подарить жизнь

              будучи наследником своего ордена, носителем крови своего клана, который руководил этим самым орденом, не хуайсан жил со знанием факта того, что рано или поздно ему придется обзавестись детьми для продолжения рода. как ни странно, ему эта идея нравилась больше, чем его брату.        может быть, ему и не нравилось жить, зная, что он должен будет вступить на престол после того, как с его братом что-то случится, но дети ему нравились.        маленькие или подрастающие, немногим младше него или новорожденные, они нравились ему еще до знакомства с цзян ваньинем. к сожалению, в цинхэ среди людей, приближенных к нему и его брату, было не слишком много пар, которые могли бы иметь детей, и младенцев он мог пересчитать по пальцам обеих своих рук, но впечатления это не испортило.        и, разумеется, ему будет необходимо вступить в брак для того, чтобы иметь детей с кем-то, и это ему тоже нравилось сильнее, чем его брату.        не минцзюэ был довольно-таки груб, когда сказал своему младшему брату, что тот в своем поведении похож на девицу больше, чем любая другая девушка его возраста, но не был не прав в этом. не хуайсан отличался от любого юноши своего возраста в цинхэ, отличался как строением своего тела, так и поведением.        потому что многие из тех вещей, что были ему по-настоящему интересны, были бесполезны для будущего главы ордена, для наследника, и это всегда ставилось ему в упрек.        оказавшись влюбленным в юношу, который, как и он, должен был унаследовать свой орден в будущем, хуайсан всегда прятал меж своих мыслей одну крошечную — может быть, ему удастся выйти за него замуж?        брачные союзы были в ходу всегда, никогда не было времени, когда было бы неуместно прочертить еще одну соединяющую линию между кланами. цзян ваньинь производил впечатление сильного наследника, полной противоположности ему почти во всех сферах жизни. там, где хуайсан морщил нос на необходимые для изучения науки, ваньинь стоически изучал их, но там, где ваньинь не хотел тратить время на что-то вроде искусства или любования какими-то там вещами, хуайсан был страстно увлечен любым видом творчества, любой вещью, которая казалась ему красивой.        самой красивой вещью, что была в облачных глубинах, по его скромному мнению были глаза цзян ваньиня, особенно тогда, когда он немного уходил в свои мысли и был расслаблен.        не хуайсану до зуда в руках хотелось нарисовать это, запечатлеть чужое лицо, но он знал, что, вероятно, цзян ваньинь не оценит этот жест по достоинству, и потому рисовал тайком, никогда не показывая своих работ и даже не рассказывая о их существовании.        для него было неожиданностью узнать о том, что наследник цзян испытывает к нему те же эмоции, что он к нему — и выяснилось это случайно, когда они, оставшись наедине во время тайного распития алкоголя в облачных глубинах, разоткровенничались. цзян чэн никогда не любил трепаться попусту, но он выпил много, и, видимо, утратил контроль над своими мыслями.        и хуайсан был нечестным, когда вместо того, чтобы поцеловать его прямо тогда, уложил юношу спать и пообещал поговорить с ним завтра, что он и сделал, обрушив ночные события на ваньиня во время завтрака, но он был удачливым, и вместо того, чтобы проткнуть его насквозь палочками, цзян чэн признал сказанное собой в бреду.        никто из них не умел говорить об эмоциях, о своих чувствах, и диалог, случившийся у них позже, после тренировки с мечами, был неловким, но продуктивным.        по крайней мере, практикой было выяснено, что приятнее всего целоваться не пьяными, а трезвыми, полностью осознавая происходящее и признавая за собой ответственность за свои действия.        не хуайсан был готов взять ответственность за все, что произошло между ними в следующие годы: за письма, за соблазны, за тревогу, за пролитые слезы, за молитвы. он признавал все это, был готов признать перед людьми, богами и перед цзян чэном, и ему всегда очень грел сердце факт того, что тот был готов тоже. может быть, не так уверенно, как его пара, но ваньинь всегда был немного стеснительным в таких делах, и хуайсан более чем охотно был рад помочь ему раскрепоститься.        когда ответственность расширялась, становилась осознаннее, тяжелее, ощутимее в их руках, он оставался таким же решительным. это была его идея — выучиться и стать советником, чтобы иметь шанс быть со своим возлюбленным.        он был готов стать его женихом. его мужем. поклясться быть ему верным до конца своих дней перед алтарем, потому что хуайсан уже однажды клялся в этом ваньиню лично.        также он был готов быть ему опорой, давать поддержку, утешать и быть тем, с кем цзян чэн почувствует успокоение, в ком он обретет уют и ощущение дома.        ко всему этому хуайсан готовился, или хуайсана готовили, или он уже был готов, все это было частью его жизни, той частью, которая ему нравилась и которую он никогда не хотел избегать. брак с цзян ваньинем — хотя он бы предпочел сказать «все их отношения на протяжении всей их истории» — был той вещью, которую не хуайсан страстно желал и к которой он был готов продвигаться даже сквозь тернии.        если бы цзян чэн попросил его сопровождать его на совете всех кланов на равных правах, а не как советник, он бы согласился.        если бы цзян чэн предложил ему сменить фамилию, чтобы полностью вступить в семью, он бы подумал над вариантами и скорее всего согласился бы.        если бы существовала хоть малейшая возможность, человеческая, божественная или заклинательская, при которой мужчина мог бы понести ребенка от другого мужчины, и если бы цзян чэн хотел иметь ребенка с ним, то он бы согласился тоже.        два ребенка, младенец нескольких месяцев от роду и двухлетка, сваливаются им на голову вместе с грузом ответственности, скорби и растерянности.        и, хуайсан всегда избегает произносить эту часть вслух, потому что он не может предугадать реакцию на нее, но также на нем есть некоторая доля ответственности за его супруга — расстроенного, подавленного и очень печального.        вечер того дня проходит в волнениях, но тщательно скрытых от лишних глаз.        вместо того, чтобы воспользоваться любой пустой комнатой или спальней, которые имелись на пристани, хуайсан приводит их в свои покои, сначала укладывая цзинь лина в колыбель, а после сосредотачивая свое внимание вокруг своей пары и ребенка, принесенного им. позвав служанку, он просит принести таз с водой, но ни в коем случае не помогать ему с омовением, а после требует позвать придворного лекаря и привести его сюда настолько быстро, насколько это возможно.        служанка, молодая девушка, несколько приближенная к нему и находящаяся в процессе переквалификации в исключительно его прислугу, спрашивает, не случилось ли чего плохого, и хуайсан, имея на раздумья всего несколько мгновений, говорит, что глава цзян подавлен случившимся и неважно себя чувствует.        что, по сути, правда, и цзян чэн действительно не выглядит хорошо, сидя на их кровати и держа в своих руках дрожащий сверток, но также лекарь нужен больше ребенку, чем ему самому.        полагаясь на девушку и на то, что она поспособствует распространению новости о том, что глава цзян вернулся и с ним все в порядке, хуайсан перестает суетиться и опускается на колени перед своей парой, протягивая руки к его лицу, чтобы успокоить касаниями. он всегда делал так, когда ваньинь прятал свои эмоции и опускал голову, и сейчас, видя, как тот ни на миг не сопротивляется, утыкаясь в его ладони, у хуайсана сжимается сердце.        