Проступающие следы

      Горестный запах гнили, перемежающийся с густым смаком вскормленной твири, окутывал пелену снов — изнуряющих и гнетущих. Мерное кряхтение смесителя, отсчитывающего глубину сна Гаруспика, прерывается, подгоняя мужчину спешить дальше. Грузное тело, зараженное усталостью и неизбежностью судьбы, вяло поднимается с койки, звук гудящей крови, смешивается с фонящим привкусом старого машинного масла.       Мальчишка одинокой фигурой сгорбился на истертом стуле, исподлобья поглядывая на измятого Бураха. Он было силился что-то сказать, да и махнул на это дело, отворачиваясь в сторону стола, будто и нет у него ничего на душе. Мужчина посмотрел на часы, отбивающие четыре утра, тоскливо и понуро стучал дождь по железному коробу. — Ты сегодня на улицу не ногой, слышишь? Сиди травы изучай, — начал Артемий, помня о том, как не так давно мальчик отправился в зараженный район. — Да что там такого, я же всего лишь поглядеть ходил, — он вспылил, вбрасывая руки вверх в пучине негодования, пока Бурах грустно вглядывался в бледное лицо. — Да потому что заболеешь ты, балбес, — произнес мужчина, аккуратно потрепав мальчишку по голове. — Жди меня тут с Мишкой, как схожу в Управу, принесу еды. — Ты сам-то есть не забывай, — насупился Спичка, уходя из-под прикосновения.       Артемий пусто усмехнулся, испытывая тянущее чувство густого голода, преследующего его последнюю неделю. Алембик тихо прозвенел, наполняя флаконы тинктурами, тщательно закупоренными ссохшимися руками. Отчетливый запах крови и подгнивающей плоти, будто закрепился в собственных суставах, отражаясь привкусом во рту и разуме.       Многопудовая дверь поддалась, улица наполнила легкие жженым костром и хлопьями степной холеры. Посыльный аккурат прибежал к воротам, протягивая помятую записку от Бакалавра с приглашением в Омут.       Склады безлюдно щерились своими однообразными амбарами, запутывая любого, кто впервые ступал на их землю. Ребятишки приветствуют Гаруспика, предлагая в обмен свои припасы и знания, мужчина умаялся просить их не искать зараженные районы, но кто бы его слушал в этом городе. Ноткин, закутанный в замызганные тряпки, тщедушно молчит, пока Бурах его осматривает и дает антибиотик, обещая вечером принести что-то более существенное. Глухо затворенная дверь отрезает Артемия от готового к смерти ребенка.       Миазмы, стерегущие проходы, открыто смеются, когда мужчина опасливо делает круг, теряя драгоценное время. Гриф делится новостями, уже менее сварливо принимает из рук Гаруспика флакон, почти не морщась от горького послевкусия. Кажется, даже смотрит с куда более открытой благодарностью, пока Артем делится своими делами.       Улицы, окутанные флером тихой скорби и едва прибитого пепла, сменяются полыхающими зараженными, стенающими от жестокости и боли, испепеляющими как внутри, так и снаружи. Смрад обезумевшего города, подбирается к едва держащемуся в уме Гаруспику, не сказать, что он не бывал в отчаянии на войне, но только куклы не испытывают ничего. А он ведь не она?       Ноги, вымоченные в сточной воде, сливающейся с отбивающим ритмы ливнем, несли его через мост в Створки. Омут, окруженный бурлящим от капель прудом, воспринимался Гаруспиком, местом, где его боль найдет принятие.       Взбираясь по винтовой лестнице, Артемий тенью скользнул на чердак, встречая напряженную спину Бакалавра, увлеченного своей работой. Осознание причастности течет по линиям, сшивая их связи еще глубже, так что выступает кровь, въедающаяся словно припаянная.       День струится меж пальцев, ускользая шустрым ужом, пока двое поражены одним недугом на двоих.