подарить жизнь

       — мне кажется, если ты позволишь себе отдохнуть, то хуже не станет.        ему не кажется. это правда.        цзян ваньинь сидит за столом в своем кабинете, перед ним свитки и бумаги, аккуратно разложенные и рассортированные по гербовым маркировкам, идеальный порядок, которого он добивается путем того, что не может начать, если что-то лежит криво.        и он устал.        драки в отчетах о дозоре на территории ордена. письма с соболезнованиями на годовщину. какая-то путаница с перевозками. водные гули. все это лежит там, прочитанное и обработанное в мыслях, ждущее момента, когда ваньинь разберется с этим, но есть кое-что еще.        письмо, лежащее поверх всех остальных. отдельно от всех остальных, если быть точнее.        с маркировкой ордена ланьлин цзинь на конверте.        оттуда не так часто приходят письма, вопреки мнениям — мадам цзинь, безусловно, пишет им, но пишет строго дважды в месяц, чтобы поделиться какими-то мыслями, потому что опекуны ее внука пишут ей сами гораздо чаще, почти еженедельно отправляя нового гонца в башню кои.        каждый раз, когда это происходит, это не что-то хорошее. у цзян чэна почти выработался рефлекс чувствовать себя плохо, когда он видит пионы, даже если сами растения ему ничего не сделали.        этот случай ничем не отличается от других, и в своем письме, которое явно было написано втайне от гуаншаня, мадам цзинь спрашивает, как они будут праздновать первый год жизни цзинь лина и какая помощь им с этим делом понадобится.        это забота, внимание и понимание с ее стороны как бабушки ребенка, она понимает, что это не так-то просто, она внимательна к чужим нуждам и занятостям, и она заботится, желая помочь.        просто в корне всего этого лежит одна проблема, вне их желаний, и даже если мадам цзинь написала прямым текстом, что согласна на компромисс или на любое их предложение, другие этого не оценят. орден, который цзинь лин унаследует, не оценит.        первый день рождения наследника должен пройти там, где он позже будет править.        что значит, что им нужно будет взять самих себя, адептов, своих детей, свои вещи и просто снова оказаться там, даже если прошло не так много времени, и даже если цзян чэн предпочел бы никогда не посещать башню кои снова.        в глубине души — или не так уж в глубине, раз мадам цзинь догадалась об этом, — цзян чэн хочет провести этот день вместе со своим племянником в пристани лотоса. в месте, где родилась и выросла его мать, в месте, где она встретила свой первый день рождения, в месте, которое было ее домом дольше, чем башня кои.        цзинь лин единственный кровный его родственник, и он до сих пор не обручился с хуайсаном, и если что-то могло принести ему утешение, то это не подвергать свою семью риску, давлению и тревогам во время перелета и приготовлений праздник.        чего он не сможет сделать, и в результате чего будет чувствовать себя виноватым ближайшие недели две, три, может быть, если вдруг празднование затянется.        что-то подсказывает ему, что затянется.        рабочий кабинет сегодня относительно тихий, покой здесь нарушают только редко заходящие адепты с какими-то новыми новостями или вопросами, и два раза заглянула служанка. также цзян ваньинь два раза покидал этот кабинет, чтобы отобедать со своей семьей в первый и чтобы передать ей, что с ним все хорошо и что он будет на ужине во второй.        пристань лотоса была перестроена во многих местах, как бы цзян чэн ни сопротивлялся желанию воссоздать свой дом, и рабочий кабинет, принадлежащий ему, не был похож на кабинет, какой был у его отца.        тот был в другой части пристани, он выходил на воды позади дворца, в нем было приятно находиться, и в нем цзян фэнмянь находился как в собственном пристанище. место, где он мог находиться, где он мог побыть наедине с собой. место, в которое он мог сбежать от своей семьи.        у цзян чэна все не так. солнце заливает это помещение днем, из окна видно очертания других зданий пристани, их крыши и деревянные укрепления под ними. это единственное место, где он всецело держит всю свою работу, позволяя своей семье заполнить все остальное пространство.        здесь нет только его территории. не хуайсану выделили помещение под что-то среднее между галереей и мастерской, но это творческое, а поработать он может здесь.        цзян чэн всегда говорил, что может позволить ему иметь свой собственный кабинет, но хуайсан отмахивался, говоря, что в этом нет нужды, если они должны работать вместе, и что ему нравится здесь больше, чем где-либо еще. его жених мог бы уступить это место, но хуайсан просто захотел остаться здесь.        он остался. это чувствуется в проявлении заботы — подушки, оставленные возле стола, чтобы быть полезными главе ордена в случае чего, — в аккуратной отметке, указывающей на его права здесь — две его кисти вместе с кистями ваньиня.        и маленькая картина в рамке, находящаяся на краю стола.        на совсем небольшом холсте изображены они, счастливые и радостные, это не было нарисовано с натуры, и цзян чэна поразило то, насколько детально хуайсан запомнил его внешность, то, как тот смог обращаться с инструментами, запечатлев фрагмент из их жизни в этой работе.        смотреть на эту картину было приятно — она напоминала ему о том, кто он, для чего он в этой комнате и для кого он должен закончить все это, к кому он вернется, когда на улице стемнеет.        что он и делает, даже если до заката еще нужно подождать, он знает, что осталось так немного до момента, когда солнце будет по-особенному отражаться в водах позади дворца. после всех пережитых за день эмоций его единственным желанием является просто побыть наедине со своей парой, позволяя тому любоваться красивым видом и позволяя себе любоваться им.        к исполнению которого он двигается, захватывая письмо от мадам цзинь и покидая кабинет, прикидывая, где сейчас может быть его пара.        не то, чтобы у не хуайсана были дела на сегодня, он не собирался рисовать и не сопровождал своего жениха в делах ордена, но также тот может быть во многих местах: в детских покоях или в дальних беседках на воде, в своей мастерской или где-нибудь в коридорах дворца.        ища его, цзян чэн мог потерять драгоценное время, поэтому у него есть выбор сделать удачную догадку или упустить момент.        к счастью, ему везет.        в последнее время у не хуайсана открылась странная тяга к рукоделию, и он даже не может понять, откуда у этого растут корни.        процесс приносит ему удовлетворение, а результаты он сможет еще долго наблюдать в непосредственной близости возле себя, и сейчас, сидя позади дворца и вышивая на ленте для волос то, что он обычно рисовал на занятиях по каллиграфии, он чувствует, что может пристраститься к этому.        некоторая часть его жалеет, что их дети еще слишком маленькие, чтобы иметь длинные волосы как у их отца, не говоря уже о таких, как у него самого, и они не смогут пользоваться этими лентами, но одна из служанок — та самая, что была няней для их детей все это время, та самая, которая учила его вышивать, — сказала, что это можно будет сделать на любой ткани, начиная с лент и заканчивая нижними одеждами.        чем он обязательно займется, как только ему выпадет удачная возможность.        вместо него, удача приходит к кое-кому другому — но это не расстраивает.        — а я гадал, где же ты будешь.        ваньинь подходит к нему, чуть склоняясь, чтобы получше рассмотреть чужое лицо, и когда хуайсан запрокидывает голову, позволяя видеть себя, на лице того появляется улыбка.        — я должен быть где-то еще?        — ты можешь быть там, где только захочешь, но я хотел… кое-что сделать.        — надеюсь, это в рамках приличия?        — не смотри на меня так, как будто я какой-то бесстыдник.        и это никому неизвестный факт, не просочившийся за стены их спальни…        (а также стены рабочего кабинета, мастерской, беседок на воде, одного храма на территории юньмэна, покоев в ланьлине и еще кое-где.)        …цзян ваньинь самую малость бесстыдник.        не хуайсан показательно закрывает глаза.        — хорошо, я не буду. так чего ты хотел, милый?        — просто провести с тобой вечер.        — м-м, — хуайсан поднимается, аккуратно складывая рукоделие и убирая его в рукав ханьфу, — это что-то, что могло бы звучать как бесстыдство.        — серьезно, — он усмехается, — когда я стал таким в твоих глазах? я когда-то перегнул?        — перетрахал до умопомрачения, я бы назвал это так.        — и тебе понравилось.        — и мне понравилось. а теперь сделай вид, что не думаешь о постели все время, и веди меня туда, куда хотел, а-чэн.        точно, точно. ваньинь вспоминает об этом, но не раньше, чем перестанет посмеиваться и делать намеки мимикой, играя бровями, потому что ему нравится видеть, как хуайсан торгуется с совестью, задерживаясь на миг перед тем, как посмотреть на него в ответ, и потому что ему весело.        после всего сегодняшнего дня, с письмом из ланьлина, с тем ворохом дел, что они оба должны будут сделать и организовать в ближайшее время, ему хочется просто повеселиться со своей семьей.        или просто побыть с ней. этого тоже было бы достаточно.        наблюдать за закатом с того места, в котором они находятся, не так уж и плохо, возможно, как художник, хуайсан оценил бы это место выше, потому что декорации в виде беседок создают детализированность картины, но ваньинь знает, что лучше всего это делать в самой дальней беседке.        когда он подразумевает самую дальнюю, он говорит о самой дальней из всех, той, до которой идти дольше всех других, и, находясь там, они делают себя незаметными для людей, которые смотрели бы сюда с пристани, и получают нужный вид на закат.        потому что только здесь можно увидеть, как солнце касается вод юньмэна, как его отражение, искаженное рябью, ползет по всей глади, как преломляются оттенки, пойманные посередине между розовым и красным.        когда-то давно они встречали рассвет в облачных глубинах. это было раннее утро после пьянки, не хуайсан проснулся случайно, и его тошнило, а цзян чэн вышел за ним, чтобы убедиться, что он не убьется и не попадется дозорным.        не хуайсан чувствовал себя двояко — он только что опустошил желудок и отчаянно нуждался в том, чтобы запить этот привкус в своем рту, но также он… он помнил все, что было прошлой ночью.        горячие поцелуи, заинтересованность в чужих глазах, он помнил все, что цзян чэн рассказал ему, и помнил, как сам отреагировал на это.        ему хотелось обдумать это в одиночестве, прячась от всех, но кто-то подошел к нему сзади, едва ли издавая шум — и протянул кувшин с водой, вероломно украденный из спальни, где несколько таких же страдающих парней приходили в себя, обезвоженные и измученные.        именно тогда рассвет в облачных глубинах застал их.        солнце в облачных глубинах восходит аккуратно, и там, в кристальной чистоте, его свет кажется пойманным посередине между желтым и белым, немного холодный в оттенке, но прекрасный в игре светотени на зданиях гусу.        именно когда не хуайсан донес до цзян чэна мысль, что что-то настолько простое, приземленное, обыденное — может быть красивым.        и именно тогда цзян чэн захотел показать тому, как заходит солнце.        он делает это сейчас, выведя хуайсана чуть вперед себя, чтобы обнимать его со спины, устроив руки на талии, а подбородок на плече того, и это такая тихая семейная сцена, сочащаяся уютом, теплом и чем-то еще, что у него снова щемит в груди.        не хуайсан ничего не говорит. кладет свои руки поверх чужих, немного углубляясь в это объятие, прижимаясь спиной к чужой груди, тихо дышит, отчетливо разделяя вдохи и выдохи, но ничего не говорит.        маленькие или большие любовные жесты всегда были его стезей, чем-то, что делал только он, в то время как ваньинь делал все остальное.        у него хорошо получалось быть практичным и управляющим, а хуайсан дополнял это собой, уравнивая их обоих. это были чудесные, взаимовыгодные и приятные отношения, но они выросли. цзян чэн больше не мальчик, который позовет его гулять в цайи после завершения обучения, а не хуайсан больше не нарисует ему портрет на листе, с обратной стороны которого что-то из лекции учителя лань.        глава ордена. советник главы. опекуны. родители. у них есть обязанности, ответственность и так много всего, все, что заставило их вырасти, отбросить это, и даже если хуайсан продолжал приносить в динамику между ними неожиданные теплые жесты, со стороны ваньиня это было редкостью.        когда тот старается, у не хуайсана не находится слов, чтобы описать, как он счастлив.        потому что тот старается. потому что для цзян ваньиня это работа над собой.        языком любви у хуайсана были не только слова, но и жесты внимания, заботы, запомнить, во сколько ложится человек и во сколько он встает, что он любит есть, что он предпочитает, какие слова ему нравятся, это было от него для всех остальных, начиная с его брата и заканчивая его детьми.        у ваньиня это были действия, зачастую больше практичные, чем романтичные. сделать что-то по дому, сходить куда-то, справиться с тем, за что нужно было бы заплатить или что делать неприятно, он делал все это, выражая то, что ему не все равно.        а этот жест не такой. это не практично. это просто… новое слово, сказанное ваньинем на их языке. что-то, что он выучил и смог применить на практике.        — тебе нравится?        — это… очень красиво.        — он напомнил мне о тебе, — тихо признается он, чуть поворачивая голову, чтобы оставить поцелуй на чужой шее.        — чем?        — хочется смотреть снова и снова. и ты так же прекрасен.        в ответ не хуайсан ничего не ему не говорит, но это и не нужно — он разворачивается, встает на носки и целует его, устроив руки на плечах.        мягко, нежно, ласково, он вкладывает все эти чувства в касание, чтобы донести до ваньиня то, что бушует сейчас в груди у его возлюбленного. он знает, что те же самые чувства бушуют и у того тоже.        это эмоционально, гораздо сильнее всего того, что они обычно разменивают между собой, умудряясь находить моменты между делами ордена и детскими заботами, и цзян чэн млеет напротив него, склоняется, чтобы ответить, обхватывает чужую талию крепче, чтобы удержать хуайсана.        все это не даст романтике угаснуть. деталь для их отношений, чтобы они прожили дольше, чтобы они были крепче.        цзян ваньинь повторяет себе эти слова несколько раз, пока хуайсан не отстраняется от его губ, шумно выдыхая и прижимаясь лицом к его шее, и пытается убедить себя в этом, что это просто романтика.        не попытка задобрить хуайсана перед плохими и разочаровывающими новостями. не она, вот уж точно.        убегать от этого разговора можно очень долго — ваньинь всегда хорошо бегал, лучше других, быстрее других. вот только врать он не умел, и вместо него этим навыком владел хуайсан, читая его, как открытую книгу.        к моменту, когда ему самому надоело поддерживать спектакль своего жениха, они уже были в спальне, уложив детей спать и проверив ночных дозорных, чтобы убедиться в том, что пристань может спать спокойно.        хуайсан сидел, расчесывая волосы гребнем, и наблюдал за тем, как подавленная, тщательно скрываемая ранее тревога вырывается наружу, выражаясь в нервной дрожи рук ваньиня и в его неугомонности на ночь глядя. не в том смысле, в котором ему бы это понравилось, а в том, которое вызывало беспокойство в его душе.        подойдя к возлюбленному со спины, хуайсан осторожно прильнул к нему, складывая руки на поясе ханьфу и проникая в складки пальцами, ослабляя ткани. за все то время, что они были здесь, цзян чэн так и не разделся, а помочь ему с этим не казалось такой уж плохой или бесстыдной идеей.        тонкую руку перехватили за запястье. край верхних одежд сполз с плеча, и на пол выпало письмо, которое ваньинь прятал.        