Don't touch me... or else.

      Если бы пару месяцев назад Джозефу сказали, что он будет, сломя голову, мчаться к какому-то выжившему в соответствующее крыло, охотник бы лишь хмыкнул и с презрением смерил этого человека осуждающим взглядом. Кто он такой, чтобы предполагать такое?       Сейчас же мужчине хотелось лишь рассмеяться, горько и иронично, издеваясь над самим собой, никчёмным, совершенно никчёмным и беспомощным. Одна его часть не могла успокоиться, извергаясь всеми возможными французскими ругательствами, а вторая забилась в угол и всё ещё не могла оправиться от того, что произошло совсем недавно. Джозеф метался между апатией, растерянностью и отчаянием, попеременно погружаясь в каждое из этих состояний. Он старался одёргивать себя, пытался брать себя в руки, правда пытался, но каждый раз попытка обмануть своё же сознание оказывалась с треском провалена.       Он не замечал ничего вокруг, когда шёл быстрым шагом, не контролируя скорость. В большинстве своём он смотрел в пол, еле улавливая то, как ритмично двигаются его ноги. Всё словно было затянуто дымкой, размывающей окружающий мир перед глазами. Хотелось протереть веки и избавиться от раздражительного полотна, как от пылинки, случайно попавшей в глаз. Большие окна пропускали свет от заходящего солнца в пустующий коридор. Он был единственным, желавшим находиться здесь. Ни души, кроме его и липкого чувства вины, следующего по пятам. Отвратительно.       Стук его обуви о деревянный пол со временем прекратился, а сам мужчина уставился на дверь, принадлежащую выжившему, ради коротого он и находился сейчас в чужом крыле. На минуту он застыл — что он скажет? Зачем он вообще пришёл к Эзопу? Разве сейчас, почти сразу же после фактического покушения, тот захочет иметь с ним дело? Логичнее было бы хотя бы немного подождать, остыть самому и дать всё переварить ему. Но вместо этого охотник отирался около чужой двери, выискивая в себе силы на то, чтобы просто поднять руку и постучать. За порогом пути назад будут обрезаны.       Может, есть ещё шанс уйти? Развернуться тихо и дать Марии наброситься на него, взволнованной и непонимающей. Она пыталась остановить его от столь быстрого ухода, старалась затащить его в крыло охотников, закрыть от всего мира, удостовериться, что с ним всё хорошо, но Джозеф лишь отмахнулся. Туман в его голове не позволял в полной мере увидеть и понять, что подруга пытается сделать. Лишь на полпути он рассеялся и позволил навязчивым мыслям взять контроль.       Еле сумев придушить трусливое желание уйти, нависающее над головой тёмной тучей, Джозеф слабо постучал. Он сам почти не услышал звука, что издали костяшки его руки, когда соприкоснулись с деревом. Мужчина соскрёб остатки смелости и постучал ещё раз, сильнее, с дрожью ожидая ответа, вслушиваясь в звуки по ту сторону. Страх случайно не услышать ответа заставил не дышать, пока тишина не нарушилась тихим и безразличным «входите».       Наконец, выдохнув, Джозеф со щелчком открыл дверь. Её вес оказался непозволительно тяжёлым, но он смог толкнуть её достаточно сильно, чтобы тусклая комната показалась перед глазами. На секунду фотограф пожалел о том, что его камера, пусть он и может призвать её прямо здесь, издаёт столь громкий звук при создании снимка. Он непременно спугнёт ничего не подозревающую модель. Но как же хотелось увековечить эту картину…       Тусклые, редкие лучи уже почти зашедшего за горизонт солнца еле пробирались в комнату, такую бесцветную, но в то же время спокойную и совсем не моногамную. Её углы, обделённые вниманием солнечного света, удивляли своей чернотой. Владелец же комнаты невозмутимо занимался… Суррогатом?       Бюст куклы, обложенный старыми газетами, стоял на столе, подвергаемый мягким взмахам кисти, которой умело управлялся мастер. Эзоп словно и не заметил, что только что разрешил войти в комнату постороннему. Неужели работа порой настолько сильно затягивала его? Фотограф заметил, как суррогат уже приобретал мягкий румянец. В какой-то степени забавно было наблюдать за таким бледным, как обычно, бальзамировщиком, не забывающим добавить кукле здоровый румянец.       