подарить жизнь

       наблюдение было одним из любимейших дел не хуайсана.        наблюдение за природными явлениями вроде грозы или заката, наблюдение за различными людьми и их привычками, наблюдение за его парой — красивым, собранным, любимым им мужчиной.        нередко он отвлекался во время собраний или аудиенций, где присутствовал вместе с ваньинем, и все потому, что его внимание было устремлено только к нему.        сам цзян ваньинь смущался от этого, имея оба глаза и прекрасно видя, как его пара смотрит на него, но никогда не говорил отвернуться или что-то в этом роде. за то время, что они провели вместе, хуайсан привил ему привычку не сомневаться в своей внешности.        не во внешности было дело, и, разумеется, смотреть на острую линию челюсти, требующую прикосновений, и на сжатые в тонкую ухмылку губы не хуайсан мог очень долго, но не это было тем, что его так интересовало.        уверенность, которую цзян чэн излучал, разговаривая с подчиненными или равными ему по статусу людьми. как будто он понял, какой властью обладает, и вел себя ей под стать.        от этого было невозможно отвести взгляд.        не хуайсан не мог сказать, что его привлекал статус, но и не мог полностью отрицать этого — тянуть вежливое обращение к главе ордена, лежа под ним и упиваясь его вниманием, его любовью, всем им, было приятно.        особенно было приятно, когда цзян ваньинь обращал на это внимание, и менял свой настрой и темп на что-то чуть более медленное и нежное, обращаясь к хуайсану так же — “наследник”, правда, в контекст не вписывался, и он выбирал чуть более нейтральное “ваше высочество”, которое заставляло хуайсана терять голову, теряясь в его руках.        когда их по вежливым обращениям звали другие люди, прерывая и заставляя отпрянуть друг от друга, было уже не так приятно, и цзян чэн развил в себе привычку говорить, что он занят, но обязательно со всем разберется, но когда их обращения сменялись на нечто другое, отнекиваться уже было невозможно.        — о, небо…        — м-м?        — тебе стоит прекратить.        — почему это? тебе не нравится, душа моя?        если бы хуайсан сказал, что ему не нравилось — не нравилось, когда цзян чэн нависает над ним, почти что погребая под собой и весом своего тела, прижимая к кровати, размещая его в удовлетворении и втрахивая в него, — он бы очень нагло и некрасиво соврал. он бы и не смог этого сделать, у него бы просто язык не повернулся для таких ужасных и глупых слов.        ему нравилось до безумия, и ваньинь знал это, осторожно скользя меж его бедер, выходя больше, чем наполовину, чтобы после этого толкнуться снова, заставляя хуайсана всхлипнуть от этого ощущения.        но из них двоих у не хуайсана был чуть более острый слух, и он умел различать людей по походке, чем иногда пугал — и он собирался сделать это сейчас.        выбирая между ним и их сыновьями, что бежали сюда, топоча маленькими ножками по пристани, цзян чэн выбрал бы его, в этом хуайсан был уверен.        — дети идут, — коротко сказал хуайсан, проводя руками по чужой обнаженной спине и цепляясь за нее как в последний раз. — тебе нужно одеться.        — это… это просто нечестно.        — я знаю, милый, я знаю.        — они должны уже спать, разве нет?        — видимо, что-то случилось, — предположил он, помогая своей паре подняться, сидя меж его ног, и набрасывая нижние одежды на его плечи, выправляя распущенные волосы из-под них.        — ты хочешь продолжить позже?        — с тобой? разумеется.        — и ты не будешь слишком уставшим для этого?        — а-чэн, из всех вещей, что есть на этом свете, только ты можешь меня вымотать, — хуайсан улыбнулся ему, поглаживая по щеке и поднимаясь, чтобы поцеловать, — и я был бы этому более чем рад. ты знаешь.        — я знаю. просто… ты мог бы уже ложиться.        — ты не закончил.        — но я могу закончить наедине с собой.        — я заставлю тебя закончить, и потом мы ляжем спать, — тихо, но настойчиво произнес он, запахивая собственные нижние одежды на груди. — и я хотел бы продолжить утром. мое высочество не насытилось.        — папа!        — папы!        не хуайсан, лежа чуть дальше от края кровати, притворился сонным и испуганным, как будто они уже спали, а не занимались чем-то, чему появление их детей помешало. он оперся на плечо своей пары, потирая глаза и глядя на то, как цзинь лин делает собственные шаги до их кровати перед тем, как плюхнуться на нее и спрятать лицо в одеялах.        кошмар, скорее всего. или испуг.        над юньмэном сейчас властвовал не слишком доброжелательный погодный фронт, сопровождающий себя ветром, что проникал во все щели, и грозовыми тучами, в любой момент готовыми пролить дождь на землю.        такая погода нравилась хуайсану — в цинхэ было солнечно и душно, жарко, дожди были редкостью на его родине, — но не нравилась маленькому цзинь лину, просыпающемуся из-за любого шума, и цзян юаню, который просыпался вслед за братом.        они вполне серьезно предполагали, что у мальчика формируется привязанность к брату, очень и очень сильная, и это было очаровательно в большинстве случаев.        к большинству ночная прогулка до спальни родителей не относилась.        цзинь лин уже подрос, ходил и бегал по пристани лотоса сам, и хуайсану нравилось наблюдать за тем, как маленький мальчик самостоятельно забирается на кровать к ним, сразу же прижимаясь к объятиям дяди. его брат не отставал, гораздо быстрее оказавшись рядом и ища объятий хуайсана, чтобы прижаться лицом к его одеждам и сжаться.        — плохой сон, малыш?        — угу, — тихо произнес мальчик, прижимаясь к родителю сильнее. — он был страшным.        — у тебя тоже, а-лин?        — да.        — и дождь скоро начнется, — добавил а-юань, поднимая голову и глядя на родителей. — ветер шумит.        — правда? мы не слышали.        — потому что мы спали, милый. тебе было очень страшно, малыш?        — на самом деле… я испугался за а-лина. ему было бы страшнее.        не поддаваться очарованию этого ребенка было сложно — у него были большие глаза, искренняя улыбка и понемногу отрастающие темные волосы, чуть вьющиеся на концах.        не хуайсан был бы первым, кто сказал, что этот мальчик станет прекрасным юношей в будущем, но также он был бы первым из тех, кто сказал бы про то, каким добрым юношей он будет. каким большим будет его сердце, каким открытым оно будет, будто бы в прошлой жизни его родители отказались от бессмертия, чтобы даровать эти черты ребенку.        до становления юношей было еще много времени, но зачатки личности можно было увидеть уже сейчас — а-юань был добрым, любящим братом, заботился об а-лине и всячески оберегал его, как это мог делать ребенок его возраста.        — папа?        — да, малыш?        — ты задумался и замолчал.        — я думал о том, что мы с вами будем делать, — ласково ответил хуайсан, приглаживая растрепанные волосы сына и бросая взгляд на свою пару. — есть мысли, милый?        — думаю, сегодня мы можем спать все вместе.        — правда?        — да, — цзян чэн выглядел серьезно, баюкая а-лина в своих руках, — так мы обезопасим вас и будем знать, что вы в порядке.        — и твой папа храпит громче, чем раскаты грома.        это было враньем — ваньинь никогда не храпел во сне, но спорить со своей парой при детях он не мог, и решил поддакнуть. он надеялся, что хуайсан не стал бы ставить его под удар без веской причины.        — да. он просто не сможет тягаться со мной, и вы будете спать спокойно.        — хорошо, пап, — а-юань улыбнулся ему. — только не храпи слишком громко, иначе мы не уснем, хорошо?        — хорошо, мелкий. я постараюсь.        позволить двум не очень большим мальчикам устроиться в их постели легко, учитывая, что это происходило не в первый раз, и они знали, как расположиться. цзян ваньинь мог бы поворчать на тему того, что спит не в обнимку со своей парой, но он лучше всех знал, что спать вот так — приятнее всего на свете, и не мог осуждать своих детей за то, что они хотят комфорта.        никто не держал его, когда он боялся непогоды, и он не хотел, чтобы это повторилось с кем-либо еще. ваньинь в принципе был очень категоричен насчет того, чтобы не повторять тех ошибок, которые допустили при его воспитании.        это было болезненным и неприятным во всех плоскостях процессом — переосмыслять собственное детство со стороны родителя, видеть, где можно было не допустить того, что было допущено, где можно было исправить положение, чтобы не делать его таким, какой он сейчас. не хуайсан всегда был рядом, и это тоже было больно.        не было больно видеть его рядом с собой, чувствовать его прикосновения, нет, с их связью не было проблем — цзян чэн просто понимал, насколько много нюансов в семье зависят от гармонии между теми, кто ею управляет, и как сильно это отражается на их детях.        они никогда не спорят друг с другом на людях, и точно не ругаются между собой. максимум агрессивного общения, который у них есть, они держат строго в стенах рабочего кабинета, когда сталкиваются во мнениях — но всегда приходят к выводу о том, что им можно объединиться и выступить единым фронтом против того, из-за чего они начали говорить в самом начале, это их тактика.        цзян ваньиню не очень хочется думать о том, поссорятся ли они хотя бы раз в будущем и застанут ли это их дети.        в его памяти сохранилось не так много детских, довоенных воспоминаний, но он помнит скандалы своих родителей: кричащую мать и безучастного отца.        будучи лишенным любой возможности прикоснуться к аннигиляции солнца, фронту и борьбе, в которую были втянуты все молодые люди его поколения, не хуайсан провел много времени, изучая все, что было с этим связано, все, что могло бы помочь — и он пришел к выводу, которым поделился со своей парой, утешая того после очередного ночного кошмара.        травмы тела происходят из-за критического события, оставляя после себя шрам, который может воспалиться, болеть на погоду или что-либо в таком же духе. они могут зажить до конца и больше никогда не напоминать о себе, но могут и не заживать до конца жизни того, на ком они.        