подарить жизнь

       не всегда семья воспринимается как достоинство. то, как цзян ваньинь окрестил бы ее, больше склоняется к результату длительных и упорных трудов, изнурительной работы в паре, которая день ото дня не становится легче, и она не исчезнет в ближайшие несколько лет минимум.        время от времени это изменяется — в те моменты, когда у них определенно есть няни, которые могут присмотреть за детьми, и время для себя.        не хуайсан часто говорит ему, что вспоминать, кто они есть вне титула папы и чем является их жизнь за пределами детской спальни, полезно, и цзян чэн вообще не может с этим спорить, изначально неспособный сопротивляться своей паре, и тем более его желанию отдохнуть хоть немного.        его избаловали пристальным вниманием и ласками, что является заслугой хуайсана, и каждый раз, когда всплывает эта тема, ваньинь смотрит с надеждой, жаждет его, и хуайсан удивляет его каждый раз — но не каждый раз это, чего ваньинь ожидал или желал подсознанием.        — ты совсем не вырос.        — с твоей стороны смело предполагать, что я вырасту в таком возрасте.        — твой муж кажется выше в последнее время.        — дагэ!        в этот раз их отдых не похож ни на один из тех, что был раньше: няней и напоминанием о той стороне жизни является работающий на обе стороны не минцзюэ, приехавший повидаться с племянниками и подергать младшего брата за уши.        наблюдать за их встречами нелегко, цзян чэн будет первым, кто об этом скажет, но вместе с тем это вселяет тепло в грудь и умиротворение в сознание, заставляя — в хорошем смысле — расслабиться.        не минцзюэ все еще высокий и широкий, количество любви и заботы в нем пропорционально росту, и не было ни одного мгновения, когда он не гордился или не был рад видеть своего брата, семью того. время от времени хуайсану даже казалось, что тот любит его детей сильнее, чем его самого, и минцзюэ не слишком противостоял этому.        в свою очередь, цзян чэн был более чем готов заявить о том, что не может судить своего шурина — их дети растут, и они очаровательны. на его месте он тоже не смог бы отвлечься от них.        цзинь лину три года, цзян юаню пять, они оба чудесные маленькие мальчики, уже не путающиеся в своих ногах, но способные заставить своих родителей понервничать.        в большинстве своем это касается маленьких, относительно безобидных проделок, когда они вольно бегают по пристани, скрываясь от родителей, но все чаще мальчики ищут того, с кем можно было бы поиграть, и очень часто их товарищами становились младшие адепты. строгого возрастного распределения, как в облачных глубинах, в юньмэне не было, и адепты могли взаимодействовать с детишками, хоть и до безумия боялись навредить им хоть немного, чтобы, не приведи небо, не навлечь на себя гнев их родителей.        цзян ваньинь никогда не злился, если адепты отлынивали от тренировки, развлекая наследников и показывая им все, чему они выучились — во многом из-за влияния его пары, потому что не хуайсан был непреклонен, когда отказался даже думать о возможном наказании не слишком тянущихся к учебе юношей.        казалось, что не хуайсан очень положительно влияет на настроение главы ордена и его духовное состояние, что было правдой. цзян чэн привык оглядываться на хуайсана, чтобы знать, что все — и он в том числе — в порядке, и такой расклад его более чем устраивал.        вот только присутствие не минцзюэ отвлекало хуайсана от него, и прослеживать реакцию не удавалось, что приводило к неловким, заставляющим смущаться и говорить невпопад моментам.        не хуайсан мог смущать людей намеренно, используя это как ход в своей стратегии — не минцзюэ же делал это случайно, не задумываясь ни о каких последствиях, но зачастую приводя к более пугающим результатам, чем мог планировать его младший брат.        — вы двое еще не думали о свадьбе?        — мы думаем.        — как-то долго вы думаете. вы уже помолвлены, так?        — так.        — оба клана признают союз.        — да.        — я думал, что вы зашли довольно далеко и готовы не останавливаться в этом плане, — бросает минцзюэ, отводя взгляд.        — ты слишком много думал, дагэ. сколько ждал сичэнь-гэ, чтобы спросить сангэ?        — это другое, — мужчина скрещивает руки на груди, не выглядя убежденным этой отговоркой, и его можно понять — у лань сичэня были очень веские причины и обстоятельства, не позволяющие ему выскочить с женитьбой сразу же. — ваньинь, он же не запугивает тебя?        — я не запугиваю своего мужа!        — будущего мужа.        — он не запугивает меня, минцзюэ-сюн, все в порядке, — ответ цзян чэна звучит тихо по сравнению с братьями, но он все никак не мог взять в толк их динамику, и неумело пытался поспевать. — я не хочу торопиться с этим, потому что, ну…        — у вас двоих же нет проблем?        — нет, минцзюэ-сюн.        — он тебя травит? диди, не смей пререкаться со мной, я отдал тебя в руки этому юноше и сломаю тебе твои собственные, если ты его угнетал.        — да как я могу угнетать кого-то?        — ты умеешь.        — минцзюэ-сюн, — воззвал к нему ваньинь, стараясь аккуратно, не слишком вымученно улыбнуться, — все в порядке. я люблю хуайсана, и знаю, что он любит меня, я просто не хочу торопиться с этим из-за родителей. памяти о них.        — о, небо… прости, я не подумал.        — все в порядке.        — я забыл о твоей семейной истории, — минцзюэ звучит виноватым. — так… это все усложняет?        — только касательно меня самого. хуайсана признала пристань лотоса, и мы двигаемся к тому, чтобы убедить их, что мы не повторим историю предыдущей четы цзян.        голос ваньиня мягок и спокоен, и он выглядит собранным, сдержанным, но хуайсан все равно бросает на него обеспокоенный взгляд, сжимая его руку своей на столе.        — но мы всегда можем сказать, что просто ждем, когда дети подрастут достаточно, чтобы запомнить это, — пожимает он плечами, будто бы отмахиваясь от собственных страхов. — по крайней мере, мы правда думали о том, чтобы отложить это до момента, когда они начнут запоминать события.        — а годовщины?        — ты устанешь каждый год приезжать сначала на годовщину эргэ и сангэ, а потом на нашу, дагэ.        — вы все делаете мою жизнь менее скучной.        — мы стараемся, — ваньинь улыбается. — очевидно, что я не пропущу ни одной даты, связанной с нами или с кем-то из нас, но годовщины… я бы хотел оставить их для нас. для семьи и для нас. праздновать их с размахом каждый раз будет не очень удобно.        — здравая мысль.        — и вместо того, чтобы таскаться к нам, ты мог бы организовать собственную годовщину, дагэ.        — это поприще для вас с сичэнем, — он ухмыляется. — оставь меня в моем одиночестве, мне и так хорошо. я гордый дядя.        — ты скучный дядя.        — хороший дядя.        — а-чэн, скажи ему.        — я был бы рад такому дяде, как твой брат.        — только ты меня и любишь, ваньинь. я очень признателен.        — я просто слышу, что дети бегут сюда, — объясняет цзян чэн, поднимаясь и готовясь встречать малышей. — не хочу, чтобы вы переругивались в это время. но я не отказываюсь от своих слов.        слышно тихое фырканье хуайсана, будто бы он не слишком доволен тем, что раунд препираний прерван, но как только из-за угла показываются мальчики, он расслабляется.        не минцзюэ идет им навстречу, но не встает — ловит их в свои объятия, только после этого разгибаясь, и а-юань хихикает от того, как высоко его может поднять дядюшка. а-лин улыбается как может, цепляясь ладошками за край рукава темных одежд, разделяя симпатию к большому и сильному дяде.        разговоры о возможном создании семьи не минцзюэ велись крайне редко, и минцзюэ, научившийся язвить и парировать не хуже минъяо и хуайсана, умело сводил их все на нет, чтобы не расписываться в очередной раз в том, что в этой стезе он бесполезен.        быть дядей, близким родственником без ответственности ему по душе, и цзян ваньинь не может не понимать этого — ему была уготована именно такая роль, только все карты спутали, и он стал отцом.        