не хуайсан понял, если бы это было письмо с угрозами или письмо с очередной попыткой сосватать главе цзян наложницу или невесту из какого-нибудь ордена, но клановая печать с пионом была очень хорошо видна даже при свечах, и понять, зачем прятать письмо из ланьлина, он не мог.        у цзян чэна душевных дилемм по этому поводу было гораздо меньше — не мельтеша и ни о чем не переживая, он отдал хуайсану письмо быстрее, чем осмыслил это, и опустил голову, не желая видеть выведенный текст снова.        читал хуайсан быстро — так было всегда.        — таким образом… они ждут нас в башне кои?        — ага.        — нас всех?        — вроде того.        — нас всех, включая детей?        — да.        — ну, — он вздыхает, откладывая письмо и запуская пальцы в волосы, пытаясь спрятаться за ними то ли от хода времени, то ли от будущего, — тебя можно понять. я это к тому, что… не вини себя, а-чэн. я бы тоже так сделал.        цзян чэн очень сильно сомневался в этом, но спорить со своей парой не стал. когда хуайсан залез в их постель, приглашая его к себе, цзян чэн только повиновался и устроился рядом, стараясь не думать о том, что хуже — то, как он поступил с письмом, или то, как он жался к чужому плечу.        разница в размерах между ними всегда была такой — ваньинь шире в плечах, у хуайсана тоньше талия, у него крепкие, поджарые бедра, а у него мягкие и округлые.        искать свой парадиз в объятиях объективно маленького хуайсана ощущалось неправильно, но цзян чэн сполна насытился самоуничижением днем, и старался ни о чем не думать.        — мы все решим, — шептал ему хуайсан, пропуская чужие вьющиеся после прически пряди сквозь пальцы. — все будет хорошо.        — я не хочу тащить его в башню кои.        — я не хочу тоже.        — ни одного из них.        — я понимаю, милый мой. мы справимся с этим, — он прикоснулся губами к чужому лбу, — а сейчас засыпай. сделаешь это для меня, пожалуйста?        — да.        — умница. отдохни, а-чэн.        было множество вопросов, которые цзян ваньинь хотел обсудить со своей парой: что они будут делать, как они объяснят это детям, позволят ли они миру увидеть их сына, поедут ли они вообще в башню кои.        ни один из них он не озвучил, расслабившись под чужими прикосновениями, доверившись чужому теплу, не заметив, как провалился в сон, и даже не чувствуя вины за то, что не поцеловал хуайсана на ночь.        вместо него это сделал хуайсан — взял на себя, как и любую другую задачу, с которой его пара не справлялся или не хотел справляться. он делал эти вещи терпимее — настолько, чтобы ваньинь перестал кривиться, фукать и заниматься чем угодно, но не этим.        это было не совсем в его характере, но хуайсан честно признал, что вседозволенностью разбаловал своего жениха, немного испортил того. размышляя перед тем, как заснуть вместе с ним, хуайсан думал, что, возможно, испортит еще и детей, разбаловав их тоже.        не сильнее, чем их разбалуют родственники, конечно.        цзян юаню не то, чтобы повезло с происхождением, оно было трагичным и расстраивало всякий раз, стоило о нем вспомнить, но у него не было бы толпы незнакомых ему людей, которые появлялись бы только на праздники, говорили бы ему, как он вырос и как он похож на своих родителей.        не хуайсан сильно сомневался, что один щедрый лань сичэнь и один неимоверно обожающий семью своего брата не минцзюэ смогут разбаловать мальчика до безобразия, но даже эти двое не смогли бы сравниться с той толпой, которая обеспечена наследнику цзинь — мальчику, который даже не подозревает о том, во что его втянули еще до того, как он родился, его мальчику.        в силу возраста, цзян юаню объясняли то, что он сможет понять, и разное происхождение он все-таки смог понять, хоть и был поражен тем, что мир не заканчивается за водами юньмэна.        он знал, что его брат является кем-то важным для другого ордена, он знал, что того называют “наследником”, как и его самого, но ему, как ребенку, было немного все равно — какая разница, как его называют другие люди, если для него самого а-лин в первую очередь просто младший братец?        понять концепцию возраста было сложнее, потому что примеров взрослых было много, а примеров детей мало. а-юань знал, что его папа взрослый, как и его второй папа, знал, что у папы есть старший брат, который еще более взрослый, и знал, что существуют дети, которые заполняют промежуток между детьми как а-лин и взрослыми как его папы. знал, но никогда не видел.        не то чтобы он был заинтересован в них — понемногу его брат перестал быть вечно спящим свертком пеленок в колыбели, начал ползать, когда его доставали, и позже учился вставать.        чаще всего это происходило в присутствии родителей, которые находили движения младшего ребенка очаровательными, и а-юаня, который сидел рядом с ними. ему объяснили, что цзинь лин еще слишком маленький, чтобы ходить или вставать самостоятельно, но если ему помочь встать, держа за ручку, то ничего плохого не случится.        самым плохим, по мнению цзян юаня, было то, что найти взаимопонимание с братом ему не удавалось — он не умел понимать детский лепет, а когда а-лин начинал плакать, то терялся.        плач успокаивали объятиями и покачиваниями, это цзян юань очень хорошо выучил на примере своих пап, которые часто носили цзинь лина на руках, и он пытался подражать им, сидя на своей кровати вместе с а-лином и всячески отвлекая его от слез.        как показала практика, маленьким детям нравится, когда над ними летают бумажные бабочки — а таких бабочек у а-юаня было много, ему казалось, что его родители просто делают их из воздуха, каждый раз принося новые.        в дверь постучали, и сразу после стука вошли. так делал младший папа, чтобы не напугать своих детей, и, увидев его, цзян юань обрадовался, не переставая водить бабочкой над своим братом.        — чем занимаешься, малыш?        — играю с а-лином. ему нравится эта бабочка.        — это его или твоя бабочка?        — моя. я подарю ее.        — мне кажется, ты даришь ему всех своих бабочек, — он улыбнулся, поднимая одну с пола и укладывая ее на край кровати.        — они нравятся а-лину, — пояснил а-юань, отдавая игрушку в руки брата, — а если нравятся, значит, будут у него.        — это мудрый поступок с твоей стороны. я горжусь тобой, малыш.        цзян юаню все еще не объяснили, что значит это слово, но оно значило что-то хорошее — по крайней мере, плохие слова с мягкой улыбкой не говорят, он был в этом уверен.        — ты пришел, чтобы мы пошли кушать?        — не совсем. я заберу вас на обед, да, но перед этим… а-юань, мне нужно поговорить с тобой. это не страшно, но очень важно.        — о чем?        — это касается и тебя, и твоего брата, и нас с папой. всех нас. очень-очень важно.        — это хорошее или плохое?        — это хороший праздник а-лина, малыш.        с родительской точки зрения, объяснять ребенку что-либо, опираясь на траурные традиции и обычаи, было очень плохим поступком, но аналогию цзян юань понял, определив годовщину смерти как плохой праздник, а день рождения как хороший.        глянув на а-лина, сидящего и складывающего бабочек друг на друга, он улыбнулся. он не знал, есть ли у него самого хороший праздник, но не мог не порадоваться за брата.        — и мы будем его праздновать?        — да, — хуайсан сел ближе и погладил младшего из детей по голове, — это будет очень большой праздник.        — как твой хороший праздник?        — да, как мой хороший праздник, — он улыбнулся, вспоминая, как в его день рождения цзян чэн особенно постарался быть жизнерадостным и хорошим, оставив приятное воспоминание у них всех. — только еще больше.        — еще больше?        — гораздо больше, чем у меня.        — но это невозможно, пап.        — малыш, никогда не говори в юньмэне, что что-то невозможно. это противоречит главному правилу нашего клана.        — я не понимаю, — цзян юань поднял голову, глядя на родителя, — еще больше? это невозможно, пап. у тебя был самый большой праздник.        с точки зрения возможностей цзян ваньиня — мальчик прав, это был его максимум, но с точки зрения ланьлина — не такой уж большой.        праздный день по всей пристани лотоса, где на дворцовой территории были отменены тренировки, а в городе открылась ярмарка, которую цзян чэну удалось организовать втайне от своего жениха. это было сложно и трудно, согласовать все с торговцами, но начиналось лето, начинался сезон посадок, и никто особо не сопротивлялся.        не хуайсану выпала честь пройтись по юньмэну и объявить о начале ярмарки, подав пример жителям — купив бумажного журавля в крохотной лавке.        его успели полюбить в юньмэне, все были рады ему, поздравляли и желали всех благ. никто не мог не улыбнуться сам, когда даже глава ордена улыбается, сопровождая свою пару по улицам, среди которых он рос.        в рамках юньмэна это было крупным, тщательно спланированным торжеством, пусть и несколько уютным за счет близкой связи между народом ордена и его главами, но в рамках ланьлина это очень скромно.        не было даже пышного банкета после заката солнца, ужин они провели в кругу семьи в лице их детей и не минцзюэ, который прибыл в юньмэн во второй половине дня. это было уютно, по-семейному, скромно, никто не приходил поесть задарма и никто не рассыпался в лестных словах, и, оценивая дни рождения с этой точки зрения, хуайсану было даже жаль цзинь лина — тот был обречен терпеть все это сейчас, как наследник ордена, и позже, когда он станет его главой.        цзинь лин, наигравшись с бумажными бабочками вдоволь, аккуратно устроился на коленях хуайсана, играя с длинными прядями его волос, промеж которых виднелась фиолетовая лента, не дающаяся мальчику в руки, как змея. в отличие от всех, его собственный праздник не беспокоил.        — ты же знаешь, что фамилия цзинь принадлежит клановой семье ордена ланьлин цзинь, да, малыш?        — знаю. а-лина называют наследником цзинь, потому что он сын сына главы ордена.        — умница. и ланьлин цзинь — это как наш юньмэн, только совсем другое, да?        — ага. папе там не нравится.        — там много кому не нравится, — аккуратно продолжил хуайсан, чувствуя необходимость защитить своего жениха в этом вопросе. — но день рождения а-лина должен пройти там, потому что он унаследует этот орден.        — там? а как он туда попадет?        — мы отправимся туда.        — вы с папой и а-лином?        — мы с папой и ты с а-лином. мы все вместе отправимся в ланьлин, чтобы отпраздновать день рождения а-лина, и потом вернемся обратно. это займет неделю или около того, в ланьлине очень любят устраивать долгие праздники.        не хуайсан подает информацию аккуратно, проверяя реакцию на каждое слово — и то, каким задумчивым становится а-юань после этих слов, его тревожит.        — что-то не так, малыш?        — с а-лином все будет хорошо? вы с папой никогда никуда его не брали, потому что он маленький.        — мы с папой будем тщательно следить за тем, чтобы и с ним, и с тобой все было хорошо, — он протягивает руку, чтобы потрепать сына по голове. — и в ланьлине тоже будут следить за тем, чтобы с ним все было хорошо.        — а как мы туда попадем?        — этим займется папа. ты боишься?        — мне страшно за а-лина, — поясняет а-юань, глядя на брата, — он маленький.        — мы сделаем все, что в наших силах, чтобы с ним все было хорошо. скорее всего, мы полетим туда, но я не уверен.        — полетим?        — да. ты же видел, как твой папа и адепты нашего клана летают на мечах? вот так мы всегда летали в ланьлин.        — и ты летал?        — да, — хуайсан улыбается, — летал.        у него не хватит духу сказать своему ребенку, что все время, начиная еще с облачных глубин, он в каком-то смысле сидел у цзян чэна на шее, всякий раз умоляя его взять хуайсана на меч с собой.        это не тот факт, которым он готов поделиться с цзян юанем.        через некоторое время к покоям подходит служанка, чтобы оповестить о том, что обед готов и что глава цзян уже ждет их, что мотивирует подняться — не хуайсан рассказывал о ланьлине и башне кои, а его сыновьям было удобнее его слушать, устроившись на его коленях.        за обеденным столом не разговаривают, это негласное правило, установленное в их семейном кругу после того, как а-юань назвал цзян чэна папой за ужином, а тот подавился едой, но даже это не мешает ему и хуайсану обменяться взглядами. ваньинь смотрит вопрошающе, с надеждой, со страхом, а хуайсан возвращает ему лишь умиротворение и обнадеживающую улыбку.        больше, чем реакции общества на наследника цзян, цзян чэн боялся только того, что его дети не захотят участвовать в том, в чем они должны.        боялся настолько, что попросил хуайсана поговорить с а-юанем самостоятельно, без него — с этого началось их утро, когда ваньинь, подавленный и встревоженный, шепотом умолял свою пару сделать это.        разделять между собой было приятно, ощущалась истинная суть партнерства, но для цзян чэна, которого учили полагаться только на себя и не скидывать свои обязанности ни на кого-либо другого, это было сложно, и всякий раз, когда он переступал через свое воспитание, не хуайсан гордился им невероятно сильно.        — спасибо, — тихо шепчет ваньинь, найдя момент для них двоих, пока дети устраивались за столом.        — всегда пожалуйста, милый.        — правда, а-сан, спасибо.        — не смотри на меня так, — шикнул хуайсан, отводя взгляд. — когда ты выглядишь таким извиняющимся и грустным щенком, я не могу удержать себя в руках.        — щенком? ты кого щенком назвал?        — ох, скажи мне, что это не так.        и цзян ваньинь хотел бы возразить, но служанки засуетились вокруг них, расставляя тарелки и подавая детям полотенца на колени, и он оставил все свои возражения при себе.        хотелось бы, чтобы все поступали как он — сдерживали свои возражения, контролировали свои слова, прикусывали язык в нужные моменты.        адепты ланьлин цзинь, прибывшие через день для того, чтобы помочь клановой семье добраться до башни кои, делать этого не умели, невероятно раздражая сначала цзян ваньиня, а после его жениха, который на одну половину злился сам, а на другую перенимал эмоции своей пары.        они не хотели быть в курсе всех сплетен, наполняющих ланьлин в эти дни, не хотели знать, что про них говорят, и уж тем более не хотели знать чужое мнение касательно мальчика, во всей этой суете нашедшего лишь одно спокойное место — обняв ногу своего отца или держась к нему как можно ближе.        цзян юань не понимал волнений, происходящих вокруг, не понимал напряжения и всего остального, но он видел, что его папы не были слишком-то довольны, и пытался следить за ситуацией с их стороны.        также это означало, что он старался находиться со своими родителями как можно чаще, не желая оставаться в одиночестве, и этот конкретный момент смущал уже адептов цзинь — они впервые видели мальчика, который хмурился бы точно так же, как глава цзян.        за глаза мальчика назвали истинным наследником, и после этого разговоры поутихли. напороться на грозного главу или на его сына им не особо хотелось.        план, составленный четой цзян и мадам цзинь, заключался в том, что они — глава цзян, его советник, их ребенок и наследник цзинь, — прибывают в башню кои за несколько дней до праздника, чтобы организовать все необходимые моменты, проводят праздник, а после возвращаются в пристань лотоса как можно скорее. в общих чертах этот план был передан и прибывшим адептам, чтобы они знали, что к чему и что им делать, но их никто не предупреждал, что они будут выполнять роль носильщиков и следить за вещами, которые будут взяты в ланьлин.        помогать со сбором вещей не хуайсан строго запретил, оставив всех за дверьми и оставшись наедине со своими детьми и лишь одной няней, что раньше была доверенной ему служанкой.        казалось бы — собрать вещи детям легко и просто, отобрать все, что может понадобиться, и упаковать. казалось, но хуайсан знал, что ни он, ни адепты, ни кто-либо еще не сможет выбрать те игрушки, которые будут нужны его детям, которые его дети выбрали, и потому предоставляет им право выбрать самостоятельно, изредка помогая и после помогая сложить все для транспортировки.        