этом и с той же силой боялась. Она не могла даже посмотреть в сторону Эрена. Не могла найти в себе увлечённости, с которой всегда добросовестно работала на занятиях. С самого утра Микаса нервно кусала изнутри щёку и потирала друг о дружку стопы ног, по привычке высунутых из обуви. Порой ей мерещилось, что о спину стукался свёрнутый клочок бумаги ― один из тех, на которых они раньше писали друг другу всякую чушь на скучных уроках. На большой перемене она сидела в столовой в одиночестве и краем уха подслушивала болтовню Эрена и Армина. Ей хотелось быть с дорогими друзьями и поддерживать шутки, понятные лишь им троим. Микаса хмыкнула вслух ― для себя самой, раскрыла учебник по дополнительным занятиям и с нарочитым интересом принялась изучать строчки, терявшие смысл сразу, как их касались взглядом. За близстоящим столиком горланила большая компания девчонок, злившая Микасу тем, что заглушала единодушным хохотом голоса её друзей. ― Жаль, что Порко выпустился уже: он был самым красивым парнем школы, ― со вздохом произнесла одна из девочек. ― Шутишь? Он же придурок и бабник безмозглый! А вот Марсель да, он был офигенным… ― По мне, Джордан Хоук круче их обоих, потому что Галлиарды были дурнями, а в Джордане такой книжный аристократизм. ― Да в любом случае, все они горячее Йегера какого-нибудь, ― со смехом заметила пухленькая брюнетка, ― он такой стрёмный, что просто фу. ― Ага, вот вроде симпатичный, но такой отталкивающий. Бэ-э… Микаса усмехнулась и покачала головой, мысленно обвинив девушек в глупости и поверхностности. ― Я стрёмный, ― монотонно резюмировал Эрен, очевидно, тоже услышав неприлично громкую болтовню девушек. ― Чего? ― удивлённо спросил его Армин, потягивая из трубочки молочный коктейль. ― Не пофиг ли, о чём эти курицы кудахчут? ― Да не, ты не понял. Мне как раз нравится быть «стрёмным»: меньше внимания к себе привлекаю. И я ни капли не в обиде на них. Плевать, если честно. Просто забавно было услышать. ― Ну да, ты прав. Они, может, и курицы, но безобидные. ― Армин сложил на поднос фантики и пустую упаковку из-под коктейля. ― Кстати, ты же придёшь сегодня вечером домашку вместе делать? Может, потом кинцо какое-нибудь глянем? ― Я как раз хотел пересмотреть «Криминальное чтиво»². У меня прямо крыша от восхищения едет каждый раз, как вижу сцену танцев Умы Турман и Джона Траволта! ― На мой вкус, самое крутое там ― это монолог Л. Джексона! Сцена танца диковатая и смешная. — Так в этом же вся фишка! В том, какие герои открытые и свободные друг с другом. «Они будут шутить и обсуждать кино. Без меня. Неужели я в самом деле поверила, что могу легко с этим справиться? С тем, что никогда больше не будет как прежде… Отпусти! Это был твой выбор, нечего сопли на кулак мотать, как слабачка. Ты больше не ребёнок. Просто двигайся дальше». По окончании занятий Микаса вылетела из школы и помчала к дому. Прочь от тревог и сжигающих воспоминаний, прочь от чувства вины и ненужности. Полы не завязанного пальто винного цвета болтались на ветру, подобно подбитым крыльям, грудь обдало осенним ветром. Микаса изредка поглядывала вниз, боясь, что мокрая грязь могла испачкать юбку или пальто: у неё никогда не было столь дорогих, роскошных вещей, и было бы провалом их испортить. Когда она вышла на бетонную дорожку вдоль жилых домов с подстриженными лужайками и в очередной раз посмотрела, не обрызгалась ли, тотчас налетела на чей-то потерянный игрушечный грузовик и рухнула вниз, порвав колготки и разодрав колено. Микаса взвыла, но сразу же осеклась и натянула маску царственного терпения. «Жалкая и неуклюжая дурында! Так тебе и надо!» ― отругала она себя и села на обочине, обливаясь немыми слезами и шикая от боли. Свалившаяся из ниоткуда «небесная кара» принесла ей пропитанное гнилью и отвращением к себе удовлетворение. Даже подниматься и идти дальше не хотелось. Микаса вообразила, как ложится где-нибудь рядом под куст, в большую гору листьев, и разлагается в ней, поедаемая червями. Пусть уж лучше так. Шаркающий плетущийся шаг по бетонке. Энергичные ноги в белых обляпанных грязью кроссовках с неряшливо завязанными шнурками. Остановились. Двинулись в её сторону. Замерли подле. Микаса сглотнула, медленно подняла голову и уставилась в хулиганские зелёные глазища. Эрен молча достал из рюкзака бутылку воды и пачку пластырей, которые Карла собственноручно пихала в груду тетрадей и пожёванных карандашей, потому как знала, что в жизни её сына это главнее любых таблеток. Опустившись на корточки, он шустро промыл рану Микасы под пулемётную очередь тихих девичьих ойканий и старательно заклеил. ― Дома только обязательно продезинфицируй чем-нибудь. ― Да, обещаю, ― проглотив жгучий ком в горле, пролепетала она. ― Спасибо. Микаса не могла прочесть на лице Эрена ни единой эмоции. Она была растоптана. Сейчас он уйдёт, и этого мгновения больше не будет существовать. Они вновь прикинутся незнакомцами и станут прилежно играть свои роли. Потеряв всякий стыд, Микаса легла на землю и поглядела вверх, в густую пелену потухшего неба, как бы разрешая Эрену идти дальше, дескать, она на облака смотрит, не надо больше тратить впустую своё время. Рваная усмешка. Её она тоже не могла прочесть. Ну и ладно. Шорох листьев. Длинный выдох. Микаса повернула голову вбок и увидела рядом с собой Эрена, подносящего к торчащей во рту сигарете зажигалку. Она больше не могла отвести от него взгляд. Над ними повисла туманная горечь осени, в ладони впилась мёрзлая отравленная смертью земля, а шею и скулы щекотали разноцветные грязные листья. Им двоим было не страшно вместе остывать на заиндевелой могиле заплаканных моросью улиц. Микаса роняла слёзы вместе с ними, протяжно шмыгала и отрывисто глотала сырой воздух. Огонёк на сигарете опускался всё ниже, мгновенно тающий дым не успевал выводить узоры на ветру. Эрен сомкнул веки, и уголки его губ едва заметно дёрнулись вверх. Сигарета за сигаретой. Вечер укрыл их студёным одеялом. Микаса вздрогнула, ощутив тыльной стороной закоченевшей ладони тёплую кожу руки Эрена.