это не значит, что он не может совершить ошибку, но его мнение не такое весомое, как мнение родителей мальчиков, и он должен быть утешением, запасным игроком, тем, кто может перенять на себя ответственность, когда это будет нужно, но не более. не минцзюэ, очевидно, не собирался учить племянников гадостям и подобному, и он относился к ним так же, как мог относиться к своим родным детям.        иногда у ваньиня проскальзывала мысль о том, что, вероятно, минцзюэ относился к ним всем — к нему, к хуайсану, к сичэню и минъяо, — как к своим детям, нежели как к братьям. он был опекающим, был старшим, очень походил на родительскую фигуру, и от этого цзян чэн чувствовал себя слабым.        ему тоже хотелось, чтобы его носили на руках, бесстрашно держа над краем пристани, позволяя видеть собственное отражение в воде внизу.        — а меня ты поднимешь так же, дядя?        — подниму, — минцзюэ улыбается, опускаясь на колени, спуская цзян юаня в своих руках еще ниже, позволяя мальчику ударить ножкой по водной глади. — а-юань, не дерись с самим собой.        — я не дерусь! на воде красивые круги, когда ты ее бьешь.        — и ты хочешь побить воду?        — ну-у, — цзинь лин вступается за брата, но все равно задумывается, — наверное, ее не стоит бить. папа говорит, что бить кого-то — это плохо.        — твой папа умный, но вода не человек. если, конечно, в этих водах нет какого-нибудь повелителя или небожителя.        — водного небожителя?        — кто это такой? он следит за водой? или он ударит меня, если я ударю воду?        поставив цзян юаня на ноги и усевшись на краю пристани, не минцзюэ задумывается — и мельком смотрит на младшего брата, который изо всех сил подавляет смех, яростно обмахивая покрасневшее лицо веером.        будучи главой ордена, не минцзюэ умел обращаться со словами. его этому обучали, он долго тренировал навыки, как тренируются с саблей его адепты, и он участвовал в дискуссиях, изредка практикуясь с лань минъяо. может быть, политической ценности в их спорах и не было, но этот мужчина был на язык острее всех, кого минцзюэ знал, и, переспорив его однажды, он уже не мог остановиться.        вот только разговаривать с детьми, на простейших примерах раскладывая им сложные вещи для взрослых, он не умел.        точно такой же, как и сабля, как и ораторское искусство, навык, требующий тренировки и применения на практике. не так легко объяснить ребенку пяти лет что-то сложное, что-то, что для взрослых кажется элементарной вещью, но цзян юань уже в том возрасте, когда он, познавая мир, сыплет вопросами, а цзинь лин входит в эту фазу, догоняя братца.        цзян чэн обхватывает плечо своей пары, позволяя хуайсану прижаться к нему и склонить голову к нему, чтобы хоть немного скрыть его неудержимое желание рассмеяться от сложившейся ситуации.        о небожителях и вере они со своими детьми еще не говорили.        — кто такие небожители, дядя не? они злые? они нас побьют?        — нет, нет, никто никого бить не будет. а если и будет, я заступлюсь. небожители это вознесшиеся люди, боги, контролирующие что-то.        — как папа? он контролирует орден.        — не… не совсем так, но похоже. твой папа, — минцзюэ поворачивает голову, и детки поворачиваются вслед за ним, глядя на родителя, приветливо им улыбающегося, — человек, и контролирует людей. небожители могли быть людьми до того, как вознеслись, но после этого они становятся бессмертными, и контролируют разные вещи.        — какие вещи?        — зачем они их контролируют?        — чтобы везде был порядок? например, повелитель какой-нибудь территории мог оберегать эту территорию, защищать людей, которые на ней живут.        — а повелитель воды?        — он оберегает воду, — предлагает минцзюэ, сильно сомневаясь в собственных словах — он никогда не проявлял интереса к этой стезе. — или людей от воды. наверное, можно помолиться богу воды перед тем, как поплывешь куда-то, чтобы плавание прошло успешно.        — а-а, ну, тогда понятно!        — и он отправит нас плавать за то, что мы били воду? неуспешно плавать?        — не думаю, что он будет заниматься этим делом.        — я знаю, как вы можете бить воду, но не навлечь на себя гнев повелителя вод, — негромко сказал хуайсан, прикрывая лицо веером. делал он это не потому, что было жарко, а потому, что скрывал усмешку.        его пара, сидя сбоку, мог видеть эту усмешку — но ваньинь не повел и бровью, чтобы не подставить его.        — как, пап?        — расскажи нам!        — вы можете пускать камушки по воде. они оставят круги, а если повелитель вод обозлится и спустится к нам с небес, то что он нам предъявит? это ведь камни били воду, а не вы.        — это… это очень умно!        — папа, ты самый умный!        шум на этой части пристани стихает — минцзюэ, взяв разрешение у родителей, уводит мальчиков в более отдаленную, склоненную ближе к воде часть, чтобы было удобнее искать камни и баловаться, и хуайсан расслабляется в тишине, склоняя голову к плечу своей пары.        их все еще можно увидеть, если немного сощурить глаза и присмотреться. за деревянной колонной можно увидеть минцзюэ, в очередной раз опустившегося на колени и совершенно не жалеющего свои одеяния, безжалостно пачкающего их.        сбоку от него можно разглядеть мелькающие макушки детей — они ожидают, что мальчики должны вырасти в ближайшее время, но они все еще очень низкие, и смотрятся комично на фоне минцзюэ, который отчаянно старается быть с ними на одном уровне.        — как ты додумался до этого?        — а?        — идея с камнями, — поясняет ваньинь, обращая внимание своей пары на себя. — как это пришло тебе в голову?        — о, ну, тут все просто. дагэ, наверное, даже поймет, откуда у этого ноги растут. ты же знаешь, что в нечистой юдоли не так много рек?        — знаю.        — и что там есть только редкие горные речки?        — да, — цзян чэн ежится от упоминания об этом — ледяные горные ручьи у него твердо ассоциировались со случаем, когда хуайсан водил его, приехавшего погостить и сделать дела ордена, по своим любимым местам, и ваньинь случайно упал в один из таких ручьев.        — в них особо не поплаваешь, а мне всегда хотелось поиграть с водой… она была красивой и интересной, но, опять же, вариантов не было, зато были камни.        — и ты играл с камнями?        — когда был маленьким. бросал их в воду или на камень побольше.        — а зачем на камень?        — чтобы создать поселение камней, — он беззаботно улыбается. — или что-то вроде горы из камней. дагэ однажды заметил, что это помогло мне развить меткость.        — боюсь спросить, где и как ты применял свою меткость.        — я не бил его, если что.        — да-да.        — вечно вы все меня подозреваете, — хуайсан фыркает, со щелчком складывая веер и убирая в рукав. — на самом деле, игры с камнями длились не очень долго, только когда я был маленьким. потом я начал изучать их и искать самые красивые. дагэ не понимал, зачем я собираю в своих покоях камни.        — у меня есть один такой камень. он показался мне симпатичным.        — вот! ты меня понимаешь, а-чэн.        — может быть, нам стоит догнать их и найти красивые камни до того, как они полетят в повелителя вод. или до того, как кто-то потрогает воду носом.        в ответ на это не хуайсан легко смеется, но не сопротивляется, позволяя своей паре подняться вместе с ним и уйти туда, где его брат и их дети цепляли с прибрежной части камни, немного влажные и в грязи.        цзян юань выбирал камушки те, что почище, и все отдавал цзинь лину — но у того не было времени оценить братскую заботу, он беспрестанно бросал их в воду, стараясь кинуть как можно дальше, что, к сожалению, с относительно малой силой детских рук было не таким уж поразительным расстоянием.        у не минцзюэ получалось лучше, и, наловчившись, он смог заставить камень пару раз подпрыгнуть перед тем, как тот утонул.        интерес к окружающему миру у детей взлетел на пик, и, судя по рассказам нянь, у которых был опыт, и их лекаря, это не ослабнет в ближайшие несколько лет уж точно.        