годы, проведенные вместе, помогли ваньиню раскрепоститься, принимать ласку и заботу без страха и без тревоги, которые сопровождали его раньше, но он до сих пор не был полностью свободен в этом.        он колебался перед тем, как прильнуть к своей паре, и видеть, как тот не тратит энергию и время на это, просто принимая тепло, несколько болезненно для хуайсана.        — если есть что-то, о чем ты хочешь сказать мне, пока мы наедине, тебе стоит сделать это сейчас.        — я знаю. просто… прости меня.        — за что?        — я вел себя отвратительно последнее время, — тихо говорит ваньинь, прикрыв глаза и наклоняя голову, чтобы хуайсан мог обхватить его лицо. — особенно по отношению к тебе. я мог поговорить с тобой до того, как…        — я не виню тебя за это, любовь моя. это не тот поступок, которым можно было бы поделиться так легко.        — ты моя пара.        — это не делает тебя обязанным быть полностью честным. разумеется, мне бы хотелось, чтобы ты был честен со мной, — он улыбается, оглаживая чужую щеку и глядя так ласково, как только может, — но если тебе нужно пространство, оно у тебя будет. я твоя пара, и я должен поддерживать тебя.        — я тебя не заслужил.        — не говори так.        — я не заслужил тебя, — повторяет он, обхватывая ребенка в своих руках удобнее, когда тот начинает ворочаться. — ты не должен был ввязываться во все это со мной. ты не… ты сказал, что хочешь быть со мной.        — и я до сих пор хочу этого.        — ты не должен быть родителем со мной. ты не просил об этом.        это, видимо, глубоко тревожит мужчину, потому что его голос звучит очень тихо и разочарованно, из-за чего сердце у хуайсана сжимается до боли сильно. последнее, чего он хотел в этой жизни, так это слышать, как его пара извиняется перед ним за подобные вещи, и он двигается вперед, прикасаясь губами к его лбу, стараясь расслабить.        — это был мой выбор, — тихо шепчет он, стараясь не задеть ребенка в руках своей пары, — я никогда бы не отказался от него.        — твой выбор был быть со мной, а не воспитывать со мной чужого ребенка. ребенка, который...        цзян чэну не нужно заканчивать, чтобы хуайсан понял, о чем тот говорит.        ребенка вэней. ребенка, которого будут ненавидеть или которого убьют, если вскроется правда о его происхождении — и их тоже может постигнуть эта участь, особенно после смерти вэй усяня.        у них было не так много времени на разговоры друг с другом, и тогда, когда хуайсан аккуратно берет мальчика на руки, оставляя грязный дорожный плащ в руках своего жениха, в комнату стучатся, тихо извещая о том, что лекарь прибыл, а вместе с ним и вода, о которой просил хуайсан.        тот просит их войти и прижимает малыша к груди, умудряясь выглядеть собранным, даже если его пара за его спиной далек от этого.        — глава цзян, господин не. я слышал, что глава был... ранен?        — я попрошу осмотреть главу цзян позже, — говорит хуайсан, позволяя лекарю, мужчине средних лет с собранными в низкий хвост волосами, пройти к постели. — но это было не то, почему мы попросили вас явиться.        — в чем дело, господин не?        — мне будет нужно, чтобы вы хранили молчание о сегодняшнем дне. и, вероятно, в дальнейшем тоже.        — вы предлагаете участвовать мне в чем-то... неприемлемом?        — нет, но вы должны понимать, что распространение слухов подобного рода негативно скажется на репутации главы ордена и его близких, — то, как говорит хуайсан, и то, что кроется меж его слов, заставляет цзян чэна почувствовать себя неуютно — не говоря уже о лекаре, который нервно сжимает свою сумку. — и что глава цзян не одобрил бы распространение этих слухов.        — я весь к вашим услугам, господин не.        таз с водой, о котором попросил хуайсан, поставили рядом с низким столиком, за которым обедала будущая чета цзян, но сейчас о еде не могло быть и речи. пройдя с лекарем к нему, хуайсан жестом попросил набросить на стол одеяло и расположил на нем ребенка, который, потеряв источник тепла, заворочался и издал тихий звук.        лекарь замолк, сжимая сумку и стараясь правильно осмыслить то, во что его втянули. он и раньше занимался детьми, он работал на главу цзян еще тогда, когда тот был наследником, и он проверял здоровье наследника цзинь, когда тот прибыл в пристань лотоса.        увидев советника с ребенком на руках, он подумал, что, вероятно, что-то произошло с младенцем, и им нужна его помощь, но сейчас он ясно понял, что этот ребенок не цзинь жулань и даже не знаком ему. исходя из того, какой тот худой для своего предположительного возраста, грязную одежду на нем и незначительные повреждения кожи на руках, он может сделать догадку, но, озвучив ее, вряд ли бы встретился с пониманием со стороны главы цзян и супруга того.        хотя, скорее всего, было бы наоборот. глава цзян был непривычно тих, находясь позади них, а не хуайсан руководил процессом, глядя на лекаря.        — мне будет нужно искупать этого ребенка и переодеть его, иначе я могу пропустить что-то, — говорит он тихо, наблюдая за тем, как хуайсан снимает верхние одежды и закатывает рукава. — или, вероятно, в раны может попасть грязь или еще что-то. сколько лет этому ребенку?        — два года.        — насколько я могу понять, у вас нет информации о его происхождении? — хуайсан кивает в ответ, и мужчина вздыхает. — осмелюсь предположить, что ребенок либо был сиротой, либо находился в неблагоприятных условиях. об этом говорит его тело, и… вы хотите искупать его сами, господин не?        — мой супруг нашел этого ребенка, у которого, вероятно, больше нет семьи, которая смогла бы о нем позаботиться. я могу это сделать.        — господин не, глава цзян… вы хотите взять на себя ребенка в такое время?        — вы бы предпочли позволить этому мальчику умереть?        — никак нет, господин не. простите. помочь вам? у меня есть некоторые травы, которые можно использовать при омовении, это, вероятно, не будет лишним.        процесс проходит тихо и гладко, потому что не хуайсан обращается с ребенком аккуратно, но умело, и мужчина рядом с ним очень осторожен, помогая или поддерживая голову того.        обычно, подобное было нужно только младенцам, но он сильно сомневается, что мальчик достаточно силен, чтобы держать себя самостоятельно.        пеленки тоже подходили в основном младенцам, но никакой детской одежды при дворце не было — даже для цзинь жуланя, тот еще слишком мал, — и ничего лучше предложить они не могут. завернув ребенка и устроив его у себя на руках, хуайсан позволяет лекарю осмотреть того.        это тревожно — присутствовать, но не знать, что делать, как помочь или как распознать что-либо. не хуайсан поднимает голову, чтобы встретиться взглядом со своей парой, и цзян ваньинь также встревожен и подавлен.        что, если ребенок болен, и они ничего не смогут сделать?        хуайсану страшно даже представить, как его пара отреагирует на еще одну смерть. он зажмуривается, сопротивляясь желанию склонить голову, и контролирует дыхание, чтобы заставить себя успокоиться.        — мальчик болен.        — насколько серьезно?        — это лихорадка, вызванная заболеванием. вероятно, он мог простудиться, — что похоже на правду, хуайсан может судить об этом, видя, как лицо его пары мрачнеет. — он может поправиться.        — а раны?        — они похожи на царапины от падений или что-то в этом роде. может быть, мальчик где-то упал или обо что-то зацепился. вот здесь, — он указывает на руки ребенка, — следы, какие бывают при… неприятном контакте с деревом. мы промыли раны, и сейчас я наложу повязки, такие повреждения довольно быстро лечатся. разумеется, сейчас, с ослабленным организмом, это может немного затянуться, но это излечимо.        — с ним все будет хорошо?        — будет. сейчас ему лучше всего поспать, чем дольше, тем лучше для него же. потом, когда он проснется, нужно будет покормить его чем-то легким.        — как думаете, — тихо спрашивает ваньинь, и мужчины оборачиваются на него одновременно, — детям вроде него можно суп из корней лотоса?        — нет ни одной причины, по которой было бы нельзя, я думаю. на самом деле, это довольно хороший вариант пищи для него.        — я предупрежу слуг на кухне.        — я сделаю это сам, глава цзян, не утруждайтесь. вам… насколько я понимаю, появление этого ребенка в пристани лотоса не было запланировано, — мужчина видит острый взгляд со стороны хуайсана, и старается звучать непринужденно, — поэтому будет необходимо озаботиться его местом как можно скорее. я говорю не о покоях, а о кровати на данный момент.        — кровать наиболее важна для мальчика?        — его состояние на данный момент требует того, чтобы он как можно больше лежал и отдыхал. это способствует выздоровлению. в худшем случае, лихорадка может ухудшиться, он может начать бредить. если происхождение ребенка… если он пережил что-то плохое раньше, то в бреду ему может стать хуже. о, и он обезвожен, когда он проснется, нужно будет тщательно следить за тем, чтобы он пил как можно больше воды.        — хорошо, мы поняли, — хуайсан кивает, поднимаясь на ноги вместе с ребенком на руках и покачивая того. — есть ли лекарства?        — они существуют, но… вы же хоть когда-нибудь болели, господин не? глава цзян?        — было такое.        — тогда вы должны знать о том, что большинство лекарств на вкус не слишком приятные. дети обычно протестуют против них, но я могу посмотреть, что можно сделать.        — спасибо вам.        — не стоит благодарности, господин не, это моя работа. глава цзян, — он обращается к мужчине, почтительно склоняя голову, — теперь ваш черед.        осмотр быстрый, с четкими ответами, которые дает ваньинь еще до того, как лекарь спросит его. пара мелких ран на руках, утомление и усталость, которые должны пройти после долгого отдыха и сна.        в чем лекарь сомневается, время от времени оглядываясь то на господина не, уложившего ребенка в их кровать и отошедшего поговорить с прислугой, то на наследника цзинь, спавшего в своей колыбели. он любил детей, у него не было своих, но был племянник, но даже с ним он намучался. представить ответственность из ордена, недавней битвы и двух маленьких детей одновременно ему страшно, но это то, через что будет должен пройти его глава и супруг того.        дав последние указания, лекарь покидает покои, а хуайсан вернулся к своей паре, закончивший с поручениями. день истощил его, но были незавершенные дела, и они давили на него.        не сильнее, чем вид его супруга — удрученного и подавленного.        видеть его таким не было чем-то новым, к сожалению. не хуайсан знал, как выглядит его пара, когда чувствует себя плохо или крайне плохо, и ни тогда, ни сейчас тем более не был рад этому знанию. ему хотелось помочь. утешить.        цзян чэн ничего не говорил, отстранившись и расстилая их спальное место, взяв с кровати одну из подушек и одно из одеял, стараясь не потревожить сон а-юаня. действовать ему всегда нравилось больше, чем делать что-либо другое, и, подавляя бурю на душе, он мог выплеснуть желание покалечить себя в движения.        — ты можешь лечь с ним, если что. я посплю тут.        — а-чэн, — голос его пары тихий, но искренний, — я лягу с тобой.        — тебе необязательно.        — я привык засыпать и просыпаться с тобой.        — это на одну ночь, тебе не нужно… не делай этого.        он оказывается рядом, обнимая за талию и прижимаясь к телу, греет ваньиня, ища его руку. там, где они касаются друг друга, хуайсан осторожно разворачивает чужое запястье, чтобы прикоснуться кончиками пальцев к просвечивающим венам. крошечное движение, такое, которое можно было и не заметить.        но цзян ваньинь замечал всегда — потому что этими касаниями его пара успокаивал его.        — тебе правда необязательно.        — я знаю. тебе необязательно наказывать себя.        — я не… я не наказываю себя.        — а-чэн, я знаю, что тебе тяжело сейчас. ты правда не должен оставаться один. я хочу помочь.        такое простое желание. это не достать звезду с неба и не совершить чудо.        хочет помочь тому, кого любит. цзян чэн хочет ударить себя по лицу за то, что неосознанно пытался отстраниться от хуайсана, но вместо этого разворачивается к нему лицом и тянет вниз, на циновку, укладывает его и ложится рядом, устраивает в своих объятиях, прижимаясь лицом к распущенным волосам.        он ужасно хочет спать. он чувствует такую сильную усталость, что мог бы проспать день, два, сто, тысячу лет, не вставая, он чувствует звон в собственных костях и едва ли силен для того, чтобы устроить голову удобнее.        никто из них не чувствует себя сильным, когда посреди ночи сон прерывается детским плачем.        цзян чэн просыпается первым, но именно хуайсан вскакивает, чтобы подойти к а-юаню и проверить его, прикасаясь ко лбу и к щекам, на ходу выдумывая успокаивающие слова для него, шепча их, когда он берет ребенка на руки.        половина из них состоит из утешений, другая из заверений, и у цзян чэна сжимается сердце, когда он различает “ты в безопасности” во фразах своей пары.        во сне лихорадка не спала, наоборот, стала сильнее и взошла на пик, истязая маленький организм. цзян чэн чувствует тяжесть на сердце, наблюдая за тем, как хуайсан кладет влажную ткань на лоб мальчика и придерживает ее, аккуратно устроив его в своих руках. а-юань не спит, он проснулся и тихонько плачет, слишком слабый для того, чтобы быть громким, едва ли может поднять худую ручонку, чтобы схватиться за руки, которые держат его.        чувство вины гложет его — на удивление сильно, вгрызаясь в слабые стороны его сознания, те, которые он оставлял только для хуайсана, потому что знал, что с ним все будет хорошо.        хуайсан всегда был на месте. был в порядке. за него не нужно было волноваться, это его роль — переживать за кого-то и молиться.        не было никого, кто мог бы встать между ними, цзян чэн никогда не испытывал ревности, зная и будучи уверенным в том, как хуайсан привязан к нему, как он сам важен для него.        но никогда ранее он не чувствовал себя таким никчемным и виноватым перед своей парой, потому что они никогда раньше не совершал подобных глупых действий.        не отговорил брата. не защитил сестру. украл ребенка.        это даже звучит дико, и ему страшно представить, что по этому поводу чувствует или думает хуайсан — но тот выглядит гораздо более собранным, чем он сам. выглядит так, как будто он рад возиться с чужим ребенком.        — как думаешь, он понимает, где он сейчас?        — наверное. по крайней мере, мой голос он узнает.        — это радует, — улыбается хуайсан, придерживая пальцами чашку, из которой пил ребенок. — надеюсь, мой он тоже начнет узнавать.        — определенно начнет. ты… ты очень хорошо справляешься, а-сан.        — думаешь?        — вижу, — он садится рядом, обнимая свою пару. — ты относишься к нему как к своему.        — а ты?        — я принес его сюда, так что я несу за него ответственность в любом случае. ты был бы родителем получше, чем я.        — не говори так.        — если после всего этого ты не уйдешь от меня, вероятно, у тебя будет возможность посмотреть на то, что из меня получится.        — я не оставлю тебя, — напомнил хуайсан, обнимая чужую руку и звуча ласково. — и я буду рядом с тобой. мы будем смотреть, что из нас получится, — заканчивает он, делая акценты на местоимениях.        