С трудом отодвинув желание сделать снимок, охотник собрался с мыслями, ранее бегающими из стороны в сторону. Ещё раз осмотрев Эзопа и только сейчас заметив отсутствие на выжившем привычного пиджака, Джозеф всё же решил заговорить: — В этот раз не убегаешь? — глупец. Что он только что сказал, чёрт возьми? О чём думал?       Уже не надеясь на серьёзный ответ на эту глупость, он опустил взгляд в пол, когда всё же услышал тихое «мгм». На секунду мужчина подумал, что ему просто показалось. В этом коротком и еле слышном ответе Джозеф словно не услышал отвращения или злобы. Ничего негативного, может, Эзоп до сих пор летал в облаках настолько высоко, что не понимал, с кем говорит?       Словно прочитав мысли незваного гостя, юноша на мгновение замер, осознавая, наконец, происходящее. Медленно, но так же невозмутимо, он обернулся на стуле, цепляясь глазами за охотника, не так давно едва не зарезавшего его в порыве безумия. Бегло осмотрев напряжённую фигуру, выживший всё же пересёкся взглядом с голубыми глазами, словно пытающимися прожечь в нём дыру.       Джозеф всматривался в серебрянные кольца, словно пытаясь что-то найти. Найти любой намёк на непринятие, на обиду или ненависть. Удивление, когда ничего подобного он рассмотреть не сумел, похоже, отразилось на его лице, ведь серая бровь еле заметно поднялась в немом вопросе. — Что-то ты рано, — фразой, разрушившей неясного характера тишину, Карл заставил охотника вздрогнуть. — Что?.. — Джозеф предположил, что не совсем понял того, что решил сказать выживший, поэтому решил задать самый короткий, но самый верный вопрос. — Рано опомнился, — он говорил спокойно, удивительно спокойно для жертвы, встретившейся с потенциальной опасностью. Мужчина до сих пор не мог забыть тот ступор, в который впал Эзоп, когда он посмел на него замахнуться.       Фотографа заинтересовала такая реакция на его приход. Рано опомнился? Неужели Эзоп имел в виду, что в любом случае ожидал его прихода? — Ты так считаешь?       Ответа на утверждающий вопрос он не услышал ни в ближайшую минуту, ни в последующие три. Неловкое молчание вскоре начало давить на белые локоны, словно бы прижимая всё тело их владельца к земле.       Дав себе мысленную пощёчину, Джозеф решился вновь посмотреть в серые глаза, обладатель которых зачем-то встал со стула и стал медленно приближаться. — Я хочу, чтобы ты меня выслушал. — Я тоже много чего хочу.       Джозеф дёрнулся, как капризный ребёнок от попытки родителя его приструнить.       Но юноша вновь удивил его, остановившись в паре метров от него и совершенно невозмутимо взглянув в его лицо. — И всё же, как видишь, я никуда не ухожу. Попробуй меня удивить, — несмотря на такие смелые заявления в сторону многократного, хоть и фиктивного, убийцы, выражение лица выжившего казалось довольно расслабленным.       Мужчина сглотнул, но взгляда от чужих глаз не отвёл. Хоть и гуляло на задворках сознания ощущение, что эти глаза знали гораздо больше, чем казалось на первый взгляд. Да и на второй, если честно, тоже. — Я чуть не убил тебя, — голос подвёл, едва прохрипев тяжкие слова.       Эзоп, казалось, совсем не был впечатлён. — Расскажешь о чём-то, чего я не знаю?       Определённо. Определённо точно Джозеф чувствовал себя глупо. — Мне жаль. — Это я тоже знаю.       Исчерпывающе. И чего же он не знает? — Если думаешь, что на всё, что я пытаюсь сказать тебе, ты можешь отвечать «я знаю», то поспешу тебя огорчить. — Не спеши, ещё устанешь, бедный.       Охотник нахмурился. Он и забыл, каким раздражающим и стойким мог быть Эзоп Карл. В последнее время он относился к нему куда мягче из-за его состояния и колкими фразами, насквозь пропитанными сарказмом, не кидался. Видимо, поскольку фотограф вернулся в прежнее, здоровое состояние, бальзамировщик решил более не разбрасываться пощадой в словесной перепалке. Конечно, это не могло не расстроить Джозефа, но он быстро задушил это чувство, благодаря всё святое хотя бы за то, что его ещё не выгнали к чертям из комнаты.       