научившись разговаривать и обращаться со словами на примитивном уровне, мальчики будут спрашивать обо всем на свете, о каждой вещи, о каждом событии, познавая мир. перспектива отваливающегося к семи годам цзинь лина языка хуайсана немного пугала, но в системе ценностей разговоры были лучше, чем познание на практике.        не просто так цзян ваньинь не просидел и сожженной палочки благовоний, все-таки уйдя к детям, чтобы видеть их и быть рядом с ними: в этом возрасте они могли тянуться и к познанию мира через собственный опыт, но, ввиду отсутствия этого самого опыта, могли заработать себе проблемы.        учить их плавать было еще рано — но это уже было обговорено и запланировано ими обоими.        выросший в скалистом цинхэ, не хуайсан изначально не умел плавать, но это было одной из тех немногих вещей, что была связана с личностью его возлюбленного и что заставляла его глаза гореть счастьем, так что довольно быстро он научился. это были приятные, долгие уроки под теплым солнцем в водах юньмэна, еще юные и неумелые они, спрятанные от мира позади дворца, ныряющие под мосты и пристани, чтобы разменять несколько поцелуев.        пробами и ошибками ваньинь смог научить хуайсана держаться на воде, уходить под нее, научил таланту совладать с ней, подчиняя и ее, и свое тело своей воле.        для него хуайсан был прилежным учеником, хотя и сосредотачиваться на правильном дыхании, когда перед глазами маячили только поджарые бедра прирожденного пловца в одних промокших штанах, было сложновато.        — дагэ не умеет плавать, к слову, — тихо шепчет он своей паре, стоя чуть поодаль.        — разве? мне казалось, что он умеет.        — переходить реку вброд не то же самое, что плавать, милый.        — надеюсь, ты не намекаешь на то, чтобы я научил его.        — ну-у… может быть, я немного хочу этого?        — ты хочешь бросить своего брата в реку, — говорит ваньинь с лаской, поднимая руку и оглаживая лицо своей пары перед тем, как наклониться и легко поцеловать. — если минцзюэ-сюн проявит интерес, я могу научить его.        — ты просто любишь его сильнее.        — это неправда. и я забочусь о тебе?        — как?        — если ты бросишь своего брата в реку, я уверен, он сделает это же с тобой.        — я умею плавать, — возражает хуайсан.        — я учил тебя плавать. поэтому я беспокоюсь.        неизвестно, что скрывал цзян чэн под этими словами — факт того, что хуайсан не так уж хорош в воде, или того, что он сам по себе так себе учитель, но все это остается позади, когда они приближаются к семье, проводя время с ними.        к всеобщему удивлению, не хуайсан не растерял своей меткости, и управлять камешками ему легче, чем его партнеру — цзян чэн не может кинуть камень нежно, он швыряет каждый в воду так, как будто бьет на поражение.        заставить камень подпрыгивать на воде, оставляя расплывающиеся круги за собой, сложно, и только минцзюэ и а-юаню удается это сделать, но а-лина не расстраивает собственная неудача. он обнимает брата за руку, прижимаясь боком, и ярко улыбается ему, говоря вслух о том, как гордится им.        цзян юань — скромный, и пытается перевести внимание мальчика на дядю не, который научил его этому, но цзинь лин не сдается так легко, и весь оставшийся вечер липнет к нему.        он прилипчивый, но милый, когда это делает, и цзян юань ни разу не возмущается по этому поводу, с радостью водя брата за собой. единственное, о чем он сожалеет, так это о том, что он недостаточно большой, чтобы носить а-лина на руках.        за ужином они сидят рядом, хоть дядя не и предлагал кому-то сесть к нему на колени. цзян юань не знает, как его папа может ворчать на него, потому что дядя высокий, сильный и бесконечно добрый, соглашается на все, что они с а-лином ему предложат, рассказывает обо всем, о чем они его спросят.        наблюдать за этим забавно — а еще забавнее для хуайсана смотреть на то, как его брат пробует кухню юньмэна.        острая, щедро приправленная специями еда, метафорически бьющая любого, кто ее пробует впервые, в рот, вышибая слезы. сам хуайсан прошел через это еще очень давно, уже привыкнув к обыкновенной остроте — хоть ваньинь и был очень нежен в этом плане, рассказывая ему о блюдах, в которых перца не так много, и предлагая попробовать их, а не издеваться над собой. он ценил эту заботу, и пару раз соглашался, но во многом подобный вкус и взгляд на питание ему нравился, и после лет, проведенных в юньмэне, хуайсану стало крайне сложно находиться в гусу.        пресная еда облачных глубин прочно ассоциировалась не то с семейными обедами, на которые хуайсана пару раз приглашали, не то с обучением, в котором улыбкой императора запивали не имеющие вкусы блюда.        по секрету, рассказанному строго между ними, лань минъяо родился и вырос не в ланьлине и даже не в цинхэ — он был рожден в юньпине, а, то есть, в пристани лотоса. свое происхождение он не любил поднимать и старался говорить о нем как можно меньше, но близким, что окружали его и заслужили его доверия, было дозволено знать.        не хуайсан не мог и не хотел даже думать о том, как минъяо, привыкший к острой пище, выживает в облачных глубинах и даже не жалуется — хотя, судя по ухмылкам, что он сыпал каждый раз, нельзя было исключать и то, что ради него сичэнь спускается в цайи.        учитывая, насколько лань сичэнь был влюблен в свою пару и как тот жаждал угодить ему, точно нельзя исключать.        после обедов никто в юньмэне не дышал огнем — разве что только мальчишки-ученики, что соревновались друг с другом, пробуя разные виды специй на спор, стараясь заслужить уважение.        остротой не вышибало слезы и раньше, а сейчас, когда двое из четверых сидящих за столом были еще совсем маленькими детьми, блюда были очень щадящими и количество перца в них было умеренным.        для не минцзюэ такой расклад был невозможно удачным, потому что он знал о вкусовых предпочтениях своего зятя, и, если бы его попросили разделить традиционную трапезу, он бы согласился, но ваньинь никогда не настаивал и не просил его ни о чем настолько бездумном.        но то был учтивый, вежливый цзян ваньинь — а не его по-змеиному опасный младший брат.        — как тебе лепешки, дагэ? вкусные, правда?        — да.        — они как те, которые продают в городе на ярмарках, — со знанием дела говорит цзян юань, сидя сбоку от дяди и отламывая кусок от лепешки для себя. — только домашние.        — а какие вкуснее — те, которые сделали здесь, или те, которые на ярмарке? между ними вообще есть разница?        — наверное, нет?        — их готовят по одному рецепту.        — вообще, рецепты от кухни к кухне могут изменяться, — вставляет цзян чэн, отвлекаясь от собственной пиалы. — общий рецепт один, но никто не запрещает его изменить, верно? и… когда я был младше, для меня не было ничего вкуснее, чем лепешка из палатки близ края пристани и сосуда с вином. я постоянно их ел, и они каждый раз ощущались самыми вкусными на свете.        — звучит по-настоящему вкусно.        — тебе стоит как-нибудь сводить меня туда, — хуайсан звучит игриво, предлагая свидание, наклоняясь к своей паре, — звучит захватывающе. а тебе, дагэ, стоит попробовать этот соус. он восхитительный.        улыбка хуайсана мягкая и приятная, такая, в которой минцзюэ смог бы заподозрить неладное сразу, но он был отвлечен смущением из-за флирта прямо перед ним — и цзян чэн, немного очарованный, но все еще способный мыслить здраво, знает, что это стратегия, которая в конечном итоге срабатывает.        соус опробован, и, ваньинь хочет помолиться всем небожителям сразу, у не минцзюэ есть инстинкт самосохранения, он не стал добавлять к своей еде слишком много сразу, поэтому у него во рту всего лишь немного печет, а не жжет, как обычно это бывает.        мужчина ворчит, пока цзян чэн вежливо наливает ему что-то, чем можно было бы запить, а цзян юань с интересом смотрит на растекшуюся жидкость в чужой пиале, подняв голову.        