но критические события бывают завязаны не только на теле — не только драки, сражения или несчастный случай.        также имеют право на жизнь травмы личности, внутренние увечья. их нельзя увидеть, но они могут нанести гораздо более весомый отпечаток на жизнь человека — если жить со шрамом или с увечьем тела еще можно, приспособившись и изменив свою рутину, то жить с изломанными “внутренностями” было уже сложнее.        это боязнь ругани из-за ссор родителей в раннем детстве, это требование всякого контроля над любой сферой жизни после насилия. цзян чэну было не шибко приятно слушать то, как хуайсан раскладывал его жизнь на ранения, но вместе с тем он открывал глаза на все это.        и, вероятно, существовал способ исцеления. существовала возможность научиться проговаривать все нюансы со своим партнером спокойно, чтобы не довести что-то до ссоры, учиться чувствовать комфорт при нахождении друг с другом.        это сложнее, чем наложить повязку, но не хуайсан вполне умело обращался с бинтами для души.        также он отметил, что многие из таких травм закладываются в раннем возрасте, влияя на всю последующую жизнь человека — и именно из-за этого ваньинь хотел быть лучшим родителей для своих детей.        не так давно над юньмэном пронесся очередной ливень, оставив за собой влажный воздух и лужи по всей пристани, на одной из которых цзян юань поскользнулся и упал, больно ударившись подбородком. он не прикусил язык и не так уж сильно ушибся, но заплакал от неожиданности, и видеть его таким — плачущим, уязвимым, напуганным, — оказалось слишком тяжело для ваньиня. он носил мальчика на руках над лужами до самого конца дня, порывался схватить метлу и вымести воду с пристани, как сор из дома, но был отвлечен сыном и вскоре забыл про это.        цзян чэн не может поручиться за то, что не рассыплется в труху, если представит или нанесет своему ребенку такую травму.        пока что дети еще слишком маленькие, чтобы чинить неприятности себе и окружающим, их не за что ругать, но он уверен, что если хоть раз повысит на них голос, то в тот же миг расплачется.        если быть откровенным, ему ни за что не хотелось повышать голос на них вообще.        — ваньинь?        говорить при детях громко — не лучшая идея, а при спящих — тем более, и не хуайсан шепчет, почувствовав, что его пара до сих пор не спит.        раньше они всегда засыпали вместе, почти одновременно проваливаясь в бессознательное, или, если кто-то засыпал позже, то убаюкивал себя размеренным дыханием возлюбленного. с детьми на кровати это было не так легко сделать, но хуайсан не для того спал со своим женихом столько времени, чтобы не заметить этого.        — я сплю.        — конечно, — шепотом ворчит он, находя чужую руку над макушкой а-лина и переплетая их пальцы. — они мешают?        — я все равно не смогу отнести их в покои обратно. спи, все в порядке.        — я тоже не могу уснуть. можно я лягу на твою половину, а они на мою?        — ты так привык ко мне?        — к твоему храпу, что мне как колыбельная? — хуайсан тонко улыбается, и в темноте это едва ли видно, но цзян чэн улыбается ему в ответ. — да.        — иди сюда.        они осторожно перекладывают обоих мальчиков на половину хуайсана, отдавая им одно из покрывал и тщательно убеждаясь в том, что им комфортно, а после ютятся на половине ваньиня, прижавшись друг к другу.        и хуайсан привык не к несуществующему храпу — уснуть без тепла и рук на своем теле ему давалось нелегко.        устроившись в объятиях своей пары, он наконец-то чувствует себя так, как надо. умиротворение накатывает на него большой волной, погребая под собой, и хуайсан едва ли может пересилить это, чтобы донести до губ мужчины поцелуй — короткий, мягкий, любящий, запечатывающий этот день для них, и ему не становится легче, когда ваньинь помогает ему задержаться, удерживая на месте.        задерживаться с ним успокаивает. поцелуи с ним успокаивают. хуайсан не мог сказать, что у него есть какая-то ломка по человеческому теплу, нет, не с тем, как его избаловали в детстве и как его балует ваньинь сейчас, но это похоже на губительное пристрастие: так сладко, так приятно, хочется потреблять еще и еще, раз за разом, до тех пор, пока голова не закружится — но она кружится с самого начала, и хуайсан просто слаб для всего.        иногда он думает, что цзян чэн мог бы его полностью подчинить своей воле, если бы просто поцеловал с языком.        даже если бы и мог — цзян чэн никогда бы этим не воспользовался. во многом из-за того, что он не хотел иметь еще одного послушного подчиненного, и также из-за того, что он знал, что не хуайсан и не будет сопротивляться ему, что необязательно лишать его рассудка, играя на слабостях.        всем этим занимался хуайсан, управляя им, как куклой на ниточках, зная, что и как ему нужно сказать, чтобы подтолкнуть к чему-либо. это никогда не было о личной выгоде, когда они были в рабочем кабинете, там он был беспристрастным советником, третируя не своего жениха, а главу ордена, но в других местах приоритеты сменялись.        прошло несколько лет, и последнее громкое событие, что было у них, это годовщина брака четы лань, на которой они все присутствовали — и под все подразумевался семейный круг и их дети. это было спонтанно, организовано парой вместе, но из того дня не хуайсан четко запомнил фразу, брошенную названным братом в уединенном диалоге, пока их пары развлекали их старшего брата детьми.        это было не о политической выгоде и не о каких-то злобных планах, даже если минъяо говорил заговорщицким тоном, нет, это было гораздо более приземленным и естественным.        если цзян ваньинь хочет прикоснуться к телу своей пары, то не хуайсану решать, как это будет.        их сексуальное образование происходило урывками еще в облачных глубинах, и многому они учились друг с другом последние несколько лет, наблюдая за тем, как их навыки растут, как они изменяются, как они начинают вести себя, будучи обнаженными.        цзян чэн вынес еще в самом начале, что на нем большая часть ответственности, и право выбора есть у них обоих, но к выборам хуайсана нужно относиться с особой осторожностью, и пользовался знанием этого, чтобы удовлетворять того.        именно этим он пытался заниматься, прикасаясь поцелуями к тому месту, где нижние одежды сползли с плеча, обнажая кожу, пока хуайсан блаженствовал в его руках, будто бы размышляя, давать ему шанс или нет.        поддразнивание коленом, случайно упершимся в чужое бедро, заставляло ваньиня чувствовать себя мальчишкой, и сама ситуация тоже — они прятались в одном из темных коридоров пристани, свернув с главного прохода, укрытые от всего мира.        не хуайсану нравились многослойные одежды, и тогда, когда цзян чэн сболтнул ему о ханьфу, в котором самая верхняя накидка была тяжелой и лежала не на плечах, а на локтях, он влюбился в одно лишь представление этого.        видеть свет в его глазах является причиной для цзян ваньиня, объяснением любого его шага. если он будет видеть счастье в этом взгляде, то он сделает что угодно.        и спустить другие одежды было привлекательно, но опасно, когда они мирным шагом прогуливались по пристани, а после не хуайсан заприметил этот поворот и осторожно спустил второй слой ткани, заставляя своего спутника прерваться на половине слова и почти что споткнуться.        изящный, тонкий, чувствительный, его легко изучить и так же легко удовлетворить, но ваньинь никогда этим не пользовался.        если быть откровенным, то чем глубже он изучал свою пару, тем дальше уходил от простых путей, заставляя того изнывать от ласки, всхлипывать под его ладонями.        это удовлетворяло их обоих.        — как вам не стыдно, глава цзян? — шепчет он, стараясь звучать нарочито возмущенным, тщательно контролируя голос — в противном случае он сорвется на стон. — творите подобное безобразие… в таком месте, как это.        — мне так жаль.        — правда?        — правда. у меня есть пороки, — тянет цзян чэн, выпрямляясь и надавливая на хуайсана, прижимая его к стене здания позади. — я никогда не умел им сопротивляться.        — я — твой порок?        — да.        это признание не является новым для них обоих, потому что цзян ваньинь всегда был честен насчет того, что является его слабостью, его уязвимостью, его пороками.        он старался не пить, потому что, оставаясь в одиночестве и пьяный, он начинал думать о плохом; он никогда не ходил в храмы, потому что подобные места, открытые и сочащиеся энергией, смущали его; он никогда не мог и не хотел противостоять притяжению, которое создавал хуайсан вокруг себя.        ни один из них не думает о храмах или о вине, потому что они упиваются поцелуем как вином и верой, открытые друг для друга, готовые открыться настолько, насколько это будет возможно.        вне покоев у них не выйдет сделать все, чего они хотят, и это расстраивает хуайсана, но у него есть план — цзян чэн видит это по его глазам, когда отстраняется от его губ, опуская руки вниз, чтобы обхватить его бедра и приподнять, прижимая к стене.        тактика, которую хуайсан применит, уловка, на которую ваньинь попадется, потому что он никогда не был против. он разрешал делать с собой все, что не хуайсану вздумается, потому что получал от этого удовольствие.        удовольствие обжигает его изнутри, когда хуайсан прижимается к нему, обхватывая бока своими ногами, прижимаясь задом, когда ваньинь сдается и качает бедрами вперед, имитируя толчок. имитация, это и близко не то, чего он хочет, и по взгляду хуайсана четко читается, что они не дойдут до этого сейчас — но в будущем вполне.        как будто цзян чэн не ждал слишком долго уже, но он не может жаловаться.        — сейчас ты поцелуешь меня.        — да.        — будешь держать в своих руках так крепко, как можешь.        — да.        — а потом мы вернемся в наши покои, или в твой кабинет, мне все равно, — хуайсан наклоняется к его уху, прикасаясь к нему нежным поцелуем, давая своему возлюбленному ласку, — и возьмешь меня. сразу же, как за тобой закроется дверь.        — да.        — тебе ясно, ваньинь?        — да, ваше высочество.        — выполняй.        не так часто хуайсан инициирует подобные игры, но это кажется естественным продолжением, и цзян чэн более чем рад угодить тому, кого он любит.        наблюдая за лань сичэнем, создавалось впечатление, что тот боготворит землю, по которой ходит его супруг, что между ликом смерти и слезами своего возлюбленного он испугался бы второго сильнее, и цзян ваньинь чувствовал себя на полпути к тому же уровню.        притяжение не хуайсана всегда было слишком сильным для него, а он сам никогда не умел сопротивляться своим порокам — особенно, когда те сами вожделеют его.        не хуайсан более чем честен, донося до своей пары откровение о том, что он вожделеет его, хочет его, готов принять его всеми способами.        приятно и занимательно слушать его прерывистые, тихие стоны прямо у своего уха, сжимать его бедра и выпутывать руки из струящихся тканей, чуть углубляясь в ту часть о “держать в своих руках”, достаточно, чтобы освежить мысли в своей голове, но недостаточно, чтобы хуайсан лягнул его пяткой за это.        что все равно происходит, когда ваньинь позволяет ему спустить ноги и встать на них, чтобы перейти к следующей части, но движение прерывается ступором, возникшим из-за тихого топота маленьких ног.        цзинь лин очень маленький, и он просто не способен носиться с грохотом, как и цзян юань, но мальчики смеются, играя в догонялки во внутреннем дворе или что-то в этом роде.        не то чтобы они должны быть под контролем или под конвоем, один из этих детей должен унаследовать эти территории, ему можно бегать здесь, но не хуайсан сильно сомневается, что сможет пройти мимо них незамеченным со своей эрекцией, и также сомневается в том, что сможет справиться с ней здесь, в переулке.        когда ни один из вариантов не кажется привлекательным, приходится выдумывать третий — и в их случае это еще более непривлекательный, но, к сожалению, единственный возможный вариант развития событий.        — теперь ты водишь, хорошо? беги!        — я бегу!        — и далеко ты убежишь?        появление взрослого в игре не пугает, они играли с младшими адептами, когда были возле тренировочного зала, но это высокий мужчина, в ногу которого цзинь лин почти что врезается, но тот берет его — и тогда цзян юань видит на руке мужчины украшение, кольцо, и понимает, что это папа.        второй папа подходит почти сразу, медленным и изящным шагом, как ветер сейчас: ласковый, теплый, цзян юань сравнил бы это явление только со своим родителем, ни с кем-либо другим.        он подходит к нему, обнимая за ногу, и сейчас он достаточно высокий мальчик — его голова достигает талии не хуайсана, что позволяет тому легко и просто опустить руку на макушку сына, чтобы ласково погладить.        — чем вы двое занимались?        — а-лину нравится бегать, — объясняет мальчик, поднимая голову и глядя на своего отца. — мы играли в догонялки по всему дворцу.        — по всему?        — да!        — мы были в тренировочном зале, и в коридорах, и здесь!        — взрослые мальчики играли с нами, — говорит цзинь лин, держась за плечо своего дяди.        — какие взрослые мальчики?        — адепты клана, папа. они увидели, что мы играем, и спросили, можно ли им с нами. ты же не будешь их ругать за то, что они играли с нами, а не тренировались?        если быть откровенным, то цзян ваньинь мог бы пожурить юношей за то, что те отлынивают от тренировок, учитывая, что самых младших из них он начал учить вставать на меч, но он не может даже думать об этом, когда видит своих детей такими счастливыми.        прямо сейчас он подумывает о том, чтобы разрешить самым младшим адептам играть с его детьми в свободное от занятий время. чтобы поощрить их, разумеется.        — не буду.        — твой папа ни за что бы так не поступил, да, милый?        — ни за что, — поддакивает он хуайсану, улыбаясь.        между ними двумя были некоторые споры о строгости, допустимой при общении с учениками, потому что, очевидно, они помнили, каким был лань цижэнь, но также хуайсан вырос с не минцзюэ, который был известен строгой армейской дисциплиной, а цзян чэн со своей матерью.        — как бы вы не начали любить их больше, чем меня.        — ни за что, папа! мы тебя очень любим.        — правда!        неторопливым ходом они покидают внутренний двор, интуитивно двигаясь в сторону кухни — потому что цзинь лин сказал, что он голоден, и хуайсан отметил, что а-юаню тоже неплохо бы перекусить.        мальчик почти уговаривает отца поиграть с ним в догонялки, цзян чэн был готов смириться и сделать это, но потом они чуть не врезались в одну из служанок. неприятно, но это случается, когда на территории есть дети, и ваньинь останавливает сына, чтобы тот не продолжил наступление, а девушка извиняется.        не хуайсан узнает в ней няню их детей, ту самую, которая сидела с ними чаще всего, и также узнает причину, по которой она не уследила за детьми в этот раз — под ее простыми одеждами видно сильно округлившийся живот, какой бывает у женщин на последних сроках.        — простите, глава цзян, — виновато опускает голову она, пытаясь сложить руки под грудью, но ее тело мешает ей. — у меня закружилась голова, и я не сразу поняла, что мальчики убежали.        — все в порядке. они не ушли бы слишком далеко, и, к тому же, мы наткнулись на них по дороге.        — ты в порядке, дорогая? — спрашивает ее хуайсан, отдавая а-лина в руки своей пары и подходя к девушке.        — буду. не стоит волноваться, господин не, оно всегда проходит.        — но оно и не является чем-то хорошим, верно? что тебе сказала целительница?        — что со мной и малышом все в порядке, что я справлюсь, и что… господин не, вам нужно будет найти мне замену за несколько недель, — добавила она тихим голосом, как будто чувствовала вину за это.        — примерно через столько должны быть роды?        — вроде того.        — тебе не о чем беспокоиться, дорогая, — он улыбнулся, обхватив ее ладони и согревая их. — мы с главой цзян должны были сделать это раньше, извини, что тебе пришлось возиться с мальчиками так долго.        — мне было только в радость, господин не.        — мы позаботимся обо всем и о твоих делах. да, милый?        — да. ты можешь идти отдыхать, мы посидим с ними сами, а завтра что-нибудь придумаем.        — благодарю вас.        девушка хотела почтительно поклониться, но хуайсан перехватил ее за локоть и покачал головой, чтобы она не утруждала себя сверх меры.        понять эту сцену, будучи ребенком, было сложно, но цзян юань знал, что такое беременность, знал, что вот так это происходит, и они с а-лином правда проводили очень много времени с няней, и были осведомлены о том, что она в положении, как это называли взрослые.        попрощавшись с ней, цзян юань взял папу за руку и пошел за ним — старший папа ушел разговаривать с кухарками, а они должны были сесть за стол и подождать, когда приготовят еду. через этот процесс они проходили много раз, и каждый раз было весело сидеть на стуле, болтая ногами и расспрашивая родителей обо всем, что могло прийти в голову.        сейчас у него был только один вопрос, и он не знал, как его задать правильно.        — милый, я вижу, как ты на меня смотришь. я знаю, что я оплошал с няней, я признаю вину.        — я не виню тебя, душа моя, — хуайсан улыбнулся ему, протягивая свободную руку для утешающего прикосновения — другой он держал цзинь лина. — я просто пытаюсь сообразить, что нам делать дальше.        — мы можем просто поискать няню?        — мои девочки согласятся сразу же, как только я предложу, но я переживаю за нее.        — переживаешь?        — ты заметил, что она никогда не упоминала об отце ребенка? и никогда не спешила домой, к семье?        — а почему у ребенка нет отца? — наконец спрашивает цзян юань, глядя на обоих пап с любопытством.        — по разным причинам, малыш. иногда отцы бывают просто плохими людьми, и они уходят. иногда… что-то заставляет их “уйти”.        — а как тогда появляется ребенок, если он без папы?        ваньинь напрягается от этого вопроса, но хуайсан не чувствует ничего иррационального, и спокойно продолжает, как будто это — обычная тема для обеденного стола.        — для того, чтобы сделать ребенка, нужно два человека, — мягко объясняет он, поглаживая а-лина по голове. — один из них — папа ребенка. это как… как дождь.        — как дождь?        — да. дождь создает лужи, но лужи могут остаться, когда дождя уже нет. это не совсем правильный пример, но тебе стало понятнее, малыш?        — ага. а кто тогда второй человек?        — это мама. у нее гораздо больше работы, поэтому отец может уйти от ребенка, а мама — нет. ну, если он еще не родился.        — а как ребенок рождается? как няня получит ребенка?        — это… это естественный процесс, — хуайсан мнется, потому что простых примеров у него остается не так много. — когда придет время, ребенок должен будет покинуть ее тело и начать жить свою жизнь.        — как цветок? ну, когда цветок цветет, он оставляет семечки для новых цветков.        — да-да, вроде того. как цветок.        — и няня оставит семечку?        — правильно это называется родит. она родит ребенка.        мальчик удовлетворяется этим ответом, изображая удивление и улыбаясь, а хуайсан улыбается ему в ответ, подпирая голову рукой и стараясь расслабиться.        будучи заведенным и нервным, он проскакивал мимо множества моментов, которые счел бы подозрительными или интересующими его в любое другое время, но большинство его мыслей были сосредоточены вокруг того, смогут ли они с ваньинем остаться наедине достаточно надолго до того, как опустится солнце, или нужно будет все-таки ждать ночи, чтобы всецело отдаться их планам.        во многом именно это и сыграло злую шутку с ним — нет, с ними обоими. цзян чэн тоже недалеко ушел в своем состоянии, время от времени бросая на свою пару заинтересованные взгляды.        