ему хотелось бы заняться собственным багажом, но все было готово заранее, были сложены отдельно нижние и верхние одеяния, упакованы украшения и веера, а на этом все, что могло понадобиться ему в башне кои, кончалось.        разумеется, еще могли понадобиться терпение и спокойствие, но их нельзя обернуть в ткань и сложить в сумку, чтобы взять с собой.        самое близкое, что у него есть к этому, это прижаться губами к губам ваньиня перед тем, как встать на меч, и, отстраняясь, хуайсан ощущает, как ему этого мало, как ему недостает умиротворения, которое он чувствует рядом со своим женихом, но вместе с тем осознает, что почти до самого ланьлина у них не будет ни единой возможности.        было принято решение немного изменить маршрут, устроив одну пересадку где-то на условной середине пути, чтобы покормить детей и отдохнуть. путь на мечах от юньмэна до ланьлина был сложен и для взрослых, тренированных адептов, не говоря уже о малышах.        можно было бы добраться верхом, но это заняло бы непозволительно много времени, и в каретах хуайсана укачивало, что нещадно портило поездки всякий раз. до ланьлина не было пути по воде, но даже если бы был, то пришлось бы отказаться от него в силу того, что а-юаня укачивало в лодках. размышляя об этом, цзян чэн все чаще приходил к мысли о том, что, может быть, и не было смысла в ланьлине совсем, раз уж до него так сложно добраться.        всем им невероятно хотелось, чтобы в ланьлине не было смысла, и чтобы все это оказалось дурным сном, а на самом деле они никогда не покидали пристань лотоса.        остаться на ночь казалось донельзя соблазнительной идеей, но времени не было, и из всех могли поспать лишь дети — цзинь лин в перевязи у хуайсана и цзян юань у ваньиня.        цзян чэну хотелось набрать высоту, позволить встречному ветру ударить в лицо, освежить себя ночной прохладой, но ребенок бы замерз, и они должны были быть в ланьлине на рассвете.        ну, не должны. хотелось бы, чтобы они были там на рассвете, потому что тогда у них всех будет шанс поспать, и дети отдохнут, и хуайсан сможет отдохнуть, потому что из всех присутствующих ему этот перелет дается тяжелее всех, он никогда не был хорош в полетах, всегда упрашивая свою пару помочь.        доставить их в чертову башню кои как можно скорее кажется единственным вариантом помочь, и цзян ваньинь цепляется за него изо всех сил.        он хочет быть полезным. достойным мужем, хорошим отцом. тем, кто не причинит боль своей семье, тем, про кого не будут слагать нелестные легенды. он прикладывает усилия, когда они снижаются, завидев знакомую территорию, старается, когда они наконец касаются земли.        вероятно, удерживать на руках двух спящих мальчиков — сложно, но он твердит, что нет ничего невозможного, когда он искренен в своих намерениях, и хуайсан устало улыбается ему, растирая свои плечи, уставшие после давящей на них перевязи.        это — ласковая, аккуратная улыбка, такая крошечная и интимная между ними двумя, — дает ему сил для еще одного шага.        — мне начинает казаться, что мы с тобой уже староваты для того, чтобы не спать всю ночь.        — во-первых, ты младше меня, — начинает ваньинь, задетый этим. — во-вторых…        — да-да, тебе еще нет тридцати, и… ты все равно старше. такой зрелый, состоявшийся мужчина.        — бога ради, а-сан.        — что я сказал?        — откуда в тебе столько похоти? — вопрошает он, оборачиваясь к своему жениху и улыбаясь самыми уголками губ.        они на пути к своим покоям, дети уже спят в кроватях, спрятанные за бамбуковыми занавесками от восходящего солнца, а они прячутся от него в коридорах.        — это не было похотливо.        — звучало именно так.        — тебе кажется.        — что же, это твоя заслуга, что теперь я везде вижу намеки.        — это было бы намеком, но ты слишком стар, чтобы развлекаться со мной.        — хуайсан.        — хорошо-хорошо! но перед тем, как ты начнешь доказывать мне, какой ты молодой, сильный и определенно способный развлекаться со мной до следующего рассвета, я хочу напомнить, что мне не нравится, как я пахну после всего этого, и что я хочу спать.        — я хочу спать тоже. идем, я на большее сейчас не способен.        взгляд мужчины скользит по узким плечам, скрытым только под нижними одеждами — отсутствие людей на территории позволило хуайсану раскрепоститься и стянуть помятые, испачканные верхние одеяния и нести их сложенными в руках, демонстрируя всего себя. он хотел бы быть способным на большее, обхватить эти плечи и расцеловать их, но они оба действительно устали.        раздевая хуайсана, расплетая его волосы и прочесывая их, ложась с ним в постель, цзян чэн не перестает думать о том, как сильно это въелось в его жизнь, какой сильной привычкой и неотъемлемой частью его дней это стало.        как сильно цзян чэн благодарен ему за то, что он может отречься от тревоги и усталости, перебирая пальцами вьющиеся пряди и прижимаясь лицом к его плечу.        концепцию “дома” в ощущениях он не всегда понимал, и, будучи резко лишенным этого, а после сосредоточенным на других вещах, цзян ваньинь никогда не понимал важности этого, но не хуайсану вполне удалось вложить в него эти знания.        их дом — там, где пристань, это неотъемлемая часть их жизни, неизменная деталь.        но если пристань далеко…        — а-чэн? ты уже спишь? спишь. я люблю тебя. спи спокойно.        …цзян чэн может чувствовать себя как дома, находясь с тем, кто поддерживает его комфорт.        в дворцовых стенах и на постоялом дворе, под сводами чужого зала и где угодно, не хуайсан приносит ему умиротворение.        они не спят долго — мадам цзинь проявляет максимальное великодушие, но скорректировать их планы и вынести последние вердикты для того, чтобы начать подготовку, необходимо, и, разумеется, того сна, который у них был, не хватает.        цзян чэну не привыкать, он провел свою юность, работая до изнеможения, не ложась спать по ночам и предпочитая отдавать каждый час своей жизни на благо ордена, но у не хуайсана другая история, и он цепляется за свою пару, прижимаясь лицом к его спине, когда ваньинь умывается, ища крупицы отдыха в его объятиях, когда они одеты и готовы встретить новый день.        он в опасной близости от того, чтобы начать капризничать и драматизировать, умоляя остаться в постели до тех пор, пока они не выспятся, но рациональная часть его мышления оценивает риски, и хуайсан выталкивает себя за двери спальни, стараясь сосредоточиться.        сосредотачиваться на планах ему всегда было легко — что-то, что было врожденным, что так часто хвалили его учителя.        с таким же успехом он мог сосредоточиться и на своей паре, но из раза в раз, стоило мыслям начать двигаться не в нужную сторону, не хуайсан делал над собой усилие.        все окупится, напоминал он себе, встречая мадам цзинь с улыбкой, все это окупится. неизвестно, когда и в каком виде, но рано или поздно — точно, и тогда он будет рад, что смог вытащить себя из постели.        тогда, но не сейчас.        во многом присутствие мадам цзинь делает день приятнее, потому что эта женщина относится к ним обоим с уважением и какой-то материнской заботой, что приятно. она не тащит их решать вопросы логистики сразу, сначала приглашая на завтрак, проходящий на террасе с видом на поверхность, полностью покрытую пионами, и вместо навязчивого обсуждения скучных тем она спрашивает о том, как проходили их будни в пристани.        кажется, что у нее, хозяйки башни кои, пусть и были все средства мира, но никогда не было возможности выбраться куда-то еще, и слушать о том, как проходило цветение лотосов минувшим летом, для нее интересно.        цзян чэн говорит, что хотел бы показать ей это, ее глаза блестят — и образ строгой, неприступной жены цзинь гуаншаня стирается, уступая место чему-то новому и более приятному.        то, о чем они говорят, не совсем сплетни, как минимум по той причине, что ваньинь в сплетнях ничего не смыслит и предпочитает отмалчиваться, если люди обсуждают чужую личную жизнь — но цзинь жуян случайно касается темы четы лань, и хуайсан не может упустить шанса посудачить о лань минъяо, даже если это не сплетни и осуждение, а тихие, почти семейные разговоры и сожаления со стороны мадам цзинь о том, что она не может видеть его чаще.        b> тихо приходит осознание того, что мадам цзинь глубоко одинока в своем браке и в своем ордене. ее единственный сын был убит, ее невестка тоже, ее внук находится так далеко, а человек, которому она могла бы стать мачехой, уже вышел замуж и завел детей.        — об этом еще рано говорить, — вполголоса начал ваньинь, убирая в сторону пустую чашку, — но я пытаюсь сообразить, как было бы лучше организовать обучение а-лина. ну, мы пытаемся.        — ой, да. нам кажется, что было бы неплохо, если бы он получил образование в гусу, но…        — но мне кажется, что было бы неплохо, если бы он обучался еще и в ланьлине.        — это здравая мысль, — отвечает цзинь жуян, проводя пальцами по краю собственной чашки. немного странно строить планы на того, кому еще не исполнилось и года, но если и есть кто-то, с кем бы она могла обсудить это, так эти двое.        — к тому же, у а-лина есть связи в гусу.        — не думаю, что иметь дядю-советника — хороший вид связей.        — сангэ иногда говорит о том, что хочет подменить учителя лань в обозримом будущем, — делится хуайсан, наливая себе и мадам еще чая. — в основном из-за того, что, будучи советником, он слишком часто ругается со своим мужем. это вредит отношениям.        — не могу представить лань сичэня ругающимся с кем-либо, и тем более с его парой.        — это не совсем ссора в привычном ее понимании. если у них есть что-то, на что у них разные взгляды, сичэнь-гэ всегда уступит ему из-за того, что любит, а сангэ считает, что он не должен так делать, потому что он глава ордена и должен знать цену своего слова.        — как глава ордена, я забеспокоился сейчас.        — ну-у, — тянет он, лукаво улыбаясь, — может быть, тебе стоит беспокоиться. может быть, твой муж станет угрозой цене твоих слов.        — но ты ведь еще не его муж, верно? — уточняет мадам цзинь, и они замирают.        — точно.        — извините, я не хотела. просто… когда вы планируете пожениться?        цзян чэн смотрит на хуайсана, как будто спрашивая разрешения, а тот отводит взгляд. не то, что есть нужда спрашивать — есть нужда заручаться поддержкой при обсуждении подобных тем, потому что есть некоторые нюансы.        некоторые весьма неприятные нюансы. не хуайсан осведомлен, и не хотел бы, чтобы кто-т              — мы хотели сделать это годом позже свадьбы а-ли и цзысюаня. чтобы не забирать их славу. но сейчас…        — сейчас это невозможно сделать из-за того, что дети еще слишком маленькие. свадьба заняла бы много времени и сил, а я отказываюсь отвлекаться на что-либо, пока мальчики не встанут на ноги.        — поэтому мы склоняемся к тому, чтобы обменяться кольцами сейчас и устроить свадьбу тогда, когда мальчики подрастут.        — это очень зрелый подход к такой важной части, — мадам цзинь улыбается. — я очень горжусь вами и вашими отношениями. пригласите на свадьбу?        — разумеется. я думаю, что к тому моменту а-лин будет в том возрасте, когда дети фукают на любое проявление любви. нам нужна будет помощь с этим.        — у этого мальчика будет лучший пример романтических отношений, он должен будет отблагодарить вас за это.        — будем надеяться, что не слишком уж лучший.        — а что так?        — а вдруг он… приведет домой кого-нибудь.        — это должно радовать, разве нет?        — я помню, каким был в юности, и какие подвиги совершал во имя большой и светлой любви, — он криво усмехается, а хуайсан улыбается, вспоминая об этом. — если он возьмет пример с меня, это будет страшновато.        — ну, будем надеяться, что у этого кого-нибудь не будет старшего брата. дагэ любит тебя, но он всерьез верил в то, что ты украдешь меня из цинхэ.        — я так и сделал, между прочим.        — нет, он сам отдал меня тебе.        — ты же не невеста какая-нибудь.        — но дагэ был серьезен насчет того, чтобы выдать меня замуж за тебя.        — хорошо, хорошо, — мадам цзинь смеется, стараясь не уронить свою чашку. — вы меня убедили, теперь мне тоже страшно.        — мы старались.        служанки убирают посуду, цзян чэн выходит из-за стола первым, помогая своей паре подняться, и мадам цзинь улыбается, наблюдая за тем, как они взаимодействуют друг с другом.        в движениях не хуайсана нет неуверенности или страха, а во взглядах цзян ваньиня нет ничего, кроме любви и ласки, обращенных лишь к одному человеку, и от этого ее сердце сжимается.        на нее давно никто так не смотрел, она давно не чувствовала себя желанной или любимой, максимум, который у нее был, это подруги из других орденов, такие же нелюбимые жены глав, или служанки, которые были с ней с самого начала, но это все не то, и видеть, как счастливы другие, для нее почти больно — но лишь почти, потому что вместе с болью она счастлива тоже.        радуется за чужой успех, желает им всех благ, хочет видеть их вместе дальше.        вероятно, все это из-за цзинь лина, потому что хуайсан и ваньинь некоторое время расценивались ей как посредники для связи с внуком, но сейчас это не так, и она хорошо проводит время в их компании, потому что они не относятся к ней плохо.        цзян ваньинь был воспитан надлежащим образом, обязанный относиться с уважением и почтением ко всем людям, и, возможно, совсем немного травмирован своей матерью, а не хуайсан безоговорочно уважал всех людей, которые с уважением относились к нему и к его близким, ставил женщин на одну ступень с собой, выше, может быть. они располагали себе, и она жалеет о том, что не познала счастья иметь кого-то из них как родственника, потому что из всех существующих это — самое большое упущение.        до того, как она начала бы сожалеть об этом слишком сильно, они оказываются у кабинета ее мужа, откуда буквально только что выскользнула чересчур смущенная служанка.        новенькая, к слову. даже не наложница, а личная прислуга мадам цзинь.        теперь и ее настроение испорчено, не говоря уже о двух мужчинах, которые не желали быть здесь с самого начала — цзинь гуаншань, встречающий их внутри с приторной улыбкой, с первых мгновений ощущает эту атмосферу.        если людей можно описывать как природные явления или что-то в этом роде, цзян ваньиня сравнили бы с удушающей атмосферой, что держится в воздухе незадолго до грозы. летней, сильной грозы, которую страшно встретить на воде и раскат грома которой оглушает, но перед этим воздух будто бы выжат, оседает в легких, давит на голову, невозможно вздохнуть полной грудью, а над головой сгущаются тучи и темнеет небо. вот это — цзян ваньинь, сидящий по другую сторону стола.        цзинь гуаншань не знает, с чем сравнить не хуайсана, но знает, что это точно что-то не от земли — ничто земное, природное, естественное не смогло бы подобраться к самой молнии так близко, чтобы удерживать ее под своим контролем, касаться рукой без всякого страха.        на мгновение ему кажется, что он не знает, кого из молодых господ боится больше. в следующий же миг он понимает, что этот вопрос останется неотвеченным, но ясно будет точно: их совместной работы он боится куда сильнее.        цзян ваньинь настойчив и уперт, а не хуайсан обращается со словами столь умело, что невозможно подкопаться хоть под одно, невозможно оставить лазейку, молодой господин будто бы плетет эти сети сам, расставляя лазейки для себя, а гуаншаню оставляя лишь удавку на шее.        празднование начнется ровно в назначенный день, никакого прибытия заранее и никаких предварительных гуляний, все продлится не дольше недели, к концу которой они уже должны будут упаковать вещи и вернуться в пристань лотоса, и ни одной живой души, что не имеет прямого отношения к наследнику цзинь, на праздновании и быть не может.        