подарить жизнь

              вложить себе в голову константы, по которым жили все другие члены общества, может показаться непривлекательной и сложной задачей, особенно тогда, когда к хозяину головы эти самые константы имели слабое отношение или не подходили под него совершенно.        так или иначе, не хуайсан знал, что у него есть два варианта: вложить их в свою голову или лишиться ее от руки старшего брата, который твердо и неустанно пытался обучить его хоть чему-нибудь.        лишаться головы в столь юном возрасте он не хотел, и ему пришлось подчиниться этой воле «на благо его же будущего», как выражался старший брат.        там было не так много — простые мирские истины, не убей, не укради, не прелюбодействуй, не лги, почитай родителей, возлюби ближнего своего, подай просящему и далее по списку.        эти жизненные константы хуайсан выучил легко, находя их в каком-то смысле правильными или хотя бы способными работать в реалиях мира.        ну, может быть, он очевидно понимал, что действия ордена цишань вэнь расходятся с ними, но также он понимал их мотивацию. ничего другого он сделать не мог — не минцзюэ сказал, что не пустит его на фронт и не выпустит за пределы нечистой юдоли, а если кто-нибудь возжелает видеть второго господина не с саблей в руке, то тотчас лишится головы.        орден цишань вэнь желал власти, территорий, подчинения и почтения в их сторону. не минцзюэ хотел удержать от всего плохого и сохранить в целости то, что было ему дорого.        одну из констант не хуайсан понять не мог очень долго — он не мог понять, как что-то вроде брачного союза может быть чрезвычайно важным, буквально опорой, единственной надежной вещью даже в то время, когда весь мир — и заклинательский, и людской, — замер на грани войны.        здесь не минцзюэ потерпел поражение, в очередной раз пытаясь убедить брата в том, что это действительно важно, и вина действительно была им признана. вероятно, не стоило убеждать кого-то в важности подобных взаимоотношений, самостоятельно от них открещиваясь всяческими способами и выбирая контроль над орденом вместо поиска пары для себя.        в сложный момент его успокаивал факт того, что хуайсан хотя бы выучил это, раз пришел к нему с желанием подискутировать и поспорить, и это утешало.        утешило бы сильнее, если бы хуайсан родился девушкой, или если бы хоть у одного из ведущих орденов была наследница, чтобы можно было осуществить союз для поддержания стабильности, но нет и нет, ничего подходящего не находилось. не минцзюэ грешным делом думал о том, чтобы обговорить с кланом цзян возможность помолвки с цзян яньли, раз уж они разорвали договоренность с кланом цзинь, но аннигиляция солнца, когда никто ее не просил, вмешалась в эти планы.        вырвать у переступающего границы дозволенного ордена свои права на свободу, на мир и на жизнь было важнее, чем заключать помолвки.        не минцзюэ до сих пор помнит, как тяжело ему было оставлять хуайсана одного в нечистой юдоли — с тех пор, как он вырос и превратился из ребенка в подростка, временами вредного, капризного и неуправляемого, они несколько отдалились, и наблюдать то, как он вынужден склонить голову перед братом на прощание, когда тот уходил вместе с армией, было больно.        почти не вернуться домой было больно тоже.        с обменом письмами на фронте было туговато, но самые важные новости регулярно доставлялись в родные ордена и кланы, и не минцзюэ чуть-чуть выигрывал от того, что не видел хуайсана, когда тот получал известие о том, что его брат едва ли не простился с жизнью в знойном дворце.        полученные на поле боя раны становились шрамами, ныли на погоду, и после удара вэнь жоханя он довольно долго чувствовал недомогание, но был более чем уверен, что увидеть хуайсана плачущим из-за пришедшего письма стало бы летальным для него, стало бы самым большим и болезненным шрамом, спрятанным за его ребрами.        и война не кончилась сразу же, стоило низвергнуть солнце: остатки ордена вэнь яростно сражались за свою жизнь, устраивая кровавые побоища то тут, то там, оттягивая окончание раз за разом.        это напоминало изнурительную работу, постоянную и зацикленную, каждый новый день — как вчерашний, с ранним подъемом, сражением от рассвета до заката и короткий сон, если таковой вообще был, не прерываемый вестями с других земель или партизанскими отрядами.        никто из них просто еще не подозревал, что самым сложным будет даже не победить солнце, а восстановиться после него. вернуться в разрушенный дом, в опустевший орден, в постель, где больше не ждали супруги и возлюбленные.        вероятно, не минцзюэ в этом смысле повезло чуть больше — нечистая юдоль почти не пострадала, за исключением пары мест, и его семья в лице породнившихся солдат и младшего брата была цела.        не повезло лань сичэню, возвратившемуся на пепелище на могилу к отцу.        не повезло цзян ваньиню, которого дома больше не ждали родители, чьего дома больше не было.        поощрять прилипчивость хуайсана к новоиспеченному главе цзян — после отстройки пристани лотоса и доведения дел клана до приемлемого уровня, цзян ваньинь принес клятвы перед своим орденом еще раз, официально, чтобы утвердить и закрыть тот момент в своей памяти, когда его перестали называть «наследник» и начали называть «глава ордена», — не минцзюэ не хотелось ни в какую, потому что он по себе знал, как это ощущается, знал, что ваньиню сейчас не до старых друзей, которых даже не коснулась война, но, как оказалось, что жизнь, что сам цзян ваньинь способны удивить его.        спустя два года, наполненных письмами, короткими встречами и рвущимся на совет всех кланов хуайсаном, глава цзян вежливо поинтересовался, принимает ли наследник не заказы на портреты, и, если да, то не хотел ли он посетить пристань лотоса, чтобы нарисовать главу ордена.        не минцзюэ что-то подозревал, видя, каким обеспокоенным казался его младший брат, когда спрашивал его разрешения, и каким счастливым он выглядел, слоняясь по своим покоям в окружении служанок и собирая вещи для посещения юньмэна, но все слова сдержал при себе, не желая портить настроение ни себе, ни хуайсану, ни главе цзян.        разжигать новый конфликт на неустойчивой мирной земле ему не хотелось, да и цзян ваньинь не вызывал у него никаких негативных чувств — в каком-то смысле, из всех глав орденов, исключая лань сичэня, только к нему минцзюэ испытывал сочувствие и сопереживание, находя в нем что-то родное и знакомое ему лично.        подозрения не прошли даром, когда, вернувшись из затянувшейся поездки в пристань лотоса, хуайсан витал в облаках, считал ворон, часто касался то своих губ, то рук, то шеи, и — безуспешно — прятал от брата серебряные фамильные украшения и фиолетовые одежды.        подвергнуть критике и сомнениям эти появившиеся, казалось бы, из ниоткуда отношения хотелось, но что не минцзюэ, что не хуайсан, они оба присутствовали на церемонии бракосочетания лань сичэня и мэн яо и вступления последнего в клан лань. люди встретили это известие неоднозначно, и только минцзюэ знал, как тяжело переживал из-за этого сичэнь и как тот буквально боялся прикасаться к своей паре, переживая, что одним неаккуратным действием травмирует того.        даже если ему и было тяжело смотреть на то, как под клановыми одеждами хуайсан носит нижние платья юньмэньского пошива, осуждать брата минцзюэ не смог.        письма с гербом лотоса приходили с завидной частотой и регулярностью, и не минцзюэ никогда не смел прикасаться к ним — просил служанок, приставленных к хуайсану, отнести в его покои сразу же, едва те попали на территорию ордена.        читать чужую переписку он считал недостойным поступком, и, совершив его однажды, никогда бы не смог заставить себя посмотреть на брата снова, чувствуя себя худшим человеком на всей земле, но однажды хуайсан пришел к нему сам, протягивая несколько писем и прося прочитать их.        понять его мотивацию, едва он пришел на порог, минцзюэ не удалось, и он читал: читал самое первое письмо, датировавшееся еще довоенным временем, узнавая в написанных строках еще совсем юного цзян ваньиня, читал одно из писем с фронта, потрепанное, но бережно сохранившееся у хуайсана, читал последнее, в котором глава цзян интересовался, как брат того относится к брачным союзам, и его намерения весьма очевидно угадывались.        мотивация хуайсана тоже — он хотел доказать брату, что это не помутнение их рассудков тогда, от вина в пристани лотоса какой-то ночью, что это существует дольше, чем тот мог думать, и что это серьезно.        не минцзюэ попросил у него пару дней на раздумья, и ушел в себя почти буквально, слоняясь то по закрытому рабочему кабинету, то по собственным покоям, снуя из угла в угол и обдумывая это.        убеждать его в серьезности чувств не было нужды: он глубоко уважал лань сичэня, ценил того и любил как верного друга, но, проведя с ним бок о бок достаточно много времени, минцзюэ слишком хорошо выучил этот влюбленный взгляд, адресованный кому-то, с кем тот не мог находиться по каким-то причинам, и, видя его же у хуайсана, просить другого подтверждения не было нужды.        