это приносит успокоение цзян чэну — может быть, он отказался от бессмертия в прошлой жизни, чтобы в этой заслужить такую пару, как не хуайсан.        тот продолжает возиться с ребенком, вытирая пот с его лица, аккуратно помогая попить еще и поправляя края одеяла, чтобы а-юань не замерз, и только после того, как тот перестает ерзать и хныкать, решается уложить его на кровать снова.        страха за чистоту в постели или за какое-то эфемерное понятие сугубо их места нет, нет ни тени, ни намека на него, и когда хуайсан задерживается, чтобы оставить робкий поцелуй в лоб перед тем, как положить прохладную ткань снова, цзян чэн чувствует, как у него начинает сильно сжимать где-то промеж ребер.        между ними нет ни капли родственной крови. все они принадлежат разным орденам. может быть, они могли бы и не встретиться никогда, если бы отсиживались на своей территории и не лезли туда, куда не надо.        сделав это, он обрел свою пару, человека, которого полюбил и с которым хочет провести как можно больше времени в своей жизни. его пара, в свою очередь, ласково ведет себя с тем человеком, с которым они проведут всю его жизнь.        он очень сильно не хочет думать о том, что в таком возрасте а-юань может и не пережить тяжелую болезнь.        вернувшись на циновку, тяжелые мысли не оставляют его.        цзян чэну не впервые приходится спать в полевых условиях, и даже то, что он имеет сейчас, лучше его прошлого опыта — потому что тогда это было настоящее поле, не в помещении и без такой роскоши, как тепло тела рядом или мягкое одеяло.        в жизни хуайсана такого никогда не было, ему привили привычку окружать себя лучшим, но по нему нельзя сказать, что ему неудобно или дискомфортно. он прячет лицо на груди своей пары, вытягивая ноги, и расслабляется, не в силах бороться с накопившейся за день усталостью.        если а-юань или а-лин проснутся еще раз, хуайсан правда сомневается, что сможет подняться. он молод, он привык либо спать всю ночь, либо не спать до утра, зная, что после того, как он закончит все свои дела, сможет выспаться на год вперед, и подобная ночная активность не совсем то, к чему он привык.        чувствуя легкий поцелуй куда-то в макушку, он думает, что, может быть, сможет привыкнуть. если ваньинь будет там с ним, он определенно сможет. если они оба будут там, они смогут с этим справиться.        дни после этого посвящены переживаниям о том, смогут ли окружающие справиться с этим. под окружающими они подразумевают адептов клана цзян, своих слуг и всех, кто непосредственно видит главу цзян и советника с двумя детьми вместо одного — сообщать о “прибавлении” в их “семье” близким в других кланах ни один из них пока что не хочет.        не хуайсан сказал, что расскажет брату и названным братьям только тогда, когда ребенок окрепнет достаточно, чтобы не вызывать беспокойства у своих родителей, а цзян чэн на это только кивал — ему рассказать о прибавлении в своей “семье” было некому.        разговоры с плотниками и столярами по поводу детских спален не были изнуряющими или болезненными, это было обсуждение рабочих вопросов, пожеланий, и затянулись они только из-за того, что ваньинь попросил найти хуайсана и привести его, чтобы обсудить и его пожелания тоже.        не то, что он не мог сделать этого сам — просто он знал, что хуайсан точно предложит что-то, о чем он забыл или что не посчитал нужным рассказать мастерам, но что точно будет необходимо детям.        также это создавало ощущение уюта в его груди. по сути, все то, чем они занимались, выбирая наиболее просторные пустые комнаты в пристани и рассматривая их фэн-шуй, могло быть и, скорее всего, являлось созданием дома.        того, в который они захотят вернуться, того, в котором будет жить созданная ими семья. осознание этого немного резало по больному, и, отпустив мастеров работать, оставшись наедине, цзян чэн очень крепко обнимал свою пару, не в силах отпустить слишком быстро.        он был лишен покоя, искал себе место, искал утешения, а хуайсан давал ему это, прижимая свои ладони к чужим и подставляя лицо для поцелуя, чтобы дать это ваньиню.        делать это — давать ему ощущение умиротворения, быть его успокоением, — он мог бы все время, днями напролет, но, к сожалению, были дела.        хуайсан уже сделал ему одолжение, взяв на себя решение всех вопросов клана и ордена в ближайшее время, и, пусть он это таковым не называл, но так оно и было, и ваньинь чувствовал себя виноватым перед ним. разделить обязанности между ними поровну или хотя бы присутствовать с ним в кабинете он хотел, хотел до невозможного, но хуайсан ласково просил его быть с детьми и следить за ними на случай, если им что-то понадобится.        не то, что цзян чэн вообще знал, что может понадобиться младенцу или двухлетке, но спорить со своей парой он не стал, и всегда возвращался к детям, готовый быть примерным родителем — или стараться быть таким.        насколько ему известно, или, если опираться на его крайне скудные познания в области детей, цзинь лин — хороший ребенок.        он редко просыпается по ночам, исключая случаи, когда они сами не спят и суетятся над а-юанем, из-за чего будят младенца, но тот всегда быстро засыпает, а днем весел, тянет пухленькие руки к игрушкам и с охотой ест. когда цзян чэн не с ним, нянечками выступают служанки, те, которые приближены к хуайсану и которых тот ласково попросил позаботиться о детях и о его супруге.        так и происходит, и, зайдя в свои покои, ваньинь видит облаченную в фиолетовое девушку, держащую погремушку для ребенка в своих руках.        — господин цзян, — она поднимает взгляд, приветствуя главу, и тот приветствует ее в ответ. — я уже покормила его и поменяла пеленки, так что, думаю, скоро он уснет.        — это нормально для него?        — более чем, господин цзян. маленькие дети, как цзинь жулань, много спят, а когда не спят, то смотрят на мир вокруг себя и хотят кушать.        — это хорошо. спасибо тебе.        — я рада быть полезной главе.        — второй ребенок все еще спит?        — да, господин цзян, — девушка отдает младенца в руки его дяде и делает шаг в сторону, позволяя увидеть мальчика, свернувшегося под одеялом на кровати и все еще спящего. — он спал все утро, и я думала над тем, чтобы разбудить его, чтобы он поел, но не решилась без вас… мальчик сильно болен, господин цзян?        — к сожалению.        — у него все еще жар, я меняла повязку. лекарь заходил в ваше отсутствие, чтобы проверить его, и он сказал, что изменений в состоянии нет, что ни хорошо, ни плохо. надеюсь, мальчик поправится как можно скорее.        — мы все надеемся на это, — тихо говорит ваньинь, сжимая а-лина в своих руках чуть крепче. — ты можешь идти.        девушка откланивается, забирая с собой грязные пеленки и пустой таз из-под воды, и цзян чэн остается один на один с детьми. один из них спокойно лежит в его руках, лепеча что-то свое, а второй лежит, одним своим видом вызывая беспокойство.        жар держится до сих пор, что плохо. но если бы все было совсем плохо, лекарь бы сказал или служанке, или ему напрямую, верно? они бы знали.        координировать свои движения, отдав одну из своих рук ребенку и иногда подключая вторую, чтобы развлечь того, несколько сложно, но цзян чэн помнит, как месяц имел при себе только одну руку, что, видимо, было жестокой шуткой от судьбы и циничной тренировкой для него на будущее.        цзинь лин ни о чем не подозревает, хватаясь своими маленькими пальчиками за палец своего дяди, тот, на котором цзыдянь, и цзян чэн давит тревогу изо всех сил, чтобы кольцо было просто кольцом, а не чем-то, что может навредить ребенку.        