когда он был младше, в том возрасте, когда обычно юноши начинают исследовать свой и противоположный пол, сбегая из дома по ночам, его родители весьма категорично относились к этой теме. они бы предпочли, чтобы он сбегал к какой-нибудь выгодной или влиятельной девушке, но вместо него этим всецело занимался усянь, а ваньинь, казалось, совершенно не был заинтересован в подобного рода отношениях.        однажды лань сичэнь сказал ему, что многому дети учатся на примере своих родителей, и цзян чэну стало интересно — попадали ли его родители в подобную ситуацию хоть раз в жизни?        маловероятно, учитывая, какими были отношения между ними, и что не хуайсан изначально не был связан с ним насильно договоренным браком, а был желанным, но витать в облаках было не так уж плохо.        до определенного момента, конечно.        служанки суетятся вокруг них, подавая еду, и потерять бдительность в движениях рук и вежливых разговорах легко, еще легче для цзян чэна, который изначально не позволял себе напрягаться в кругу семьи и сидеть на нервах. они с хуайсаном следят за тем, чтобы цзинь лин удобно расположился на стуле и мог взять свою ложку сам, и только после этого уделяют время себе.        цзян юань, как чуть более самостоятельный ребенок, просто послушно сидел, ожидая, когда его родители начнут есть, чтобы начать вместе с ними, крутил ложку в руках, чтобы занять себя.        если бы не хуайсан мог читать мысли своего сына, то в тот момент сравнил бы его с затаившимся хищником. терпеливым, но таким, который рано или поздно все равно набросится на жертву.        — а как так вышло?        — что именно вышло, малыш?        — няня, — уточнил он, поднимая голову. — откуда у нее ребенок?        — ну, у всех людей могут появиться дети, это случается.        — это я знаю, но как именно… как именно получаются дети?        цзян чэн, подаривший ребенка не самым традиционным образом, подавился рисом, бледнея от ужаса, и его пара совсем немногим лучше него справляется с этой ситуацией — он подает воду возлюбленному, но возвращается на место, покорно склоняя голову перед сыном.        им все равно пришлось бы пройти через этот разговор — тогда, когда мальчики станут старше и начнут чувствовать, что они меняются.        что-то из этого вертится в мыслях хуайсана, когда он смотрит на своего ребенка и улыбается ему самой нежной улыбкой, чтобы успокоить и дать ему понять, что все в порядке.        — сначала я хочу сказать тебе, малыш, что завести ребенка не так-то просто. ты уже видел, с какими трудностями столкнулась няня, и ты знаешь, что с маленькими детьми, каким раньше был а-лин, бывает тяжело. это дело для взрослых.        — это хорошо, — соглашается с ним а-юань, ковыряясь в своей пиале.        его папы всегда брали на себя сложную работу, не боясь ее, так что, видимо, у взрослых всегда так — тяжелые дела всегда только для них, а не для кого-то еще.        — и ты уже знаешь, что для того, чтобы создать ребенка, нужно два человека. именно поэтому у детей по два родителя.        — да. это папа и второй папа?        — не совсем, малыш.        — а как тогда? а, ну… у ребенка няни был папа, которого нет сейчас, но у меня есть два папы. как так?        не хуайсан замолкает на мгновение, бросая острый взгляд в сторону своей пары, как будто негодуя на то, что тот не предупредил его о подобном исходе заранее, но и цзян чэн выглядит не лучше, абсолютно бледный и сжимающий палочки чересчур сильно.        — у ребенка обязательно должен быть папа, но второй его родитель… обычно это мама, женщина, — честно говорит хуайсан, в следующий же миг смиряясь с тем, что он бесцеремонно лжет своему же сыну. — но иногда это может быть и папа, мужчина. у тебя два папы. у твоих дядюшек из облачных глубин есть сын, у него тоже два папы.        — а может быть две мамы?        — ну… две женщины могут жить вместе и воспитывать детей, но если одна из мам не будет как твоя няня, то нет, они не смогут создать ребенка. нужен хотя бы один мужчина.        — это грустно.        — я знаю, малыш.        — у меня есть такие тети? а у а-лина?        — вроде бы нет. может быть, какие-нибудь дальние родственницы есть, но ни я, ни твой папа с ними не знакомы. да, милый?        — ага. если бы были, мы бы вас познакомили, — хрипит ваньинь, делая вид, что он не переживает самый страшный момент в своей жизни.        — хорошо!        цзян чэн знает, что расслабляться сразу же, как только опасность миновала, неправильно, что это может сыграть с ним злую шутку, но, кажется, любопытство цзян юаня поубавилось, и полученные ответы его удовлетворили.        перспектива рассказывать своему ребенку о технической части вопроса для него ощущается страшнее, чем позволить лютому мертвецу наброситься на его руку во второй раз.        остаток дня проходит гораздо спокойнее, чем ожидалось, как будто бы судьба посмотрела на них и решила, что достаточно потрясений и переживаний на сегодня, за что ваньинь ей благодарен.        они играют с детьми, почти позволяя свалиться с пристани в заросли лотосов, встречают закат всей семьей, находясь позади дворца и разыгрывая драматическую сценку с игрушками а-юаня, пока хуайсан посмеивается над ними и потугами цзян чэна в хороший отыгрыш героев.        в его руках маленькая куколка девочки, которую защищает то ли отец, то ли герой в руках а-юаня, и хуайсан не может сдерживаться, когда видит и слышит, как его пара пытается отыгрывать хорошую маленькую девочку в беде.        цзинь лин участвует тоже, но, к всеобщему удивлению, он не герой, не девочка и даже не помощник героя, а злодей, который и стал причиной конфликта. не хуайсан не может припомнить, когда у них появилась игрушка, похожая на что-то среднее между утопленником и гулем зеленого цвета, но ребенку она нравилась, и еще сильнее ему нравилось издавать устрашающие звуки.        вечер, плавно утекающий в ночь, тихий и приятный — дети вымотались и почти что засыпают на руках, пока их несут до спальни, хуайсан возится с их кроватями, после укладывая, едва слышно напевая колыбельную.        подобные моменты окружены теплом, которое цзян чэн может почувствовать прямо в своем сердце, и это делает его счастливым.        умиротворенные улыбки а-юаня и а-лина во сне или полусне, когда они еще могут слышать и понимать пение над ними, нежные объятия хуайсана, когда тот отступает от кроваток и позволяет себе прильнуть к рукам своей пары, расслабляясь с ним.        вернувшись в свои покои, они не инициируют ничего плотского, безмолвно согласившись с тем, что сегодня можно было бы насытиться и простым, удовлетворительным сном в объятиях друг друга. не хуайсан мягко вызволяет свою пару из потока мыслей, расплетая и расчесывая его волосы перед тем, как лечь, а цзян ваньинь не сопротивляется, помогая ему обнажиться и лечь с ним в постель.        никогда не будучи помешанным на интимной близости, ваньинь довольствовался и этим — спокойной, простой физической близостью, ощущением тела рядом с собой, умиротворением, которое в него вселил хуайсан.        он всегда так действовал на ваньиня — лучше любых успокоительных чаев, лучше вина, лучше чего-либо еще.        улыбки, прикосновения, одного присутствия хуайсана рядом хватало, чтобы плечи расслабились, а складка меж бровей, появляющаяся всякий раз, когда ваньинь хмурился, разглаживалась. хватало лишь нескольких слов, сказанных тихим, родным голосом в самое ухо, чтобы буря в груди улеглась, чтобы все страхи сгинули.        поддержка у не хуайсана была одной из сильнейших сторон, которые он развивал в себе.        к сожалению, не всегда причина ее возникновения была приятна цзян чэну, ровно как и не всегда хуайсан поддерживал его таким образом.        — еще раз: что произошло?        — происшествие на границе юньпина, глава цзян.        — и они не могут справиться сами?        — никто не стал бы беспокоить вас, глава цзян, если бы они могли справиться сами. кажется, там могут быть замешаны адепты других орденов.        — вполне вероятно, — вступает в разговор хуайсан со своей стороны советника, — дозорные говорили, что видели людей ланьлина в окрестностях юньпина последние дни.        — что людям ланьлина делать здесь?        — а-чэн.        — что?        — тебе нужно ехать. ты теряешь время.        не хуайсан большую часть времени занимал сторону поддержки своей пары — поддерживал его интересы, его мнение, его самого, принимал любые удары сплетен и слухов, чтобы уберечь возлюбленного. он был опорой для цзян ваньиня, был источником его сил, был его парадизом, к которому тот мог прийти и припасть, чтобы восстановиться эмоционально и физически.        но также не хуайсан все еще был советником, все еще отстаивал интересы не только его, но и клана, всего ордена, следил за ситуацией, выполнял свою работу, и временами межличностным взаимоотношениям наступала на горло нужда и политика.        инцидент в юньпине казался выдуманным и невозможным, это место было одним из самых тихих и спокойных на территории всей пристани лотоса, цзян чэна не покидали тревога и недоверие, которые возникли с первых же слов гонца. что бы там ни было, невозможно, чтобы для решения проблемы требовался именно глава ордена, никто другой.        они же не крошечный орден близ другого, неужели никто не смог бы справиться самостоятельно? что, черт побери, должно было случиться?        но время утекало, а хуайсан оказался неумолим и непоколебим — в вопросах безопасности ордена он был готов сложить собственную голову, кинулся бы в бой первым, если бы возникла необходимость.        когда ваньинь тяжело вздохнул, стаскивая с трона саньду, гонец обрадовался, тут же одергивая себя и вставая по стойке. ему глава ордена не уделил и взгляда — повернулся к своей паре, прилюдно находя его руки своими и поднося к сердцу.        — ты останешься здесь, — тихо говорит цзян чэн, разделяя мгновения со своей парой. он хотел верить, что они не окажутся последними для них. — останешься здесь с мальчиками, держи их ближе, хорошо?        — хорошо, милый.        — ты помнишь мою клятву?        — а-чэн…        — не похоже, что это что-то безобидное, верно? ты помнишь ее?        — даже если ты окажешься очень далеко, или ты будешь ранен, или с тобой что-то случится, — хуайсан заставляет себя звучать тверже и увереннее, чем он себя чувствует, сжимая ладонь жениха своей, — ты всеми силами постараешься вернуться ко мне, потому что ты хочешь быть там, где нахожусь я.        — потому что я хочу быть с тобой. а это будет с тобой, пока не будет меня.        опустив взгляд, хуайсан увидел на своей руке цзыдянь — уже немного привычный взору, холодный и странно тяжелый на его пальце.        они практиковались с ним каждые выходные, выходя на тренировочное поле в уединении и работая над замахами до тех пор, пока в легких не начинало жечь, а рука и плечо не начинали болеть. не хуайсан умел им пользоваться, но никогда не думал о том, что столкнется с тем, что ему будет нужно это делать.        — я не оставлю ни тебя, ни детей, ни пристань лотоса без защиты.        — а-чэн…        — ты защитишь их?        — защищу, — шепчет хуайсан, сначала принимая поцелуй в ладонь от своей пары, а потом целуя его самостоятельно.        — элитный отряд останется здесь, со мной полетят старшие адепты. пеняйте на себя, если это дело окажется недостойным времени и внимания моих и моего мужа.        компенсируя затянутую сцену прощания, цзян ваньинь собирается в путь чрезвычайно быстро, и адепты изо всех сил стараются поспевать за ним, туже затягивая пояса и проверяя мечи на бегу.        из а-чэна, преданного своей любви и окруженного ею же, он становится главой цзян, преданным своему сердцу и всему, что его наполняет — семья, клан и жажда спокойствия на своей территории. его взгляд ко всем холоден и строг, пронзает насквозь не хуже саньду, а движения резкие и уверенные, отточенные до идеала.        может быть, цзян ваньинь и был предан своему сердцу, но его он оставил в пристани лотоса.        не хуайсан разговаривает с элитным отрядом, оставляя двоих мужчин рядом с собой и расставляя остальных по территории дворца, просит служанок тщательно следить за наследниками и ни в коем случае не отпускать одних.        нападение на дворец в отсутствие его хозяина было очевидным ходом со стороны каких-нибудь неприятелей или ненавистников, но цзян чэн очень серьезно отнесся к тому, чтобы улучшить вид своей семьи в глазах своего народа, и не хуайсана, и цзян юаня очень любили в юньмэне. это было длительным процессом, учитывая категоричность хуайсана касательно неприемлемости насилия и запугивания людей, но приносящим плоды и результаты, как регулярно показывали выходы в люди и открытия ярмарок.        думать о возможных злодеях и их мотивах не хуайсану не нравилось, в отличие от его тревоги — та была рада питаться столь сытными поводами, изнуряя хуайсана и пожирая изнутри уже его.        цзыдянь на руке продолжал казаться неестественно холодным и тяжелым. снять его хотелось до безумия, но хуайсан понимал, что его возлюбленный не отдал бы оружие так просто, без причины, и не смел прикоснуться с намерением снять. крутить кольцо на пальце, выбрасывая тревогу в крошечное зацикленное действие, было приемлемо.        проводить часы в одиночестве не было чем-то незнакомым для него — они и раньше предоставляли друг другу пространство, когда ваньинь уходил работать или когда хуайсан начинал рисовать.        тогда это было временным делом, и они точно знали, что рано или поздно вернутся друг к другу, окажутся вместе и лягут спать в одну постель.        не хуайсану все еще не хотелось думать о масштабах инцидента, об адептах ланьлина и о том, что же там произошло. не хотелось думать, анализировать, оценивать и выносить вердикты для самого себя.        отрицание и неверие привели его в рабочий кабинет, желание занять свои руки и голову усадили за стол, и невозможность сосредоточиться на любых других документах, письмах, на чем угодно, заставили не хуайсана перебирать все в поисках упоминания юньпина и ланьлина на бумаге. сообщения, сводки, доносы, все, что накопилось за прошедшие недели две или три, все, что помогло бы составить ему картину происходящего.        может быть, он и не мог сражаться плечом к плечу со своим женихом, но это еще не означало, что он такой бесполезный.        на интеллектуальном поприще мало кто мог быть с ним на равных.        сводки адептов ордена были идеальными — точные, строгие, не содержащие ненужных деталей, но вместе с тем не слишком информативные в нынешней ситуации. все казалось знакомым или очевидным, ничто не укладывалось в разбитую на осколки картину, которую хуайсан тщетно пытался собрать.        как будто долгое время никто ничего не замечал, ни золотых одежд, ни странных настроений, ни подозрительных слов.        письмо цзинь жуян — мадам цзинь — уже было однажды прочитано хуайсаном, но прочитать его еще раз не казалось чем-то ненужным или расстраивающим. эта женщина была приятна хуайсану, и он точно знал, что она не желала зла ни ему, ни его семье, что она была заинтересована в их благополучии.        одна строчка среди многих таких же привлекла внимание не хуайсана. она походила на что-то, что могло бы быть осколком, который он искал, первой частью цепочки событий, в которых они оказались.        в ней говорилась о не самых тихих и трезвых разговорах в ланьлине насчет того, что не слишком-то угоден народу тот факт, что наследник ордена воспитывается в другом месте.        под народом не подразумевался кто-то статусный или влиятельный — в обратном случае мадам цзинь уточнила бы.        любой другой на его месте не принял бы это во внимание, сочтя пьяные разговоры простых людей незначительной мелочью, но хуайсану что-то из этого не давало покоя. может быть, воспоминание о том, что не так давно в цинхэ кто-то пытался проникнуть в крепость, чтобы увидеть его — которого там не было, и минцзюэ пришлось защищаться, будучи обвиненным в том, что он упустил свою семью, остаток клановой крови в нечистой юдоли.        это был обезумевший человек, может быть, не самый сильный или умелый заклинатель, но отчаянный, и в своем отчаянии он был опасен, нанеся не минцзюэ незначительную рану до того, как его обезвредили.        хуайсану долго не рассказывали, но минцзюэ проболтался, и изо всех сил пытался убедить брата, что это не его вина и что он ни о чем не должен переживать.        но не переживать не выходило, потому что кровный вопрос стоял ребром, если не костью в горле, у них всех.        лань сичэнь не отпускал своего мужа в цайи или куда-либо еще в одиночку. не потому, что был сошедшим с ума контролирующим любовником, а потому, что до ужаса боялся киноварных точек и золотых одежд, которые могли бы быть навязаны.        лобную ленту мэн яо принял добровольно, точно так же, как и не хуайсан принял серебряный колокольчик, точно так же, как они оба приняли а-юаня в семью. они не были заинтересованы в кровных узах, ими управляло их сердце не в прямом смысле.        и далеко не всегда веление сердца могли правильно оценить и принять другие люди. осознание этого факта заставляло уже сердце хуайсана сжиматься от тревоги и волнения.        выходя из кабинета, он чувствует себя истощенным и измученным — противоположностью того источника сил, к которому цзян ваньинь припадал всякий раз, когда заканчивал работу и приходил в их покои уставшим и немощным. в хорошие дни ваньинь лежал головой у него на коленях, позволяя расчесывать его волосы и массировать виски, справляясь с болью, а плохой, видимо, случился сегодня.        хуайсан знал, что ваньинь точно не откажет ему в уходе спать пораньше и не откажет в просьбе позаботиться о нем, потому что это будет нужно им обоим, но того до сих пор нет, никто не вернулся, и та напряженная атмосфера, которую цзян чэн создал перед уходом, осталась в стенах дворца.        оборачиваясь в сторону трона, сложно не видеть призраков прошлого — их, сидящих там вдвоем, забравшись на трон с ногами и исступленно целуясь, или только его жениха, сидящего там, где ему положено, держа всего себя так, как ему положено.        сложно не видеть их обоих, стоящих перед троном и обменивающихся словами, которые не должны стать последними, но именно этот образ хуайсан и видит, закрывая глаза.        ему хочется ударить себя по лицу и заставить быть сильным, что он почти и делает. не бьет самого себя, но делает усилие, заставляет себя держать спину ровно, плечи расправленными и руки твердыми, как всегда делал его возлюбленный, когда собирался расправиться с чем-то.        глубоко внутри себя не хуайсану не хотелось иметь дела с чем-либо, что могло упасть ему на голову сегодня.        — как обстановка?        — все тихо и чисто, господин не. мы прекратили учения и тренировку на время, все адепты на территории дворца в боевой готовности.        — где они сосредоточены?        — возле тренировочных залов и той части дворца, господин не. части элитного отряда контролируют остальные зоны, и как минимум двое ходят с детьми.        — а дети?        — под контролем двоих адептов из отряда и еще двух нянечек. или одной.        — или одной?        — одной из них стало дурно после новостей, господин не, — объясняет адепт, положив руку на эфес меча. — я не думаю, что она ушла бы далеко от детей, но выглядела она и правда не очень. как будто бы ее вот-вот стошнит.        это не та няня, которая была с мальчиками с самого начала и сейчас разбиралась с собственным новорожденным ребенком, одна из новеньких, но, видимо, не самая стрессоустойчивая.        до того, как предыдущая нянечка забеременела, однажды на нее напали в переулке близ дворца — она не повела и бровью. твердая, уверенная девушка.        — наверное, я пойду к ним. ты останешься здесь?        — разумеется, господин не. я сообщу, если что-то произойдет в ваше отсутствие.        — спасибо тебе.        адепт остается близ входа в главный зал, а не хуайсан уходит, держа руки под грудью и предполагая, где сейчас могут находиться адепты, няни и дети.        если рассуждать логически, они все должны быть в безопасном месте, в которое было бы сложно проникнуть извне или которое могли бы знать только те, кто работал во дворце непосредственно — этими местами была кухня, находящаяся в задней части, но немного в глубине коридоров, детская спальня или галерея хуайсана.        