Поток размышлений прервал вопрос. — И почему это я не могу так отвечать? — А почему решил, что можешь? — Это моя комната, а ты, хоть и чуть не убил меня двадцать минут назад — всего лишь посторонний. Не боясь напороться на лезвие, я могу делать здесь всё, что мне вздумается.       Неясная злость накатила на мужчину тяжёлой волной. При этом он понимал, что злится только на себя. Он позволил мнению о нём измениться в эту сторону. В сторону жестокого охотника, желающего лишь кровавого шоу и проткнутого кинжалом сердца.       Резко сократив оставшуюся между ними дистанцию, он всё же смог добиться реакции, отличной от невозмутимого спокойствия. Лишь на секунду он разглядел в глазах цвета серебра что-то, чего раньше там не видел. Страх? Юноша в то же мгновение взял эмоции под контроль, но искра опасения, промелькнувшая где-то на глубине радужки, не укрылась от внимания охотника. Всё же боится…       Фотограф не прерывал зрительного контакта, когда призывал саблю, появляющуюся на глазах благодаря магии поместья. Эзоп с трудом удерживал взгляд на голубых глазах напротив, стараясь не показывать того, как на самом деле его беспокоит решение охотника взять в руки оружие. Неужели он правда представлял опасность? Юноше на самом деле хотелось думать, что Джозеф ему не навредит. Но что в таком случае он собрался делать с острым лезвием?       Как только сабля обрела свой целостный вид, Джозеф ещё сильнее сжал её рукоять в руке, уже не болящей из-за раны, до побелевших костяшек. Эзоп упрямо глядел в беспокойные глаза охотника, игнорируя очевидную опасность. — Не смей меня бояться, — с грубым приказом, слетевшим с плотно сжатых до этого губ, мужчина резко дёрнул рукой, отчего дрогнул и выживший, но более двигаться не решился. Левая рука охотника вместе с саблей, обращённой острым концом куда-то вправо, упиралась в чужое плечо. Выживший с интересом и исчезающей настороженностью во взгляде рассматривал оружие, словно предложенное ему, как гарантию безопасности. — Я правда сожалею о случившемся. И я уж точно не хочу, чтобы после всего того, что мы прошли, ты начал меня бояться, — продолжил фотограф, смотря теперь исключительно на сверкающий металл. — Делай с ней, что хочешь. Хоть глотку мне перережь. Если так будешь чувствовать себя в безопасности — не медли.       Последующее молчание напрягло фотографа ещё сильнее, чем это было в прошлый раз. Он позволил себе нахмуриться более явно.       Эзоп, тем временем, перевёл взгляд на саблю и, спустя несколько долгих мгновений, приподнял руки, осторожно хватаясь за рукоять и окружая второй рукой в перчатке лезвие. Джозеф еле слышно выдохнул, медленно ослабляя собственную хватку, наблюдая, как осторожно выживший опускает саблю чуть ниже уровня своих плечей. Последний луч солнца отбился от её острия при небольшом наклоне, на секунду заставляя Эзопа зажмуриться и вернуть её в предыдущее положение.       Потеряв единственный предмет, который можно было сжать в руке от волнения и напряжения, Джозеф попытался сжать кулаки так, чтобы не впиться длинными ногтями в белую кожу. Он пристально наблюдал за каждым движением юноши, ожидая последующих действий, которые последовали бы после его решения лишить себя одного из основных способов навредить. Действительно ли он был готов к тому, что ему всё же решатся перерезать глотку? Абсолютно. Он и сам грешил подобными мыслями, брыкаясь в пучине вины, пока шёл сюда.       Долгую минуту Эзоп водил пальцем правой руки по орнаменту золотой рукояти и рассматривал отражение серого потолка, сталкивающегося со стеной, в отполированном лезвии. Джозеф же беззастенчиво наблюдал за тем, позволив себе небольшую вольность. Он хотел бы прямо сейчас рассказать выжившему всю правду, не только о том, насколько он жалеет о своих действиях, но и о том, что с каждым подобным взаимодействием становится всё труднее держать в себе. Он одёргивал себя каждый раз, когда возникал такой порыв, и в этот раз почти в прямом же смысле ударил себя по щеке для профилактики. Он запретил себе даже думать о таком. Только не после всего, что он сделал. — Я бы повыделывался, но не хочу ранить твоё чувство прекрасного, как знатока в фехтовании, — внезапная реплика юноши выдернула его из сожалений. — Готов поспорить, я буду отвратительно обращаться с любым лезвием, длиннее скальпеля.       