он еще слишком мал, чтобы понимать семейную динамику, особенно такую, как эта, но он и не слишком расстроен этим. из того, что папа — тот, который старший, — рассказал ему перед приездом дяди, а-юань знает, что папа и его брат не так часто видятся, и, может быть, они и правда постоянно препираются, но очень друг друга любят и уважают, просто слишком стесняются, чтобы сказать об этом напрямую.        о стеснении и о том, как оно может мешать, цзян юань знал на примере отца — у одного его не было совершенно, а другому это качество очень часто мешало в семейной жизни.        подставлять себя под удар и признавать, что в проявлении чувств хуайсан лучше него, цзян чэну не очень хотелось, но он здраво оценивал приоритеты в этой ситуации, и выбрал меньшую жертву. по крайней мере, он уже не в первый раз позорился перед своими детьми во благо.        цзян чэн надеялся, что во благо. его возлюбленный оценивал по достоинству эти акты самопожертвования, но всегда улыбался чуть хитро — и цзян чэн не мог понять, то ли эта хитринка въелась в мимику его пары, то ли тот смеется над ним.        после ужина они остаются на пристани, наблюдая за тем, как солнце медленно уходит за горизонт, уединившись семейным кругом в дальней беседке на воде.        той самой, где так часто ваньинь с хуайсаном наблюдали закаты и наслаждались не только красивыми видами, но и друг другом — но рассказывать конкретно об этой детали они не решились, сохраняя спокойствие.        учитывая, что не минцзюэ посвящал каждую минуту, проведенную в пристани лотоса, племянникам, стараясь насладиться общением с ними и запомнить его на все то время, в которое он уже не сможет позволить себе вырваться из цинхэ снова, не хуайсан рассчитывал на то, что детки за день достаточно устали, чтобы спать всю ночь и не навещать их покои из-за плохого сна. это, в свою очередь, означало их крошечные, несмелые планы на времяпровождение друг с другом.        видя двух братьев рядом, цзян чэн как ни старался, но не мог не сравнивать их, оценивая различающиеся и схожие черты как во внешности, так и в характере.        каждый раз, когда его взгляд обращался к чужой широкой спине и прямой, почти грубой линии плеч, не хуайсан усмехался, отводя взгляд, чтобы не смущать свою пару.        он ни в коем случае не ревновал своего возлюбленного к своему брату, но находил эту крошечную, едва заметную заинтересованность забавной, и, зная, каким робким ваньинь бывает, когда речь заходит о его влечении, представлял себе, как будет ненавязчиво спрашивать об этом позже.        и очень желал этого самого позже, вызвавшись уложить детей самостоятельно, пока его брат и его пара дойдут до покоев и смогут поговорить наедине как главы орденов.        — папа ушел?        — и дядя тоже! почему они ушли?        — у них взрослый разговор, — объясняет хуайсан, распуская незамысловатую прическу на голове сына.        — тогда почему ты не с ними? ты тоже взрослый, папа.        — я другой взрослый. и у них скучный разговор, я не хочу его слушать.        что не так уж сильно является враньем, потому что, если это что-то важное, он все равно это услышит, но, опять же, если это что-то важное, вряд ли оно будет интересным в его системе ценностей.        не хуайсан искренне любил и свой статус, и положение, с уважением относился к своим обязанностям, но далеко не всегда находил работу советника главы ордена той, что заставила бы его увиваться за ней, той, что бросила бы ему вызов.        вызов ему бросало что-то, где он мог развернуться вволю — рисование, самовыражение и личный фронт относились к этому. работа советника же была рутинной, и, если исключить заигрывания с главой, использование статусным обращений и соития на письменном столе, не слишком уж приятной.        нетерпеливый цзинь лин тянет его за рукав, возвращая в реальность, и дуется, как будто эта ситуация его задевает.        — я могу попросить папу заглянуть к вам позже, чтобы поцеловать вас на ночь.        — правда?        — да, — он проводит рукой по голове а-лина, и мальчик льнет к его касанию. — просто… помимо взрослого разговора он еще и отводит дагэ в его покои, потому что тот бывает здесь не так часто, и никогда не оставался с ночевкой. я не хотел, чтобы он заблудился и спал на улице, поэтому попросил папу проводить его.        — а-а, хорошо!        — спать на улице очень плохо. ты хороший.        — я знаю, малыш. вы будете спать в своих кроватках или вместе?        — вместе, — отвечает цзян юань, обхватывая запястье брата и помогая ему устроиться рядом с собой.        — пап, а как ты и дядя засыпали?        — вы с ним ведь выросли в другом месте, да?        — да. мы выросли в нечистой юдоли, и, наверное, я уже не очень хорошо все помню. это было тогда, когда я был совсем маленьким.        — а что ты помнишь? пап, ну, расскажи!        — ладно-ладно, — хуайсан улыбается, набрасывает одеяло на своих детей и садится на край постели, улыбаясь им. — у нас с дагэ были разные комнаты, но я, кажется, часто бегал к нему, когда он был маленьким. в его комнате было больше вещей до того, как я вырос и начал собирать собственные, и мне там нравилось больше.        — а что там было?        беспорядок и оружие. это первое, что хочет сказать хуайсан, возвращаясь к детским воспоминаниям.        не минцзюэ был подростком, когда хуайсан был маленьким, и с ранних лет ему была привита любовь к оружию, к дракам, ко всем видам самозащиты и обороны. он коллекционировал ножи и кинжалы, и это было единственной вещью, которая не валялась на полу в его покоях.        — мечи, — отвечает он, стараясь выглядеть невозмутимо. — дагэ обожал собирать их.        — у него было больше одного?        — да.        — но почему? — спрашивает цзян юань, немного посвященный в тонкости подобных вещей и испытывающий с этой конкретной частью затруднения. — и разве так можно?        — у заклинателя есть самый главный меч, малыш, это тот, о котором чаще всего все говорят. как саньду твоего папы. а дагэ собирал другие мечи, поменьше, не такие важные.        — тогда зачем он их собирал?        — для красоты, может быть? спросишь его об этом завтра, как тебе такой вариант? дагэ тебе с удовольствием все расскажет.        он бы и показал с превеликим удовольствием, хуайсан уверен, вот только у них есть негласный запрет держать детей подальше от всей этой темы до тех пор, пока они не вырастут достаточно.        отвлекшись на мечи и дядю, дети забывают о первоначальном вопросе, и вскоре засыпают, уставшие из-за разговора. цзинь лин засыпает первым, прижавшись к брату, а цзян юань держит одну руку на нем, другую вытянув в сторону. все чаще хуайсан ловит себя на мысли о том, что его сын очень часто спит именно так.        может быть, его мальчик вырастет оберегающим и заботливым старшим братом, раз уж он проявляет так много задатков к этой стезе.        пока хуайсан разглагольствует с самим собой и рассуждает, двигаясь к собственным покоям, ваньинь наслаждается — приятным, чуть прохладным поздним вечером, почти полным отсутствием людей и милой беседой с чужим старшим братом.        хотя, вероятно, не минцзюэ уже сейчас считал его за своего брата, ровно как и сам ваньинь.        что-то умиротворяющее, весомое, но не тяжелое было в минцзюэ и ауре, окружающей его, спокойное и размеренное, что-то, что заставляло цзян чэна расслабиться, убрав напряжение из своих плеч и кротко улыбаясь.        его возлюбленный делал его счастливым и умиротворенным каждый день, но впервые за долгое время кому-то кроме него удалось добиться этого результата одним лишь своим присутствием — они не говорили о тех взрослых вещах так уж много, как хуайсан и они сами ожидали.        пара торговых сделок, в которых действий со стороны торговцев больше, чем с их, возможная совместная ночная охота на территории, находящейся между их орденами, но ничего более. всеобщая охота на горе байфэн была отменена в связи с внезапной болезнью цзинь гуаншаня, совет всех кланов тоже откладывался из-за этого, и их жизнь как глав орденов на данный момент была наиболее спокойной за все время.        но только как глав орденов — как мужчина, или как будущий зять цзян ваньинь довольно-таки сильно нервничал.        — я надеюсь, диди только на меня так реагирует и проявляет свою любовь. у вас двоих точно все в порядке?        — точно, минцзюэ-сюн.        — просто… ты его знаешь, — говорит мужчина, пожимая плечами — ваньинь его знает. — просто беспокоюсь за вас обоих.        — не думаю, что хуайсан стал бы использовать сложные схемы по захвату разума ради кого-то вроде меня. он мог бы и просто придушить меня во сне.        — у тебя какие-то совершенно невеселые мысли, ваньинь.        — но они правдивые.        — ну, — он фыркает — в точности, как иногда это делает его брат, — не могу с этим спорить.        гости в юньмэне не являются чем-то обыденным, обычно, никто здесь не задерживается, но это не значит, что гостевых покоев нет — просто большую часть времени они не используются, и никто туда не заглядывает. к приезду не минцзюэ все почистили и убрали, и видеть спальню по-настоящему обжитой для ваньиня ощущается странно.        мужчина знал, что останется здесь настолько, насколько сможет, поэтому взял только самое необходимое, что, по меркам хуайсана, было достаточно скромным количеством личных вещей.        запасные комплекты одеяний так и не были вытащены из бездонной сумы, что лежала за кроватью в вечной тени, а сабля бася была ласково уложена на софу, придвинутую к изголовью кровати.        игнорируя ваньиня, разглядывающего помещение, минцзюэ готовится ко сну. он не зажигает ни одну свечу, что здесь есть, спокойно ориентируясь в темноте, отработанными движениями вытягивая заколку из волос, позволяя им рассыпаться по плечам.        — все в порядке? ты выглядишь нервным.        — просто думаю о том, что сейчас вернусь к голодному и не спящему хуайсану. готовлюсь.        — звучит страшно. так как… как у вас с этим?        для не минцзюэ его брат всегда был и будет в том состоянии, когда он был юнцом, маленькой вечной проблемой, которая действовала ему на нервы, шелестела светлыми юбками и отлынивала от занятий, но была любимой им всем его сердцем, сквозь конфликты и ссоры.        ему было сложно привыкнуть к выросшему хуайсану, и он до сих пор привыкает, когда тот уже состоялся и создает собственную семью.        из чего, как и ожидалось, вытекает то, что для минцзюэ хуайсан в первую очередь останется ребенком. младшим братом. кем-то, за кого он нес ответственность, кем-то, кого он укладывал спать и кого он воспитывал.        отдавать его в руки другого мужчины — тогда еще юноши — было страшно еще в самом начале, но цзян ваньинь старался заслужить доверие, и игнорировать его было невозможно, так что тот заслужил его. продолжая это, думать о том, что они делают наедине друг с другом по ночам, минцзюэ не хочется совершенно, но беспокойство снует туда-сюда по его грудной клетке.        к счастью, ваньинь выглядит ничем не лучше него, бледный и смущенный одновременно, едва ли держащийся за счет того, что в полумраке ночи его плохо видно. это поддерживает минцзюэ.        — все в порядке. по крайней мере, он не жалуется.        просто потому, что это было бы забавно — ваньинь был девственен, когда начал отношения с ним, и у него не было шанса развиться где-либо еще, так что все, что он знает и применяет на практике в их постели, было вверено и показано ему хуайсаном.        если тот и имеет плохого любовника, то виноват в этом сам.        — рад слышать, — натянуто улыбается мужчина, развязывая пояс и убирая его вместе с верхними одеждами. — этой ночью вы будете заняты?        — да. учитывая, что в последнее время мы держались на расстоянии в этом плане, думаю, на завтрак мы опоздаем.        — я развлеку детей, не беспокойся.        — спасибо.        — мне не в тягость, — минцзюэ улыбается еще раз, и на этот раз — искренне, демонстрируя крошечную щербинку меж зубов сверху. — если бы у меня был кто-то, мне бы хотелось, чтобы для меня это сделали. считай, это тебе благодарность за все время, что ты с ним.        — тебе не нужно благодарить меня за то, что я люблю хуайсана, минцзюэ-сюн.        — я знаю. просто временами поражаюсь тому, что между вами ничего не изменилось, — объясняет он, чуть позже добавляя, — в плохую сторону, я об этом. спокойной… удачной ночи, ваньинь.        — спокойной ночи, минцзюэ-сюн.        — постарайся выжить, ладно?        — ничего не обещаю.        разумеется, он ничего не обещает — потому что родные покои встречают его мраком и тишиной, которые были почти несвойственны этому месту из-за присутствия в нем хуайсана.        хуайсан всегда зажигал свет. в помещении, в чужих глазах, в непроглядной тьме, которая окутывала душу. избитое прозвище, что увязалось за ним извечным шлейфом — солнце. называя его так, цзян чэн не слишком задумался, будто бы позволял подсознанию контролировать его слова, и, видимо, его доверие самому себе окупилось.        не в этот раз.        — милый? ты уже спишь?        сделав шаг в темноту, ваньинь попытался приглядеться, но попытка была тщетной. шторы на окнах были опущены, не пропуская какой-либо свет в спальню, и двигаться приходилось по памяти, на ощупь.        цзян чэн не подал виду, начал раздеваться и готовиться ко сну прямо так, стараясь ходить потише и шуршать одеждой поменьше. ему не слишком верилось в то, что хуайсан не дождался его и уснул первым, но на случай, если это было так, он не нарушал его покой.        за этот день было сделано достаточно дел, чтобы не хуайсан заслужил отдохнуть, и, даже если бы ничего не произошло, цзян чэн не изменил бы своего мнения на этот счет.        он всегда очень ценил и уважал свою пару, ставя его нужды и потребности гораздо выше, чем привык ставить собственные. как будто пытался быть лучшим возлюбленным для него, если не смог быть им для самого себя.        предчувствие, выверенное временем, не подвело, и как только ваньинь опустился на кровать, то был готов, что на него из одеял вылетят руки, стискивающие в объятиях. не хуайсан не спал, ждал свою пару в постели, и ожидал того, что тот испугается — но ваньинь лишь усмехнулся, вытянулся рядом с ним и позволил обнять всего себя, помогая хуайсану выпутаться из его маленького укрытия.        — кажется, нападать на меня так — нечестно? ты так не думаешь?        — м-м… может быть.        — чем я это заслужил?        — меня?        — нет, — ваньинь улыбается, когда его пара забирается сверху, укладывая голову ему на грудь. — я знаю, что не заслужил тебя, это мы уже проходили. чем я заслужил твое коварство сегодня?        — я еще не придумал. может быть, тем, что ты слишком много смотришь на моего брата.        — и ты ревнуешь?        голос у ваньиня в этот момент тихий, осторожный — ревность в их отношениях была редким предметом обсуждения, но никогда это не было чем-то приятным.        пережитое ранее позволило цзян чэну найти тысячу причин, чтобы быть неуверенным в самом себе, когда рядом были люди, а не хуайсан имел проблемы со здравой оценкой дозволенного в их любви собственничества, будучи избалованным донельзя.        своим же братом, к слову.        — он тебе нравится?        — он твой брат. были бы проблемы, если бы он мне не нравился.        — нет-нет, а-чэн, не в этом смысле, — хуайсан хмурится. — он тебе нравится как… как мужчина?        — я не… я не знаю. это плохо?        вот здесь не хуайсан хочет сделать ремарку.        при всем его безграничном уважении к семье ваньиня и родителям того, была вещь, сделанная четой цзян, которая ему не нравилась до невозможности, и, предоставь ему небеса хоть крошечный шанс поболтать с мадам юй с глазу на глаз, хуайсан бы задал ей очень каверзный вопрос.        изнуряя еще юного, только начавшего развиваться цзян чэна, разговорами о недопустимости разврата и бесстыдства, к коим прибегал вэй усянь, и о помолвках, что была мозолью для всей семьи цзян из-за яньли, мадам юй — и, может быть, цзян фэнмянь тоже, — своими руками возвела пространство для растущей личной проблемы у своего сына, что не показывалась на глаза тогда, но отзывалась эхом сейчас.        не конкретно сейчас, разумеется, а раньше. тогда, когда цзян чэн не был так близок к хуайсану, тогда, когда он еще не заручился его поддержкой.        