может быть, он бы научил его владеть им, когда мальчик вырастет. тот, правда, скорее всего будет мечником, используя суйхуа — то немногое, что осталось у него от отца, но это не так уж и плохо.        представить этого крошечного ребенка взрослым или хотя бы выросшим в подростка сложно, цзян чэн не может предположить, какими будут его черты лица и как он вырастет. сейчас в цзинь лине пеленок больше, чем его самого, и он не знает, хочет ли того, чтобы он вырос побыстрее, или нет.        в основном он боится того, что мальчик вырастет похожим на своих родителей — чего следует ожидать — и что смотреть ему на него будет очень больно.        когда он садится на кровать, чтобы быть ближе к другому ребенку, страхи продолжают роиться в его голове и сбивать с толку, отвлекая от настоящих проблем и съедая его изнутри.        родители вэнь юаня неизвестны, и, видимо, погибли очень рано, оставив того на попечение остальным родственникам. вэнь цин приходилась ему тетей, а она сама на пару со своим братом относилась к боковой ветви клана вэнь. цзян чэна сильно интересовала, в какую сторону сводилось родство между ней и этим ребенком — он мог быть как и очень дальним вэнем, еще более отстраненной от главной семьи ветвью клана, так и наоборот, чуть более чистокровным вэнем.        не то, что он хорошо помнил лица вэнь чао, вэнь сюя и вэнь жоханя, но какое-то представление о них сохранил. вэнь цин и ее брат не были похожи на них, черты их лиц, какими он их запомнил, были мягче, в них чувствовалась другая кровь.        по маленькому а-юаню нельзя сказать, к кому он относится, нельзя понять, к какой части проклятого ордена он относится. нельзя понять, в кого он вырастет.        ударившись в воспоминания, ваньинь вспомнил, что чета лань часто разговаривала со своим ребенком, даже тогда, когда тому было всего несколько месяцев. лань сичэнь объяснял это тем, что, может быть, ребенок еще не способен понимать речь, но он может научиться различать их голоса, что важно для него. еще это успокаивало его пару, того очень часто можно было увидеть держащим маленького цзиньи на руках и шепчущим ему слова обо всем на свете.        цзян чэн не особо разбирается в детях, и, тем более, не разбирается в том, насколько это правдиво или полезно, но попытаться стоит.        младенец заснул в его руках, сытый и расслабленный, ваньинь укладывает его в колыбель и возвращается к постели, чтобы побыть с ребенком, но замирает, услышав что-то вроде плача.        до ужаса слабый, тихий, такой тихий плач, постоянно прерывающийся, и шумные беспокойные вздохи, как будто кто-то очень борется и со слезами, и с собственным дыханием — что заставляет сердце цзян чэна сжаться и замереть.        он оказывается у постели быстрее, чем осознает это, обнаруживает воду в чашке на столе подле себя и готов взять ее, но в первую очередь протягивает руки к источнику шума.        к маленькому а-юаню, который проснулся.        это не то пробуждение, которое происходило последние дни, не то спутанное сознание, которое было у а-юаня, когда тот просыпался и хныкал, привлекая к себе внимание, будучи слишком слабым для того, чтобы попросить воды или помощи.        — все в порядке. ты в порядке. ты дома.        он более чем уверен, что это не то, что хотел бы услышать ребенок, дезориентированный, потерянный и испуганный, но он не может предложить ничего лучше.        взяв ребенка на руки, цзян чэн понимает, что ситуация не становится лучше, потому что тот все еще безутешен и напуган, истощен и просто не в себе, а он, в свою очередь, глупый мужчина, который не имеет ни малейшего представления о том, что он должен сделать, и который не имеет ни одного шанса в этой ситуации позвать хоть кого-нибудь, кто был бы умнее него.        — все хорошо, — повторяет он, позволяя ребенку цепляться за себя, плакать в рукав его одежд, осторожно укачивая его в своих руках. — ты в безопасности. тебя никто не обидит.        плач не прекращается, а-юань хнычет, качая головой, и у цзян чэна кончаются идеи, когда он вспоминает про обезвоживание.        — я здесь, — тихо говорит ему ваньинь, поднимая чашку и держа ее, помогая а-юаню опустошить ее, и тот начинает успокаиваться.        жажда утоляется не сразу, а-юань просит вторую чашку воды, и цзян чэн запоздало понимает, что тот, вероятно, вдобавок ко всему этому еще и очень голоден, но не смеет даже думать о чем-либо, кроме мальчика, который цепляется за него.        а-юань маленький, худой и прилипчивый, но не в плохом смысле этого слова. даже если в плохом, цзян чэн просто не может обвинить его — он знает, что он местами теплый, и что, вероятно, ребенку нравится тепло, исходящее от него. если это его успокаивает, то цзян чэн намерен давать ему столько тепла, сколько возможно, потому что у него нет других вариантов, нет ничего другого, что он мог бы предложить ему.        и, если умиротворению ребенка в его руках можно доверять, то это работает. а-юань больше не хнычет, только смотрит на мужчину, аккуратно сжимая край его рукава в ладошке и хлопая глазами.        не то, что он может сказать об этом или выразить это хоть как-нибудь, но состояние улучшилось. жар спал, от него осталось только истощение и изнеможение, которые мальчик проявляет, привалившись головой к чужому плечу и съежившись, и которые ваньинь замечает.        он бы предпочел остаться в спальне весь день, держа то одного, то второго своего сына на руках, видя их рядом с собой постоянно, но он сам отпустил служанку, и у него есть абсолютно здравое предположение насчет того, что та не ждет его за дверью, поэтому ему приходится пересилить себя, обернуть а-юаня в другое одеяло и выйти за дверь, чтобы раздать указания и собрать всех, кто ему нужен.        служанку, чтобы она принесла еду для ребенка. лекаря, чтобы тот осмотрел его и сказал, каковы их дальнейшие действия.        и есть еще кое-кто, но делать это так — в присутствии других людей — он не хочет совершенно.        поэтому, сам того не ведая и не предупреждая свою пару, цзян ваньинь превращает свой рабочий кабинет, который стал их рабочим кабинетом, в место преступления.        игнорируя факт того, что не хуайсан не подписывался разгребать чужие дела, ему нравилось это делать. письма от других глав кланов он проверил в первую очередь, чтобы не столкнуться с неприятными сюрпризами, а после занялся делами ордена непосредственно, приняв одну аудиенцию и перебирая документы, которые ему принесли на изучение и подпись. это несколько муторная и неприятная работа, потому что ему нужно убедиться, что в строках прошений нет обмана или уловки, и не сойти с ума от всего этого, а рябить в глазах от иероглифов у него начинает очень быстро.        по крайней мере, это окупается, потому что дела решены, все заняты своей работой, и его пара всегда очень благодарен ему за это, что приводит к удовлетворению самого хуайсана, на которое он несколько рассчитывает, уже сейчас желая закончить и вернуться в спальню.        ход его мыслей прерывается тихим шумом у двери, с каким обычно там появлялись люди, которые хотели зайти к нему, но не осмеливались или переживали.        — войдите.        — а-сан, — он расслабляется, слыша голос своей пары, — ты не занят?        — всегда свободен для тебя. что-то случилось? разве ты не… не… оу.        — мы подумали, что стоит зайти к тебе.        под “мы” цзян ваньинь подразумевает себя, входящего в кабинет, и мальчика, которого он держит на руках.        