Джозеф почувствовал как из него словно выбило весь воздух. Эзоп сейчас серьёзно… Он решил над ним поиздеваться?.. — Ты, конечно, низковат для охотника, но всё равно выше меня, и опыта с саблей, которая уж точно будет длиннее того, что обычно использую я, у тебя больше. Окажи мне честь, — выживший крутанул орудие в руке так, словно не он сейчас распинался о том, как плох будет в размахивании им, и ткнул рукоятью в чужую грудь. Блик, появившийся на жалкое мгновение, на секунду ослепил и так опешившего охотника, — лиши меня удовольствия попытаться вспороть кому-то горло.       Джозеф схватил саблю и взмахнул ею в стороне, заставляя исчезнуть с искрами. Раздражение снова вспыхнуло диким пламенем. Он рявкнул, впрочем, не приближаясь к совершенно невозмутимому выжившему: — Ты издеваешься? — Я не боюсь тебя, Джозеф Десолье, и не мечтай, — отмахнулся юноша, остужая чужой пыл. — Не после того, как ты буквально признался в желании быть зарезанным из-за чувства вины. Перестань играть такого благородного и жертвенного рыцаря, мне больше нравилось вступать в конфронтации с тем вредным засранцем, поджидающим меня около двери в мою же комнату.       Джозефа словно окатили ледяной водой. Где крики? Где драматичное признание в том, как сильно его ненавидят? Где всё это?       Эзоп снова решил удивить его своим умением читать чужие мысли. Иначе охотник не мог объяснить тот смешок, вырвавшийся из чужого рта. Мужчина решил в кои-то веки проигнорировать очевидную насмешку, но обиженное лицо всё же скорчил: — Гад. — Ауч. — И не называй меня засранцем. — Прошу прощения, уважаемый. — Ты издеваешься. — Не звучит, как вопрос, но да, скрывать не буду.       Наконец-то Джозеф почувствовал, как атмосфера в комнате сменилась с той напряжённой и неприятной на ту, по которой он так скучал. Снова вот так беззаботно спорить оказалось до жути приятно, что охотник всё же не смог сдержать облегчённой улыбки. На секунду вновь воцарилось молчание, но уже не такое давящее. Мужчина решил прервать его, желая убедиться во всём, что сейчас происходит: — Прости меня, — его улыбка лишь немного померкла. — Ты прощён. — Так просто? — Я не настроен сейчас на сложные монологи. — Dieu merci… — наконец расслабился мужчина, разжимая кулаки. — Кстати о французском. Возможно, тебе не стоило признаваться моей фото-копии в любви именно на нём, я ничего не понял сначала.       Джозеф не думал, что снова так быстро сожмёт кулаки. И уж точно не думал, что его веки могут распахиваться так сильно.       Попытавшись отбросить первичный шок, он постарался убедить выжившего в обратном. Тот, к слову, совершенно невозмутимо, но, по-лисьи сощурив глаза, жадно следил за каждым чужим движением. — Ты всё неправильно понял, — несмотря на то, что его удивил сам факт того, что Эзоп всё слышал и, вероятно, видел, Джозеф попытался сыграть на том, что тот всё же не знает языка, и уж точно не может быть уверен в том, что в действительности сказал его копии фотограф. — Я то, может, и не понял прямого перевода, но по реакции Веры, знающей французский, догадаться довольно просто. Если только именно у неё нет каких-то наклонностей, от которых она краснеет из-за какого-нибудь пожелания скорейшей смерти. — Это видел ещё кто-то, кроме тебя?.. — Джозеф хоть и был по сути живым мертвецом, но ему правда показалось, что он побелел сильнее, чем обычно. — Я бы сказал «к сожалению», но в противном случае я бы ещё долго ни о чём не знал. Так вот, о чём это я… — невозмутимо продолжил юноша, словно не замечая, как стремительно краснеет ранее бледное лицо. — Я не знаю французский, и о таких вещах лучше говори мне на языке, который я понимаю. Ты не выиграешь, говоря мне о чём-то, когда знаешь, что я ни черта не пойму в итоге. И смелости тебе это решение о переходе на другой язык не добавит.       