последнее место было известно только ему, его паре, детям и нескольким слугам, потому что хуайсан не хотел, чтобы о нем, рисующем, знали или тревожили его, но также из этого могло вытекать то, что об этом месте элитный отряд или новые няни знать не могли.        бесцельно бродить по коридорам не сильно помогало хуайсану расслабиться, если не распаляло его тревогу еще сильнее, но ему было необходимо проверить все места.        галерея была тиха и пуста, как и коридор, ведущий к ней.        спальни — детская и главы ордена — были также пусты. неубранные вещи лежали на полу в том же беспорядке, в котором их оставили сегодняшним утром.        не хуайсан про себя сделал ставку на кухню, подозревая, что они засели там как в самом безопасном и выгодном месте. в обычное время сейчас был бы обед, и, вероятно, дети были голодными, а отказать им в еде не смог бы никто из сопровождающих.        коридор до кухни светлый и длинный, идущий практически через весь дворец. отсюда хорошо слышны звуки с заднего причала, потому что перегородки почти полностью отсутствуют, никак не мешая слышать происходящее.        погода безветренная, но мрачная, с серым небом и спрятанным за облаками солнцем. заросли возле края пристани качаются, издавая тихий шелест, но хуайсан не смотрит в ту сторону.        он прислушивается — и не слышит детского смеха, или, может, сплетен служанок, или фривольных разговоров адептов. он не слышит ничего.        только далекий, тихий стук дерева по дереву. как причалившая лодка.        пристань сзади длинная, с несколькими деревянными мостами над водой, ведущими к беседкам, и только к некоторым местам можно пришвартоваться — это дело очень затруднено постройками и зарослями.        хуайсан двигается вперед, к другому месту, где могла бы появиться лодка, ступает тихо, бесшумно, сжав руки в кулак и едва ли дыша, и постепенно слышит, как по приближению становятся слышны голоса. это звонкий смех цзян юаня, это пение одной из служанок дуэтом с самым юным адептом отряда.        уютная, расслабленная сцена, едва ли вписывающаяся в нынешнюю обстановку.        на появление не хуайсана реагируют, мальчики встают с мест, чтобы пойти к нему, и он делает шаг вперед, чтобы пойти им навстречу, но вместе с ним кто-то делает сразу несколько шагов.        все происходит быстро — слишком быстро.        фигуры в черном бросаются на пристань, пятеро на пять взрослых и двух детей, обнажая мечи и вставая так, чтобы отрезать наследников от их охраны.        испуганные служанки делают шаг назад, и одна из них почти что оступается на краю, едва ли не падая в воду, адепты стоят на месте, готовые обнажить оружие в любой момент, но не смеющие дернуться без разрешения.        разрешения, которое может дать только не хуайсан — парализованный видом того, как незнакомец в уродливой маске хватает цзян юаня за плечо и заводит назад за своих сообщников, поднимая меч перпендикулярно его шее.        — папа!        — а-юань, — голос хуайсана звучит незнакомо для него, — пожалуйста, малыш, не двигайся. а-лин, стой на месте, хорошо?        — папа…        — все будет хорошо. назовите свои имена и требования.        — бу-у, какие вы самоуверенные. или, наверное, ты. я могу обращаться к советнику не на ты?        — если это твоя цена, может быть, я позволю тебе. не трать наше время.        — “не трать наше время”, — передразнивает его незнакомец, усмехаясь. меч выпадает из его руки, но на смену ему приходит тонкий, острый клинок.        точно такой же у не хуайсана в чехле на бедре. раньше у него был веер со стальными спицами, но цзян чэн превосходно обучил его владеть ножом, и было решено изменить принципы самообороны.        не хуайсан очень жалеет о том, что цзян юань еще слишком маленький, чтобы обороняться самостоятельно.        — вы, или ты, мне без разницы, тратите наше время и раздражаете. вы не должны быть в этой семье. было бы лучше, если бы глава цзян отправил в юньпин вас вместо себя.        — это все-таки была уловка.        — вы не так глупы, как кажетесь, — соглашается незнакомец, покачиваясь на месте, прижав ребенка к себе. — вы еще можете склеить себе какую-никакую жизнь где-нибудь еще. не здесь.        — как и вы.        — что?        — как и вы. не здесь.        — вы слишком самоуверенны для того, чтобы угрожать тому, кто в любой момент может убить вашего ребенка, — он сжимает клинок, прижимая его плашмя к горлу мальчика. — о, и к слову об этом, как же, все-таки, появился наследник цзян? что между ног у советника не? или… советницы?        не хуайсан ничего не говорит в ответ — его лицо не выражает эмоций, и только если присмотреться к глазам, можно увидеть, как те потемнели от злобы.        за годы, что он провел подле своего мужа, он привык к тому, что из них двоих большим и страшным считают ваньиня, наследника крови и нрава его матери, что было правдой — но все забывали, из какого клана хуайсан, и что относится к его крови.        все происходит быстро.        цзыдянь сопрягается с мыслями — и когда хуайсан хочет поразить двух стоявших рядом со служанками мужчин, искры складываются в удар, выполняя его приказ.        приказу подчиняются и адепты, делая два резких движения, заставляя еще двоих нападавших упасть на землю, роняя мечи, а цзыдянь извивается в руке не хуайсана, когда к тому подбегает напуганный цзинь лин.        мужчина поднимает руку с клинком, перехватывая его для удара, но хуайсан опережает его, одним прицельным ударом заставляя его выронить оружие, а следующим обвивая горло.        кажется, что основную боль приносит внутренняя энергия, которую вкладывает хуайсан в цзыдянь, но и удушье само по себе ничем не лучше, когда хуайсан перехватил кнут и усилил натяжение, отчего мужчина рухнул на колени, из устрашающего разбойника превращаясь в человека, умоляющего — безмолвно — сохранить его жизнь.        вот только всеми своими словами он израсходовал терпение не хуайсана еще до того, как тот прикоснулся к цзыдяню.        — а-юань, отойди от него подальше, хорошо?        мягким голосом хуайсан успокаивает его, и мальчик послушно делает шаги в сторону, уходя за спину родителя. между делом адепты успели позвать на помощь, всех нападавших держали в захвате прибежавшие помощники, а за детьми и служанками следят люди.        нападавший в уродливой маске не выглядит покоренным или желающим покориться во имя спасения собственной жизни, но тогда, когда хуайсан подходит к нему, убирая цзыдянь для того, чтобы мужчину могли связать, по нему видно, что он нервничает.        не хуайсан выглядит так, как и всегда, но от его взгляда веет холодом, губы сжаты в тонкую линию, и в его эмоциях видно слишком много эмоций его возлюбленного.        цзыдянь подходит для дальнего боя лучше, чем для ближнего, но им вполне возможно сбить маску с лица, что хуайсан и делает — и многое внутри него закипает от желания повторить движение еще раз, чтобы сравнять лицо мужчины с равниной, но он сдерживается, помня о своих перепуганных детях.        — в некотором смысле… тебе повезло.        — ха?        — ваньинь убил бы тебя, если бы был на моем месте. и его здесь нет, да, из-за твоей маленькой уловки, но он вернется. как и всегда. он поклялся возвращаться.        хуайсан не приближается, нет. он держится на расстоянии, но наклоняется, чтобы мужчина лучше видел его глаза — в них плещется ярость.        — и когда он вернется, то ничего от тебя не оставит, — говорит он тихим голосом, который отзывается эхом, а после сразу же разворачивается и переключает свое внимание. — уведите их! оцепите периметр и следите за безопасностью наследников!        младший отряд адептов караулит помещения, старший был отослан следить за отправленными в темницу, а элитный отряд почти полностью был рядом с клановой семьей — и еще двое тщательно следили за пристанью сзади. приказы отдавались громко и четко, уверенным, лишенным эмоций голосом, как это всегда делал глава цзян, и хрупкий, аккуратный образ хуайсана был разрушен им же до самого основания.        почти — для своих детей он остался все тем же, улыбаясь каждый раз, когда смотрел в их сторону.        это часто случалось: еще в самом начале восстановления порядка на пристани хуайсан приказал отвести детей в главный зал и следить за ним во все глаза, а те, которым ничего не приказывали и которых лишь попросили оставаться на виду, заняли место на троне, который упустить из виду было невозможно. хуайсан не присаживался ни на миг, рассекая по залу, разговаривая и решая проблемы.        все время он старался сохранять холодную голову и трезвый ум, но как только один из старших адептов прибежал и бегло отчитался, что все нападавшие заключены под стражу, хуайсан позволил себе расслабиться.        под расслабиться в его понимании подразумевается обнимать обоих детей так сильно, как только способны его руки, держать их как можно ближе к себе и утешать, любить, показывать, что они в безопасности.        запоздалая реакция настигает их всех, и цзинь лин плачет в рукав родительского ханьфу, а не хуайсан прячет лицо, стараясь не показывать своих слез своим детям.        — когда папа вернется?        — скоро, — отвечает вместо хуайсана адепт, появляясь в зале, — мы уже отправили человека ему навстречу. если это была уловка, и там ничего не было, то он скоро вернется.        — папе нужно вернуться.        — этот человек был таким жутким… и он расстроил папу.        — он настоящее чудовище.        — да, — хуайсан звучит так тихо, что его едва ли слышно. — он чудовище.        они проводят оставшееся время в главном зале, устроившись на троне, и цзинь лин все время прижимается к рукам хуайсана, а тот бесконечно гладит цзян юаня по голове или прижимается к его макушке щекой, пытаясь успокоить себя.        цзыдянь ему подвластен. он смог остановить это. он не допустил ни одной жертвы с обеих сторон. все сделал правильно.        его руки не перестают дрожать.        время тянется неумолимо медленно, как будто намеренно заставляя хуайсана вариться в тревоге и переживаниях без возможности выплеснуть их куда-либо, потому что он не хочет срываться при своих детях или на них, но также не хочет делать этого в одиночестве, потому что тогда истерика уведет его слишком далеко, чтобы он смог вернуться обратно самостоятельно.        