клан цзян так и не обговорил нюансы помолвки с кланом цзинь, и все другие считали, что, вероятно, к этому никто больше не вернется, что теперь есть вакантное место супруги наследника клана цзинь и что есть возможность договориться с кланом цзян на их наследницу.        обременять себя браком не минцзюэ не хотел ни в какую, даже наблюдая рядом с собой искреннюю нежную любовь между главой клана лань и его новоиспеченным советником.        выдать хуайсана замуж просто так было сложно — обычно, браки имеют под собой какую-то подоплеку, какое-то условие, которое, обручившись, люди могут выполнить, зачастую это либо расширение территорий, либо укрепление власти, либо рождение наследника, если не все сразу.        мэн яо был взят в мужья лань сичэнем во многом по любовным причинам, но также тот был стратегом и очень толковым человеком, который мог бы помочь усилить позиции гусу лань после пережитого ранее. его титул героя войны легко перекрыл все возникающие вопросы, и довольно скоро общество приняло — или смирилось — с этим союзом.        не хуайсан героем войны не был, он не проявил себя как стратег, солдат или полководец, он отсидел войну в крепости, как отсидели ее наследницы кланов, будущие невесты.        в расширении территорий ни юньмэн цзян, ни цинхэ не как бы не нуждались, будучи, пусть и молодыми, но довольно сильными, величественными орденами с достаточной территорией для всех их нужд.        родить наследника хуайсан не мог по очевидным причинам.        «послушайте, — не минцзюэ хорошо помнит этот разговор с цзян ваньинем поздним вечером после очередного совета всех кланов, накануне которого хуайсан прожужжал ему все уши помолвкой, — я не против. из всех живущих на данный момент, вы — наиболее достойный для хуайсана человек, я не против этого союза. мы можем заключить помолвку, но я не знаю, с какими аргументами вы будете развивать это.»        цзян ваньинь не знал тоже — но в своих словах не минцзюэ не ошибся, и тот, показывая, какой он достойный человек, покорно заключил помолвку, сначала ухаживая за хуайсаном и найдя лучшую в юньмэне сваху для чистоты действий, и не настаивал на большем.        отпускать хуайсана в юньмэн было боязно на первых порах, но ваньинь не требовал, а хуайсан, показывая чудеса своего резко улучшившегося характера, не капризничал и был более чем доволен поездками в пристань лотоса несколько раз в год, встречами на собраниях и продолжавшимся обменом письмами.        казалось бы, они, молодые и пылкие, желающие найти выход для своих чувств, должны были выгрызать у судьбы каждую встречу, бороться за возможность увидеться еще раз, но все протекало целомудренно и приемлемо.        основным условием, которым минцзюэ, ваньинь и хуайсан отвечали на любые расспросы, было обучение хуайсана всем возможным наукам, которые могли бы сделать его достойным советником, чтобы от него был толк в ордене его будущего мужа, и люди вроде как были удовлетворены этим ответом — больше всего в этой ситуации получал сам минцзюэ, который видел, как его брат правда старается, занимаясь с лучшими учителями и прикладывая усилия.        возможно, тогда, когда на хуайсана перестали давить необходимостью быть как его старший брат и держать в руках саблю, он действительно открыл в себе интерес к обучению, вместо физических нагрузок и тренировок учась ораторскому искусству и изучая все, что могло бы пригодиться главе ордена.        у не минцзюэ не было советника, только приближенный помощник, которому он иногда поручал дела, связанные с орденом и его территориями, гонял на аудиенции с дочерними кланами и изредка спрашивал о настроении народа, но тот немедленно согласился принять хуайсана как своего ученика и обучить его работать с важными документами, разговаривать с высокопоставленными персонами на равных и разбираться в клановых делах.        вдобавок к этому было принято еще одно решение, местами спорное, местами странное, но имеющее смысл и нашедшее поддержку там, где ее не ожидали — раз уж не хуайсан не владеет саблей или мечом, то ему нужно обучиться игре хоть на чем-нибудь, что могло бы защитить его в критической ситуации.        поддержка пришла со стороны лань сичэня, когда тот, узнав о намерениях своего старшего брата, предложил помощь и выделил хуайсану трактаты для обучения и приставил к нему лучшего учителя, которого мог найти.        обучаться, будучи уже по стандартным меркам взрослым, ощущалось странно, а находиться под опекой лань ванцзи, будучи совсем немного младше него, еще страннее, но уроки не проходили даром, и, может быть, учитель был неразговорчивым, но терпеливым по отношению к хуайсану, тренируя его раз за разом, оттачивая его язык циня до тех пор, пока тот не приблизится к достойному.        хотя, чаще всего он использовал полученные навыки игры для того, чтобы воздействовать на буйный нрав брата или ему на нервы.        отчасти это было актом заботы, когда не хуайсан пытался заявить о том, что он не беспомощный и не бесполезный, а отчасти актом сопротивления, когда он, играя под дверью чужой спальни или репетируя по ночам, выражал свое недовольство своим положением.        по лань сичэню нельзя было сказать, что он романтичный человек, но это оказалось так, и, узнав про определенную связь между кланами цзян и не, он подарил хуайсану сборник мелодий для выражения любви и тоски по дорогому сердцу человеку — сборник, который минцзюэ научился отличать на слух и возненавидел глубоко в своем сердце, потому что именно его хуайсан играл, когда капризничал, иногда фальшивя.        красивее мелодия любовной тоски звучала в исполнении на флейте, и хуайсан с упоением слушал игру лань сичэня, желая научиться тоже.        обучить игре на флейте лань ванцзи уже не мог, да и после завершения обучения хуайсана тот почему-то стал очень замкнутым и опечаленным, но лань сичэнь пообещал, что подумает над решением этой проблемы. вроде как, лань минъяо тоже возжелал обучиться игре на флейте, и лань сичэнь просто набирал себе учеников.        обсуждать это в перерывах между совещаниями глав кланов было приятно — лань минъяо беззлобно подшучивал над хуайсаном, узнав о связи с главой цзян, но также давал важные действенные советы для отношений.        иногда хуайсану даже казалось, что он снова в годах своей юности, когда ничего еще не случилось, и лань минъяо вовсе не лань, а мэн, помогает его брату, бегает рядом, веселит его, стоя за спиной минцзюэ, и небо над головой светлое и чистое, и во кармане ханьфу спрятано новое письмо от наследника цзян, ждущее прочтения. к сожалению, ему всего лишь казалось.        в юности на груди цзян ваньиня не было шрамов. в юности тот не целовал хуайсана так глубоко, так отчаянно. в юности вэй усянь был в здравом уме.        называть его поведение сумасшествием было неправильно, но именно это слово просилось на язык, стоило кому-нибудь упомянуть эксперименты вэй усяня с темным искусством.        особенно ярко не хуайсан запомнил день, когда вэй усянь изобрел какой-то темный талисман, привлекающий нечисть к себе. в тот день он был пьян, весел, растрепан и испачкан то ли грязью, то ли кровью, то ли чернилами, влетел в беседку, где обычно обедал глава цзян и его близкие, перепугал служанок и довел цзян ваньиня до белого каления. хуайсан очень хорошо запомнил, как его жених сначала побледнел от страха, а после разозлился, немедля ввязываясь в драку со сводным братом и пытаясь донести до того одну-единственную мысль.        — когда ты прекратишь подвергать себя опасности? когда твое идиотское темное искусство наконец ударит по тебе и ты поймешь? сколько еще нужно, чтобы ты понял, что ничто из этого не доведет до добра?!        искусство циня или флейты, каким бы отточенным оно ни было, успокоить бурю в чужой душе не смогло бы, и хуайсан отказался от всех запланированных дел, чтобы увести ваньиня в спальню пораньше и утешить, успокоить его собой.        изначально его план состоял в том, чтобы образумить цзян чэна, воззвать к нему, и после, когда тот осознает, где он, что с ним и кто с ним, увести его в постель и позволить снять напряжение соитием, чтобы после сразу уснуть и отдохнуть как следует. план провалился, и, стоило хуайсану только упомянуть случившееся днем, его жених завелся сразу же, вместо любовной близости пересекая спальню широкими шагам, яростно жестикулируя и неустанно ругая вэй усяня. от погрома в комнате и от избиения стола или подушки его остановил хуайсан, неожиданно появившийся за спиной и обнявший его, складывая руки на чужом животе. ваньинь замер, боясь дернуть локтем и ненарочно ударить свою пару, простоял так какое-то время и после сдался, позволяя хуайсану увести себя в постель.        будучи другом для обоих, не хуайсан воздерживался от обвинений в чью-либо сторону, стараясь проявить понимание или сочувствие, но, будучи невольно перетянутым на сторону цзян чэна, проникался им сильнее, чем братом того. это не означало, что он тоже начинал упрекать вэй ина в распутстве и очернении собственного имени — он понимал его с чужой точки зрения, не со своей.        