глубоко внутри себя он рад, что был наедине с собой и с ребенком, пока шел сюда, потому что, как он абсолютно уверен, он бы не пережил, если бы хоть одна живая душа слышала, как он разговаривает с а-юанем, объясняя ему, куда они идут, что они сейчас сделают и кто их будет ждать.        любовь к его паре в его сердце огромна, он никого никогда так не любил, как его, но сомневается, что хотел бы объяснять а-юаню то, почему у него два папы, а не папа и мама, в присутствии хуайсана.        и, очевидно, что сам а-юань подготовлен к этому больше, чем его второй папа.        — приветик, — тихо говорит он, пытаясь справиться с волнением в своем голосе. — я… как бы это объяснить…        — он знает, я рассказал ему. а-юань, это твой папа, о котором я говорил.        хуайсан бросает один недоумевающий взгляд на свою пару, выражая эмоцию посередине между недоумением и смущением, но тот улыбается в ответ так нежно, что злиться на него просто невозможно.        — ты чувствуешь себя не очень хорошо, да? давайте-ка мы все вернемся в спальню, иначе тебя продует.        — звучит хорошо. ты со всем закончил?        — ты думаешь, что я смог бы отказаться от семьи ради работы? а-чэн, — он дуется, останавливаясь в проходе, — ты правда так думаешь?        — нет, я так не думаю, — они оба знают, что это так.        — ты сказал кому-нибудь? на кухне еще должен был остаться суп, нужно, чтобы его принесли.        — я позаботился об этом. просто… я сделал это, а потом подумал, что хочу познакомить вас двоих без лишних глаз.        — это мило, — тихо комментирует хуайсан, оказываясь на пороге их спальни. — спасибо.        — ты не должен благодарить меня за это, это и твой ребенок тоже.        — я хотел поцеловать тебя вместо слов, но… а вот и мы, — говорит он громче, заходя внутрь и несколько пугая лекаря, уже ждущего их там в компании из служанки и цзинь лина в ее руках.        в этой компании цзян чэн может понять, почему его пара предпочел слова, а не действия, даже если не особо хотел понимать этот момент.        слышать, как лекарь обращается к ним, как к родителям, или видеть, как его пара помогает мужчине на правах родителя мальчика, держа его на руках или утешая его, отвлекая от всех присутствующих людей в комнате, не слишком-то легко.        приятно, он чувствует себя счастливым, он видит свою семью, но нелегко.        за ребрами сильно давит, и он не может понять природу этого, не может понять, откуда оно там взялось и зачем, но также он не может уделить этому время — есть дела поважнее.        — насколько я могу судить, он идет на поправку. самые сложные дни уже позади, он преодолел лихорадку, и сейчас то, что мы должны делать, это не допустить ее возвращения и поддерживать его состояние стабильным.        — она может вернуться?        — иногда так бывает. если, допустим, поверить, что она уже позади, и не относиться к лечению с должным вниманием, то можно не заметить ухудшений, которые могут проявиться. сейчас, с ослабленным организмом а-юаня, это очень тонкий лед, если вы понимаете.        — понимаем, — кивает хуайсан, забирая ребенка из рук лекаря и усаживая к себе на колени. — а что насчет лекарств?        — я развел одно, которое собирался дать ему как только он проснется, вы должны будете дать его ребенку после того, как покормите. позже я принесу еще одно, оно на ночь, чтобы сбалансировать сон ребенка.        — можно задать вам вопрос?        — конечно, господин цзян, я к вашим услугам.        — для ребенка его возраста нормально… гм… не говорить?        — что, простите?        — с самого пробуждения а-юань ничего не говорил, — поясняет ваньинь, глядя на то, как начинает тревожиться его пара, вглядываясь в личико ребенка в своих руках. — он только хныкал или плакал, кивал головой, но ничего не говорил. даже а-лин издает какие-то звуки, а он… это нормально?        — ну… не то, что я особо разбираюсь в детях, конечно, — лекарь попеременно смотрит то на мальчика, то на его опекунов, пытаясь понять, кого он боится сильнее. — в этом возрасте дети только начинают говорить, и, если он говорил не особо много до болезни, есть шанс, что это просто осложнение.        — осложнение после болезни?        — вроде того. и еще у мальчика есть кашель, что значит, что его горло тоже пострадало, и ему может быть просто больно говорить. я бы посоветовал вам понаблюдать за ним, и, если после выздоровления он не заговорит, может быть, это уже что-то серьезнее.        — что может быть серьезнее этого? — тихо, но несколько грозно спрашивает хуайсан.        — я не советую вам загадывать наперед, пока не решены нынешние проблемы. из самых худших вариантов, что я могу назвать, может быть травма горла, какая бывает, к примеру, после отхаркивания большого количества дурной крови, — он жестикулирует, делая взмахи ладонями в воздухе, и никому в комнате не становится лучше от его объяснений. — так как мальчик слишком мал и не отхаркивал кровь вообще, я бы скорее предположил, что это из-за стресса. насколько я помню, вы, глава цзян, забрали его из весьма нестабильной ситуации?        — да, что-то вроде того.        — если что-то из того, что произошло, было засвидетельствовано мальчиком, он мог впасть в состояние шока. вы и сами знаете, что бывает в таких случаях.        — что еще может дать стресс?        — проблемы со сном, тревоги, волнения. как вы чувствуете себя после событий, которые вызывают у вас стресс? вот примерно это же может проявиться у мальчика, с поправками на его возраст и механизмы мышления.        это не звучит утешающе, и цзян чэн может видеть, как его пара начинает беспокоиться, глядя на маленького ребенка в своих руках, изучающего его одежды, но они ничего не могут поделать.        лекарь дает пару уточнений касательно лекарств, бегло осматривает раны ваньиня, уже затянувшиеся и не тревожащие его, и удаляется, а сразу после него следует служанка, понимающая, что в ней больше не нуждаются. оставшаяся наедине друг с другом семья ничего не говорит — двое из них не знают, что сказать, а остальные двое просто не могут этого сделать.        молчание давит — и никто из них очень давно не ощущал этого давления на себе.        вступая в отношения с хуайсаном, цзян чэн боялся, что когда-нибудь они начнут молчать в присутствии друг друга. что у них не останется тем для разговоров, что хуайсану станет скучно слушать его.        позже, когда события развивались так стремительно, что от диалогов болела голова, молчать наедине друг с другом было донельзя комфортно. они делали это не потому, что не знали, что сказать, а потому, что все было на поверхности, потому, что они знали, о чем думают.        они проделали такой длинный путь, работая над собой, над их парой, над становлением семьей — чтобы вернуться к тому, с чего они начали.        — малыш, — цзян чэн поднимает голову на голос, но это обращено не к нему, — я надеюсь, что ты скажешь нам что-нибудь как можно скорее.        и когда он смотрит на них, на свою пару, который держит ребенка в своих руках так отчаянно, то ему кажется, что он видит, как тот — маленький мальчик в его руках — понимает, что ему говорят и что от него хотят.        это просто больно.        первый сознательный день а-юаня не длится слишком долго, он все еще болен и легко устает, и к моменту, когда слуги на кухне начинают делать самые первые заготовки на ужин, он засыпает, самостоятельно забравшись в кровать после того, как хуайсан помог ему принять одно из лекарств. он тихий, покладистый малыш, который не плакал, когда пил не особо приятную на вкус смесь, но который не мог слезть с чужих рук, не желая лишаться то ли тепла, то ли протекции от взрослых.        