к счастью, кое-кто способен это сделать — кое-кто, кого здесь очень ждут.        цзян ваньинь возвращается домой торопливо. все двери распахивают перед ним адепты, при входе в главный зал он бросает саньду в сторону и не здоровается, не говорит ни слова, не смотрит ни на кого, пока не оказывается рядом со своей семьей.        цзинь лин цепляется за его пояс, цзян юань шепчет ему приветствие, а хуайсан просто вздрагивает под его прикосновением, припадая к нему.        — я здесь, — шепчет он, опускаясь с ним и создавая ощущение защиты, — все кончилось, я здесь.        — папа! ты уже знаешь?        — да, мне рассказали.        — пап, он был таким страшным! они все были такими!        — и они расстроили папу… очень сильно!        — я знаю, — повторяет он, находя руку хуайсана и переплетая их пальцы. — это не повторится.        он не знает, как, не знает, что ждет его на допросе, но он и не хочет думать об этом, видя своих детей такими встревоженными, видя свою пару таким подавленным.        — мне нужно побыть с семьей, — говорит он строго, поворачиваясь к адептам — и в его взгляде нет и толики той нежности, что была только что. — я разберусь со всем позже, продолжайте контролировать пристань, я жду отчета об изменениях каждый час.        — будет сделано, глава цзян!        адепты покидают главный зал, но и сам ваньинь не хочет в нем задерживаться. он аккуратно ставит детей на ноги, мимолетно потрепав по голове, а после крайне осторожно помогает хуайсану встать.        никогда прежде он не думал о своей паре как о слабом или хрупком человеке, зная, что в нем самые выдающиеся способности просто спрятаны, скрыты от чужих глаз, но сегодняшний день заставил его убеждение пошатнуться — или заставил пошатнуться тщательно скроенный образ не хуайсана.        — пойдем, милый, — шепчет ваньинь, обхватывая его плечо и поддерживая, — мы в покои. а-юань, малыш, возьмешь саньду? мне нужно, чтобы ты помог мне донести его.        — хорошо!        — точно удержишь? он тяжелый.        — положись на меня, я удержу его, пап.        — верю. идем.        — подожди!        саньду, на самом деле, не был особо тяжелым — просто цзян чэн не ручался за это, потому что привык к нему, — и держа его в одной руке, другой цзян юань взял цзинь лина за его ладошку.        — тебе нельзя потеряться, — объяснил он, и цзинь лин кивнул с полным пониманием. — я не дам ему потеряться, пап!        — верю, верю. ты молодец.        жест заботы со стороны сына тронул ваньиня, и также тронул его пару — но вместо радости или умиления хуайсан всхлипнул, тихо и печально, пряча лицо за волосами и опустив голову. впервые цзян чэн видел его таким закрытым и отстраненным, и от этого у него болезненно сжималось сердце.        он не решился сказать об этом при детях, но в тот момент, когда в юньпине ему донесли о происшествии во дворце, его сердце причинило ему много боли, и сам он не сильно сопротивлялся этому.        возвращаясь домой, цзян ваньинь бесконечно винил себя, накручивал себя и думал только о том, целы ли все его близкие и все ли в порядке. его не пугали мысли о поджоге или потопе, его не пугала хворь, что могли наслать, он вкладывал все силы в саньду и умолял небеса сохранить его семью в целости.        отстроить пристань лотоса можно было бы и в третий раз, потоп можно было бы победить, а хворь можно было бы вылечить. цзян ваньинь сделал бы все, все, на что его обрекли, все, если это цена за спокойствие и безопасность.        неизвестно, сколько времени понадобится ему на то, чтобы узнать все из первых уст, и неизвестно, сколько времени понадобится хуайсану на то, чтобы прийти в себя. может быть, он будет в покоях до самого заката, не покидая их ни на минуту, сопровождая везде, чтобы дать им почувствовать себя защищенными.        но уже сейчас цзян ваньинь знает, что тогда, когда сможет оставить их, то пойдет в темницу — и все те, кто посмел лишить его семью покоя, уже вряд ли покинут ее.        унаследовать характер матери было для него приговором, в который его постоянно тыкали носом окружающие люди, говоря о том, как он похож на покойную госпожу юй не только лицом, но и нравом, но всегда было что-то, что позволяло цзян чэну верить, что он не она, что он лучше нее.        он не был требовательным учителем для своих адептов.        он не был нежеланным и навязанным для хуайсана.        он не был холодным для своих детей.        он не был жестоким.        думал, что не был жестоким. всегда находил обходные пути, всегда находил что-то, что останавливало его, всегда избегал именно этого варианта действий.        войдя в спальню, он позволяет своим детям сесть на подушки у изголовья, а сам доносит хуайсана до кровати на руках, забирается на нее вместе с ним, прижимает его к груди и обхватывает его руку, сжимая ее своей — и в безопасности, в тепле, окруженный любовью, хуайсан больше не сдерживается. он стаскивает цзыдянь с пальца, вкладывая его в руку возлюбленного, и припадает к его плечу, больше не сдерживаясь.        это не тот тихий, едва заметный плач, который был у него в зале.        это рыдания.        отчаянные и громкие, искренние, некрасивые, неистовые рыдания, и каждый его всхлип, каждый его судорожный вздох для цзян ваньиня ощущается как ранение в самое сердце.        не хуайсан был его сердцем — и ему сделали больно.        он не будет избегать жестокости. он сжимает цзыдянь в кулаке, чувствует, как тот искрится прямо там, как сопрягается в нем эмоция и энергия, и знает, что он будет делать с цзыдянем, когда сможет выпустить хуайсана из объятий.        но не будет думать об этом до тех пор, пока не выпустит его. его семье нужна поддержка, и цзян чэн даст ее сполна, станет парадизом для них, пристанищем, убежищем, сбережет их всех.        откладывать эмоции было сложно — было сложно подавить их, похоронить под обязанностями и нуждой, их не так-то просто прижать к поверхности фразой о том, что нужно сначала дождаться ваньиня, чтобы передать ему власть на пристани, и только потом позволять себе все остальное.        из всех возможных людей не хуайсан полюбил цзян ваньиня. того, принципом чьего плана было стремление к невозможному. он следовал этому принципу так же, как его пара.        невозможно откладывать их вечно. не хуайсан больше не сдерживается.        его тело сотрясает дрожь, он рушится в руках своего возлюбленного, растаскивая по кускам свой сильный и непоколебимый образ, возведенный этим днем. одежды ваньиня испачканы и мокрые в некоторых местах, хуайсан не прекращает вытирать его рукавом свои слезы, а тот не прекращает позволять ему это делать, не препятствует, баюкает в своих объятиях.        если бы хуайсан не был так отвлечен своей реакцией, он бы заметил, что его пара плачет тоже. не так сильно, как он, тихо пускает слезы, позволяя себе сломаться, прижимаясь лицом к чужим волосам, чтобы сберечь эти эмоции.        поцелуи в этом состоянии болезненны — цзян чэн смотрит на лицо своего возлюбленного, искаженное горем, заплаканные глаза и красные щеки причиняют ему боль, но в то же время он понимает, как сильно его любит.        яростно, неистово, отдавая ему всего себя, отдавая ему свое сердце, принося к его ногам весь мир и свою голову, склоняясь перед ним.        хуайсан плачет в поцелуй, задыхается в нем, его сердце сжимается, а ваньинь сжимает его в объятиях, утешая, оберегая, удерживая рядом с собой. он хочет удержать его, позаботиться о нем, прижимает к себе, стаскивает верхние одежды, ослабляет пояс, избавляясь от этого как от всего ненужного.        и он бы возлег с ним — в слезах и отчаянии, он бы отдал хуайсану свое тело и свое внимание, если бы от этого стало легче, если бы тот смог забыться в его прикосновениях, — но их дети все еще рядом с ними.        в любом возрасте сложно наблюдать за тем, как родитель плачет, и цзян юань в замешательстве. ему нетрудно было понять, что произошедшее — грустное событие, но он думал о нем как о том, на что его папа злился бы, а не как о том, из-за чего тот плакал.        младший папа справился прекрасно, он спас их, он сделал все правильно, но он выглядит несчастным, плачет так сильно, и у него нет идей о том, что это и как это понимать.        а-лин действует вперед него, прижимаясь к отцу сбоку, обхватывая темные одежды руками, а-юань запоздало реагирует и устраивается рядом тоже. не лезет под руки, чтобы не помешать им, ничего не говорит, просто позволяя чувствовать, что он тоже здесь.        не хуайсан это чувствует. чувствует крошечную голову, прижавшуюся к его боку, чувствует маленькие ладони, сжимающие его юбку.        дети не исцеляют раны, болезни и прорехи в душе одним лишь своим присутствием, как многие любят говорить. они могут стать толчком для того, чтобы бороться с этим, мотивацией, но также могут и разрушить до основания, потому что о них нужно заботиться, нужно вставать на сломанные ноги или ползти, оберегая их. именно так хуайсан чувствует себя, когда видит темную макушку, на мгновение подняв глаза.        прижимаясь лицом к плечу своей пары, он чувствует, что прячется от своих же детей. он мог бы корить себя из-за этого, но сейчас он слишком истощен, и у него еще есть слезы и боль, вызванные случившимся.        цзян ваньиню не легче.        оставлять свой дом, свою семью в одиночестве, чтобы разобраться с какой-то проблемой, было нелегко. пересекать значительное расстояние и узнавать, что это было обманом и ловушкой, было нелегко. слышать от гонца, что дома что-то случилось, было нелегко.        через все это цзян чэн прошел, протискиваясь через тернии, чтобы вернуться к близким. он это делал не раз, и смог сделать снова.        нелегко видеть детей напуганными. нелегко видеть рыдания своего возлюбленного.        не хуайсан не молчит, прячась в его объятиях — тихо, разбито шепчет едва различимые слова. мольбы, или клятвы, или утешения, что угодно. цзян чэн принял бы что угодно.        вслушиваться в поток слез нелегко.        — пожалуйста… боже, пожалуйста, а-чэн… прости меня. прости меня. пожалуйста, прости меня.        