и, наблюдая подобное чаще, чем ему хотелось бы, а также читая в письмах и слыша краем уха в сплетнях слуг, он смог кое-что выяснить.        цзян ваньинь не ненавидел своего брата за то, что тот увлекся темным путем. он боялся, что тот заиграется, не сможет остановиться, и тогда, когда это произойдет, он, ваньинь, не сможет его защитить ни от мертвецов, ни от заклинателей, ни от самого себя.        каждый из них хотел, чтобы это закончилось и осталось только ссорами в памяти, ничем более. каждый из них хотел, чтобы угрозы оставались на словах, чтобы они не были приведены в действие.        цзян яньли часто посещала храм предков до того, как помолвка с цзинь цзысюанем вынудила ее перебраться в башню кои, и хуайсан проводил с ней очень много времени, но побаивался молиться и общаться с душами четы цзян вместе с ней.        как оказалось, боялся он зря — потому что, может быть, общими молитвами они смогли бы предотвратить то, что случилось позже.        имея хотя бы один зрячий глаз, можно было увидеть, как отравленная ци искажает душу вэй усяня, как она видоизменяет его. у мужчины — он уже не был юношей — не выросли рога или клыки, но под некогда веселыми глазами залегли глубокие тени, а искры в них, что разжигали сердца его близких, его друзей, всех, кто видел его, куда-то пропали. яньли всегда говорила, что они именно пропали. она не хотела думать о том, что они потухли.        тот совет всех кланов в ланьлине запомнили они все, и не хуайсан хотел запомнить его иначе, не так, как это вышло, не с теми событиями, которые произошли.        его и тогда, и после очень пугал контраст: вот он стоит со своим женихом, спрятанный от чужих глаз за колоннами и осторожно намекающий на продолжение банкета в покоях, что были отведены им, и вот он стоит, не меняясь в лице, пока за его спиной его жених рушится в своих эмоциях и шепотом умоляет выйти и поговорить с главами кланов, чтобы ваньинь не делал этого сам.        цзян ваньинь был очень осторожен насчет всего, что касалось проявления чувств между ними на людях. в спальне или в любом другом уединенном месте он мог быть честным, мог дать хуайсану все, о чем тот попросит, но в присутствии кого-либо еще замыкался и держал свои руки при себе.        знание этого факта очень сильно ударило по хуайсану, когда тот, слушая цзинь гуаншаня, почувствовал, как ваньинь протянул свою руку к его, безмолвно умоляя прикоснуться к нему.        человек, боящийся выразить свои чувства на публике, в тот момент боялся не толпы разъяренных и озадаченных заклинателей, а того, что он разрушится, если его не подержат за руку.        в ту ночь они не занялись любовью — они даже не уснули, не смогли. хуайсан сидел на шелковых простынях болезненно чистой постели, обнятый — стиснутых в объятиях — своей парой и вынужденный наблюдать, как тот разрушается в своих эмоциях, как тот плачет от злобы, бессилия и обиды, как тот уязвим перед ним — и не было ни одного слова, которым можно было бы утешить его.        вэй усянь совершил преступление, состоящее из убийства нескольких человек и организации побега заключенных людей. заключенных вэней.        для таких ситуаций нет слов поддержки или утешения.        пришлось обнародовать помолвку между ними раньше, чем планировалось, потому что цзян чэн первые сутки после произошедшего не мог собраться, полагаясь только на своего жениха и умоляя того говорить от лица клана цзян, а остальные главы кланов недоумевали, почему наследник не выполняет роль советника. хуайсан очень боялся, что публичное признание выбьет его пару из колеи еще сильнее, чем уже, но на это ваньинь едва ли реагировал — когда хуайсана признали полноправным советником, способным выступать от лица ордена, ему самому разрешили остаться в покоях и не приходить на собрания.        даже если бы не разрешили, он все равно не смог бы. он оставался в ланьлине только из-за хуайсана, чтобы вернуться в пристань вместе с ним, не в одиночку, а так желания видеть этих людей или, тем более, делать что-либо для них у него не было абсолютно никакого.        вот только с заключительного собрания хуайсан вернулся с удручающими новостями — делать было нужно.        согласовывать и организовать свадебную церемонию в такой обстановке было бы безрассудством, не минцзюэ только благословил их обоих, чтобы отпустить хуайсана в пристань лотоса и позволить тому поддерживать своего жениха.        за то время, что младший брат крутился с ним, минцзюэ проникся к цзян чэну пониманием, принял его, и видеть его уязвимым, бледным и неустойчивым ему было больно.        в этом хуайсан понимал своего брата, разделял эту эмоцию вместе с ним, потому что ни близость, ни поцелуи, ни взятые у лань сичэня мелодии не могли привести цзян чэна в порядок. он лишился покоя, плохо спал, вскакивая в ночи с постели и шатаясь туда-сюда по спальне на грани помешательства, и даже если хуайсану удавалось уговорить его вернуться в постель, заснуть обратно ваньинь уже не мог.        было очень больно между ребер, когда ваньинь обхватывал чужое запястье, не давая своей паре даже поднести флейту к губам, смотрел ему в глаза и беззвучно, одними только губами просил: «не надо».        не существует трактата, который помог бы людям либо принять потерю кого-либо, либо помочь другим людям помочь тем людям, которые потеряли кого-то. это было бы полезно, чтобы вдовцы и вдовы могли справиться со своим горем при потере супруга, но никто не задумается о трактате, и тем более не задумывается о том, который помог бы людям принять потерю еще живого человека. человека, который не умер, не погиб, которого не убили, который еще жив, но просто ушел. разорвал соединявшие его с нуждающимся в помощи связи.        нет правильных слов для того, чтобы обсуждать дела, касающиеся человека, которого нужно называть предателем — потому что это предательство.        тогда, когда эмоциональный шок и горе отступают, цзян чэн начинает говорить снова. обсуждает их план действий, беседует с хуайсаном насчет того, что было на собраниях в те дни.        он безэмоционален, беспристрастен и спокоен, и хуайсану страшно за него — потому что столь уязвимую и неудобную тему цзян чэн поднимает с лицом как у лань ванцзи, и это не комплимент. не хуайсан все еще помнит, какое нешуточное беспокойство за брата лань сичэнь испытывал, когда тот, видимо, переживал за вэй усяня после охоты на горе байфэн.        разговорить лань ванцзи, чтобы узнать, что у того на душе, невозможно, даже брат того теряется в противоречивых догадках и намеках, и хуайсан точно не смог бы понять, о чем тот думает, но ему кажется, что корень у их эмоций общий.        в то время, когда один переживает за сохранность небезразличного ему человека, он сам переживает за состояние своего возлюбленного.        цзян чэн не холоден к нему. он приходит в их постель каждый вечер, подставляется под его руки, чтобы хуайсан расплел его волосы и провел по ним пальцами, успокаивая кожу головы после тугой прически. он отвечает на поцелуи, когда хуайсан инициирует их, обнимает его, складывает руки на его талии или держит его ладони в своих, разделяя тепло между ними.        но также он решительно настроен избегать точных планов касательно собственного брата. каждый раз, когда хуайсан поднимает эту тему, цзян чэн целует его сам, обнимает его первым, мягко толкает его в свои объятия, почти склоняя его голову к своему плечу, чтобы избежать разговора.        на все это не хуайсан не обижается — он понимает, чем руководствуется его пара, и какие цели тот преследует. единственное, что он испытывает от всего этого, это беспокойство за ваньиня.        в тот день, когда он решил немного размяться и порисовать для души, чтобы дать цзян чэну немного свободы и отдыха от постоянного мельтешения зеленых одежд перед глазами, тот, в свою очередь, решил, что взять отряд адептов и пойти на луаньцзань, чтобы поговорить с вэй усянем, а вместо прямого разговора с хуайсаном послав к нему служанку постфактум, хуайсан не обижается тоже. он не собирается мчаться за ним следом и выискивать по всем злачным местам, не собирается бежать в храм предков и молиться о чем угодно, он переносит некоторые инструменты для рисования в кабинет своей пары и ждет его там, продолжая рисовать.        подавлять тревогу, выливая ее на бумагу, не так уж легко, и его рука постоянно дрожит, едва ли твердая для того, чтобы удержать кисть, но в мазках он находит успокоение, и, сосредотачиваясь на мелких деталях, чувствует, как дрожь отступает, отпускает его.        контролю эмоций он учился у лучших — у своего жениха, который был вынужден научиться обуздывать свои эмоции, чтобы не выглядеть истеричным юнцом перед другими орденами, у названного старшего брата, чьи эмоции могли бы выйти боком его ордену и клану, у второго названного старшего брата, который следовал за первым, и у лань ванцзи. он умеет это делать.        