последний пункт был выдвинут обоими, и если тон голоса хуайсана тщательно контролировался, лишая его всяких эмоций, то ваньинь над этим не старался, и чувствовалась прямая угроза.        — разве ваш брат не является, гм… не имеющим прямого отношения к наследнику человеком? вы не хотите, чтобы он присутствовал?        — если мой брат захочет присутствовать на празднике и изъявит свое желание, никто не может запретить ему это, — отрезает не хуайсан, и на его лице проглядывается что-то уже знакомое им. — но мой брат больше других осведомлен о моих желаниях и о том, чего я хочу, и он уважает мой выбор.        это было несколько грубо и жестоко, но правдиво. до тех пор, пока не хуайсан не будет официально обручен с главой цзян, брат того не может считаться родственником наследника цзинь, и, соответственно, быть на праздновании не сможет.        если бы цзинь гуаншань не был обескуражен чужой настойчивостью, то понял бы, что хуайсан оставил целое множество лазеек: он не запретил высылать подарки и поздравления наследнику, не запретил приезжать в ланьлин, не запретил видеть его.        все дело было в банкете, который считался главной составляющей дня рождения ребенка, который не то, что не заинтересован в танцах и винах, а даже есть большинство блюд еще не может.        не было ничего, что цзян ваньинь ненавидел бы сильнее подобных банкетов, и хуайсан поступил грамотно, нанеся удар в корень проблемы.        праздничные приготовления были начаты в тот же вечер — оговаривались дела с поварами, подписывались и рассылались приглашения, понемногу планировались украшения зала несравненной изящности.        в суете всех этих действий цзян чэн чувствовал, что запутался и уже ничего совсем не понимает, что не знает цели своего приезда, что потерял смысл этого праздника. все казалось одновременно важным и никчемным, приготовить нужно было так много, но ничего из этого не казалось нужным, особенно тогда, когда он смог вырваться из круговорота переговоров и найти минутку, чтобы побыть с детьми.        причина чужих волнений, виновник торжества, тот, из-за кого все собрались здесь и так активно готовились — маленький мальчик, ни о чем не подозревающий и неумело делающий шаги, цепляясь за своего брата.        у цзян чэна сдавило грудную клетку. мир вокруг становился сложнее, его голова становилась тяжелее, а шажки давались цзинь лину все легче и легче.        этот праздник ведь не нужен был ему — наследнику цзинь, заинтересованному в том, как далеко он сможет пройти от кровати до стола, держась за руку брата.        для чего нужен был этот праздник? на кой черт?        — папа!        — привет, мелкий, — ваньинь присел на скамью подле кровати и улыбнулся. — чем занимаетесь?        — а-лину стало скучно, и он решил походить. я хожу с ним.        — и как вам? весело?        — мы чуть не упали, — улыбается цзян юань, поворачиваясь к брату и проводя ладошкой по его голове. — я хочу, чтобы он научился ходить сам, и мог ходить за мной. о, или бегать!        — не думаю, что ты захочешь, чтобы он бегал за тобой.        — я хочу! так будет веселее.        — ладно, ладно, я не могу с тобой спорить, мелкий. тебе… тебе все нравится в этой комнате? если нет, я могу сказать, чтобы тут что-нибудь поправили.        — тут все хорошо, — цзян юань подходит к отцу ближе, но не садится рядом, а помогает своему брату сесть. — только я скучаю по дому. там мне нравилось больше.        — и мне.        — тогда почему мы не можем вернуться? ты можешь сказать им, и мы бы вернулись.        — я не… это не то, что я могу устроить.        — но ты очень сильный! — отвечает мальчик, и ваньинь чувствует себя так, как будто его только что ударили этими словами. — и ты глава ордена. ты можешь все.        — не всегда, малыш. иногда этого недостаточно.        цзян юань заметно расстраивается из-за этого, и цзян чэн чувствует удушающее желание сделать с собой что-нибудь, чтобы не чувствовать вину за это, но потом его сын залезает на скамью и тянется, чтобы обнять его.        это не те объятия, которые он получал от хуайсана, и не те, которые он когда-либо получал в своей жизни. а-юань слишком маленький, чтобы обнять его нормально, он пытается ухватиться за плечи отца хоть как-нибудь, чтобы дать ему почувствовать тепло.        вряд ли он, конечно, смог бы согреть его, но цзян юань видел разницу в росте у своих родителей, и знал, что младшему папе это не мешает успокаивать грозы в душе старшего папы одними лишь касаниями.        — это грустно. ты грустишь, папа?        — иногда, — тихо говорит он сыну, поглаживая того по голове. — меня это расстраивает.        — меня тоже.        — надеюсь, не слишком сильно. это мои проблемы, я разберусь с ними сам, малыш, все будет хорошо.        — я знаю, папа. просто… когда я вырасту, я хочу стать таким сильным, чтобы сделать все для тебя. и чтобы ты никогда не грустил.        и цзян юань не знает — он никогда не узнает — что эти слова бьют цзян ваньиня сильнее, чем что-либо другое за всю его жизнь.        он не чувствовал себя так, когда получал кулаком в челюсть, он не чувствовал себя так, когда в его руку вгрызался лютый мертвец, он не чувствовал себя так, когда принимал на себя меч и заряды ци, ничто из того, что помотало его тело, не ощущалось так.        нет правильных слов описать то, что он чувствует, но если бы его попросили выделить это, он бы описал горечь, какую испытывал, думая о своих родителях, и сладость, какую испытывал, целуя свою пару.        что-то, что находится посередине между этими воспоминаниями, что-то сладостное и ласковое, но острое, болезненно врезающееся в его сознание. цзян чэн не уверен, что это боль взросления, потому что это больше ощущается как что-то семейное.        отцовское.        потому что теперь он папа.        он — папа. отец. тот, кто будет учить своего сына держать меч, ругаться, когда второй родитель не слышит, и раскладывать на понятных только им примерах основы жизненного уклада. тот, кто должен был быть у цзян чэна, кто у него был — но кем он не хочет стать для своего сына.        а-юань заслужил самого лучшего отца, даже если тот, кто им будет, не имел такого сам. это не имеет значения, это не должно стать его проблемой.        обнимая своего ребенка под руки, ваньинь прижимается лицом к его одеждам, про себя так громко умоляя небеса о том, чтобы рукав не стал носовым платком.        остаток того дня цзян ваньинь проводит со своими детьми, водя их за ручку из зала в зал, сопровождая на полдник и ужин, рассказывая обо всем, что годами мозолило ему глаза, и оборачиваясь на своих сыновей каждый раз, чтобы увидеть, как они удивляются этому. служанки, приставленные к наследникам цзинь и цзян, находили это очаровательным, тихо сетуя на то, что такой хороший молодой отец уже занят, и, к их счастью, хуайсан этого не слышал — был занят подготовкой приглашений, подписывая их и запечатывая конверты, вкладывая всю нежность, что у него была, все терпение, которым он обладал.        из приглашенных гостей больше всего он ждал лань минъяо, который, будучи дядей цзинь лину по отцовской линии, точно появился бы на этом праздновании, и поглядывал на письмо в мэйшань, которое вот-вот должны были отправить.        со стороны материнской линии у цзинь лина все было немного удручающе, но были пратетушки, сестры мадам юй, и им было составлено приглашение.        переписываясь со своим старшим братом вне всех этих дел, не хуайсан знал, что тот обязательно пришлет подарок ребенку и точно навестит их, но уже позже, когда те вернутся в юньмэн. ланьлин ни одному из братьев не нравился, в этом они были солидарны друг с другом.        находясь в круговороте, который запустил в движения феномен дней рождения, не хуайсан вспоминал о том, что зимой ему нужно будет посетить цинхэ — поздравить брата.        если и был человек, который не любил пышные празднества еще сильнее, чем цзян ваньинь, так это его будущий шурин, не минцзюэ.        с самого детства не минцзюэ испытывал неприязнь к громким событиям, и к вниманию, прикованному к его персоне, относился весьма негативно, но, будучи первенцем главы ордена, наследником и так далее по списку, был вынужден изображать радушие и встречать высокопоставленных гостей, ему неизвестных, и притворяться, что ему интересно. вероятно, что хуайсан унаследовал свою нелюбовь к вниманию со стороны людей от него, хоть и относился к праздникам поспокойнее.        особых планов у них не было, была тоска друг по другу, грызущая изнутри, и хуайсан расслаблялся, думая о том, как приедет в цинхэ, как облачится в зеленые одежды вновь и как будет виснуть на брате, сетуя на то, что тот становится все старее и старее. минъяо и сичэнь приедут тоже, один из них будет поддерживать хуайсана в ласковом угнетении именинника, а другой будет нивелировать собой этих двоих.        витая в облаках и строя планы, размышляя о том, как он познакомит свою семью с другой своей семьей, о том, как протащит ваньиня через всю нечистую юдоль, вспоминая о собственной юности, не хуайсан чувствовал, что упускает что-то чрезвычайно важное.        что именно он упускал, понять он так и не смог, и решил оставить эту тему. к тому же, если бы оно было уж слишком важным, он бы точно не смог забыть об этом, верно?        неверно.        к сожалению, прежде чем он — и его жених — понял это, прошло слишком много времени.        подготовка всех украшений в башне кои это самое худшее, через что-либо кто-либо из них когда-либо проходил. это тщательный, кропотливый процесс, потому что нужно привести в порядок все используемые залы, все коридоры и пути, по которым могут ходить гости, подготовить спальни, проверить целостность важных посещений вроде кухни, и потом, когда, казалось бы, уже слишком много всего, есть процесс подготовки внешнего вида.        не то, чтобы не хуайсан никогда не слышал об этом ранее. он слышал, но считал, что это не больше, чем слух, потому что нет смысла шить новые парадные одеяния на каждое празднество, но позже в башне кои появляются портные, готовые сотрудничать и с ними тоже, и это обескураживает.        соблазн попросить у них лучшее, что они могут изготовить, слишком велик — гардероб мадам цзинь состоит только из их работ, и это завораживающее зрелище, — но он приехал с заранее приготовленным одеянием, и из всего, что мог, попросил только проверить его на целостность и подогнать по размеру.        даже если ему хочется вырядиться под стать башне кои, он в первую очередь сопровождение и партнер своего жениха, и должен выглядеть под стать ему.        фиолетовые одеяния ему к лицу, как уже не раз успел заверить его ваньинь, оберегая спокойствие своей пары, и тот уже не был встревожен — он уже привык видеть себя облаченным во что-то подобное.        привык к оттенку, к тому, как он коррелирует с цветом его глаз, при определенном освещении кажущихся янтарными или золотыми. привык к украшениям, которые носил гораздо чаще и даже вне празднеств.        каплевидные серьги с драгоценными камнями ловят лучи света, преломляя их и играя на коже, что отвлекает цзян ваньиня от всего на свете, но им нужно идти.        — ты выглядишь прекрасно.        — спасибо, а-чэн. ты уже готов?        — не думаю, что кто-то будет смотреть на меня сегодня.        — все будут смотреть на тебя, — хуайсан оборачивается, обнаруживая свою пару ближе к нему, чем он ожидал, но лишь улыбается ему. — и тебе стоит выглядеть соответствующе.        — я знаю, знаю. просто… не хочешь задержаться?        — задержаться?        — остаться здесь, я об этом.        — задержаться и остаться здесь… с чего бы мне это делать?        между ними всегда шла скрытая борьба, потому что цзян чэн привык стремиться к тому, чтобы быть лучшим, а не хуайсан тайно руководит всем, что происходит, и это приводит к тому, что они наступают друг другу на ноги.        это не портит отношения между ними и никак на них не отражается, если только не добавляет немного перца.        потому что не хуайсан никогда не читает этот намек — он заставляет свою пару произнести его вслух, глядя ему в глаза, обнажить свои потаенные желания. это интеллектуальная игра, которую он ведет с ним постоянно, и ваньинь уже краснеет, опуская взгляд.        — сегодня я не хочу смотреть ни на кого, кроме тебя, любовь моя.        — ты можешь делать это и вне спальни.        — но смог бы я сделать так, если бы мы были на людях?        и не хуайсан всегда почти готов сдаться в этот момент — тогда, когда у цзян чэна сдают нервы, когда он отступает от своего образа и близится к желаемому, держа свои руки на его теле, опаляя его шею своим дыханием, — но знает, что должен протянуть еще немного.        его ноги подгибаются, но чужие руки держат его очень крепко, и он полагается на свою пару в этом, аккуратно устраивая его руку на его плече.        — как вам не стыдно, глава цзян, — шепчет он, сопротивляясь слабости, рождающейся внутри него из-за прикосновений губ к его кадыку и шее. — думаете о подобном в столь важный день… бесстыдник.        — я бы не думал, если бы советник цзян не начал все это. верно ли я говорю, — ваньинь прикусывает кожу на сгибе шеи, выбивая резкий вдох, — когда хочу сказать, что ты приковываешь внимание к себе специально?        — что будет со мной, если я не отвечу?        — за неповиновением следует наказание.        — если я подтвержу ваши слова, глава цзян, — хуайсан разводит ноги, позволяя чужому колену оказаться меж них, — я больше никогда не смогу ходить.        — я постараюсь быть нежным с тем, кого я желаю так сильно. ты ведь знаешь это, любовь моя?        — знаю. я… поторопись, прошу тебя.        — ты не надел штаны?        — в ланьлине слишком жарко, я бы не справился, если бы на мне были еще и они.        — не я тут бесстыдник.        — если ты так продолжишь, мы ничего не успеем-        — глава цзян! советник цзян!        цзян чэн закатывает глаза, прижимаясь лбом к чужому плечу, а не хуайсан выдыхает, ослабляя хватку своих рук.        — гости из гусу лань уже прибыли, они хотят встречи с вами до начала празднования. мне сказать им, чтобы они подождали, или отвлечь их?        каждый раз, когда они ведут себя друг с другом так, растягивая время, это не приводит ни к чему хорошему — что злит, потому что они оба упиваются этим, наслаждаются острыми, дерзкими, смущающими репликами.        — передай им, что мы скоро подойдем, и что они могут подождать нас вне зала.        — хорошо, господин не.        — хорошо, — передразнивает слугу ваньинь, стараясь контролировать недовольство и тон голоса. — мне кажется, если бы лань хуань знал, чем мы занимались, он бы…        — сангэ бы проявил солидарность, — заканчивает за него хуайсан, аккуратно уходя из чужих рук и поправляя одеяния перед тем, как пойти на выход.        — именно. до начала еще так долго, зачем мы им нужны?        — может быть, сичэнь-гэ хочет посплетничать с тобой.        — мы не сплетничаем.        — как и мы с сангэ, — хуайсан улыбается, выуживая из рукава веер и прикрывая лицо. — пойдем, милый, рано или поздно все это кончится.        и это не те слова, которые утешили бы цзян ваньиня в этой ситуации, но нет ничего, что подходило бы лучше, и он проходит через смирение, подхватывая свою пару под локоть и сопровождая его.        между ним и хуайсаном была схожая черта, которую каждый развивал по-своему, но, осознав это однажды, он никак не мог выбросить эту мысль из головы: они оба контролировали и подавляли свои эмоции. цзян чэн делал это для того, чтобы не сказать в пылу того, о чем пожалел бы он или его орден, а не хуайсан играл на публику, тщательно составляя образ, который сыграл бы ему на руку.        в этом они были похожи, и в этом они были откровенны друг с другом — не хуайсан никогда не доставал веер, находясь наедине с ваньинем, а тот позволял себе быть эмоциональным, даже если не знал, каково это, и стеснялся.        