слышать, как его пара извиняется, невозможно.        это не нелегко и даже не просто болезненно. было больно, когда мать сравнивала его с вэй усянем и упрекала. было больно, когда вэнь нин ранил его руку. было больно, когда остатки семьи, старшая сестра и названный брат, погибли.        это было больно.        сейчас не больно. сейчас цзян ваньинь чувствует прямо в своем сердце отравленный нож или стрелу, обернутый несколько раз вокруг шеи цзыдянь и еще много, много всего, что мог бы испытать мужчина за свой жизненный путь и обозначить как болезненное событие, но все это — вместе, и все это — в глубине него.        они проводят в постели весь оставшийся день, меняя позиции, но ни на миг не расставаясь. ближе к концу цзян чэн сидит, привалившись к изголовью кровати, хуайсан лежит, прижавшись лицом к его животу, а сбоку от них дремлют а-лин и а-юань, истощенные эмоциями и действиями.        буря в душе хуайсана прошла, оставив после себя его растрепанный изнеможенный вид и испачканные одежды его пары, но напоминания о ней и о ее близости остались, возвращаясь всхлипами и дрожью рук.        цзян чэн не дает ему зациклить внимание на этом, держа его ладонь в своей, переплетя их пальцы и поглаживая. другая его рука покоится на голове хуайсана, погружена в его волосы, собранные в небрежную косу.        изящную прическу, что была до этого, ваньинь распустил, убрав все украшения, и попытался сообразить что-то сносное. заплетать хуайсана было сложно, когда тот дрожал и едва ли держал голову ровно, но результатом он остался доволен, вместо собственной ленты получив фиолетовую ленту ваньиня, расшитую по краям серебряными нитями.        тонкий узор простирается по всей длине ленты, извиваясь подобно молнии — хуайсан вышил его сам пару лет назад, упражняясь в вышивке, и цзян чэн сгреб эту первую пробу в тот же миг, как хуайсан показал ее ему, игнорируя все причитания о том, что криво и некрасиво.        для него эта лента была самой красивой, самой изящной, и хуайсан просто не смог с ним спорить, так и не отобрав изделие обратно.        по его словам, узор вдохновлялся цзыдянем.        кольцо покоилось на руке цзян чэна, на своем законном месте, как будто        сегодняшнего дня и вовсе не было — но есть кое-что, что не рассказывают людям, не относящимся к семье.        цзян фэнмянь никогда не целовал руки своей жены — одна из них была в шрамах. белесые, тонкие полоски, вьющиеся по всей ее руке от кончиков пальцев до самого локтя, извивающиеся подобно молнии.        цзыдянь оставляет шрамы. после каждой сильной, эмоциональной атаке, в которую носитель оружия вкладывает много энергии, на его руке формируется шрам. у юй цзыюань вся рука была в них. у цзян чэна шрамы прошли дальше запястья.        руки хуайсана он держал в своих весь день, но особо не присматривался, и сейчас, когда он это сделал, чувствовал, что зря.        по тыльной стороне ладони тянулся собственный шрам хуайсана — и ваньиню не нужно было долго думать, чтобы понять, когда он его получил.        у цзян чэна они были кривыми ломанными линиями, очередным изъяном, который тот нашел в себе, и всегда не хуайсан не видел в них ничего плохого. он целовал его руки, его пальцы, позволял прикасаться к себе, и иногда от этого цзян чэну становилось дурно: было сложно прикасаться к идеальному телу хуайсана, лишенному боевых ранений, своей рукой, которая вся была исчерчена шрамами.        крошечные линии уже были у хуайсана — на пальцах, едва заметные отметины тренировок, когда он еще не умел сопоставлять энергию с ударом и калечил себя сильнее, чем мишень. ваньинь привык не обращать на них внимания, но это игнорировать было сложно.        он бы прокомментировал это, сказал бы, как они похожи теперь друг на друга, и что шрам у хуайсана красивый.        — как ты себя чувствуешь?        — не очень.        — хочешь поужинать? или ляжешь спать?        — наверное, спать, — ответил он, поднимая голову и упираясь подбородком ваньиню в живот. — спасибо тебе.        — не благодари меня за то, что я люблю тебя.        просто сейчас не время для этого.        цзян чэн помогает своей паре переодеться в ночное одеяние, проделывая практически всю работу за него и заботясь о нем, на что хуайсан не возражал. переодевается вместе с ним, позволяя хуайсану поправлять мелочи, целует его особенно нежно, убаюкивая его еще стоя, а после помогает лечь в постель.        дети уже крепко спят, и ваньинь бегло раздевает их до сорочек, укладывая рядом со своей парой, укрывая их всех.        — ты не ляжешь?        — дела, — напоминает он, сидя на краю и разделяя с хуайсаном его последние минуты перед сном. — нужно разобраться с ними.        — я понимаю. я… ляжешь ко мне, когда закончишь?        — разумеется. я закончу со всем и буду здесь для тебя всю ночь. и все утро.        — я хочу, чтобы ты был здесь все время.        — я тоже, милый, — цзян чэн улыбается, утешая его, и наклоняется, чтобы поцеловать.        — что ты сделаешь с ними?        внезапный, но не неожиданный вопрос. он вздыхает, протягивая руку, чтобы заправить вьющуюся прядь за ухо.        цзян чэн не хочет говорить об этом сейчас, когда его возлюбленный пытается заснуть, и предпочел бы не говорить вообще. упаковать всех этих людей, весь этот день в крошечную коробку и выбросить ее в воды юньмэна. он бы нашел бездонный омут где-нибудь и выбросил бы туда, если бы хотел заморочиться посильнее.        — что-нибудь. я придумаю. он оскорбил тебя?        — он?        — мне сказали, что там был главный. он оскорбил тебя?        — это важно?        — он так или иначе получит за все, что сделал, — поясняет ваньинь, задерживая прикосновения на щеке хуайсана. — за нападение, за беспокойство, за а-юаня. за тебя. если есть что-то, что не вошло в отчет… скажи мне, пожалуйста.        хуайсан очень тихий. печальный, поникший и тихий. не смотрит в глаза.        — там было кое-что.        — ты хочешь рассказать мне об этом?        — разве я не должен?        — смотри, милый, — он слезает с кровати, садясь на пол и оказываясь на одном уровне со своей парой, — я спросил тебя, оскорбил ли он тебя. ты сказал, что да. я получил все, что хотел, но… если есть что-то, что ты хочешь рассказать, я выслушаю. ты не обязан говорить, если не хочешь.        — мило с твоей стороны.        — ты научил меня этому.        — я знаю. он… мне кажется, это были те люди, которые напали на дагэ в цинхэ. или их последователи. сообщники. он хотел, чтобы я ушел отсюда. и… последнее, что он сказал, было про то, что, по его мнению, между ног у меня яшмовый павильон. он хотел оскорбить меня этим.        — тебя это задело?        — мне было неприятно, что он считает, будто бы быть женщиной и иметь яшмовый павильон постыдно.        — тебе было обидно за женщин, — напоминает ему ваньинь, — а за самого себя?        — я… я не знаю.        — хорошо. хочешь, мы поговорим об этом позже?        — может быть?        — тогда так и будет. я закончу и вернусь к тебе, обещаю. просплю с тобой до самого обеда.        — я буду ждать тебя.        — спокойной ночи, а-сан.        ваньинь наклоняется, целуя свою пару, поправляет край одеяла на его плече и неспешно уходит — покидать единственное место, где все хорошо и где он чувствует себя хорошо, ему не хотелось.        но ему нужно было идти. пойти и разобраться с этим.        для своей пары, для своих детей, для всей своей семьи цзян ваньинь старался быть лучшим. они видели его искренним, настоящим, но также он хотел дать им лучшее, что у него было — его верность, его любовь.        еще он мог дать им свое покровительство. пообещать сохранить их и стремиться сдержать это обещание изо всех своих сил.        цзян ваньинь был предан своему сердцу — его, раненное и истощенное переживаниями, он оставил в своих покоях, утешив и убаюкав. все самое светлое, нежное и искреннее, что у него было, он оставил там, отдал его хуайсану и детям, отдал безвозмездно.        с собой у него остались только потертая лента для волос, наспех одетые верхние одежды и цзыдянь на руке. неизменные константы его жизни.        — рад видеть вас, глава цзян. на пристани все спокойно, сплетни не просочились в город, в темнице все под контролем. куда вы сейчас?        — в темницу. вы узнали что-нибудь о них?        — мы в процессе, глава цзян. ребята стараются как могут, но эти демоны… боюсь, что вам придется заняться их допросом.        — ничего страшного.        впрочем, кое-что из искреннего у цзян ваньиня с собой осталось — это была ярость. чистая, текущая кровью в его венах ярость, которую он чувствовал с первых же мгновений, когда узнал, что кто-то посмел напасть на пристань, на его семью.        из-за того, что вся пристань лотоса стоит на воде, строить подземные темницы было проблематично, и максимум, которого добились строители за все время существования дворца, это полуподвальные помещения, которые иногда затапливало по весне. сейчас там было сыро.        солнце никогда не проникало сюда в нужном количестве, и несколько светильников отбрасывали глубокие тени на лице ваньиня. адепты почтительно склоняли голову, расступаясь перед ним.        подходя к самой дальней камере — той, в которой отдельно ото всех держали главного из демонов, — цзян чэн уже не мог рассмотреть в темноте собственных рук.        ему не нужен был фонарь или свеча.        фиолетовые всполохи сорвались с его руки, освещая замок на двери ничуть не хуже солнца.        вероятно, в эту ночь он получит новые шрамы. вероятно, завтрашним утром хуайсан заметит их, еще покрасневшие и зудящие, и будет целовать теплыми, мягкими губами. мысль об этом согревает грудь ваньиня изнутри.        его сердце не спит — не хуайсан не может уснуть в одиночестве после пережитого за день, хотя он думал и верил, что усталость будет слишком сильна. кровать не кажется пустой, дети занимают ровно половину, но без объятий и тепла возлюбленного рядом ему там неуютно.        они делят эмоции.        высекая цзыдянем искры, цзян ваньинь тоже чувствует себя неуютно. ему хотелось бы вцепиться в глотку наглеца пальцами.