но даже если бы он сложил мастерство всех их вместе, даже если бы превзошел самого лань ванцзи в стойкости, это все равно не уберегло бы его от ассоциации своих нервов со струной, что лопнула, стоило одному из слуг зайти к нему и сказать, что глава цзян и адепты вернулись.        это также не спасло бы чернильницу, которую он снес рукавом, когда вставал из-за стола в спешке.        кажется, она разбилась, когда упала на пол. это не имело для хуайсана значения тогда, и не будет иметь значения позже.        пристань лотоса ему стала родной, в ней комфортно и спокойно, и тогда, когда он видит свою пару глубоко опечаленным и задумчивым, тогда, когда он бежит к нему, обнимая и целуя прилюдно, ни один из них не чувствует ни страха, ни чего-либо еще.        трактатов не существует, но существуют тактики, которых придерживаются люди из истории в историю. стратегия, которой хуайсан придерживается: окружить ваньиня заботой и не настаивать ни на чем, пока тот не захочет говорить сам. эта стратегия работает из раза в раз, и этот — не исключение.        вот только то, что он рассказывает, не радует его. не радует их обоих.        это первый раз, когда хуайсан цепляется за его руку и умоляет придумать что-нибудь еще. первый раз, когда они ругаются, когда он встает в дверном проеме и умоляет свою пару не делать этого.        через три дня цзян ваньинь должен был посетить могильные холмы еще раз и сразиться с вэй усянем, чтобы позже отречься от него, разорвать все связи между ними и снять с себя и со своего ордена ответственность за его действия.        в истерии хуайсан безумный, безутешный, хватка его рук на чужом ханьфу крепкая, а слезы большие, застилающие ему взгляд и падающие то на его руки, то на руки ваньиня, который пытается взять его хоть как-нибудь, чтобы успокоить. хуайсан громче, чем ваньинь, будит только-только заснувшую пристань лотоса своим плачем, заставляя слуг тревожиться, и будь на его месте кто угодно, цзян чэн уже давно бы сорвался, но в тот вечер он повысил голос лишь единожды — когда звал свою пару по имени, пытаясь воззвать к нему, чтобы образумить и успокоить.        он не сдерживался бы, будь это кто угодно, а не его любимый, дорогой, важный ему человек, чью тревогу он понимает, чьи страхи он разделяет — ему тоже страшно, ему тоже не хочется идти туда и делать это, он тоже боится не вернуться оттуда.        когда они, истощенные и вымотанные, ложатся в постель, хуайсан не подставляется под чужие руки и не льнет к чужим объятиям.        шепча молитвы, он обнимает ваньиня сам, позволяет тому прижаться к своей груди и пытается дать ему утешение.        в назначенный день не хуайсан хочет отправиться вместе с ним, быть там, но цзян чэн отказывает ему. мягко и аккуратно, подбирая слова, он целует его на прощание при всех, просит присмотреть за пристанью, шепчет нежности, чтобы ослабить узел в чужой груди, и хуайсану хотелось бы, чтобы он мог сделать это же для него.        — я все равно вернусь. я буду тут, с тобой. я обещаю. я вернусь сегодня же. все будет хорошо.        странным образом, в этот день цзян ваньинь эмоционально крепче и сильнее него.        хотелось бы, чтобы меж поцелуев тот мог поделиться этим с ним — передать ему свою уверенность, свое спокойствие, свою силу. хотелось бы, чтобы, будучи зажатым в объятиях, хуайсан нашел умиротворение. это длительное прощание, но здесь нет никого, кроме самых близких к ним слуг и нескольких адептов, тех самых, которые сопровождали главу три дня назад.        цзян чэн непоколебим. он целует свою пару в лоб перед тем, как сделать шаг назад, сжимает его пальцы перед тем, как отпустить их, смотрит в его глаза и пытается утопиться в них перед тем, как моргнуть.        просто, если что, то это может быть их последним днем.        никто не давал гарантии, что вэй ин вообще придет — но никто и не давал гарантии, что тот не прикажет лютым мертвецам разорвать его брата в клочья.        наблюдая за тем, как цзян чэн единым плавным движением достает саньду из ножен, как он встает на него, поднимается ввысь и удаляется, становясь из очертания человека маленькой точкой на чистом небе, не хуайсан понимает, что почти знаком с чувством, которое наполняет его грудь изнутри сегодня.        не почти знаком, а до боли сильно. страх потерять близкого. крошечное, но вечное осознание того, что тот, чьи руки он только что держал, может больше не вернуться. слишком знакомое ему чувство.        попытки провести день так, как любой другой, провальные, потому что все валится из рук, дела не идут, а вопросы не решаются, и хуайсан ходит по пристани, ищущий место, где обрел бы покой, но везде находит лишь призраков прошлого. в кабинете своей пары он вспоминает их бесчисленные поцелуи прямо над документами и письмами. в беседке на воде вспоминает их уединенные трапезы. в самой дальней беседке, самой-самой дальней, в которую не ходит прислуга, вспоминает, как чувствовал низкий деревянный столик своей спиной и принимал своего жениха на себя и в себя, упиваясь им.        каждый уголок пристани это место, пропитанное ее хозяином, в каждой деревянной опоре, в каждом дверном проеме мерещится тот, кому все это принадлежит.        не хуайсан пугает нескольких служанок, слоняясь без дела, но те никогда не ругаются на него или не высказывают недовольства. одна из них предлагает ему заварить чай на травах, что успокаивает нервы, и он охотно соглашается, оказываясь где-то неподалеку от кухни, сидя у самого края пристани и глядя на свое отражение в воде.        там нет ничего, что удивило бы его, потому что он видит себя каждый день, и знает, что из себя представляет его внешность. там есть одна деталь, за которую он цепляется.        большинство спасенных фамильных украшений после сожжения пристани были переданы цзян яньли, но та, едва узнав о связи ее брата с наследником не, поручила тому подарить их все его возлюбленному. не хуайсан был смущен, потому что цзян чэн не скрыл, от кого был этот подарок, но принял его.        среди множества украшений были серьги, принадлежавшие то ли мадам юй, то ли самой яньли — сложно понять, изделие небольшое и изящное, и оно бы смотрелось хорошо как и на хозяйке пристани лотоса, так и на нее дочери.        прокалывать мочки ушей было больно, но любовь к украшениям у хуайсана была сильнее, чем страх боли и крови. к тому же, украшения хорошо смотрелись на нем тоже — небольшие светлые камни выглядывали меж прядей его волос, контрастируя с ними и делая его образ нежным, утонченным.        в какой-то мере это напоминало ему о том, что он, как и пристань, принадлежит цзян чэну.        не в том собственническом смысле, как принадлежала территория, но что-то в том же духе, и это согревало ему сердце. ему нравилось быть принадлежащим тому, кого он любит — во многом из-за того, что тот также принадлежал ему.        кажется, они болтали об этом очень давно, бесцельно лежа в постели, свободные от обязанностей по случаю какого-то праздника. за окном было шумно, но никто не искал главу ордена, чтобы позвать на праздник и его тоже, а тот наслаждался днем вместе со своей парой, упиваясь разговорами и поцелуями попеременно. хуайсан очень хорошо помнит, как лежал сначала под ваньинем, обхватив руками его шею, а потом тот устроился сбоку, прижимая свои руки к его лицу и шепча какие-то клятвы и глупости попеременно.        тогда хуайсан пытался поцеловать его вместо того, чтобы слушать очередные смущающие его слова, но до сих пор не представлял, как много это значило для них. как ценно это было для них. каждая клятва, которая казалась глупой и наивной, оказалась так важна.        среди них была одна несколько печальная, после которой цзян ваньинь позволил поцеловать себя вместо нового этапа разговоров.        «даже если я окажусь очень далеко, или я буду ранен, или со мной что-то случится… я всеми силами постараюсь вернуться к тебе, потому что я хочу быть там, где находишься ты. потому что я хочу быть с тобой.»        и хуайсан, отстранившись от его губ на короткий миг, сказал, что это было очень грустно и не к месту, что не подходило общему тону их выходного. просто тогда он не знал, что из всех клятв, данных ваньинем, именно эту он исполнит с таким рвением, что это будет оцениваться как героический поступок.        потому что глава ордена цзян возвращается травмированным после схватки со старейшиной илин в илине, истекающим кровью и едва ли способным стоять на мече.        оказавшись на пристани, заставив себя дойти до дворца, ваньинь теряет сознание там, на глазах у адептов, слуг и своего жениха. придворный лекарь объяснил это потерей крови и истощением как физического рода, так и заклинательского, потому что на то, чтобы добраться до дома в таком состоянии, ушло очень много сил. он проводит весь день, сначала разбираясь с травмированной рукой главы цзян, а после проверяя его жизненные показатели и вливая в него светлую ци какое-то время, пока не хуайсан не просит его дать ему заняться этим.        