большинство вещей, связанных с детьми, для хуайсана и для ваньиня неизвестны, неочевидны, но кое-что им все же было понятно еще в самом начале, еще тогда, когда вэнь юань только оказался на пристани лотоса: существует очень большая вероятность того, что он привяжется к цзян чэну.        не хуайсан принял это спокойно — он был тем, кто сказал это, и он абсолютно прав. большая часть ответственности на цзян чэне, это он его привел, это он за него отвечает, это его ноша.        ложась в постель той ночью, чувствуя, как руки хуайсана обнимают его со спины, как тот оставляет поцелуй на его шее сзади, он знает, что не будет нести ее один. что у него есть поддержка. что, даже будучи не главным человеком в жизни их ребенка, хуайсан все равно будет там — и что тот не угнетен своей ролью второго родителя.        после того, как он увидел, как хуайсан возится с обоими их детьми перед сном, поправляя одеяла и оставляя поцелуи на их лбах, для ваньиня это становится чем-то особенно важным.        дни после похожи друг на друга, и день ото дня усталость лишь копится, как снежный ком, давя куда-то промеж ребер. цзян чэн возвращается в кабинет, разбирается с делами, принимает аудиенции, выходит к своим адептам и светится перед жителями пристани, делает все, что должен, в перерывах проверяя рабочих, трудящихся над детскими спальнями, и посещая свою семью.        называть племянника, который находится под его опекой, своего жениха и их приемного сына семьей ощущается несколько странно, но это максимально близко к правде.        на его рабочем столе лежат несколько писем, уже запечатанных и ждущих, когда он попросит отправить их по месту назначения. одно адресовано лань сичэню, оно написано им, другое адресовано лань минъяо, его писал хуайсан. они не читают почту друг друга, но знают, что, вероятнее всего, темы их писем схожи.        сложно перестроить внутреннее сознание с собственной роли няньки на роль родителя, когда нет ни малейшего представления о том, как нужно быть родителем.        решать жилищный вопрос мог бы и кто-нибудь другой. омывать, кормить и развлекать мог бы кто-нибудь другой.        ему очень сложно относиться к себе иначе — и, не имея возможности разобраться с этим, цзян чэн берется за другую задачу, пытаясь перенаправить себя на заботу о детях, которые нуждаются в нем.        с цзинь лином не было проблем, он чудесный младенец, которого хуайсан научился заклинать и успокаивать с первых же мгновений, когда берет его, плачущего и безутешного, на руки. он хорошо растет, хорошо ест и легко успокаивается по ночам, когда просыпается.        с а-юанем все идет не так хорошо, как им хотелось бы.        мальчик достаточно большой, чтобы понять, что его окружают новые люди, но вместе с тем он понимает, что ему не желают зла и что о нем заботятся.        с каждым днем он становится сильнее, оправляясь от болезни, его аппетит растет, и цзян чэн никогда не думал, что причиной его счастливой улыбки будет не закрытый муторный вопрос касательно ордена, а его пасынок, съевший всю чашку супа из лотосов и свиных ребрышек.        процесс обустройства детских спален начал идти быстрее после выполнения основной работы, и сейчас там работают столяры и слуги, стабильно убирающие строительный мусор. цзян ваньинь заходит к ним как минимум дважды в день, утром и вечером, желая им хорошей работы и принимая их работу, и, чаще всего вечером, вместе с ним заходит кое-кто еще.        не хуайсан как минимум раз в день напоминал своему возлюбленному, что тот наиболее важен для ребенка, и цзян чэн всегда кивал на это с лицом, полным понимания, но в полной мере он не осознавал, каково это, пока а-юань не начал цепляться за его ноги, стоило ему понять, что родитель собирается выйти из помещения.        отказать ребенку в том, чтобы взять его на руки, не мог ни один из них, и ваньинь даже переживал в начале, сможет ли хуайсан постоянно носить а-юаня, но тот оказался обманчиво хрупким, спокойно справляющимся с этой задачей.        гораздо спокойнее, чем рабочие, которые замирали, увидев, как главу ордена за ногу обнимает маленький ребенок, очень внимательно наблюдающий за их работой и не говорящий ни слова.        рассказывать об этой маленькой странной привычке мальчика было больно — цзян чэну пришлось вернуться воспоминаниями в то время, когда все были еще живы, — но хуайсан все понял, и улыбался ему так нежно, во все следующие разы мягко поглаживая а-юаня по голове, когда тот лип к ногам снова.        больше всего цзян чэн боялся, что будет видеть в а-юане кого-то из вэней. что кто-то другой увидит тоже, что у ребенка будут проблемы, что он не сможет защитить его.        рассказывать о том, что он знал от прошлых опекунов а-юаня, он тоже боялся.        получая безграничное принятие со стороны хуайсана, чувствуя его поддержку, имея возможность положиться на него, ваньинь понял, что, может быть, боялся зря. что не так уж это и страшно. что не все так плохо, как ему казалось.        может быть, это притупило его чувства. сделало острые края мягче, сделало его неуязвимым к каким-то вещам. рассеяло его внимание.        цзян чэн постепенно привык к лепету цзинь лина, к неразборчивым звукам, которые доносились из его колыбели или которыми тот отвечал на реплики хуайсана — тот очень много разговаривал с обоими детьми, как будто это могло помочь им развиться быстрее. еще он привык к тому, как а-юань, подобно потерянному щенку, ходит за ним следом по всей пристани лотоса, и они оба привыкли к тому, что это никогда не длится слишком долго — у цзян чэна не хватает душевных сил оставлять этого ребенка вне своего поля зрения, и всегда а-юань оказывается у него на руках или как можно ближе к нему.        это входит в привычку настолько, что в его рабочем кабинете теперь есть подушка специально для а-юаня, лежащая рядом с его столом, и там, среди документов, писем и некоторых оставленных хуайсаном рисунков, лежат одна-две детских игрушки.        никто из слуг не имел права заходить в кабинет главы ордена без стука, и никто никогда не убирался там просто так, как это было со всеми другими помещениями в пристани лотоса.        исходя из этого, можно было понять, что убирать бумажную птичку со стола никто не собирался.        шевеление рядом с собой не сильно отвлекало ваньиня, он привык к этому, когда хуайсан сидел рядом с ним и занимался своими делами, рисуя или перебирая собственные письма. от хуайсана а-юань не сильно отличается, потому что он ведет себя тихо, увлечен своими делами и иногда ищет у ваньиня тепла, замерзнув на сквозняках, которые посещают кабинет главы довольно-таки часто.        может быть, а-юаню было бы теплее, если бы он продолжал находиться в свертке из пеленок и одеял, но портные справились довольно быстро, стоило им узнать о том, что глава цзян хочет снискать их помощи в важном деле.        может быть, стоило попросить их сделать что-то потеплее, потому что сейчас, в межсезонье, с ослабленным организмом и не до конца вылеченной хворью, подцепить что-нибудь для а-юаня будет очень легким делом.        также для него легким делом является посидеть с цзян чэном немного, пока ему — а-юаню — не надоест и он не попросится к хуайсану. сверяясь с отсчетом времени в уме, цзян чэн понимает, что, вероятно, скоро ему нужно будет сделать перерыв и отвести мальчика к своей паре, но тот не выглядит уставшим или скучающим.        а-юань никогда не говорил об этом напрямую и не показывал этого намеренно, поэтому цзян чэн время от времени поглядывал на него, пытаясь понять, устал ли мальчик от его общества или еще нет.        разговаривать с тем, кто не сможет ответить ни на одно предложение словами, несколько сложно, но они все уже привыкли. хуайсан обожает болтать с а-юанем, и, кажется, малыш ему нравится как собеседник больше, чем кто-либо другой.        