поставив ваньиня перед фактом о том, что ему рано или поздно придется заключить такой же договорный брак, какой был у них и какой будет у его сестры, родители натренировали его реагировать на всю эту тему резко негативно, с недоверием и мгновенно развивающимся моральным истощением.        в сторону девушек цзян чэн никогда не смотрел — он избегал их, боялся их. в облачных глубинах ему с этим повезло, девушки-адепты встречались редко, в цайи он проводил мало времени в одиночестве, чтобы хоть одна юная заклинательница или еще кто-нибудь осмелилась подойти к нему, но опыт, что был у него позже, показал, насколько все плохо у него с межличностными отношениями.        разговаривать об этом цзян чэну не нравилось, и еще сильнее ему не нравилось то, что он разговаривает об этом с хуайсаном — тот не был обязан выслушивать это, особенно тогда, когда ваньинь знал, что у них есть чувства друг к другу.        время, что после сожжения пристани лотоса. то время, что они провели в эвакуации в илине.        вэнь цин.        сильная, волевая девушка, держащаяся гордо, держащая голову поднятой, а спину ровной. такая, какая могла соревноваться с мужчинами, которая могла противостоять им, которая не сгибалась, когда на нее давили.        она была так сильно похожа на его мать — и между ними искрило, как искрит цзыдянь.        цзян чэн никогда не называл это влюбленностью, но знал, что чувства были — потому что он испугался их, как и испугался с хуайсаном в облачных глубинах. нечто неизвестное, чуждое ему, крошечное и хрупкое, спрятанное за ребрами, оно пугало ваньиня и заставляло его нервничать, переживая больше, чем пытаясь цепляться за гордость и независимость, когда вэнь цин грубо обрывала его, осматривая заживающие ранения.        из этого у него вытекла здравая, на его взгляд, мысль о том, что он, вероятно, не создан для любви с девушками в принципе. илин был забыт, вэнь цин была забыта, аннигиляция солнца осталась за плечами, и цзян чэн отпустил это все, позволяя себе заняться более важными и насущными делами.        в те времена он думал, что не создан для любви в принципе. не умеет любить, не знает, как обращаться со словами и с чувствами.        после случился не хуайсан — вымоливший второй шанс не то у него, не то у небес, подобравшийся туда, где земля была выжжена, коснувшийся того, что было сломано. он был нежен, он был ненавязчив, заслуживая доверие ваньиня, позволяя тому выбирать, хочет он этого или нет.        с ним все было просто, с ним все было хорошо. цзян чэн медленно, но упорно учился любить, доверять, возвращаться в одну и ту же постель, склонять голову, наклоняться, чтобы поцеловать низкого хуайсана, и, проведя с ним время, он подумал, что, наверное, влечения у него нет как такового — хуайсан ласково поведал, что ему самому и раньше симпатизировали юноши, объяснив этот момент, — но его влекло к хуайсану. что, наверное, все дело в нем.        сейчас цзян чэн думает, что мужчины, к которым его тоже не слишком-то тянуло из-за тех же внутренних конфликтов, растущих из тех же мест, не так уж и плохи. и боится позволять себе думать об этом.        не хуайсан уважает юй цзыюань как женщину, что подарила жизнь его возлюбленному. за страх, что она подарила ему, он стискивает зубы, думая о ней.        — это не есть плохо, милый. просто…        — просто что?        — это так сложно сказать, а-чэн…        — что-то не так?        — если он тебе нравится, — хуайсан тяжело вздыхает, звуча таким расстроенным, что ваньинь пугается, — мне придется признать, что он неплох. и я больше не смогу шутить о том, что он старый и ворчливый волк-одиночка. это так тяжело!        сдерживать смех сложно, но цзян чэн даже не пытался, рассмеявшись и сгребая свою пару в объятия, заглушая хохот в его волосах. не хуайсан цепляется за его спину, возмущаясь, но для вида, не обижаясь взаправду.        когда плечи мужчины перестают подергиваться, и тот нависает над хуайсаном, глядя на него, хуайсан прекрасно понимает, что это и вправду не есть плохо.        взгляд ваньиня, обращенный к нему, сквозит любовью, что невозможно измерить или обозначить хоть одним словом. ни на кого другого он никогда не смотрел так же, и хуайсан вспоминает одну фразу, которой ваньинь утешал его, когда они недопоняли друг друга в сцене ревности.        “кроме тебя, нет никого в моих мыслях.”        — ладно-ладно. что, если он будет мне нравиться только тогда, когда ты не шутишь о том, что он одиночка?        — я могу согласиться на это условие. может быть, я даже буду подыгрывать тебе иногда.        — иногда?        — дагэ… он правда красивый. я постоянно шучу над ним, чтобы скрыть это, потому что от меня это может прозвучать неловко, но я и братья считают, что он очень красивый мужчина. это в каком-то смысле упущение, что он одинок.        — правда?        — да. сангэ постоянно надеется, что он найдет себе кого-нибудь, и эта красота не пропадет даром, — объясняет хуайсан, протягивая руки и запуская их в чужие волосы. — но ты сам видел.        — когда я был в его покоях, то увидел, что бася лежит на софе.        — на софе? которая… которая вот эта? за кроватью?        — да.        — видишь? — хуайсан приподнимался, чтобы глянуть на упомянутую мебель, и падает на подушки с лицом, полным недовольства. — он на басе женится раньше, чем сангэ и эргэ сделают еще одного маленького.        — зачем им еще один?        — они обожают детей. и им нравится… парное совершенствование.        — знаешь, что я особенно люблю в тебе?        — что?        — то, как ты постоянно ругаешь их за это, но сам ни в чем им не уступаешь.        — а-чэн!        и не хуайсан может дуться, обижаться и притворяться столько, сколько ему влезет и будет угодно, но это не изменит того, что в своем наблюдении цзян ваньинь был прав.        им обоим тоже нравится заниматься парным совершенствованием, хоть у ваньиня и не было настолько чистых, благородных помыслов.        если он хотел возлечь со своей парой, то он к этому и стремился — а вот цзэу-цзюнь, совершающий акт помощи и поддержки заклинательскому мастерству своего супруга, представлялся куда лучше. наверное, конечно, куда лучше.        не то чтобы цзян чэн думал об этом, стремясь к тому, чего он хотел.        стремиться к чему-либо было интересно в принципе — в том, вероятно, была заслуга девиза ордена. после того, как не минцзюэ покинул юньмэн, и юных адептов больше не сбивал с толку вид грозного заклинателя, они усердно занимались на тренировках, что особенно радовало цзян чэна.        радуясь тому, что охоты на горе байфэн не будет, цзян чэн с радостью и без какой-либо тяжести на душе наблюдал за тем, как совершенствуются его адепты, как они развивают свои навыки и становятся лучше.        новость о ночной охоте в тандеме с цинхэ не он немного задержал, но, как и ожидалось, юноши были в восторге, обещая главе ордена, что они его не подведут и не опозорят.        с приходом теплой погоды, что задержалась в юньмэне, согрев даже воду в реках, тренировочное поле начали посещать все, проводя там все больше и больше времени — цзян ваньинь был рад желанию его адептов отработать приемы для ближнего боя, но и ему, и его паре все еще нужно было продолжать собственные тренировки для поддержания тела и навыков, и иногда за свободное время нужно было побороться.        главе ордена — особенно в паре с женихом того — уступали безоговорочно и сразу же, хоть юноши и уходили с грустными выражениями лиц.        цзян чэн боялся, как бы они не просекли, что хуайсана это задевает, и каждый раз ему приходится совершать над собой усилие, чтобы не развернуть их обратно. его сердце было большим и добрым, удивительно добрым по отношению к адептам, и цзян чэн очень переживал, как бы никто этим не воспользовался.        к счастью для него, пользоваться расположением советника не никто не собирался. он их, в принципе, не так уж сильно интересовал, если можно было так сказать.        — знаешь, шисюн, а я все не могу успокоиться насчет того.        — насчет чего?        — ну… территории, которую выберут глава цзян и глава не для ночной охоты. а что, если это будет какое-то болотистое место? я никогда не ходил по болотам!        — замечательно. оставим тебя там, и дело с концом.        — а если это будут скалы цинхэ, а? придется подниматься в гору.        — так ты на меч встань, тупица. нашел проблему.        — тебя ничем не удивить, шисюн! это просто нечестно.        — что там нечестно? и что должны выбрать папа с дядей не?        адепты замерли, отвлекшись от натирания мечей и препираний — и побледнели. самый старший отвел руку с мечом назад, как будто боясь, что нечаянно дрогнет и пустит его в ход, а самый младший, которого хотели оставить в болоте, выронил меч совсем.        наследник цзян, цзян юань, в очередной раз выскользнув из-под присмотра нянечек, оказался на тренировочном поле, подслушав их разговор.        — ничего!        — а вот и неправда! — раздался тонкий голос, стремительно приближающийся к ним. — я знаю, что у нас с дядей не будет ночная охота!        к наследнику цзян добавился наследник цзинь. шисюн, убирая меч в ножны, чтобы точно не дрогнула рука, тяжело вздохнул, предвкушая то, как ближайшие несколько минут — или часов — будет контролировать речь своих шиди, чтобы они не подставили самих себя и его перед главой цзян или еще чего похуже.        — и я знаю, — сказал цзян юань, когда его брат пришел и встал рядом, с важным видом глядя на старших мальчиков. — папа рассказывал нам об этом.        — о-о… ваш папа все вам рассказывает?        — да!        — он говорит, что нет ничего, о чем нам нельзя знать, — улыбается он, и старший адепт выдавливает улыбку в ответ.        — а ваш папа случайно не говорил, где он и… и ваш дядя не… хотят провести эту ночную охоту?        — да.        — нет!        — нет?        цзинь лин выглядел сопротивляющимся, как будто очень не хотел, чтобы об этом знали адепты, и это заставило всех удивиться — особенно его брата. тот выглядел спокойнее, как будто не видел ничего плохого в том, чтобы рассказать.        — а-лин, почему нет? папа же рассказал нам…        — он рассказал нам, — с важным видом уточнил мальчик, делая акцент на местоимении. — а не им. значит, им знать нельзя.        — но ведь мы пойдем на ночную охоту, а не вы! почему он не рассказал нам?        начавший возмущаться адепт — совсем еще юнец — получил по затылку от старшего, тут же оборачиваясь и обиженным взглядом впиваясь в его все еще невозмутимое лицо. третий юноша, который был и не обижен, и не спокоен, безмолвно сидел на земле и наблюдал за сценой, что разворачивалась перед ним.        обращаться со словами столь бездумно перед настолько важными персонами, пусть те и дети, нельзя, и он прекрасно понимал, зачем шисюн это сделал — но и не отказывался от точки зрения своего шиди.        — но нам и не нужно там быть?        — да?        — да, — цзян юань кивнул. — папа сказал, что это опасно, и что на ночной охоте монстр может напасть на заклинателя и съесть его, поэтому он берет с собой только взрослых и способных адептов. я еще не взрослый. и ты, а-лин, тоже.        — но я же вырасту?        — ты вырастешь, обещаю, и тогда я уговорю папу взять нас с собой.        — маленький господин цзян, а ты очень добрый, — аккуратно сказал младший адепт, улыбаясь мальчику. — ты можешь, ну… проявить милость к нам и попросить своего папу сказать нам, где будет ночная охота?        — хорошо! я спрошу его. а зачем вам?        — нам нужно знать, где она будет проходить, чтобы мы понимали, какая там будет местность.        — а зачем вам это понимать?        — ну-у… это очень нужно для заклинателя?        — это нужно для того, чтобы мы понимали, как себя вести и как атаковать монстров. если там будет вода, как в пристани лотоса, то нам нужно будет сражаться с водными гулями и летать на мечах. если там будут горы, как в нечистой юдоли, то нам нужно будет много передвигаться по земле и сражаться с призраками. это очень важное знание для заклинателя.        — о-о, я понял! — мальчик закивал и заулыбался. — я обязательно спрошу папу.        — о чем ты меня спросишь, малыш?        — папа!        — глава цзян!        младший адепт выронил свой меч снова, не бросаясь за ним, а низко кланяясь, приветствуя главу. тот отмахнулся от этого ненужного жеста, бросая на них строгий взгляд, и тут же обернулся к своим детям, глядя на них уже мягко.        — вы снова убежали от няни?        — мы играли с ней в прятки.        — во дворце?        — да.        — тогда почему вы убежали сюда? это не совсем дворец.        — тут были твои адепты! с ними весело, — объяснился цзинь лин, поднимая голову, чтобы посмотреть на дядю. — а няня что, не нашла нас?        — нет, но очень старалась. в следующий раз обговорите с ней, куда можно уходить, а куда нельзя, хорошо?        — хорошо!        раздались тихие, осторожные шаги — та самая нянечка, наконец, вышла за пределы дворца, и цзинь лин очень ей обрадовался, оставляя дядю и брата вместе с адептами, уходя к ней, чтобы сообщить о ее проигрыше в прятках.        оставшись без одного из двух мальчиков, которые могли бы перевести на себя все внимание главы цзян, адепты чувствовали себя неуютно.        — папа, можно спросить?        — можно.        — почему ты не сказал им о том, где будет ночная охота? это важно для них, а ты им не сказал.        — я не… я собирался сделать это, малыш, просто забыл, — нервно объясняется цзян ваньинь, как будто ему тоже неуютно — эта эмоция хорошо читается на его лице. — спасибо, что напомнил.        — так… глава цзян? вы пришли сюда, чтобы сказать нам о месте?        — да, папа?        — да. мы поговорили с главой не и решили, что на территории близ нечистой юдоли будет лучше. там есть и добыча, и нуждающиеся люди, и место, где вы сможете потренироваться в реальных условиях.        — значит, скалы?        — да. на сегодня вы свободны, — говорит он адептам, отворачиваясь от них и наклоняясь, чтобы взять сына за руку. — а-юань, пойдешь к няне или останешься со мной? у меня есть дела на вечер.        — это взрослые дела?        — нет, тебе можно там быть. твой папа попросил помочь ему в мастерской.        — тогда пойду!        — хорошего вам вечера, глава цзян!        — и вам.        — и вам! пока!        проследив за главой до того момента, пока тот не вошел в коридор, уходящий вглубь дворца, и не пропал в той тьме, адепты расслабились и сели на оставшиеся после прошедших здесь драк клочки травы на земле.        воспитываясь в юньмэне с самого рождения, они привыкли к грозному, строгому образу своего главы, который никогда не смотрел мягко, который никогда не выглядел напуганным из-за одного вопроса. присутствие семьи изменило цзян ваньиня, и изменило в лучшую сторону.        кто-то мог бы подумать, что это — любовь его пары и забота о его детях — влияет на него дурно, делая его слабым, и с любым, кто осмелился бы думать так, младший адепт сразился бы на месте.        в его глазах это делало главу цзян еще сильнее.        — маленький господин цзян очень добрый. как думаете, он останется таким, когда вырастет?        — думаю, да.        — маленький?        — я не могу назвать его молодым, он… ну, он маленький.        — он похож на своего отца, — резонно замечает старший адепт, вздыхая и ложась на землю полностью. — если он возьмет от него все, он не будет маленьким.        — а если он вырастет как советник не?        — не вырастет, ты хотел сказать?        — не говори так!        — я где-то слышал, что в парах, где папа высокий, а мама низкая, чаще всего дети высокие. вроде как это связано с тем, что небеса и родители дают ребенку лучшее?        — вы двое меня раздражаете, — бубнит младший юноша. — советник не совсем не низкий, и он лучший.        — я не понимаю, почему тебя это так задевает. ты же не низкий.        — вы сейчас говорите такие вещи, а вдруг маленький господин цзян возьмет и вырастет как советник не? это будет грустно.        — ладно-ладно, мы тебя поняли.        — знаете, что будет по-настоящему грустно? — говорит юноша между ними. — если он не унаследует мастерство своего отца. глава цзян один из лучших мечников.        — не неси бредни. этот мальчик будет лучшим.        