из-за этого видеть то, как другой снова примеряет маску, зная, что под ней скрывается, из раза в раз становилось лишь больнее. цзян чэн испытывал неприязнь к маленькому аксессуару в чужой руке, хоть тот и не сделал лично ему ничего плохого.        плохие ассоциации. вся башня кои для них пропитана такими, не говоря уже о тех, кто чуть более тесно связан с ней.        лань минъяо выглядит изящно в своей кротости и грации, никакая одежда не скроет этого, не отнимет у него того, что он вырастил в себе, но дорогие парчовые одеяния клана цзинь будто бы скроены под его образ и тело.        золотые украшения в волосах странным образом гармонируют с его внешностью, и не хуайсан, не привыкший видеть его таким, заинтересованно смотрит, изучая игру цвета и оттенков, стараясь рассмотреть то, какой кажется радужка чужих глаз в отблеске этого богатства, и за этим упуская что-то, что могло бы соперничать с минъяо — его супруга, под стать ему облаченного в клановые одежды цзинь.        лобная лента все еще присутствует у них обоих, заменяя отсутствие киноварных точек, и то, как она коррелирует с украшениями, переброшенная концами через горизонтальную шпильку, вызывает восхищение.        лань сичэнь был тем, кто заставил людей думать о траурных одеждах гусу лань чуть лучше, он был тем, на ком мрачный белый цвет смотрелся хорошо, и видеть его таким сейчас ощущается непривычно, но не в плохом смысле.        по крайней мере, не он один облачился в несвойственные ему одежды, чтобы поддержать свою пару.        — сангэ, — хуайсан расплывается в улыбке, подходя к названным братьям, — ты переметнулся в ланьлин и утянул сичэнь-гэ за собой?        — будет тебе. я хотел поддержать племянника, а мой муж хотел поддержать меня.        — с такой поддержкой… не удивлюсь, если вы двое будете теми, кто избалует мальчика.        — или вы двое, может быть, — беззлобно отвечает ему минъяо, складывая руки. — учитель лань благословил эту идею.        — неудивительно. в каком-то смысле, вы подарили ему внука.        — только не говори об этом дяде, — сичэнь улыбается, но в его эмоциях кроется нервозность, — иначе он и к а-лину будет относиться как к внуку.        — на старости лет учитель лань решил предаться заботе о детях?        — он был подавлен из-за состояния ванцзи, и… в каком-то смысле да, дети его успокаивают.        разговор затихает после этого, и все безмолвно разделяют согласие не давить на сичэня этой темой. затворничество лань ванцзи, начавшееся после резни в безночном городе, тревожило их всех, и членов его семьи затронуло напрямую, отозвавшись раной в сердце.        они не идут в зал несравненных изяществ, минуют его, направляясь к покоям цзинь лина, где того уже должны были подготовить к сегодняшнему дню — и чем ближе они подходят, тем ярче на лице хуайсана прослеживается волнение.        потому что готовили не только цзинь лина. потому что у них есть не только он. потому что там, за закрытыми дверями в гостевых покоях чужого ордена, в окружении незнакомцев его ждет их мальчик. их ждет их мальчик.        эта тревога заметна, цзян чэн ловит его руку, переплетая их пальцы и стараясь утешить своим присутствием, и это сработало бы, не будь он тоже взвинчен и встревожен реакцией сына.        — мы можем остаться снаружи, — мягко уточняет минъяо, когда они поднимаются по ступеням. — если так будет лучше.        — постойте в дверях пока что, а потом я позову. все равно, нам было бы нужно познакомить вас, да? балующие дяди и все в этом духе.        — верно. я избалую его до невозможности.        мужчина рассеянно улыбается, что на него не похоже, но тревога заразительна, и он провел с хуайсаном слишком много времени, чтобы не разделять его эмоций в подобные важные моменты. они остаются снаружи, наблюдая за тем, как служанки, находившиеся внутри, покидают покои и уходят, и как ваньинь прикрывает за ними дверь.        в покоях светло и тихо, но везде будто бы прошелся ураган, оставляя за собой беспорядок и разрушения. на кровати наследника цзян беспорядочной кучей лежат вещи, игрушки разбросаны по всему полу.        сегодня важный день — цзян юань знает это, и именно поэтому ни на шаг не отходит от своего брата, стараясь быть как можно ближе к нему, приглядывать за ним.        даже если он не понимает большинство происходящих моментов. даже если его тревожат незнакомые люди, ходящие повсюду.        он старается быть хорошим, быть лучшим братом, быть рядом в любой момент, когда цзинь лину может понадобиться помощь, и он находится рядом с ним, когда младший мальчик решает залезть на кровать, помогает ему, поднимая с пола бабочку и передавая ее в чужие маленькие ручки.        цзинь лин не принимает игрушку, поднимая руки и улыбаясь, стоит их родителю появиться на пороге, и цзян юань не слишком обижается на это, радуясь тоже.        — папа!        — вы скучали, мальчики?        — да.        — я тоже скучал, — он улыбается, опускаясь на колени рядом с кроватью и обнимая своих детей. — я так скучал по вам, вы не представляете.        — сегодня тот самый день, да, пап?        — да. ты готов к нему?        — я готов.        — а ты, малыш? — хуайсан отстраняется, чтобы провести ладонью по голове а-лина, и мальчик льнет к прикосновению.        — угу.        — вы умницы, я горжусь вами. это будет немного трудно, и долго, но после этого мы будем ближе к тому, чтобы вернуться домой. и мы вернемся как можно скорее.        по крайней мере, если им не позволят этого сделать, хуайсан уверен, чета лань не останется в стороне.        хватило бы и недовольства его пары, его мнения всегда хватает для решения спорных вопросов, но позволить кому-то защитить их семью ощущается приятно — особенно тогда, когда семья защищает семью.        — мы пойдем прямо сейчас? — спрашивает а-юань, слезая с коленей родителя и поправляя свои одеяния, одергивая их и приглаживая ладошками.        — не совсем. мы пойдем, но не туда, у нас есть небольшое дело до начала празднования… небольшое, но очень важное дело. оно касается вас, малыши.        — нас? я думал, сегодня день а-лина.        — это так, — объясняет хуайсан с ласковой улыбкой, — но даже в день а-лина может быть что-то для тебя или для вас обоих. это знакомство.        цзян чэн появляется рядом, радостный и спокойный для своей семьи, приседающий на корточки, чтобы потрепать по головам своих детей, но тихий, задумчивый. никто не акцентирует на этом внимание, позволяя ему спокойно взять а-лина на руки и дождаться свою пару с сыном, чтобы только после этого выйти из спальни.        никто не знает, о чем он думает и что его гложет, но хуайсан видит, и тогда, когда ваньинь в самом уязвимом, как ему кажется, моменте, он находится рядом, чтобы оказать поддержку.        быть рядом, когда цзян юань прижимается к его ноге, прячась от новых людей, быть рядом, когда лань минъяо осторожно приседает, чтобы оказаться на одном уровне с мальчиком.        может быть, это не спасет его от душевных терзаний. может быть, там что-то глубже, сильнее, что-то, что не устранилось бы так просто.        наблюдение за своим ребенком помогает цзян чэну чувствовать себя лучше — даже если он подавлен, он все равно находит в себе силы, чтобы оказаться рядом и стать соединяющим звеном между дядей и племянником.        — а-юань, это твои дяди из гусу. лань хуань и лань минъяо. скажешь им привет, м-м?        — здравствуйте.        — здравствуй, а-юань.        — вы правда из гусу? папа говорил мне, что там все носят белое.        — правда-правда, — с улыбкой отвечает ему минъяо, находя в своих волосах конец лобной ленты и показывая его мальчику в подтверждение своих слов. — мы оделись так для дня рождения твоего брата, чтобы поддержать его.        — это хороший поступок с вашей стороны.        — мы старались быть хорошими. ты тоже, верно? твой папа говорит, что ты очень заботливый старший брат.        — я хочу быть таким, — а-юань чувствует неловкость, но понемногу выходит из тени своего отца, привыкая, — я стараюсь.        — ты делаешь успехи, малыш.        — спасибо.        разговор о мелочах идет непринужденно и спокойно, и не хуайсан в шаге от того, чтобы выражать недовольство и шипеть на минъяо, потому что с ним он никогда не был так любезен и мил, как с его сыном, но цзян чэн впервые за день расслабляется, передавая а-лина ему и оказываясь сзади, чтобы обнять за плечи, и он не может это испортить.        цзян юань — маленький, но смышленый и очень вежливый мальчик, а у лань минъяо необъятное количество терпения и мягких, милых улыбок, которыми он располагает ребенка к себе, знакомя его со своим супругом.        в этом знакомстве сичэнь чувствует себя даже более неуверенно, чем ребенок напротив него, протягивая свою руку для скрепления связи и обхватывая чужую маленькую ладошку, но минъяо беззлобно посмеивается над ним, и это сглаживает все неровности.        — нам нужно будет познакомить наших детей, — говорит минъяо, когда они двигаются из внутреннего двора в зал несравненной изящности.        — ваших детей?        — нашего и тебя с твоим братом.        — у нас есть мальчик, — поясняет сичэнь, бросая ласковый взгляд на свою пару. — он чуть постарше твоего брата.        — вы познакомите нас?        — как можно скорее, да. вам будет, с кем играть, а это очень важно.        — можно будет на дне рождения минцзюэ-сюна, — предлагает сичэнь, держа свою пару под руку и идя с ним чуть впереди. — или на твоем.        — звучит неплохо, — соглашается с ним минъяо, оборачиваясь и глядя на хуайсана, — я все равно не планировал что-то масштабное.        — ты же это несерьезно, верно, милый?        — я не позволю тебе сделать из моего дня рождения праздник для всех облачных глубин.        — ну, милый…        за их препираниями — любовными и осторожными, такими, в которых лань сичэнь болтается на тонкой границе между желанием подчиниться и желанием сделать все в наилучшем виде, — никто не замечает, как они оказываются возле зала несравненной изящности, и, находясь к нему так близко, у всех них есть очень малое количество времени для того, чтобы найти в себе силы для этого дня.        даже со всеми нюансами, вложенными силами и прочим, это все еще не идеальный праздник в их понимании. они добились стольких компромиссов и изменений, сколько смогли, даже если добились не всего того, что хотели.        никто не знает, как гости встретят чету лань не в ланьских одеждах. никто не знает, как мир встретит цзян юаня.        неизвестность пугает, сливаясь с тревогой и сворачиваясь тугим узлом за грудиной.        не хуайсан забирает себе последнее мгновение, свободное от чужих взглядов, и посвящает его тому, чтобы прикоснуться к своему возлюбленному, утешить его своим присутствием.        их поцелуй целомудренный и аккуратный, такой, который никого не смущает, и после него цзян ваньинь улыбается уголками губ, смотря на свою пару самым теплым взглядом из всех.        слишком долго хуайсан изучал его повсеместно, чтобы не увидеть на дне чужих глаз что-то, что было похоже на пасмурное небо в юньмэне — когда тучи сгущаются и все темнеет перед тем, как начнется сильный дождь, гроза, может быть. невозможно не узнать это, и, видя эту предпосылку к грозе, он хочет сделать все, что в его силах, чтобы помочь.        что-то глубоко тревожит цзян ваньиня — и это что-то странным образом отзывается у не хуайсана внутри, как будто их чувства перекликаются друг с другом, не ставя тех, в ком они находятся, в известность.        слуги ланьлина идут впереди них, оповещая всех о прибытии четы цзян, лань и наследника цзинь, и все встают, чтобы выразить уважение.        чета лань проходит первой, занимая свои места и выглядя непоколебимо, даже если минъяо борется с желанием найти наощупь руку мужа и держать ее в своей до тех пор, пока они не вернутся в облачные глубины. беспокойство за хуайсана, ставшего ему почти что родным сыном или младшим братом, существенное, реальное, бьющееся в такт с его собственным сердцем, и лань сичэнь ощущает эту тревогу, вставая чуть ближе к своей паре, утешая его своим присутствием.        даже если бы моральные принципы позволили им удалиться по столь несущественной — в общем мировоззрении — причине, обстоятельства бы не были так щедры.        и никто из них не хочет пропустить звездный час их… их близких.        минъяо хочет хлопнуть себя ладонью по губам за то, что почти назвал цзян ваньиня и не хуайсана своими сыновьями. не минцзюэ не был бы против, потому что все они заполнили промежуток между родителями и братьями, но его здесь нет — и лань минъяо знает, что тот хотел бы быть здесь, но, согласно плану хуайсана, шансов не было.        в будущем им придется пройти через это с их собственным ребенком, и тревога съедает минъяо до тех пор, пока адепты цзян не войдут в зал, обеспечивая безопасность главы ордена и его семьи.        адепты ланьлина расступаются перед ними, пропуская вперед, и рядом с каждым юношей в золотых одеждах встает юноша в пурпурных.        цзян ваньинь идет чуть впереди, держа племянника на руках — маленький мальчик выделяется ярким пятнышком на фоне особенно темных юньмэнских одежд. его шаг широкий и уверенный, выражение его лица невозмутимо, но тот взгляд, который он обращает к ребенку, нежен до невозможности.        его пара и их сын идут чуть позади, стараясь двигаться в том же темпе, но с некоторым достоинством, чтобы не выглядеть так, как будто они не могут угнаться за ним. не хуайсан изящен в каждом своем движении, прекрасен как никогда, идеальный спутник главы ордена, а мальчик, шагающий рядом с ним, очарователен.        все гости были предупреждены, что чета цзян прибудет в полном своем составе, но никто из них не мог даже предположить, что полный состав будет подразумевать ребенка. ребенка главы ордена. наследника.        если бы все было хорошо, ребенка держали бы его родители, позволяя дядям, тетям и старшему поколению подержать его тоже. цзян чэн тщательно контролирует все свои эмоции, стараясь не поддаваться этой мысли, но, дойдя до невысокой лестницы, ведущей к ложу главы ордена, он разлучается со своей парой, и его глаза становятся темнее.        не хуайсан и ребенок занимают свои места, самые близкие к главе цзинь из всех присутствующих, но это не то же самое, что быть там, и они оба переживают из-за этого.        потому что все они знают, что ваньинь не хочет быть там один.        — полагаю, мы можем начать. ваньинь, позволите?        — конечно.        цзинь гуаншань подходит к нему, чтобы взять своего внука на руки, и цзян чэн старается казаться невозмутимым, утешая ребенка, когда тот начинает волноваться.        в глазах всех присутствующих он кажется примерным опекуном, и никто не сидит достаточно близко, чтобы видеть выражение его лица.        — приветствую всех господ, почтивших башню кои своим присутствием сегодня. как вы все знаете, это важный день и для клана цзинь, и для клана цзян, и, вероятно, для всех нас вне зависимости от нашей крови. у этого ребенка большое значение и такое же большое будущее…        слушать его речь легко, но не слишком приятно, и не хуайсан опускает взгляд, сжимая ладошку своего сына, чтобы мальчик не переживал и вел себя так, как они договорились.        если он будет честным, каким и привык быть со своим женихом, то поведает о том, что а-юань справляется со всем этим даже лучше, чем он сам.        они тщательно объяснили сыну весь процесс празднества, все, с чем он мог бы там столкнуться, начиная от реальных проблем вроде представления его перед другими и заканчивая чем-то из неосуществимого разряда, но что хуайсан считал необходимым рассказать, чтобы быть подготовленным и не переживать так сильно.        больше всего цзян юаня расстроило то, что до самого вечера он не сможет поиграть с братом или просто побыть с ним, и он не очень хорошо понимал, как все вокруг могут спокойно к этому относиться.        