цзян чэн старается не отставать от этого.        — ты не устал? — мягко спрашивает он, протягивая руку и гладя растрепанные волосы на макушке. — мы можем пойти к папе, если ты хочешь.        обычно, в качестве ответа а-юань либо мотал головой, либо выражал эмоционально то, что хотел сказать, и этого хватало. сейчас вместо этого он делает что-то, чего ваньинь не ожидал — хватается за его запястье своими ладошками и пытается удержать на месте.        — хочешь остаться тут? ну, хорошо. ты точно не хочешь к папе хуайсану?        — я буду тут! я хочу быть с папой!        и вот этого цзян чэн не ожидал сильнее, чем чего-либо другого за всю свою жизнь.        никто никогда не объясняет, как это ощущается.        если опираться на логику и на стереотипы, то первые слова ребенка всегда сопровождаются слезами счастья у тех и становлением дня, когда это произошло, памятным событием в семье.        для цзян ваньиня это ощущается как удар под дых, когда он обезоружен и не подготовлен — что, по сути, таковым и является.        — пап?        он молчит дольше, чем должен, смотрит на а-юаня пристальнее, чем стоило бы, и ребенок начинает чувствовать себя дискомфортно, начинает нервничать, но ничего из этого не становится его проблемой — потому что цзян чэн отодвигается от стола и берет его на руки, прижимая к себе так, чтобы не придушить, но и не отпуская ни на миг.        — все хорошо. папа останется с тобой. я никуда не уйду.        это было то, что он так часто нашептывал спящему а-юаню, когда тот, изнеможенный лихорадкой, спал и почти не просыпался, был тем, ради кого ваньинь подрывался по ночам, чтобы проверить, что он все еще дышит.        раз за разом, склоняясь над маленьким, дрожащим, слабым телом, он проверял его пульс, дыхание и шептал одно и тоже.        что он никуда не уйдет. что он останется с ним. что он будет рядом.        после того, как а-юань лишился сначала своих родителей, а потом своих родственников, он не мог не чувствовать вины, если не повторял эти слова до того часто, что они рассыпались на буквы и теряли свой смысл.        хуайсан был с ним, он просыпался вместе с ним и вместе с ним сидел у постели, держа свою пару за руку, и он слышал, как цзян чэн умолял а-юаня — умолял не то простить его, не то остаться с ним.        было сложно понять, за что маленький ребенок должен простить его, но хуайсан никогда не спрашивал об этом, подавая влажные полотенца, утешая свою пару, находясь рядом и нивелируя собой все проблемы, а не прикладывая руку к созданию новых.        — пап? мне больно… ты давишь.        — извини, — цзян чэн рассеянно улыбается, позволяя ребенку устроиться у себя на коленях и стараясь не звучать разбитым. — мы посидим еще немного, а потом пойдем ужинать, хорошо?        — хорошо.        а-юань выглядел довольным и радостным, оказавшись в тепле и устраиваясь удобнее, полностью помещаясь в руках своего родителя, а цзян чэн, придерживая его рукой, старался найти в себе хоть какие-то крупицы здравомыслия и вернуться к работе.        потому что про себя он думал о том, каким необъяснимым образом он должен сохранять хладнокровие и думать о чем-либо другом, когда происходит это.        к его счастью, рабочих дел к этому моменту осталось не так много — и он мог бы преспокойно соврать, что их мало, чтобы закончить и воссоединиться со своей семьей, но он правда сделал почти все, исключая письма, отложенные в долгий ящик.        единственным непрочитанным письмом из тех, что были ему интересны и нужны, был ответ от лань сичэня, ответ на то его немного несуразное, эмоциональное письмо новоиспеченного родителя, и цзян чэн хотел прочитать его — но не сильнее, чем закончить рабочий день. убрав письмо за пазуху, он приводит стол в порядок, складывая просмотренные бумаги в одну стопку, просмотренные и исправленные бумаги в другую, чтобы прийти к ним завтра, подбирает бумажную птичку с пола и дает ее в руки а-юаня, держа того в своих собственных.        на руках а-юань маленький и хрупкий, каким иногда ощущался хуайсан, когда они были еще младше, или каким ощущался цзинь лин всякий раз, когда ваньинь брал его из колыбели.        держа его — а-лина, а-юаня, — он чувствовал, что должен сделать для него все, и придерживался этого чувства.        — хочешь сделать сюрприз папе хуайсану? — спрашивает ваньинь, ставя ребенка на ноги и присаживаясь перед ним на корточки, когда между ними и спальней остается один поворот. — тогда давай сначала зайду я, потом зайдешь ты и поздороваешься с ним. хорошо?        — хорошо!        — умница.        не самый зрелый, не самый мудрый поступок из тех, что он когда-либо совершал в своей жизни. что-то на уровне проделок из облачных глубин, когда они были юнцами, но, находясь сейчас здесь, цзян чэн находит эту глупость успокаивающей.        он крепко держит ладошку своего пасынка, даже если ему приходится сутулиться для того, чтобы тот дотянулся до его руки, и заводит его в спальню первым, заходя следом.        — вот так вот… милый, мы закончили.        — мы?        — привет, пап!        нельзя было делать это вот так — пугать хуайсана, не предупредив его заранее и никак не дав подготовиться, но видеть, как испуг того переплавляется в удивление, а после в нежность, ощущается бесценно.        хуайсан был в процессе складывания пеленок, когда они пришли, и сейчас он беззаботно бросает их на кровать обратно, пересекая спальню и окружая вниманием маленького мальчика.        может быть, а-юань и привязан к цзян ваньиню сильнее, предпочитая проводить больше времени с ним, но он не может отказаться от объятий со вторым родителем, которые и не объятия вовсе, а процесс, в котором мальчик старается ухватиться за что-нибудь, а хуайсан обвивает его руками и держит, прижимая к груди.        — птенчик заговорил?        — вроде того. как видишь, я постарался сделать это приятным сюрпризом для тебя.        — все, что связано с этим ребенком, уже является приятным сюрпризом, — тихо хихикает хуайсан, оставляя крошечное прикосновение губ на чужой макушке. — хочешь поужинать, а-юань?        — хочу.        — мы плодотворно поработали сегодня.        — я верю, а-чэн. на кухне уже готовят, я предупредил их позаботиться об этом заранее. нужно… о.        — что такое?        — а-юань, — хуайсан смотрит на мальчика, перестав сжимать его так крепко, — ты ведь знаешь, кто будет с тобой ужинать?        — я знаю. папа и папа.        — но у тебя ведь есть не только папы, правда? я о твоем… брате?        он запинается, бросая обеспокоенный взгляд на ваньиня — и тот смотрит на него в ответ точно так же, потому что они не обговаривали, как будут относиться к детям.        цзинь лин им обоим приходится племянником, но также они будут воспитывать его, как своего, что усложняет выяснение их точных ролей относительно него.        а-юань для них приемный ребенок, и, получается, пасынок.        — у тебя есть младший брат, а-юань. хочешь увидеть его?        — хочу. он маленький?        — да, он маленький. он очень маленький, он еще даже не может кушать самостоятельно, но… однажды ты вырастешь, и он вырастет. и тебе будет, с кем играть.        — это а-лин, — вклинивается в их разговор цзян чэн, взяв ребенка из колыбели и подойдя к ним.        — он очень маленький, пап.        — я знаю. это не навсегда.        — привет, а-лин, — говорит а-юань тихонько, глядя на личико в складках одеяла. — как его зовут?        — цзинь лин, — цзян чэн улыбается, — ты можешь называть его этим именем.        — а как зовут меня?        — цзян юань. тебя зовут цзян юань.