его руки, лежащие на цине, дрожат, но не так сильно, как его голос — он не стал даже пробовать взяться за флейту, потому что знал, что не сможет играть на ней, находясь так близко к рыданиям. лекарь остается в комнате, его безмолвное присутствие заставляет хуайсана собраться, и тогда он заставляет себя быть сильным.        концентрация на нотах мелодии отвлекает, и не хуайсан благодарен лань ванцзи за то, что тот заставлял его играть вслепую, уча расположение струн и положение пальцев, потому что он знает, что, открыв глаза, сорвется.        цзян ваньинь просыпается к ночи — едва ли сильный для того, чтобы даже повернуть головой. одна служанка, которая ранее днем приносила хуайсану чай, подает ему воду, и хуайсан тут же отпускает ее, чтобы она оповестила лекаря о пробуждении главы.        они остаются наедине. не впервые за этот день, утром они проснулись в одной постели, а вечером лекарь выходил на ужин, оставив главу и советника одних.        он молчит. не может найти подходящих, нужных слов, которые можно было бы сказать и не сорваться в истерику снова.        когда цзян чэн аккуратно двигает рукой — той, что не ранена, — хуайсан двигается к нему. обхватывает его пальцы и чувствует, как чужие сжимают их. его самообладание ощущается более тонким, чем струны циня, и оно, как и они, резкое, впивается в него.        но не сильнее, чем первые слова, сказанные его парой в этот вечер.        — я сдержал обещание.        — а?.. какое?        — я пообещал тебе, что вернусь, — поясняет ваньинь медленно, повернув голову набок и глядя на хуайсана. — я вернулся.        этого достаточно, чтобы все, на чем держался хуайсан, в один миг треснуло и перестало удерживать его.        небрежно укладывая цинь на брошенные на пол верхние одежды, которые он снял когда-то этим вечером, хуайсан осторожно забирается в постель и устраивается рядом со своей парой, прижимаясь к нему и обхватывая его руку.        под его пальцами чувствуются бинты, скрывающие от взгляда мелкие повреждения кожи, но он держит глаза закрытыми, чтобы не видеть самого крупного.        перелом руки ваньиня сам по себе не угрожал его жизни, но потеря крови, полученная из-за него, очень даже угрожала, как объяснил хуайсану лекарь. мужчине очень повезло, что он смог добраться до пристани лотоса раньше, чем потерял сознание, и также ему повезло, что это была не та рука, которой он пишет и держит меч.        сказать об этом хуайсан не сможет, мелкие слезы стекают по его щекам, и цзян чэн не может стереть их пальцами — потому что одну его руку хуайсан яростно сжимает, а другая бесполезна.        прикасаясь к его лицу губами, сцеловывая слезы, он не чувствует себя лучше. ему также больно и плохо, он зол, но поверх всех этих эмоций усталость.        — он тоже пострадал, знаешь, — тихо рассказывает он, уткнувшись лицом в чужие волосы и вдыхая аромат на них. — в какой-то момент ему нужно было взять передышку, чтобы играть на чэньцин снова, и тогда вэнь нин прекратил двигаться. я подумал, что момента удачнее уже не будет, и… это довольно серьезное ранение. насквозь. я всегда точил саньду так, чтобы его лезвие было очень острым.        — на чем вы сошлись? — спрашивает хуайсан, звуча настолько несчастно, как будто это его проткнули мечом.        — теперь он считается предателем. все заклинатели — его враги. ни к ордену, ни к клану он больше не имеет никакого отношения, и ко мне тоже, так что… что бы он ни сделал, это больше не под моей ответственностью. надо будет попросить кого-нибудь, чтобы он разнес новость по орденам.        — потом попросишь.        — надо, иначе они не отстанут. пока меня не было, ничего не произошло?        — ничего. все было тихо.        — это радует. не хотелось бы из одного разрушенного места вернуться в другое такое же.        — ты почти не вернулся, — шепчет хуайсан, прижимаясь лбом к чужому плечу, и цзян чэн замолкает.        потому что это правда.        сейчас ему лучше, он чувствует собственное золотое ядро, чувствует руку — точнее, боль в руке, — чувствует свое тело и может трезво мыслить.        но когда он только очнулся, и его зрение расплывалось, когда его глаза не могли сосредоточиться на чем-либо, чтобы увидеть это, он подумал, что это все. что больше ничего нет. что, когда он сосредоточится, не увидит ничего.        после аннигиляции солнца многие люди столкнулись с тем, что они не знают, как пережить чью-то утрату — а утрат было непозволительно много. со временем они научились это делать, вдовы смогли начать двигаться дальше, сироты смогли вырасти.        никто не задумывался о том, что те, кто вернулся из знойного дворца, тоже не знают, как пережить это.        иррациональный страх выживания. ужас, охватывающий тело при мысли о том, что смерть была так близко. что он правда почти не вернулся.        в ту ночь между ними происходит что-то спонтанное, эмоциональное и преисполненное чувствами, но также наполовину выпавшее из памяти. цзян чэн может вспомнить ощущение чужих рук на его теле, поцелуи, которые хуайсан дарил ему, ощущение его веса на себе, тесноту внутри него, но не более того. не хуайсан помнит не больше — разрывающие грудь отчаяние и любовь, помутнение в голове, тепло кожи под его пальцами и боль в пояснице. они оба довольствуются и этим.        дни после тянутся на удивление спокойно, даже если приходится на ходу изменять дела, реконструировать рутину. первое время ваньинь истощен, и хуайсан, как порядочная пара того, меняет их роли — он принимает на себя обязанности главы ордена, а цзян чэн сидит с ним в кабинете и подсказывает, что делать.        известие о результатах битвы было принято хорошо в ланьлине, и на время все разговоры утихли, что подарило ощущение того, что все налаживается.        поверить этому было легко — старший адепт, которому было вверено тренировать младших, хорошо справлялся, даже если цзян чэн время от времени появлялся там и наблюдал за ними, а не хуайсан умело вел все клановые дела, не позволяя им накапливаться или усложняться.        рука заживала медленно и болезненно, но без каких-либо проблем в процессе, о чем оповещал лекарь, осматривая главу клана несколько раз в неделю. хуайсан наловчился менять ему повязки самостоятельно, и, помимо этого, выполнять всю работу за двоих. хуайсан всегда подшучивает на эту тему, когда они оказываются друг с другом в постели, думая, что будет безнаказанным еще очень долго, но в ответ на это ваньинь показывает, что может справиться с ним и одной рукой.        череда этих событий поглощает предыдущие, и кажется, что все наконец-таки наладилось — особенно тогда, когда на имя цзян чэна приходит письмо от его сестры.        пару раз он давал яньли почитать свои письма, которые собирался отправить хуайсану. как правило, это были те, в которых он был очень откровенен, или в которых он говорил что-то, что заставляло краснеть даже его самого, и, будучи не слишком уверенным в себе и своих словах, он просил ее почитать и сказать, хорошо ли он справился.        это письмо похоже на те, и эмоции, которые он и хуайсан испытывают при прочтении — потому что она попросила, чтобы он присутствовал.        когда это было о них, это была любовь, о которой хотелось кричать. юная, безбашенная, когда ими обоими двигало желание сбежать из облачных глубин ночью, целоваться на глазах у лань цижэня, пить улыбку императора, пока не станет плохо, опустошать желудок в кустах, держа волосы друг друга. все то, чего они желали, но чего у них не было.        позже это было чуть более сдержанным, несколько цензурным, но ни в одном месте это не стало слабее. чувства, кроющиеся за строчками, были сильными, они обошли бы любую цензуру, любой шанс того, что письмо могут выкрасть, любовь была там.        когда это о цзян яньли и цзинь цзысюане, это много противоречивых эмоций. в своем письме яньли говорит, что это напоминает ей реку, которая берет начало с какого-то маленького ручья, глупого и тихого, такого, который можно найти в лесу. позже ручей становится длиннее, превращается в канал, какие были в цайи и юньмэне, и потом, когда пренебрежение в глазах цзысюаня сменилось интересом, это становится рекой. той самой, как та, что протекает за дворцом на пристани лотоса, широкая, в некоторых местах с сильным течением, такое, которое может утащить на дно.        читать о том, как родная сестра, человек, с которым цзян чэн прожил всю свою жизнь, занималась сексом с кем-то, немного непристойно и ощущается странно, но он понимает важность момента. и, по крайней мере, хуайсан дает этому парню характеристику хорошего любовника, и это успокаивает.        даже если единственным партнером в подобных делах у не хуайсана был цзян ваньинь, и тот несколько сомневается, что можно стать экспертом в любовниках, имея только одного такого.        так или иначе — это было длинное, самое длинное приглашение на свадьбу, которое хуайсан когда-либо видел, даже если его приглашали раза три от силы.        и также это было самой длинной подводкой к известию о том, что, вероятно, цзян чэн станет дядей, на что тот, как половозрелый, состоявшийся мужчина отреагировал так, как ему и подобает — расплакался на груди у своей пары, сжимая того так сильно, что тот пищал и едва ли мог похлопать по чужой руке, чтобы оповестить о том, что долго так не протянет.        