не его родители, разумеется, они были первыми из тех, кто был в этом заинтересован. он не мог понять, как остальные люди совершенно спокойно относятся к тому, чтобы нарушить стройный уклад жизни, к которому все еще очень маленький ребенок привык, одним днем просто ради самих себя и какого-то неощутимого, нематериального смысла.        по примеру его родителей ему было известно, что дни рождения для людей, которые уже достаточно взрослые или просто уже не дети, это по-настоящему важно. это возможность взять выходной от дел и встретиться с близкими, побыть с самим собой, как это было в день рождения его младшего папы — но понять, зачем этот день нужен кому-то такому маленькому, он никак не мог.        цзинь лин не особо слушал то, что говорил его дедушка, гораздо сильнее заинтересованный в каком-то украшении на одежде того, и для цзян юаня это показывало всю суть сложившейся ситуации.        повлиять на что-либо он не мог, и единственное, на что он мог надеяться, так это на блюда, которые вот-вот должны были принести. папа сказал, что тогда, когда еду принесут, они смогут встать со своих мест, и а-юань очень этого ждал, даже не понимая, как сильно он успел соскучиться.        обернувшись на младшего папу и увидев, каким задумчивым и опечаленным выглядело его лицо, он думал, что соскучился не он один. его родители всегда чувствовали себя не очень хорошо, когда обстоятельства — он хорошо запомнил и понял смысл этого слова — разлучали их.        точный порядок действий на празднике не был известен даже им, его папам, и они не могли сказать ему, когда пройдет достаточно много времени, чтобы они могли подойти к а-лину и папе, и они не могли предугадать, что процесс вручения подарков, поклонов и поздравлений наследнику произойдет до подачи блюд.        служанки близ ложи главы поднимаются со своих мест, чтобы оказать помощь при необходимости, а а-лин оказывается в руках мадам цзинь — и чета цзян спокойно выдыхает, расслабляясь.        ей они доверяли гораздо сильнее, чем ее супругу.        цзян чэн почти хочет обратиться к своей паре за помощью, потому что за время, проведенное вместе, он отвык стоять перед людьми в одиночку, отвык ощущать пустоту в пространстве рядом с собой, отвык от того, что он бросит взгляд в сторону и ничего там не увидит.        разумеется, видеть мадам цзинь приятно, и она относится к нему с большим уважением, но это не то же самое, что видеть хуайсана рядом, а пялиться на него перед гостями не слишком хороший тон для главы ордена.        стоя там, он чувствует, что должен будет поблагодарить свою пару позже, когда они останутся наедине — потому что из-за хуайсана список гостей существенно изменился, и от присутствующих ваньиня не так сильно воротит, учитывая, что присутствующих не так уж много в принципе.        как будто хуайсан знал, как его жених к этому относится, знал, как позаботиться о нем в долгосрочной перспективе. не как будто — он знал все.        разговаривать с четой лань на диалекте официальных и уважительных обращений нелегко, и цзян чэн почти хочет прикусить себя за язык, когда хочет обратиться к главе лань как к другу, останавливаясь в самый последний момент.        в глазах лань минъяо искрится забава — мужчина всегда читал его слишком хорошо, не оставляя и шанса на то, чтобы утаить что-либо. он склоняет голову в почтении вместе со своим супругом, и тогда, когда поднимается, едва ли сдерживает улыбку.        ту самую, яркую, искреннюю, которой он всегда обращался к своим близким, ту, которой он никогда не удостаивал эти стены.        когда они уходят, смотреть на их спины нелегко, даже если это ненадолго и они будут находиться в одном помещении. из всех присутствующих, чета лань относится к тем людям, которые не заставляют ваньиня чувствовать себя истощенным на тысячелетие вперед, и ему страшно представить, как будет проходить день рождения их сына, что они будут чувствовать, оказавшись на его месте.        тревога, снующая под его ребрами все эти дни, закручивается сильнее — или то был голод, который, собственно, был ожидаем из-за того, что цзян чэн не смог запихнуть в себя завтрак, волнуясь.        к моменту, когда все рассаживаются в ожидании блюд, хуайсан уже занимает место рядом, чтобы составить ему компанию, и цзян чэну лучше от его присутствия. он хочет быть ближе, хочет поцеловать его или просто держать за руку, ощутить себя по-настоящему умиротворенным от физического присутствия своей пары, потому что это было бы хорошим отвлечением от всего плохого, но он напоминает себе, что должен быть благодарен и за это.        — проголодался, малыш?        — да, — а-юань сидит между ними, сияя от семейного воссоединения. — а ты, пап?        — я тоже.        — тогда покушай первым, хорошо? тебе нужнее!        — а ты?        — я подожду, — объясняет он, как будто еду принесут по очереди, а не всем сразу. — папа на первом месте.        ответ отзывается так глубоко в сознании, что цзян чэну приходится напомнить себе, почему он не может взять своих детей, вернуться с ними домой и больше никогда не покидать пристань лотоса.        его рука оказывается в руке хуайсана, и тот осторожно, ласково сжимает ее, напоминая о своем присутствии и о том, что он может взять часть дел под контроль. ваньинь признателен ему, и он позволяет себе чуть больше, чем от него ожидали остальные, обхватывая чужую ладонь и целуя ее, проявляя почтение к своему возлюбленному.        щеки хуайсана не вспыхивают, но его глаза загораются, как будто напоминание о том, что они принадлежат друг другу, греет его сердце. позади раздается тихий комментарий цзинь гуаншаня о юношеской страсти, но они оба его игнорируют.        — мне бы хотелось напомнить, что такое настоящая страсть, — шепчет ваньинь, следя за тем, чтобы а-лин не сверзился со своей подушки на пол.        — не при детях, любовь моя, ты знаешь.        — что не при детях, пап?        — пить не при детях, малыш, — ласково и спокойно отвечает хуайсан, тонко улыбаясь своему сыну. — твой папа заметил, что здесь нет вина, которое мы иногда пьем, и я напомнил ему, что это не то, что можно пить при вас.        — да. это… гм, это было мудро с твоей стороны.        — папа всегда мудрый, — а-юань кивает в знак подтверждения своей мысли, а потом говорит тише, как говорили ранее его родители, — а попить ты можешь и дома, да?        — да, малыш. дома.        хуайсан подавляет усмешку и острый взгляд, которым ему хочется уколоть своего жениха, напоминая о приличии, но приносят блюда, и он переключается на то, чтобы проследить за тем, что вся его семья поест и останется довольной.        это приводит к тому, что он забывает о себе, и цзян чэн напоминает ему шепотом, чтобы не взволновать их детей.        находясь со своей семьей вот так, видя их всех, цзян чэн может закрыть глаза и притвориться, что имеет право называть их своими детьми. что он не дядя и не опекун, а отец, что он может называть их своими мальчиками, что те могут называть его папой.        сегодняшний день очень сильно дергает эту рану в его душе, заставляя чувствовать себя не очень хорошо, и каждый раз, когда к нему обращаются как к дяде, цзян чэну приходится подавлять разочарование или злобу, в зависимости от того, насколько усталым он себя чувствует.        он любит свою семью, он любит их всех, он хочет быть с ними до самого конца, даже если хуайсан — из другого ордена, а-юань — из исчезнувшего клана, а а-лин — племянник, для него это все не имеет ни малейшего значения. кровные связи едва ли ценны для них, потому что другие связи ценятся сильнее, доверие, привязанность, что-то идущее прямо от сердца, в существование которого он поверил только благодаря своей семье.        время, проведенное с детьми, успокаивает его душу, и цзян чэн отвлекается от тяжелых мыслей, помогая а-юаню разобраться в блюдах и кормя а-лина, изредка поглядывая на свою пару и обнаруживая встречный, нежный взгляд.        гости все еще здесь, и стены все еще принадлежат башне кои, цзинь гуаншань снует за их спиной, раздражая своими тихими разговорами свою жену, но цзян чэн почти может поверить в то, что мира за пределами стола не существует, что они дома и что все в порядке.        по крайней мере, присутствие хуайсана очень хорошо сглаживает все острые углы, которые могли бы раздражать его, и он это ценит.        цзян чэну хотелось бы показать, насколько он ценит свою пару, как сильно он ему благодарен и все сопутствующее, но они оба видят, как темнеет лицо госпожи цзинь от злости, когда она видит чересчур откровенные прикосновения ее мужа к служанке, и, исходя из этого, целоваться у нее под носом — так себе идея.        к тому моменту, когда цзинь лин наедается достаточно, чтобы оттолкнуть от себя тарелку и попытаться забраться на руки у хуайсану, остальные гости тоже заканчивают с едой, переходя к десерту и винам.        с одной стороны это можно расценить как успех, так как от праздника осталась лишь малая часть сегодня и несколько не очень загруженных дней дальше, но с другой это также означало, что гости начинают вставать со своих мест, решившись разделить чарку во имя наследника цзинь с кем-то из своих знакомых, или испытать удачу и попытаться сделать это с главой цзян.        он не отказал бы лань сичэню или господину юй, но те прекрасно понимали обстоятельства, и лишь вежливо улыбались, когда пересекались с ним взглядом.        когда в его поле зрения оказывается адепт ланьлина — или чей-то родственник, раз уж он тут находится, — его настроение и близко не такое великодушное.        — глава ордена цзян, поздравляю вас.        — благодарю.        — должно быть, это большое событие для вас и вашей семьи. вы рады этому?        — меня радует все, что связано с а-лином, — тонко улыбается он, стараясь не сжимать чарку в своих руках так сильно. — этот ребенок делает меня счастливым.        — такова его судьба — делать счастливым всех нас. вы уже задумывались о том, что будет в его будущем?        — у а-лина есть все возможности для того, чтобы стать искусным заклинателем или воином, когда он станет старше, но это полностью его выбор. за нами остается лишь поддерживать его вне зависимости от того, что он выберет.        — вы звучите как настоящий гордый отец, глава цзян. нам стоит брать пример с вас.        — благодарю вас.        — не думали ли вы о том, чтобы взять пример с ваших предшественников и задуматься о помолвке наследника цзинь с кем-нибудь?        разговоры в зале сходят на нет за считанные мгновения, и единственный шум, что слышен цзян чэну поверх ярости в его голове, это упавший из рук хуайсана веер.        он почти слышит, как их сын подбирает папину игрушку с пола, чтобы отдать, и почти видит, каким испуганным выглядит хуайсан прямо сейчас.        потому что, видимо, прошлый раз людей ничему не научил. потому что, видимо, никто не вынес выводов из истории цзинь цзысюаня и цзян яньли, никто не запомнил, что было между ними, сколько слез было пролито из-за них, сколько сил было потрачено, и каким быстротечным было их счастье, когда все старания окупились.        глаза цзян ваньиня темнеют от подавленной злобы, а лицо молодого господина перед ним бледнеет. мужчина успел пожалеть о том, что открыл рот.        — не думаю, что кто-либо из присутствующих осмелиться испытать удачу в столь тонком деле еще раз, — четко и холодно говорит ваньинь, сжимая чарку в пальцах. — и даже если бы и была наследница, ни я, ни мой супруг, ни кто-либо еще не смог бы заставить цзинь лина связать свою жизнь с ней без его желания.        — это мудрое решение, глава цзян, но… не думали ли вы, что…        — что? не думал ли я, что после расчетного брака моих родителей и после семейной истории родителей а-лина судьба смилуется по отношению к нам, и в третий раз история не будет столь печальна?        — может быть, они не…        — вы помните, как они закончили свои жизни? — он непреклонен.        — помним, глава цзян. приношу извинения за то, что этот смертный был так слеп и глуп.        мужчина отходит, смущенный и задетый этим разговором, но цзян чэн — нет, он возвращается к своей семье, выглядя невозмутимо, и только тогда, когда его племянник протягивает руки, чтобы поиграть с ним, его взгляд смягчается.        беспокойство его пары ощутимо, и ваньиню хотелось бы, чтобы у него были слова для утешения, но их нет, и ему остается только выглядеть до сих пор стабильным и держащимся, чтобы успокоить того.        у них будет время поговорить об этом позже, когда а-лин устанет и банкет официально кончится, так как продолжать его без ребенка было бы бессмысленно, и цзян чэн надеется, что к тому времени он придумает что-то, что говорить, чтобы помочь хуайсану поверить в то, что с ним все нормально.        он знает, что он проблемный, знает, как много трудностей приносит одним лишь своим присутствием и характером, но он не мог предвидеть того, что случится позже. не хуайсан не мог предвидеть тоже.        покои в ланьлине выучены ими настолько хорошо, что все остальные просто смирились с тем, что делегации из юньмэна будут располагаться здесь всегда. когда они возвращаются в свою спальню вечером того же дня, все стоит на тех же местах, на каких стояло в прошлый их визит, помещение выглядит так же, и эта стабильность забавляет.        во многом потому, что именно в этом месте их возбуждение подскакивало каждый раз. такого не было в облачных глубинах или в нечистой юдоли, нигде они не хотели быть друг с другом так сильно, как в башне кои.        может быть, из-за того, что ничего другого хорошего в этом месте не было.        рутина, которую они привезли с собой из пристани лотоса, помогает расслабиться: сначала ваньинь помогает им обоим раздеться до нижних одежд, ласково обращаясь со всеми деталями и украшениями, а потом хуайсан расплетает их обоих, быстро и ловко распуская сначала свои волосы, и после нежно обращаясь с волосами своей пары, прочесывая их и массируя виски того.        это создает ощущение того, что они дома, что все в порядке, что нет раздражающего цвета золота и людей, что все в норме.        почти все.        — а-чэн, — тихо подает голос хуайсан, расплетая тонкие косички у висков, — ты в порядке?        — ты спрашиваешь из-за того господина?        — да. ты достойно справился, я горжусь тобой, но… я знаю, что ты думаешь обо всем этом.        “все это” — немного вольная формулировка, включающая в себя и брак, и расчетные помолвки, и принятие решение за кого-то другого. многое они обсуждали наедине, и у хуайсана была превосходная память, когда дело касалось мнения его возлюбленного о чем-либо.        брак лань сичэня и мэн яо послужил примером для них всех, заставляя задуматься о том, правильно ли они поступают со своими жизнями и долгоиграющими решениями: это не было по расчету или для выгоды кого-то другого, это было по любви, и только на их любви основывались все положительные стороны их союза. лань сичэнь взял мэн яо в мужья не потому, что тот был военным стратегом, героем и талантливым воином, а потому, что любил его, и все те качества были лишь частью из тех, что содержались в человеке.        многие люди рассматривали их союз, ища выгоду для гусу лань, что-то, зачем лань сичэнь пошел на все это, но ответ лежал на поверхности, и люди всегда его знали.        когда не хуайсан и цзян ваньинь рассуждали о том, каким хотят сделать свой брак в будущем, то во многом опирались на чету лань.        распустив чужие волосы и прочесав их, оставляя лежать слегка вьющимися на плечах, хуайсан развернулся лицом к своей паре и обнял его, ища утешения и поддержки. на них лежала большая часть ответственности за судьбу а-лина, и никто из них не хотел сделать плохой выбор.        — сомневаюсь, что к тому времени будет кто-то настолько хороший, чтобы занять место рядом с ним.        — я же для тебя нашелся.        — ты был исключением, любовь моя, — он улыбается, — слишком хороший для меня.        — не говори так.        — но это правда.        — когда ты говоришь обо мне вот так, я забываю, о чем хотел спросить тебя изначально, — хуайсан беззлобно ворчит на него, протягивая руки и обнимая за шею.        — ладно-ладно, я прекращу на время. о чем ты хотел спросить?        — ни о чем, на самом деле. я хотел сказать, что к тому времени у а-лина будет сильная поддержка. и всем известно, что сангэ приходится ему дядей по отцу, а у него поддержка еще сильнее. этот ребенок — счастливчик.        — определенно.        — а если он приведет юношу домой?        — надеюсь, он будет как ты.        — а-лин или тот юноша?        — кто угодно из них, — он улыбается, поднимая ладонь и поглаживая свою пару по спине. — если хотя бы один из них будет как ты, значит, они точно не обречены. или она. это может быть и девушка.        — если бы это была девушка, ты бы не был так спокоен, милый.        — что ты хочешь этим сказать?        — ты бы испугался избранницы а-лина.        — я не боюсь женщин.        — правда?        — я не… я не боюсь женщин, и я не буду бояться, если а-лин приведет домой девушку, — цзян чэн пытается звучать уверенно и грозно, но хуайсан читает его слишком хорошо. — по крайней мере, до этого события у нас есть лет тринадцать.        — звучит как план.        — что у тебя на уме?        не хуайсан всегда читал свою пару очень хорошо — угадывал настроения того по выражению лица, улавливал в тоне голоса эмоциональные нотки, которые не были услышаны остальными людьми, но это был обоюдно развитый навык в их тандеме, и цзян ваньинь умел читать его тоже.        он мог увидеть в чужих глазах интерес, не слишком свойственный позднему вечеру после длинного и тяжелого дня, мог почувствовать, как тот прижимается к нему, и мог сложить все это воедино.        к счастью для хуайсана, у ваньиня на уме было то же самое.        — это хорошо снимает усталость.        — надеюсь, достаточно хорошо, чтобы завтра утром ты не ворчал на меня из-за того, что не можешь встать.        — может быть, тебе стоит быть нежнее со мной?        — а ты хочешь, чтобы это было нежно?        — я думаю, что…        — нежно или нет?        и хуайсан никогда не сознается, но властный тон, пристальный взгляд и сильные руки, обхватывающие его бедра, это то, что сводит его с ума, то, чему он готов подчиниться и поддаться, чтобы им просто владели.        но если завтра он не сможет ходить, не опираясь на стены или на свою пару, то это будет плохо.        — нежно, пожалуйста. ты ведь тоже этого хочешь?        — мне без разницы, — отвечает ваньинь, помогая им оказаться на кровати, — ты — первое, чего я хочу.        в подобные моменты не хуайсан благодарен замыслу высших сил, что создавали людей, за то, что он не способен забеременеть — потому что зачать ребенка в день рождения другого их ребенка было бы слишком постыдным поступком, чтобы жить с ним после.        однако, когда вес цзян чэна оказывается на нем, когда его руки прикасаются к нему так, как он этого хочет, он совсем чуточку расстроен.        подарить жизнь его ребенку, выносить их ребенка, быть ему полезным, создать с ним семью, сделать все, о чем ваньинь его попросит, сделать его счастливым-        стук в дверь отрезвляет их обоих, заставляя замереть.        детский голос за дверью, принадлежащий их сыну, заставляет испытывать стыд.        — папа! можно зайти?        искусной игры хуайсана хватает, чтобы изобразить сонливость и растерянность, как будто они спали, а не занимались чем-либо, и появление а-юаня разбудило их, а не застало в процессе, и ваньинь следует его примеру, прикрывая свой зевок ладонью.        — что-то случилось, малыш?        — нет, все в порядке.        — может, все-таки что-то случилось? ты уже должен спать, милый. ты не можешь уснуть? плохой сон?        — все хорошо, папа, — а-юань улыбается, забираясь на кровать к родителям и прижимаясь к ним, явно сонный, но чем-то обеспокоенный. — я хотел спросить.        — о чем, малыш?        — у а-лина есть день рождения, да?        — да.        — и у тебя есть день рождения.        — да.        — он есть у папы?        у цзян ваньиня есть день рождения, разумеется, как у любого другого человека — просто он не особо любит пышные торжества, предпочитая обходиться малым, ужином в кругу близких и прогулкой по пристани лотоса.        он не запрещает простым людям поздравлять его или радоваться этому событию, но сам он видит не так уж много радостных поводов, и, видимо, такое отношение заставило а-юаня думать так.        — а он есть у меня?        в груди у цзян ваньиня стремительно развивается пропасть, в которую он хочет прыгнуть и исчезнуть навсегда.        такой простой, по-настоящему детский вопрос — есть ли у цзян юаня день рождения?        в нормальных условиях дни рождения это данность, которая приходит сама по себе и о которой не нужно задумываться лишний раз, но их условия не были нормальными ни в одном месте, а год был слишком сумасшедшим, чтобы они хоть раз по-настоящему задумались об этом самостоятельно.        не то чтобы прошлые опекуны а-юаня могли передать эту информацию, и не то чтобы тот мог помнить о своем дне рождения сам. как правило, все маленькие дети лет до десяти не задаются вопросом о том, в какой день они родились, оставляя это на совести их родителей.        цзян чэн понимает, что тревожило его все это время, и не хуайсан понимает тоже, виновато глядя на него. это огромная ошибка с их стороны, и беспокойство во взгляде цзян юаня не делает ситуацию лучше.        соврать ему — поступок, непосильный для них. никто из них не может говорить неправду, глядя в большие, такие наивные глаза ребенка, для которого они являются центром его мира.        не хуайсан, будучи талантливым оратором, предпринимает попытку.        — разумеется, он есть, малыш. у тебя он зимой, когда холодно.        — правда?        — да.        — почему я о нем не помню?        — у детей так устроена память, милый, — ласково объясняет хуайсан, поднимая мальчика на руки. — ты помнишь не все вещи, и даже такое событие ты можешь забыть.        — тогда… вы же будете мне напоминать, да?        — обязательно, малыш. мы-то этого не забудем. да, а-чэн?        — да.        — я никогда не забуду то, как ты родился. было ужасно холодно, и твой папа переживал, что со мной и с тобой что-то может случиться.        — с нами что-то случилось?        — нет, все прошло хорошо. но теперь каждую зиму он переживает, что ты заболеешь.        если говорить откровенно, цзян ваньинь не особо переживал из-за сезонных болезней — они не были чем-то особенным после того, как хуайсан каждую осень подхватывал какую-нибудь болячку на сквозняке в юньмэне, — но и сейчас его тревожило не это.        однако, если бы он начал возражать, вставляя свои палки в историю хуайсана о беременности и родах того, то выставил бы и себя, и его большими глупцами прямо перед их ребенком.        цзян юань не выглядит не поверившим в эту историю или испытывающим какие-то сомнения. он спокойно сидит на коленях хуайсана, прижимаясь к его рукам и слушая его истории, граничащие со сказками, выглядя довольно-таки сонным, и не проходит слишком много времени до того, как он уснет.        шляться по ночному ланьлину в нижних одеждах ощущается странно, но ребенок должен спать в своей постели, и хуайсан крадется к детским покоям, пока цзян чэн за его спиной пугает стоящих на посту адептов.        укладывая а-юаня в кровать, хуайсан чувствует вину за то, что не задумался о столь важной детали раньше, но это не его вина и не чья-либо еще — их не учили становиться родителями для двух неродных детей сразу, о чем ваньинь безукоризненно, тихо ему напоминает, обнимая со спины, когда тот проверяет колыбель а-лина. в этих его объятиях нет той страсти, какая была в спальне, нет чего-то сломленного, как непозволительно часто случалось, это другое.        родственное, семейное, сугубо между ними, предназначенное для утешения и успокоения. что-то, что помогает тугому узлу в груди хуайсана ослабнуть.        — пойдем спать, милый, — шепчет ему ваньинь, прикасаясь губами к виску, — уже поздно.        он не слишком часто брал на себя эту роль — роль ведущего, того, кто доведет до постели, он слишком часто был на другой стороне, — но это необходимо сейчас, и он прекрасно справляется, сопровождая хуайсана до их спальни.        это могло бы показаться очевидным, потому что именно ваньинь сильнее, крупнее и выше, тот, кто обнимает во сне, тот, кто делает большую часть работы, но между ними все было не так. хуайсан был проницательнее, любвеобильнее, был тем, кто вел за собой, кто ублажал, кто успокаивал, а ваньинь припадал к этому, упиваясь им и защищая его.        сейчас хуайсану нужна поддержка, которую ваньинь способен дать. они ложатся в постель, и хуайсан сворачивается в его объятиях, хрупкий и уязвимый, прячущийся от мира за стенами в его руках.        — ты не чудовище, ты же помнишь?        — я помню, просто… неужели мы правда забыли?        — мы забыли, — подтверждает ваньинь, не находя смысла в отрицании этого факта. — мы все исправим. ты сказал, что зимой, верно?        — да.        — с этим у нас больше шансов.        — а день?        — не хочешь подумать об этом завтра, милый? — предлагает он, переворачиваясь набок и обволакивая хуайсана, прижимая его к себе.        — я не усну, если буду переживать из-за этого. ты знаешь.        — ладно-ладно, я понял. у тебя есть идеи?        — не особо…        — что-нибудь глупое? то, что сейчас ты считаешь глупым?        — себя.        — хуайсан.        — извини. я просто… мне сложно не винить себя.        — это наша вина, — напоминает ему ваньинь, делая акцент на местоимениях, — и а-юань бы не злился, ты знаешь.        — лучше бы он злился.        — хуайсан.        — извини, — он вздыхает и прячет лицо, прижимаясь к чужому плечу.        винить себя легко, но за время, проведенное вместе с цзян чэном, хуайсан почти разучился это делать. тот любил его, любил безмерно, ставил на одно место рядом с собой или даже выше, принимая на себя роль виноватого, слабого, неумелого, принимая что угодно от него, и хуайсан вложил ему, что быть таким не стыдно и не страшно.        сопротивляться и идти против собственных слов ощущается так же плохо, как врать собственному сыну, хуайсану очень хочется спрятаться в объятиях и никогда больше не выходить наружу.        он хотел бы поменяться местами с а-юанем, быть тем, кому соврут и кого обманут по такой большой человеческой глупости, но он ни за что не пожелал бы своему ребенку испытать то, что он испытывает сейчас.        — у меня есть мысль, а-чэн.        — я слушаю.        — она глупая.        — мне все равно.        — что если просто… перевернуть дату?        — что ты имеешь в виду?        — смотри, — он переворачивается на спину, жестикулируя в воздухе, и цзян чэн тщательно следит за этим, — у а-лина день рождения в двадцать первый день, а у а-юаня будет… в двенадцатый?        — звучит хорошо. а месяц?        — я не думаю, что мы будем готовы сделать это в следующем месяце, — тихо рассуждает хуайсан, глядя в темный свод спальни. — в первом месяце день рождения у сангэ и у цзинь цзысюаня, это тоже не лучшая идея.        — тогда в последнем? двенадцатый день последнего месяца. неплохо, как мне кажется.        — мне тоже.        — ты молодец, видишь? совсем не чудовище.        — я бы до этого не додумался, если бы не ты.        — наверное, именно для этого я тебе и нужен, — улыбается ваньинь, прижимаясь к чужой шее мягким поцелуем. — как раз у нас будет время обговорить все со всеми. позже. такой расклад тебя устраивает?        — вполне.        — тогда давай спать. спокойной ночи.        — я люблю тебя. спокойной ночи, а-чэн.        присутствие хуайсана во многом помогло цзян чэну начать думать о себе лучше, но до сих пор подобные реплики проскальзывали в его речи — и хуайсан хотел подумать об этом, но стоило ему расслабиться, и он уже не мог думать ни о чем-либо.        ни о том, что его жених не относится к себе так, как должен, ни о последующих днях в ланьлине, наполненных суетой и тревогой, ни о упущенных возможностях поговорить с четой лань наедине до момента их отбытия, чтобы заполнить пробелы в некоторых вопросах.        семья была тем, во что хуайсан отдавал слишком много своих сил, и даже если он чувствовал, что восстанавливается, наблюдая за тем, как а-юань играет с его заколкой и как а-лин понемногу ходит с братом за руку, это не восстанавливало его потраченной энергии и не помогало ему выспаться за несколько часов настолько, как могло бы за всю ночь.        после празднества он отходил дольше всех, оставаясь в постели утром, не решаясь взять на себя что-то энергозатратное, и ваньинь никогда не винил его в этом, прекрасно понимая причины, но он волновался, и хуайсану пришлось в конечном итоге сделать над собой усилие, чтобы его жених не подумал, что он умирает.        даже если бы цзян чэн позволил ему валяться в их постели до обеда, спланировать все дела на ближайшие месяцы было необходимо, и обойтись без своего советника он не мог, как и хуайсан не мог оставить его разбираться с этим в одиночку.        есть нечто приятное в том, чтобы вести переговоры с главами кланов на территории юньмэна, когда они оба присутствуют и могут угодить всем, не лишившись при этом своего.        поцелуи хуайсана по окончанию совещаний неистовые, он припадает к своему источнику сил, оставляя ваньиня растрепанным, растерянным и смущенным, но тогда, когда они решают продолжить это позже, им никто не мешает.        даже их дети. особенно их дети.        цзинь лин делает успехи в том, чтобы совершать самостоятельные шаги, и хуайсан лишь отсчитывает дни до того, когда мальчик пойдет сам, чтобы после этого отсчитывать дни до того, когда он научится бегать. а-юань в восторге от одной перспективы этого, но хуайсан не хочет бегать за собственным ребенком, и он подобной радости не разделяет.        смотреть на а-юаня после того разговора ему было тяжело, но он прекрасно понимал, что не сделает лучше, если резко начнет игнорировать сына или вести себя с ним холодно. будучи откровенным, а он всегда был откровенным со своими детьми, то он бы свел счеты с жизнью, если бы повел себя холодно с ребенком.        избавиться от этого ощущения ему помогают переговоры с близкими, в которых они уточняют детали и нюансы празднования, чтобы сделать этот день комфортным для всех.        не минцзюэ сильно обеспокоен всем этим, и он боится, что выставит себя плохим дядей, поэтому пишет хуайсану даже чаще, чем тот ему, уточняя каждую мелочь, а лань минъяо опускает меж строк легкие шутки, чтобы заставить своего диди расслабиться во всей этой суете.        они — старшие братья — приедут, чтобы поздравить ребенка лично и встретиться с его родителями, господин юй хотел тоже, но каждую зиму он схватывал хворь и не вставал до самого нового года, поэтому пообещал заменить свое отсутствие роскошным подарком, а больше гостей не ожидалось.        будучи единственными, кто мог что-либо предпринимать в этом деле, ваньинь и хуайсан почувствовали свободу в действиях, которой старались пользоваться с умом.        праздник должен был предназначаться в первую очередь тому, в чью честь он устроен, и именно поэтому не было никаких распоряжений для торговцев в юньмэне или чего-либо в подобном ключе, потому что они не видели в этом смысла.        это в первую очередь для их семьи, и они проведут этот день в основном во дворце друг с другом, что не так уж и плохо — и, по мнению ваньиня, провести свой день рождения с семьей, которая любит, правда не так уж и плохо.        не хуайсан был в этом чуть более открыт, потому что у него было другое отношение к себе, но он никогда не говорил своей паре, что тот должен устраивать что-то масштабное, если не хочет этого.        в этом вопросе, как и во многих других, между ними царило взаимопонимание, к которому до сих пор не пришла, казалось бы, образцовая чета лань — в одном из последних писем лань минъяо мельком упомянул то, что сичэнь все еще серьезно настроен сделать для него что-то особенное в его день рождения.        