у цзян юаня не было ни малейшей возможности подслушать этот разговор — весь вечер того дня он провел в мастерской своего папы, помогая ему разместить полотна на стенах и прибраться.        однако, все то, о чем говорили три юных адепта, сбывается позже, спустя несколько лет.        цзян юаню семь лет, он подрос, его отросшие волосы младший папа собирает в хвостик каждое утро, заплетая две косички от висков как у старшего, и он добрый мальчик, как и пророчили адепты, обучается владению мечом, как они и думали.        только все идет далеко не так идеально, как те представляли, и, к сожалению, у них нет ни единой возможности видеть это — тренировки наследников проходят в строгой приватности, и тех, кто осмелится подглядеть за этим процессом, ждет либо цзыдянь, либо удар веером по лбу.        не хуайсан тоже присутствует там, поддерживая своих детей, но никогда не вступая в поединок и не участвуя в тренировке. ему нравится сидеть на скамье, что сделали за прошедшее время, обмахиваться веером и наблюдать за своей семьей, любуясь своим талантливым партнером, гордясь своими малышами.        уже пару раз он слышал подозрительные шорохи, идущие из-за ограждения, что скрывает поле от чужих глаз, и намеренно шумел в тех местах, чтобы спугнуть незваных зрителей.        это не совсем интимная сцена — но и те ваньинь с хуайсаном не слишком-то скрывают — просто присутствие незнакомцев может разволновать цзян юаня еще сильнее, чем тот волнуется уже, и это скажется на его результатах. цзян чэн не требует от мальчика ничего, хвалит за каждое действие, бесконечно гордится им, и хуайсан поддерживает их обоих, но на этом поддержка маленького господина цзян заканчивается.        отзываться о чьих-либо родителях раньше было неуместно и запрещено, так как это может спровоцировать конфликт, но в их нынешнем положении отзываться о чьих-либо родителях ощущается иначе — из-за того, что они сами родители.        временами они ничуть не лучше, вероятно, совершают те же ошибки, из-за которых критиковали людей.        — ты отлично справляешься, малыш. теперь попробуй использовать силу, когда замахиваешься, хорошо?        — цзян-сюн! дерись как мужчина!        — цзинь жулань!        было кое-что, что цзян чэн обнаружил случайно и несколько раз проверил, подтверждая свою догадку — у цзинь лина прослеживались черты характера его отца.        цзинь цзысюаня. того самого павлина.        отзываться о мертвом человеке негативно уже само по себе грех, и, наложив на это статус, межличностные связи и все остальное, цзян чэн чувствует себя подавлено, но он не может сказать, что рад конкретно этой наследственности.        — что, пап?        — тебе не стоит говорить так со своим братом, милый. это не поддерживает его.        — но это может поддержать боевой дух!        — кто так сказал? что, если ты поддержишь его боевой дух, а он победит тебя?        — а… я не подумал. хорошо, хорошо, я так не буду, пап. цзян-сюн! дерись хорошо, но не слишком, понял?        в крайнем случае, как уже однажды хуайсан утешал свою пару, это не наследственность, а дурное влияние младших адептов ордена, которые проводят очень много времени с мальчиками.        это не особо утешало ваньиня, учитывая, что он сам дал добро преуспевающим ученикам заниматься с его детьми и развлекать их время от времени, работая на благо клановой семьи, и что он не мог отчитать их всех разом, не лишившись при этом нянек, не требующих денег, но эта догадка была поприятней в системе ценностей.        они оба очень надеялись на то, что это дурное влияние, а не наследственность.        отзываться о цзинь цзысюане плохо не хотелось им обоим — учитывая, что мадам цзинь изъявила желание на восьмилетие цзян юаня приехать в пристань лотоса на правах пратетушки.        отношения с ланьлин цзинь в последнее время стали лучше, что было несколько удивительно. цзинь гуаншань практически не придирался к ним и даже в письмах цзинь жуян не упоминался в негативном ключе, а сама госпожа цзинь была к ним очень мила, на день рождения хуайсана подарив ему косметику, сделанную тем мастером, что работал на нее, ее служанок и нескольких ее подруг, что были женами глав кланов.        уже набив руку в этой плоскости, у не хуайсана получались изумительные красные стрелки, подчеркивающие его взгляд, которые, казалось, были настоящими стрелами, что он умело пускал в сердце своей пары, а помада, изготовленная из чего-то приятного на вкус, нередко оказывалась размазанной по губам их обоих.        запланировав вечером выйти в город и полюбоваться им, не хуайсан накрасился, и сейчас, сидя поодаль и дожидаясь, когда его пара освободится, даже не знал о том, что лишал цзян чэна всякого душевного покоя.        или знал — макияж глаз делал его взгляд еще более хитрым, чем уже, и цзян чэну постоянно казалось, что хуайсан знает обо всем, видит его всего.        — цзян-сюн!        — ну, а-лин…        — цзян-сюн, ты должен бить сильнее.        — я не хочу ударить тебя.        — ты не должен думать об этом! думай о победе!        — мне не нужна победа, если я сделаю тебе больно!        вздохнув, цзян чэн вернулся к своей маленькой трагедии, насилу заставляя себя думать о детях, а не о чужом хищном взгляде. цзинь лин опустил деревянный меч, которым едва ли можно было причинить кому-то боль, а цзян юань даже не поднимал свой такой же.        практиковать удары и выпады в одиночку ему нравилось гораздо больше.        не было никого, кого он мог бы поранить, его папа стоял поодаль, не смея мешать и подходя только тогда, когда просил а-юаня закончить, но тренироваться только так все время было невозможно, и практиковаться с кем-то — то есть, с братом, потому что папа был слишком большим, а адептам было запрещено участвовать, — приходилось, даже если цзян юань не слишком лежал душой к этому.        он знал, что не сможет уговорить папу отказаться от этой части, и знал, что ему это будет необходимо, как необходимо любому заклинателю, но все равно был расстроен всякий раз, когда ему приходилось поднимать меч против цзинь лина.        цзинь лин же, в свою очередь, подобных душевных дилемм не испытывал — ему нравилось практиковаться с мечом, ему нравилось участвовать в тренировках и даже драться.        в шуточных драках с папой было очевидно, что он поддается цзинь лину, но это все равно делало его счастливым, и цзян юань понимал, почему его отец поступал так — он даже пытался поступать так же, как он, но это уже не было так приятно цзинь лину.        тяжело вздохнув и подняв меч, мальчик встал в начальную стойку, как его учил папа. цзинь лин последовал за ним, вставая так же, проследил за взглядом брата и кивнул ему, делая первый шаг, начиная атаку.        учить детей всем тонкостям поединка было рановато, и цзян чэн учил их только основам: как парировать удары, как наносить их, как двигать телом и как двигать мечом. этого было достаточно, чтобы мальчики терялись во времени, сражаясь друг с другом, пусть большую часть времени они сражались на словах.        цзинь лин делает замах, и цзян юань отражает его, переходя из обороны в наступление, проводя атаку до тех пор, пока острие меча — затупленное и неспособное причинить кому-либо вред — не коснется пиона на груди его брата.        они условились, что каждый раз, когда делают так, то сражают противника, что означает победу и завершение поединка — но вместо того, чтобы расстраиваться из-за проигрыша, цзинь лин улыбается и бросает меч на землю, подлетая к брату, чтобы обнять его так крепко, как только могут обнимать детские руки.        — цзян-сюн, ты победил! видишь, ты победил!        — я не обидел тебя, а-лин? ты проиграл.        — ну и что?        — это, наверное, обидно.        — это ерунда, — цзинь лин поднимает голову на мгновение, чтобы потом прижаться ей к плечу брата — тот уже выше него. — ну и что, что я проиграл. зато мой брат победил! и если я проиграю кому-нибудь, то ты победишь его. или я не буду проигрывать, потому что ты сразишься за меня и победишь. это очень хорошо, цзян-сюн.        — хорошо, я понял. спасибо, а-лин.        — тебе не нужно благодарить меня, цзян-сюн. ты моя семья. давай еще раз?