Джозеф только и мог, что пялиться на чужое самодовольство с глупой улыбкой, появившейся и державшейся на лице исключительно из-за шалящих нервов. Спустя какое-о время он всё-таки не выдержал и стыдливо опустил взгляд в пол. — Merde.       Со стороны послышался наигранный вздох. — Ну я же попросил. — Ты!.. — Я, — оборвал возмущение бальзамировщик, пронзая охотника взглядом. — Ты чёртов провокатор… — устало выдавил мужчина, не обратив сначала внимания на то, как Эзоп снял перчатки, бросив их на кровать, и обошёл его, щёлкнув замком на двери. — Что ты делаешь? — Что хочу, — «непонимающе» ответил Эзоп. — Кажется, я уже говорил, что в этой комнате я могу делать всё…       Джозеф попытался прервать его, но не успел нормально открыть рот, как все его возможные намерения прервали, нагло закрыв его рот рукой. — …что мне вздумается, — всё же закончил выживший, переводя взгляд с голубых взгляд на свою руку и обратно.       Джозеф не смел пошевелиться. Единственное, что выдавало его принадлежность к когда-то живым — едва заметная дрожь в руках и расширяющийся зрачок.       Охотник благодарил всех богов за способность твёрдо стоять на ногах, когда Эзоп всё же коснулся руки губами в маске, ровно там, где без преграды в виде её и ладони нашёл бы чужие. И так же быстро проклял свойство времени течь, не останавливаясь, ведь ровно через пять секунд, прошедших слишком быстро, юноша отстранился. Он медленно отнял руку от бледного с красным лица, приговаривая: — Не беси меня больше, и у нас всё будет хорошо, понял? — словно специально, он пальцем отвернул голову Джозефа за подбородок, прерывая зрительный контакт, — Ты красный какой-то, хорошо себя чувствуешь?       Джозеф почти рассмеялся. Почти. — Издеваешься. — Как я могу? Я правда волнуюсь, вдруг ты простыл? — А, за себя волнуешься, ты же меня почти поцеловал, чёрт возьми. Иди помой руку, может, поможет, — Джозеф не нашёл ничего лучше, чем снова начать спорить с выжившим, как в «старые-добрые», чтобы отвлечься от произошедшего только что. Ему определённо требовалось остыть. — Отнюдь. Боюсь, как бы ты не воспринял всё это, как галлюцинацию, — поддержал шуточный спор Эзоп. — Я ведь так старался сделать всё красиво и пафосно, как в каком-нибудь романе. А потом окажется, что ты воспринял это всё, как шутку своего сознания? Мне бы этого не хотелось.       Юноша вновь обошёл охотника, в этот раз, чтобы подойти к одинокому, но достаточно большому окну. Он сложил руки на груди, всматриваясь в тусклое небо, солнце полностью скрылось за горизонтом.       Джозеф в неверии коснулся губ пальцами, всё ещё слегка подрагивающими от волнения. Затем, всё же решившись отнять взгляд от пола, обратил внимание на выжившего, задумчиво разместившегося у окна. Белая водолазка красиво ловила редкий свет с улицы, а сам серый юноша нисколько не выделялся на фоне хоть и тусклого, но всё ещё цветного заката. От колкой, но приятной боли в груди фотограф прикрыл глаза. Он только что получил больше всего того, о чём только смел мечтать.       Ему ведь сейчас фактически признались в ответной симпатии, так? Значит, и бояться нечего. Но ему всё же понадобилась пара секунд, чтобы собраться и, наконец-то, спросить, сипло и тихо: — Могу я нормально тебя поцеловать?       Юноша даже не дёрнулся от тихого вопроса, пронзившего тишину его комнаты. Так же и не обернулся, смотря исключительно на небо и появляющиеся звёзды. — Осмелел что-ли? — насмешливо ответил он, но Джозеф заметил, как предательски, хоть и немного, покраснели кончики его бледных ушей. — Пытаюсь не отставать, — вот так просто, как это было всегда. Но было теперь в этих спорах кое-что ещё, кроме желания уколоть посильнее. — Для меня это было «нормально». Тебе не понравилось?       Джозеф по-доброму усмехнулся. — Отнюдь, — передразнил он, всё же решаясь подойти, — но ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.       