они оба были до глупого рады чужому счастью, глава цзян пребывал в хорошем настроении несколько дней кряду, из-за чего были озадачены служанки и адепты, но новость быстро распространилась.        быстро пошли разговоры, слухи, сплетни, многие жители юньмэна были воодушевлены этим известием, потому что госпожу цзян очень любили даже после помолвки с наследником цзинь, некоторые люди даже начали задумываться о браке со своими парами, чтобы пожениться в тот же год, что и она.        обсуждать это вслух было несколько стыдно, но цзян чэн тоже думал об этом. о свадебной церемонии и официальном вступлении хуайсана в клан цзян.        не в этот год, разумеется — они не хотели забрать у яньли всю славу и начали просто аккуратно разговаривать об этом. выяснять, каких людей они хотят туда пригласить. в какое время года они хотели бы провести это. где бы они хотели встать у алтаря. это несмелые, смущающие мысли, но хуайсан всегда смотрит на свою пару очень нежно, держа его руку своей и каким-то образом заканчивая его реплику в точности с чужими мыслями.        цзян яньли в письме упомянула, что очень долго сомневалась, хочет ли она вообще вступать в отношения с цзинь цзысюанем, что она думала, тот ли это человек или нужно подождать еще, чтобы найти того самого. цзян ваньинь уловил ход ее мыслей, но, оглядываясь на собственную жизнь, понял — он давно знал, кто его человек, и с кем он хотел бы провести эту жизнь.        разменивая годовщину, что была незадолго до свадебной церемонии в ланьлине, цзян чэн сделал одно небольшое действие, которое заставило не хуайсана плакать навзрыд в тот день.        это не было что-то пугающее или плохое — в тот день цзыдянь признал его.        фамильная реликвия была небольшой и изящной, особенно в его тонких пальцах, но ее метафорический вес, ее смысл и значение для ваньиня делали ее неподъемной для хуайсана. он, впрочем, и не поднимал ее: цзян чэн надел кольцо ему сам, аккуратно придерживая ладонь и едва касаясь пальцев.        размеры у них несколько не совпадали, и вместо указательного пальца, как у ваньиня, хуайсан выбрал средний, с которого кольцо вроде как не спадало — и, разглядывая ладонь, пытаясь привыкнуть к ощущению металла на коже, он оказался застигнутым врасплох маленьким поцелуем, который цзян чэн подарил ему, целуя не то руку, не то сам цзыдянь.        считаться его хозяином было мало, нужно было еще научиться владеть им, пользоваться так, чтобы не убить самого себя и окружающих, но само осознание факта того, как близко хуайсан подобрался к ваньиню, как далеко он зашел, как много ему было позволено, разрушало их обоих — в хорошем смысле.        свадебная церемония в ланьлине прошла хорошо, пышное торжество было хорошо спланировано, и среди приглашенных были не только близкие по крови, но и другие люди, главы других орденов, служанки яньли из юньмэна.        сшитый специально для этого дня образ яньли интересовал хуайсана сильнее, чем вино, но ваньинь его за это не судил — они сами тоже приоделись, чтобы выглядеть достойно на столь важном празднике, и хуайсан был облачен в струящиеся, изящные фиолетовые одежды.        он притягивал внимание сильнее, чем какое-то там вино, пусть даже самое лучшее из всех вин.        так как это было праздником, очень важным для людей и для двух кланов, то политические вопросы никто не смел поднимать. следующий совет всех кланов должен был произойти еще нескоро, но до того, как новоиспеченная наследница цзинь родит — она была беременна, это подтвердилось, — и это означало, что никто не будет поднимать вопросы о старейшине илин.        цзян чэн чувствовал вину на задворках сознания, когда вспоминал о нем, но в тот день позволил себе не думать ни о чем, кроме игры света на лице своего возлюбленного и на драгоценных камнях в его ушах, подаренных на ту же годовщину.        иногда ему очень хотелось, чтобы его жизнь состояла только из этого. из счастливой сестры, из новоиспеченного зятя, из споров об имени еще не рожденного ребенка и из хуайсана, присутствующего рядом с ним и поддерживающего его идеи.        особенно хотелось, чтобы тот выглядел так чаще — чтобы чаще облачался в фиолетовые клановые одежды и брал фамильные украшения. цзян чэн очень жалел, что не существовало двух цзыдяней.        среди всех этих событий были печальные, расстраивающие, сложные дни, которые оставляли цзян чэна истощенным, дающими ему ощущение того, что он рассыплется от усталости, не дойдя до кровати. также среди них были волнительные, немного неясные в начале, но четко окрашенные ближе к ночи.        они посещают облачные глубины по возможности, и если таковая имеется, то они никогда не позволяют себе упустить этого. день рождения сначала лань минъяо, потом лань сичэня. годовщина их свадебной церемонии, всегда сопровождающаяся присутствием не минцзюэ, который, как и тогда, несколько лет назад, изображает собственную смерть, чтобы не видеть, как его названные братья целуются при всех столько раз, сколько лет пробыли друг с другом. лань сичэнь начинает иногда присылать письма ваньиню, потому что между ними есть общие темы — и, выбирая между ним и его мужем, цзян чэн знает, к кому хочет обратиться за советом насчет отношений.        но когда им всем приходят письма в одно и тоже время, когда это что-то, написанное дрожащей рукой, это неожиданность — и она приятная.        потому что появлению ребенка в паре радовался бы любой человек, но появление ребенка в паре из двух мужчин это еще и россыпь вопросов, на которые сичэнь отвечает еще до того, как их зададут.        наследник был необходим, они знали это раньше, знали, что об этом скажет лань цижэнь на их свадьбе, и знали, что им придется озаботиться этим вопросом. найти выход из ситуации было сложно, потому что лань минъяо порывался искать заклинателя, который смог бы заставить его забеременеть, а лань сичэнь аккуратно узнавал, можно ли взять ребенка, оставшегося без родителей, под их опеку.        что и произошло с мальчиком по имени цзиньи, которому было несколько месяцев отроду, когда его родители — оба заклинатели, любившие ночные охоты также страстно, как друг друга, — не вернулись домой.        эта пара была близка к главе ордена, он стабильно брал их с собой на охоты всех кланов, потому что более искусного дуэта, владеющего мечом или цинем, он не видел, поэтому траур не является чем-то неожиданным. это не распространяется на весь клан, только на близких, друзей, пожилую бабушку отца и на чету лань.        ни один из них никогда не держал ребенка на руках, и, вероятно, понять это чувство было бы сложно, но хуайсан едва способен совладать с эмоциями, когда читает впечатления лань сичэня от знакомства с тем, кого он будет воспитывать. цзян ваньинь не остается в стороне тоже.        документов, которые нужно было бы заполнить для установления опеки, нет, с таким же успехом они могли бы украсть этого мальчика, и никто бы не заметил разницы, но чета лань достойно проходит через все этапы перед тем, как объявить себя родителями.        день рождения мальчика будет только через год, в августе, но они оба все равно приглашены, потому что лань минъяо считает их близкими и хочет видеть их, а лань сичэнь имеет привычку угождать желаниям своей пары.        также это хорошая практика — не только в плане родительства, потому что это тоже должно ждать их, но и в плане подготовки к этому процессу.        лань цзиньи чудесный ребенок, которого минъяо держит на коленях, укачивая на руках, и видеть его, его улыбку, обращенную к малышу, ощущается как удар под дых. хуайсан осторожно присаживается рядом, чтобы протянуть ладонь и позволить мальчику схватить его за палец, и видеть это ощущается как второй удар.        а уже в ноябре, что кажется таким коротким сроком, башню кои посещает крик — детский.        чета лань была ценна и важна для цзян чэна, тот уважал их и породнился за все время, но когда это его сестра, держащая на руках его племянника, это бьет по нему сильнее. даже если он готовился, он все равно плачет, видя сходство в глазах между матерью и сыном.        цзинь жулань ощущается крошечным, даже если его отец ожидал, что ребенок унаследует его размеры, он совсем маленький, когда цзян чэн берет его на руки впервые — и те дрожат, но никто в комнате не боится, потому что тогда, когда ваньинь близок сорваться снова, рядом есть тот, кто поддерживает его. хуайсан встает рядом, они похожи на цзысюаня и яньли, когда те держали ребенка перед ними, он смотрит сначала на племянника — ему сказали, что он дядя, и он не посмеет с этим спорить, — а после на своего жениха.        и, возможно, младенец не был рад проснуться от того, что на него капают слезы, но он не капризничает. яньли помогает хуайсану взять его на руки целиком, и от этой картины у оставшихся мужчин в комнате очень сильно тянет за грудной клеткой.        — привет, а-лин, — тихо говорит он, покачивая ребенка в руках, — я твой дядя. ты еще слишком маленький, но… когда ты подрастешь, ты поймешь, что иметь дядю вроде меня — хорошо. можно я научу его рисовать, когда он вырастет?        — конечно.        — только в рамках приличия, — комментирует ваньинь, зная пристрастие своей пары к обнаженным портретам.        — разумеется, я не собираюсь… подожди, пока это чудо вырастет, и он установит свои рамки приличия.        — ты угрожаешь мне через моего же племянника?        — я не против, — отзывается мать младенца, поправляя пеленку, когда хуайсан возвращает ей сына. — даже если это и угроза, то она была бы очень красивой.        — я хочу нарисовать его, пока он еще не вырос. и потом, когда он вырастет.        — когда мы задумаемся о портрете, мы знаем, к кому обратимся.        и слышать это от цзинь цзысюаня, когда слова не окрашены ни одной отрицательной эмоцией, несколько удивительно. ему было неловко в начале, и хуайсану тоже, потому что, по сути, они были притянуты своими цзянами каждый, но они поладили.        вечером того же дня, когда он провожает хуайсана и ваньиня до их покоев, он задерживается, говоря, что правда хотел бы попросить хуайсана об этом. это честь, тот охотно соглашается, поздравляя цзысюаня с отцовством на прощание.        было решено организовать процесс рисования портрета попозже, когда цзинь лин немного окрепнет, чтобы не подвергать ребенка риску сейчас, и роды были тяжелыми, яньли тоже нужен был отдых.        определившись с датой где-то после первой луны цзинь лина, хуайсан отпустил эту мысль, отложив ее до нужных времен.        если бы он — если бы хоть кто-нибудь — знал, что произойдет дальше, он бы не стал так поступать. он бы ни за что не отложил это.        видеть, как его пара стискивает зубы, когда яньли озвучивает желание пригласить вэй ина на первую луну, потому что цзинь лин и его племянник тоже, было сложно, но приезжать в ланьлин и проводить там время со своей золовкой, как они проводили время в пристани лотоса раньше, приятно. она на нервах, переживает насчет реакции других людей и боится, что это испортит праздник, но хуайсан умело справляется с ее эмоциями, успокаивая и отвлекая ее весь день.        отвлекать людей от чего-либо у него хорошо получается, он отточил этот навык в отношениях с ваньинем, когда того еще грызла тревога по всяким поводам, в дружбе с мэн яо, когда тот впервые испытывал трепет при виде кого-то важного.        вот только отвлекать от смерти он не мог. никогда не получалось.        когда это были годовщины со смерти четы цзян, он всегда был рядом со своей парой, позволяя обнимать себя слишком крепко, сжимать его руку слишком сильно, срываться на слезы в его присутствии, но никогда не отвлекая цзян ваньиня, а позволяя ему прожить это перед тем, как вернуться к делам и заботам        когда это известие о трагической смерти цзинь цзысюаня, он растерян. все они растеряны.        то, что происходит, похоже на что-то среднее между тем, как хуайсан успокаивал свою пару после ссор с братом того, и тем, как он поддерживал его в дни памяти и скорби, но все это окружено внутренней тревогой и печалью.        они разделяют роли — пока не хуайсан помогает своей золовке облачиться в белое, утирая ее слезы каждый раз, когда те появляются, цзян ваньинь злится, участвует в дискуссиях в зале несравненной изящности и бросает на всех лепечущих глав такие острые взгляды, что те замолкают вмиг.        это не легко ни в одном месте, потому что его грудь рвется от соперничающих внутри эмоций: сопереживать сестре или отстаивать честь брата. он жалеет о том, что его не было там, что он не врезал в до боли знакомое лицо и не притащил его за ухо в пристань лотоса обратно, не образумил, не уберег, но также он жалеет о том, что тогда, в илине, не наточил саньду еще лучше.        единственное успокоение они находят в друг друге, и они разделяют эту боль в сердце на двоих, оставшись наедине после целого дня, проведенного рядом со скорбящей яньли.        поцелуи неистовы, потому что цзян чэн всегда знал, что слишком часто мог не вернуться, и что хуайсан пролил слишком много слез об этом, но никогда не подозревал, как это было больно для него. то, что они делают, нельзя назвать актом любви или сексом, это не оно, это болезненная попытка уцепиться друг за друга, убедиться, что они все еще живы, и он сжимает бедра хуайсана слишком сильно, оставляя синяки, но тот не сопротивляется и не просит его прекратить, зная, что одному человеку уже не доведется видеть подобное на собственном теле.        и то, что они хотели устроить в безночном городе, поход на луаньцзань после, все это хуайсан пропускает, едва способный передвигаться по покоям.        везде это объясняется тем, что советник не — он не взял фамилию своего жениха, пока что еще не взял, но, как только траур пройдет, они твердо намерены сделать это, потому что им страшно потерять друг друга так рано, — глубоко скорбит и не может присутствовать.        слушая сплетни служанок, пытаясь размяться и пройти чуть дальше, чем до этого, хуайсан понимает, что, вероятно, это было намеренно.        его жених казался грубым человеком, но в постели он никогда не причинял боли намеренно. он обнимал хуайсана, если тот просил об этом, сжимал его бедра, если это было нужно, и понадобилось время, чтобы он научился оставлять следы той силы, которая была нужна его паре, но вывести хуайсана из строя кажется намеренным действием.        от клана не пойдет минцзюэ, что и не обсуждалось, а цзян чэн пойдет один.        целоваться втайне ото всех кажется непривычным, потому что впервые за долгое время цзян чэн ищет укромный угол перед тем, как пойти на последнее собрание перед походом, и хуайсан в растерянности, но он также понимает.        он понимает, что цзян яньли, которая остается вместе с ним в башне кои, больше никогда никого не поцелует, и, вероятно, ей станет слишком тяжело, если она увидит кого-то, кто еще может поцеловать свою любовь.        и ему хотелось возразить, что уничтожать его поясницу перед этим было лишним, что он бы принял его выбор идти туда в одиночку, но когда в ночь перед отправлением в безночный город ваньинь целует его, прижимая к себе, хуайсан не может сопротивляться. скорбь засела в его голове, страх потерять его, нежелание расставаться, все это движет им, и даже если он стонет слишком громко, кричит, теряясь в ощущениях, рассыпаясь под ним, он принимает это.        в башне кои остаются он, цзян яньли, цзинь лин и другие, слуги и недееспособные адепты кланов, которые не смогли бы дойти дотуда, не говоря уже о сражении со старейшиной илин.        ход времени теряется в разговорах, монотонных действиях, прогулках по резиденции из одного конца в другой, помощи цзян яньли с младенцем, и тревога в груди утихает. она есть там, но есть более важные вещи, и, пытаясь накормить маленького мальчика, не хуайсан думает, что, вероятно, он будет рад, если все кончится.        служанки были в напряжении всю неделю, и в присутствии советника не расслабляются. его голос мягкий, речь благозвучна, и темы, которые он поднимает, можно слушать не с тяжелым сердцем, что было необходимо им всем в это время.        рассказывая истории из своей жизни, он несколько раз одергивает себя, понимая, что может поставить кого-то в неудобное положение, но никто не давит на него, чтобы узнать больше.        вот только прилетевший адепт цзинь, выглядящий перепуганным, заставляет их узнать все, даже если они не хотели, давит на них информацией.        отговорить яньли бесполезно — она была слаба и тиха все эти дни, удручена своим горем, как будто оно, подобно камню, привязанному к ней, тянуло ее на дно, и когда она, обезумев, бьет руками, пуская круги по воде, она уже не видит тех, кто может затащить ее в лодку, в безопасность, кто может спасти ее.        хуайсан бы побежал за ней, отговорил бы ее, сделал бы хоть что-нибудь — но его жених оказался дальновидным, и тот остается в башне кои в ту ночь, неспособный встать на меч.        объяснившись травмой, он ждет рассвета, ждет новостей, ждет хоть кого-нибудь, лишенный сна в ту ночь из-за волнений, и он дожидается.        но не тех, которых ожидал. не тех, которые хотел услышать.        смерть цзян яньли на поле боя. смерть вэй усяня там же.        когда его жених возвращается, облаченный в окровавленные дорожные одежды и с лицом мрачнее всех туч, что нависли над ланьлином, хуайсан не говорит ему ни слова. когда тот обнимает его, стискивая так сильно, что больно вдохнуть, хуайсан не сопротивляется, лишь прижимаясь к чужому плечу.        — с кем а-лин?        — со служанками, — отвечает он, снова чувствуя пол под ногами и пытаясь вслепую найти чужую руку. — я был с ним, но когда услышал, что ты вернулся, то…        — иди к нему. иди и не отпускай его.        — а-чэн.        — пожалуйста, иди к нему.        — а-чэн, взгляни на меня.        будь на его месте кто угодно другой, цзян чэн бы сорвался и попросил оставить его, но он слушается. поднимает лицо, смотрит в глаза напротив.        