когда они обсуждают это после ужина — потому что лань сичэнь пишет о своих переживаниях ваньиню, и они знают о ситуации с двух сторон, — то хуайсан невзначай бросает, что на свой день рождения хотел бы разве что ночи, которая заставила бы его почувствовать удовлетворение в собственных костях, что заставило ваньиня краснеть, прикрывая лицо чашкой.        и, ну, они любили делать друг для друга что-то особенное без повода, чтобы не дать романтике между ними, так что не хуайсан прочувствовал все довольно-таки скоро.        это удовлетворяюще, это заставляет его чувствовать себя принадлежащим, подчиненным и желанным, потому что быть вжатым в постель приятно, но еще приятнее знать, что он — причина такого поведения ваньиня, его соблазн, то, перед чем он не может устоять, это приятно гладит его самомнение и что-то еще внутри, заставляя чувствовать себя лучше.        их интимная жизнь остается такой же активной, как и раньше, но становится более скрытой в силу того, что дети теперь ходят по дому, представляя собой угрозу.        это было забавно в первые несколько раз, когда хуайсан был выведен из строя и не мог подняться с постели, и его паре приходилось брать себя в руки, чтобы разобраться сначала с детьми, а потом с ним, но позже это стало проблемой, которая мелькала в голове даже тогда, когда они были заняты друг другом, задерживаясь на фоне, оставляя их тревожными и бесконечно ждущими, когда и в этот раз их прервут.        лежа в объятиях, упиваясь фактом того, что он желанный и обласканный со всех сторон, хуайсан очень хотел, чтобы подобное было единственной их проблемой — но этого не случается, и за несколько недель до назначенной даты у них просто нет времени на то, чтобы наслаждаться друг другом так спокойно.        свой день рождения не минцзюэ празднует примерно так же, как и его зять, разве что проводит больше времени с адептами, позволяя их восхвалять его и гордиться тем, что он у них есть, и под предлогом зимы, холода и двух маленьких детей на руках он не позволяет хуайсану приехать в нечистую юдоль, говоря, что потыкать в его седые волосы он сможет и позже.        подразумевая под позже день рождения а-юаня, которое стремительно приближается, затачивая углы тревоги, делая их острыми.        они держат мальчика вне всех этих обсуждений, не зная, как тот отреагирует, но между собой обсуждают каждую деталь и мелочь, чтобы быть уверенными в идеальности праздника, что приводит к тому, что за неделю до этого они перед сном сидят в объятиях друг друга, изнеможенные и очень уставшие.        уточнять абсолютно все — истощает, и цзян чэн сомневается, что когда-либо какое-либо сражение заставляло его чувствовать себя так, но по вечерам ему становится почти что больно думать, и он не особо намерен заставлять себя страдать лишний раз.        хуайсана тоже, и каждый раз, когда самообладание того близко к срыву, он целует его так нежно, как только способен, чтобы утешить собой и заставить расслабиться.        их невероятно радует факт того, что все самые важные дела были сделаны заранее, и что после они смогут отдохнуть, активизируясь только ко дню рождения лань минъяо, но до этого еще нужно было дожить.        виновнику торжества — а-юаню — было как-то не до всех этих забот, и из всей своей семьи только он был таким спокойным и расслабленным. он видел, что его родители были чем-то встревожены или озадачены, но думал, что в этом виноваты их взрослые дела, которые часто оставляли его пап в таком настроении, и старался не допускать других проблем, чтобы не усложнять им жизнь.        учитывая, что в это же время а-лин понемногу начинал делать шаги самостоятельно, один раз даже уйдя от брата, у него было чем заняться, не создавая проблем.        пристань лотоса все еще была большой и неизученной, и ходить по ее коридорам, придерживая брата за руку, было интересно каждый день, им это не надоедало. мальчики запомнили — ну, а-юань точно запомнил, и мог в любой момент показать а-лину, если тот забыл, — дорогу до кабинета их пап, до мастерской младшего папы, до кухни и до открытой задней части пристани, с которой открывался вид на воду.        ходить им туда в одиночку было запрещено, но каждый раз, стоило мальчикам выйти из спальни, за ними увязывался как минимум один адепт или служанка, и они никогда не были не под присмотром.        цзян юань слышал о плавании, и ему очень хотелось посмотреть на то, как это выглядит, узнать об этом все, и, когда он станет старше, научиться плавать — поэтому на воды юньмэна он смотрел с восторгом, крепко держа младшего брата за руку.        если и будет разрешено научиться, то только вместе с ним. оставлять цзинь лина в стороне ему не хотелось.        представлять себя взрослым было странно, потому что людей, которые не были бы детьми, как они, или зрелыми, как их папы, вокруг было не так много, и у цзян юаня не было особых примеров.        единственное, в чем он был уверен, так это в том, что он будет таким же сильным, как папа, таким же высоким, и, может быть, красивым, как младший папа. цзинь лин будет тоже высоким и сильным, и они будут радовать своих родителей — мальчик еще не особо разбирался в боевых искусствах и талантах, но знал, что его папа умело владел мечом, и хотел научиться делать также.        он видел меч, висящий в ножнах у его отца, и представлял, что когда-то у него будет такой же, но свой, он будет уметь им пользоваться, и родители будут им гордиться.        цзян юаню очень хотелось понять, что же именно значит слово “гордиться”, но до сих пор никто не потрудился ему объяснить. это его не обижало, но этот вопрос не был забыт им, и любопытство все еще жило внутри него.        не так долго, а чуть поменьше по времени в нем жило любопытство, завязанное на странном поведении его родителей: они постоянно над чем-то работали, и каждый раз, когда приходили к ним в спальню, то вели себя особенно ласково и заботливо, будто бы искупая свою вину за то, что не могут проводить больше времени. младший папа по-особенному улыбался, когда брал а-юаня на руки, и тому было интересно, что послужило причиной.        и тогда, когда в один из таких вечеров родители приходят, задерживаясь в спальне и помогая им убраться перед сном, его не покидает ощущение, что они хотят поговорить с ним о чем-то — о чем-то важном.        у старшего папы задумчивое лицо и дрожат руки, а младший по-особенному улыбается, стараясь не сидеть без дела слишком долго.        цзинь лин уже спит к тому моменту, уложенный в свою колыбель и заботливо укрытый одеялом, а цзян юань сидит на кровати, подставившись под ладони папы и позволяя тому расчесать его перед тем, как лечь. его папы постоянно переглядываются друг с другом, это невозможно не заметить, но у а-юаня нет идей о том, как спросить об этом.        к счастью, после еще одного раунда переглядок его папы решают все-таки заговорить.        — итак.        — итак?        — ты не устал, малыш? может, уже ляжешь?        — я не слишком устал, — беззаботно отвечает мальчик, понимая, что не уснет, если будет чувствовать это напряжение.        — хорошо-хорошо, я просто спросил. итак… малыш, ты ведь помнишь день рождения а-лина?        — помню.        — и мой день рождения?        — да.        — и то, что абсолютно у всех людей есть день рождения?        — да, — отвечает он с энтузиазмом, но тихо, чтобы не потревожить брата. он ощущает то, что его папа называет предчувствием, предвкушением, и это сложное чувство, но это не означает, что его неприятно испытывать.        — ты понимаешь, к чему я клоню, милый?        — да?        — мы решили предупредить тебя для начала, — объясняет цзян чэн, присоединяясь к диалогу и садясь ближе, чтобы потрепать сына по голове, — чтобы это не было слишком сильной неожиданностью.        — у тебя завтра день рождения, малыш.        на это цзян юань никак им не отвечает — лезет обниматься, и сопротивляться ему невозможно, особенно тогда, когда ребенок улыбается так искренне и счастливо.        хуайсан помогает ему усесться на своих коленях, ваньинь обнимает их обоих, и а-юань думает, что, возможно, мог бы провести свой день рождения и так, просто обнимаясь со своими родителями.        если верить их рассказам, то дни рождения нужны для того, чтобы делать человека счастливым — и, если цзян юань правильно понимает, что значит быть счастливым, то именно этим он и будет заниматься, чтобы соблюсти традиции.        когда эмоции перестают быть такими сильными, позволяя сосредоточиться на чем-то, сразу же возникают вопросы, на которые его родители готовы ответить.        основываясь на опыте с предыдущими праздниками, они решили повторить что-то, что было в день рождения цзинь лина и не хуайсана, только чуть меньше по масштабам, чтобы не смущать и не пугать ребенка ответственностью, но и не так скромно, как это было у цзян чэна. из гостей будут только дяди из гусу лань и дядя из цинхэ не, чему а-юань очень обрадовался, не слишком нервничая о том, что он ни разу не видел его и не знает, как себя вести.        не хуайсан ласково объяснил ему, что любое его желание, все, чего он у них попросит, они выполнят — и не только потому, что это его день рождения, но еще и потому, что он просто их ребенок, их сын, тот, кого они любят и кем они дорожат.        определение этого слова цзян юань интуитивно понимал, и, засыпая после разговора, он чувствовал, что им дорожат, чувствовал себя счастливым, и гордился своими родителями.        каждый раз, когда они говорили ему, что гордятся им, то выглядели очень счастливыми и радостными — он чувствовал себя так же сейчас, и, по его мнению, было бы закономерно гордиться ими тоже.        к большому удивлению хуайсана, мальчик засыпает быстро после того, как они укладывают его, целуют в лоб на ночь и тушат свет, уходя. он ожидал, что тот изведется, измучается от ожидания и вопросов, но цзян юань воспринял новость лучше, чем они предполагали, и это не могло не радовать.        многое в этом ребенке не могло не радовать их, и, когда речь шла об а-юане, не хуайсан никогда не сопротивлялся эмоциям.        следующий день не начинается слишком рано, они дают себе выспаться, и к моменту, когда ваньинь прижимается к его щеке утренним, ласковым поцелуем, солнце уже взошло.        не хуайсан привык к тому, чтобы одеваться под стать своей паре, носить одежды юньмэна с достоинством, но то, как он выглядит в них, то, как глубокий фиолетовый оттенок перекликается с цветами его внешности, задевает внутри него что-то — возможно, осознание факта того, что этот же оттенок будет так же хорошо смотреться на цзян юане.        пусть он и был ребенком, который рос и которому было необходимо больше одежды, чем кому-либо другому, цзян чэн никогда ничего для него не жалел, позволяя мальчику расти в клановых одеяниях.        привязывая клановый колокольчик к поясу, цзян чэн задержал на нем взгляд, а после посмотрел на хуайсана, присматриваясь к его колокольчику. они решили не дожидаться вступления в брак, чтобы позволить ему носить его, и хуайсан относился к этому украшению с уважением, нося как ценность, никогда не выходя из покоев без него.        у них было не так много вариантов для подарка цзян юаню — чужая душа всегда была потемками, а душа ребенка, который едва ли сам осознает собственные желания, была еще более неизвестной и дремучей для понимания, но это не означало, что они оставили бы его без подарков совсем.        резной серебряный колокольчик, точно такой же, какой был у них, лежал в маленькой коробочке на столе, дожидаясь, когда его возьмут и отдадут новому владельцу.        новым владельцем станет цзян юань.        они не выходят из спальни сразу — не хуайсан чувствует тревогу своей пары, и тянет его за собой, заставляя остаться, побыть с ним в контролируемой и уютной обстановке еще немного, помогая расслабиться в поцелуях и под прикосновениями рук. хуайсан аккуратен, он не мнет чужие одеяния и не растрепывает волосы, но ваньинь не может похвастаться тем же, и в конечном итоге виновато мнется на месте, пока его пара поправляет помаду на своих губах тонкой кистью.        в последнее время он не красился слишком часто, как раньше, но это был тот навык, который нужно тренировать постоянно, и иногда хуайсан делал это исключительно в спальне, позволяя только цзян чэну смотреть на него и любоваться им.        и ваньинь с удовольствием посвятил бы этому занятию каждый день своей жизни, но им нужно было идти — и, чтобы не повторить уже совершенную ошибку, вместо поцелуя в губы он выбирает поцелуй в ладонь, ведя себя целомудренно.        учитывая, что весь день они будут на виду у людей и детей, целомудрие было им необходимо.        особая программа не была составлена, во многом из-за того, что цзян чэн предложил провести этот день, как обычный, спонтанными действиями делая его запоминающимся и ценным для а-юаня, и не хуайсан согласился с ним в этом.        они разбудили своих детей, перед этим отпустив служанок, помогли привести себя в порядок и одеться, чтобы пойти завтракать, но перед тем, как выйти за дверь, цзян ваньинь задержал своего сына, стараясь не выглядеть слишком уж взволнованным.        — что-то не так, пап?        — нет, все хорошо. ты ведь… ты ведь знаешь, что на дни рождения обычно дарят подарки?        — да.        — у меня есть один для тебя.        — правда?        — да. подойди сюда, хорошо?        закрепить серебряный колокольчик на поясе не так сложно — это действие цзян чэн совершал постоянно, каждый день своей жизни с тех пор, как получил его, практикуя на хуайсане, когда тот оказался рядом.        цзян юань разглядывает новое украшение аккуратно, осторожно, не решаясь прикоснуться к нему. он видит вырезанный лотос на изделии, и видит точно такие же колокольчики у своих родителей. это не похоже на игрушку, и, раз папа его носит, значит, точно не игрушка, но оно не похоже и на украшения, которые носил младший папа почти постоянно.        — это фамильная ценность, — объясняет ваньинь, все еще стоя на коленях рядом со своим ребенком и глядя только на него. — такой есть у каждого члена нашей семьи.        — а еще он помогает сохранить твой разум целым и невредимым. с ним ты будешь чувствовать себя лучше, особенно тогда, когда подрастешь и начнешь изучать совершенствование.        — да. я подумал, что сегодня подходящий день, чтобы подарить его тебе.        — он выглядит очень красиво, — комментирует а-юань перед тем, как повернуться к отцу и резко обнять его. — спасибо, папа!        — не за что, малыш. ты знаешь, что мы тебя любим.        — мы очень тебя любим, а-юань. мы гордимся тобой.        в этот момент — окруженный своими родителями, радостный и абсолютно счастливый, — цзян юань наконец-то понимает, что значит “гордиться”.        хорошее чувство, обозначающее, что он сам или кто-то им доволен, что он имеет ценность.        — готов идти завтракать?        — да!        — а если я скажу, что там будут твои дяди?        — да?        — они приехали, чтобы увидеться с тобой, и сейчас они, скорее всего, уже ждут нас. твои дяди из облачных глубин и из нечистой юдоли.        — дядя не тоже приехал?        — он очень хотел поздравить тебя.        от энтузиазма и радости ребенок почти что светится, держась за руку хуайсана и стараясь не подпрыгивать от эмоций внутри него, начинает тянуть родителя за руку, чтобы пойти и поздороваться с гостями, и ваньинь кивает им, чтобы те шли, пока он заберет а-лина из колыбели.        наблюдая за этой сценой, видя чужое искреннее счастье, цзян ваньинь натолкнулся на собственные размышления — и от них у него что-то очень сильно сжало в груди.        он может выкупить цзян юаню все торговые лавки юньмэна, достать все, чего тот захочет, но это не сравнится с тем подарком, который он уже ему преподнес. наверное, даже не он, а они вместе с хуайсаном, их обоюдная работа.        если бы год назад ноги не привели его на луаньцзань, не было бы ни детского смеха, ни прибывших гостей, ни наследника цзян.        самый большой подарок, который цзян чэн подарил этому мальчику — это право на жизнь.        — папа, ты идешь? мы никуда не пойдем без тебя!        — я уже иду.