Он встал рядом, но не пожелал рассматривать темнеющее небо, предпочтя ему юношу, словно сошедшего с чёрно-белой фотографии, которых в своей жизни он наделал десятки, если не сотни, тысяч. — И как по-твоему — я хочу этого? — тихо, как никогда до этого, спросил Эзоп, переводя взгляд с одного созвездия на другое. — Может, и нет. Поэтому и спрашиваю.       Выживший замолчал на некоторое время, видимо, обдумывая ответ. — Пока мой ответ — нет, — несмотря на отрицательный ответ, он поспешил дополнить его, видимо, не желая разочаровывать охотника раньше времени. — Но я не против других касаний, если тебя это устроит.       Без лишних слов фотограф зашёл за спину юноши и на пробу положил руки тому на плечи. Не встретив сопротивления, он обвил руками бледную шею и положил подбородок на чужую макушку. Затем, как кот, объевшийся сметаны, расплылся в довольной улыбке. — Неплохо ты устроился, — в шутку возмутился Эзоп, теперь оплетённый чужими конечностями. У него было достаточно времени, чтобы подумать и согласиться на этот контакт. И он согласился, ведь это Джозеф. Он давал ему это время везде, спрашивая тут и там уточняющие вопросы, где любой другой почувствовал бы гораздо большую свободу и не посмотрел на то, что юноша является гаптофобом по определению. Не таким сильным, как основная масса, да и больше половины этого иррационального страха привило ему поместье, но факт оставался фактом.       Джозеф не ответил, но Эзоп знал, что если этот идиот не лыбится уже сейчас, то точно близок к этому. Такого невербального ответа ему было достаточно. Он потянулся рукой к маске и стянул её на подбородок, после чего вернулся в прежнее положение.       В тишине наступающей ночи охотник и выживший наблюдали за темнеющим небом, в довольно интимной и доверительной обстановке: Эзоп — без маски и перчаток, а Джозеф — время от времени поглаживая чужое плечо. Мысли в голове фотографа наконец перестали летать ураганом, раздражая их носителя. Всё вокруг было сравнимо со штилем, господствующим на улице. — Эй, Эзоп? — М? — тот, вероятно, не ожидал, что мужчине будет ещё что сказать, ведь заинтересованность в этом коротком вопрошающем звуке била ключом. — Я рад, что решил достать тебя тогда, у твоей комнаты, — в тихом голосе, словно опасающемся разрушить эту хрупкую атмосферу, которую им удалось выстроить, сквозила и нежность, и насмешка. — Как романтично, — довольно скептично, но совсем не зло ответил на это юноша, мягко вздыхая.       На это охотник лишь фыркнул, сдержав минутный порыв посмеяться над чужим скептицизмом.       Идиллия пожелала продолжиться. Оба настроились на молчание, состоящее из тысячи доверительных жестов.       Идиллия с разбегу разбилась о стену вместе с громким стуком в деревянную дверь. — Эзоп, открывай! — ручка, к счастью, замкнутой двери повертелась то в одну, то в другую сторону. — Мы видели, как он шёл в крыло выживших, но не могли прийти из-за шумихи в коридоре! Ты в порядке? Он ведь не дошёл до тебя или… Ты ведь не впустил его? Эзоп!       Никогда Эзоп не думал, что будет презирать возможность слышать чей-то голос, как это было сейчас в случае с голосом Марты. Под продолжающийся стук и приказы открыть он проговорил так, чтобы услышал это только Джозеф, всё ещё сжимающий его в своеобразных объятиях: — Я передумал. Дай мне саблю, мне жизненно необходимо перерезать пару горловин.       Охотник коротко посмеялся. — Думаешь, сможем сделать крутую штуку? — Какую, господин Десолье? — Сможем угадать, что друг у друга на уме?       Теперь настала очередь Эзопа смеяться. — Сколько тебе лет? — Я в самом рассвете сил. — А я под конец дня в закате. Боже, давай, сил моих больше нет. — На счёт три, — Джозеф вытянул руку перед выжившим, чтобы тот мог следить за его отсчётом не только на слух. — Один. Два… — Пошли к чёрту! — в унисон крикнули они, заставляя Марту и Наиба по ту сторону коротко вздрогнуть. — Я извинюсь потом. Всё-таки, они спасли мне жизнь. Но точно не сейчас. — Точно не сейчас, — подтвердил Джозеф, стягивая резинку с серебристых волос.       Более Марта и Наиб их не беспокоили, осмотрительно решив, что их присутствие сейчас ничем не поможет.