хуайсан ничего ему не говорит, когда мужчина начинает плакать, сгибаясь и прижимаясь лицом к его плечу, ломаясь в его объятиях, он лишь поддерживает его, позволяет ему сделать это, обхватывая чужую талию.        траур длится еще дольше, чем в прошлый раз — помимо них погибли еще люди, множество адептов самых разных кланов. самые незначительные потери, как ни странно, у лидирующих кланов, юньмэн цзян вернулись практически целыми, как и гусу лань, и только цинхэ не немного потрепало. слухи ходят, и ходят самые разные, и каждый раз, стоит кому-то произнести ныне запрещенное имя, цзян чэн сжимает руку своей пары крепче.        бездумного секса больше нет, он не выплескивает то, что бушует в груди, в движения, он не может. плохо спит ночами, подрываясь и разговаривая во сне, умоляя, проклиная кого-то. не хуайсан всегда рядом, чтобы утешить его, но всегда цзян чэн либо цепляется за его руки, либо просит побыть с племянником.        наследник цзинь очень быстро становится самой острой темой в башне кои, и цзинь гуаншань почти пытается протолкнуть идею того, чтобы оставить его там же, но, поражая всех присутствующих и своего жениха в том числе, не хуайсан требует предоставить клану цзян право на опеку.        с ним, с цзян ваньинем, сидящем по его левую руку, и с не минцзюэ, что присутствовал в зале, оспаривать это требование просто не в их интересах.        единственная пощада, которую цзинь гуаншань получил от судьбы, это отсутствие лань сичэня и лань минъяо в тот момент — потому что, будь они там, они бы рвали и метали.        предпочтительнее было бы видеть цзян ваньиня во время переговоров, но тот проводит все время либо в выделенных его клану покоях, скорбя, либо с племянником, пытаясь заменить собой материнскую и отцовскую заботу. не хуайсан орудует словами столь умело, что мадам цзинь заставляет себя взглянуть на него под другим углом, и этот угол интересует ее.        защищающий, отстаивающий права и интересы. он не только советник клана, он также пара — и тогда, когда наступает их черед говорить, она бьет гуаншаня по руке и соглашается со всеми условиями, которые хуайсан выдвинул.        может быть, ее муж никогда не удостаивал ее такой чести, и уделял внимание кому угодно, но не ей, но она не может не оценить такой поступок от сравнительно молодого человека. не хуайсан благодарит ее после, оказавшись вместе с ней на пути к покоям цзинь лина. она говорит, что хочет быть достойной бабушкой для ребенка.        соглашение между кланами цзян и цзинь заключалось в том, что основной частью воспитания наследника будет заниматься клан цзян, но также будут сохранены поездки в ланьлин и проживание в нем, когда ребенок станет старше. это не хуайсан объяснил тем, что сейчас ребенку нужно обеспечить максимальное количество заботы, и, возможно, он был груб, когда намекнул на то, что глава цзинь может не справиться с этой задачей, но он не был не прав в своих суждениях.        организация отправления обратно домой, в пристань лотоса, с ребенком и подавленным супругом, кажется муторным и сложным делом, но не хуайсан никогда не жалуется.        он проводит утро в совещаниях, слоняясь от адептов цзинь к адептам цзян, тратит день на племянника, кормя и омывая его, а вечера уделяет своей паре, пытаясь дать тому ощущение спокойствия.        через разговоры, поцелуи и объятия ему удается заставить ваньиня расслабиться и уснуть, но тот никогда по-настоящему не успокаивается.        хуайсан пытается понять природу этого, потому что это не скорбь — это именно волнение, подавленное или скрытое, погребенное под мыслями и слезами, это тревога, которая так хорошо знакома ему во взгляде его пары.        в пристани лотоса он принимает решение оставить эту тему, продолжая поддерживать цзян чэна, но не донимая того лишними расспросами, и, на самом деле, это тактически верный ход с его стороны. нужно озаботиться подготовкой детских покоев для цзинь лина, и, пока те не будут готовы, он берет младенца в их спальню, проводя ночи у колыбели.        оборачиваясь через плечо, когда его внимание привлекает шум с постели, обозначающий, что цзян чэн проснулся, он улыбается самыми уголками губ, шепча, чтобы тот не тревожился. цзян чэн задерживает на нем взгляд, на его распущенных волосах и ночном платье, облегающем фигуру, но засыпает обратно.        но никогда не перестает тревожиться. это что-то, что бесконечно с ним, и, когда спустя сутки его пара не успокаивается, хуайсан начинает чувствовать тревогу уже у себя.        по понятным причинам, большую часть ответственности он взял на себя, чтобы дать ваньиню восстановиться, и все приняли это, послушно сопровождая его в обустраивающиеся покои наследника цзинь или принося письма в кабинет, где он тоже частенько бывал.        служанки привыкли бегать сначала к нему, чтобы передать что-то, а после к цзян ваньиню, хуайсан привык к этому тоже.        только слышать о том, что господин цзян пропал, и ни в одной комнате, ни в одних покоях, нигде на пристани лотоса его не могут найти, он не привык. это застает врасплох, оставляя его перепуганным, когда, оказавшись в их спальне, он видит только смятые и неубранные простыни.        он просит обойти пристань еще раз, проверить беседки, он отправляет отряд адептов в юньмэн, чтобы прочесать окрестности, и он слоняется туда-сюда, не отпуская цзинь лина, боясь потерять и его.        к вечеру, когда солнце начало клониться к линии горизонта, отражаясь в водах позади дворца, хуайсан сидит за дворцом.        поиски все еще ведутся, но они не дали ничего, кроме потраченного времени и сбившихся с ног адептов, которых тот отпустил и заменил другими, и это все истощает его.        обращая глаза к небу, он смотрит на редкие облака и тихо молится — цзинь лин в его руках реагирует на звук, но он никогда ранее не слышал молитв. голос такой же тихий, каким хуайсан пел ему колыбельные, но в нем много печали и страха, которые ребенок еще не может разобрать.        ему не нужно многого. он не просит о сверхъестественном.        заросли возле края пристани качаются, и он не смотрит в ту сторону. погода безветренная, но мало ли что могло там произойти.        тихий стук дерева по дереву привлекает его внимание, доносясь оттуда же. этот звук можно услышать, находясь на пристани, там, где причаливают лодки, пришвартовываясь.        не то, что сюда не причаливают. это можно сделать, это даже несколько удобнее, чем у парадной части пристани, где обосновались лодочники, потому что здесь тише, чище, больше пространства, но также это территория, принадлежащая клановой семье, и зачастую это были либо приближенные адепты, либо, собственно, члены семьи.        тогда, когда хуайсан поднимается, чтобы пойти и проверить, что там, его опережают. фигура в темных одеждах неясного оттенка раздвигает заросли одной рукой, поднимаясь на пристань, другой прижимая к груди какой-то сверток. не хуайсан сжимается, держа цзинь лина крепче, готовый позвать на помощь, объявить, что на пристани оказался незнакомец, но фигура снимает капюшон с головы.        — прости, я должен был предупредить.        выражение лица у ваньиня виноватое, но хуайсан не винит его. он подходит ближе, держа цзинь лина на руках, тот узнает дядю, лепеча что-то непонятное.        — ты в порядке? где ты был?        — я… послушай меня, — он говорит так отчаянно, что у хуайсана сжимается сердце, — это было необходимо.        — о чем ты, а-чэн? что произошло?        — ты должен понять, что это нужно было сделать.        — нужно было сделать что?        в ответ на это цзян чэн ничего не говорит — он аккуратно поднимает сверток, продолжая прижимать к груди, и убирает край ткани с одной стороны.        посреди складок того, что являлось чем-то средним между тряпкой и дорожным плащом, виднеется лицо ребенка. изнеможенное, с болезненно красными щеками и с грязью на лбу.        — этот ребенок был на луаньцзань. это… вэнь юань, наверное, его зовут так. я видел его, когда был там еще… когда он был жив. маленький мальчик. года три, наверное.        — а-чэн…        — это не его ребенок, он чей-то там двоюродный племянник или что-то такое, его родители погибли еще до этого, он жил с бабушкой. вэнь цин была ему тетей. пойми, я… тебе рассказывали, как именно умер вэй усянь?        — нет, — тихо отвечает хуайсан, бессознательно укачивая цзинь лина на руках.        — он призвал мертвецов, чтобы те разорвали его, когда а-ли… когда это произошло. я был там. я пошел за ним. я хотел, чтобы он ответил за это, я хотел поговорить с ним, я ранил его в руку, когда он взял чэньцин, и потом… когда мы были в башне кои, я не мог перестать думать о том, что вэни пришли без ребенка. они поступили правильно, что не взяли его с собой, он не должен был умереть, а потом…        — из-за него ты все это время был таким встревоженным?        — я просто знал, что где-то осиротел еще один ребенок. и что у него нет дяди, который мог бы приютить его. что у него вообще никого больше нет.        он не нуждался в больших аргументах.        в тот день вэнь юань оказался в пристани лотоса, под совместной опекой не хуайсана и цзян ваньиня.