Если вселенная бесконечна действительно, значит есть куча копий нашей планеты. Где-то сейчас происходят те же события, копия меня пишет копию песни этой. Если вселенная бесконечна и в правду, то прямо следует из этого факта, Что ты точно так же ждешь, когда я вернусь обратно, где-то там в глуби далеких галактик.
Артём убирает провода и одёргивает толстовку, уверяя себя: не больно. Не слышно протяжного и нежного "Ма-а-акс" с притворными нотками осуждения, когда на периферии зрения Заяц снова тянется к чужой щеке — будто поправить микрофон, а на самом деле обвести кончиками пальцев острые скулы. Гаус комкает рукава бежевой толстовки и невольно следит в зеркало, как друзья улыбаются друг другу, хихикают и шутливо дерутся ладонями. Сердце ухает даже не к сцене — во двор, прямо к прокуренным голосам вышедших на перерыв работников. Если бы он мог избавиться от этих чувств в один миг... Наверное, он бы не согласился. Серёжа светил слишком ярко, отталкивая чужие загребущие руки от растрепавшейся чёлки, блестя счастливыми глазами и пытаясь не помять выглаженную фиолетовую толстовку. Похож на породистого кота — отстранённого или неловкого для окружающих и тёплого и мурчащего для своих. Артём, к своему горю, всегда слишком сильно любил кошек, какие бы рваные раны они ни оставляли на тонкой коже. За Серёжу хотелось волноваться. Хотелось носить ему кофе утром, хватать за руки во время импровизаций, смеяться, роняя голову на чужое худое плечо, и тонуть в тёплых глазах — то спокойных, то полных смешливыми искрами. Артём был согласен с их зрительницами в твиттере: Шевелев был просто невозможным. И его хотелось беречь, несмотря ни на какие чёрные дыры под рёбрами. Только бы продолжал улыбаться, фыркать и поправлять воображаемые очки на переносице, произнося неожиданный заумный факт, который даже Гаус забыл. Поэтому час спустя он поддаётся чужому шальному шёпоту, сжимает крепкую ладонь и несётся по сцене, полностью доверившись парню. На секунду можно поверить, что они действительно влюблены. На мгновение между вздохами можно утонуть в чужой улыбке и забыть обо всех червоточинах и кладбищах бабочек под лёгкими. Почувствовать давно забытую августовкую лёгкость. Но сказка рушится о чужую пошлую шутку — и Артём невольно вздёргивает брови, удивляясь, а потом снова чувствует боль: вероятно, Шевелев на секунду поддался ревности, пока Макс с Горохом разыгрывали свидание, поэтому и решил встрять с этой сценой. Он первым выпускает чужие пальцы и чувствует, как холодно становится вечно мёрзнущим ладоням. Зала вокруг не существует: только нежность карих глаз, адресованная не ему.***
— Тём, ты в порядке? — Максим кладёт горячую ладонь ему на плечо, слегка сжимая и пытаясь привести в чувства. Выглядывает из-за спины, прожигая волнением в распахнутых глазах, и Гаусу становится стыдно. Заяц его друг, хороший, старый, и ревновать к нему Шевелева — последнее дело. И всё же... Всё же... Яд гниющих внутри невзаимных чувств растекается по всем лёгким, мешая вовремя вздохнуть и создавая между парнями неловкую паузу. — Да... — хрипит Артём, удивляясь слабости своего голоса, и, откашливаясь, повторяет. — Да, всё хорошо, Макс, прости, не выспался просто. Загайский понимающе кивает, а потом протягивает свой стаканчик с кофе: — Будешь? А то на тебе лица нет, а нам ещё выступать вечером. Артём принимает напиток, морщится от его холодной горечи, но выпивает залпом — лишь бы перебить вкус соли от вечно искусанных губ и щёк. — Ну я бы принёс сахар..! — взмахивает руками Максим, видя чужое выражение лица, но Гаус лишь отмахивается и благодарно кивает. Он бы пошутил, что жизнь вообще не сахар, но не хочет беспокоить друга ещё сильнее. В конце концов, Максу не обязательно знать, что именно его парень посещает мысли Артёма едва ли не каждую ночь. Он и так стыдится этих мечт, чувствуя себя обманщиком и преступником. Кто он, чтобы рушить такую связь? В офис заходит Шевелев с пакетом нового мерча и радостно улыбается парням, доставая ярко-красную толстовку. — Смотрите, какую красоту Оксана подогнала! Тём, это точно тебе на вечерний концерт, — и он кидает байку застывшему Гаусу, заставляя неловко взмахнуть руками и поймать мягкую ткань в последний момент. Артёму, как всегда, на мгновение становится невыносимо-счастливо от этого "Тём" с чужих пересохших губ. Он тает, цепляется пальцами в тёплую толстовку, улыбаясь довольству на чужом лице. Серёжа сияет как вечернее солнце — мягко, ровно, не обжигая, но и не позволяя от себя отвернуться. И только хлопок по плечу приводит Артёма в чувства: — Примерь, тебе должно пойти! — по-детски улыбается Макс. У Гауса внутри чёрная дыра решает скрутиться в спираль, вызывая дрожь по спине и мутноту под мгновенно прикрытыми веками. — Да, давай, чтобы понимать, подошёл ли размер. А то её до этого только Максим надевал, — кивает где-то далеко Серёжа и, вдруг оказавшись рядом, проводит рукой по локтю Артёма. — Тем более, вон ты как замёрз. Шевелеву не обязательно знать, что к холоду Гаус давно привык, а мурашки просто спасаются бегством от беснующегося в груди сердца. Когда Артём открывает глаза, обнаружив себя уже натянувшим байку и даже привычно спрятавшим в неё самые кончики пальцев, парни уже отвлекаются на что-то личное: Макс цепляется за край футболки Серёжи, смотрит прямо в глаза и что-то тихо и возбуждённо рассказывает, а Шевелев... Ох. Он будто растекается нежностью по пространству офиса, заполняя его теплом и влюблённостью. Артёму хочется кричать: "Я тоже вообще-то здесь".***
Они с Горохом сидят в маленьком баре, обсуждая будущий концерт и со смехом и умилением показывая друг другу посты с криками их аудитории о том, что те не были готовы к ещё одному выступлению в марте. Помещение, крохотное и уютное, переливается красно-оранжевыми оттенками неоновой вывески и звучит тихой расслабленной мелодией. Бармен протирает стаканы, не обращая внимания на ранних посетителей, а за широким окном в закатных лучах бегут куда-то редкие прохожие. Спокойствие. Это первое чувство, обволакивающее сердце Артёма. А ещё благодарность твиттеру за поддержку и лёгкая усталость от безумной недели. Они ждут Макса с Серёжей, которые как всегда опаздывают, хотя, казалось бы, живут не так далеко от Гороха с Гаусом. Артём снова смотрит на часы, недовольно поджимая губы. Ну и где их носит? Час назад договорились встретиться. Но Серёжа снова отвлекает его от скучных мыслей, вкидывая какую-то забавную историю с недавнего баттла "Студентов" и вызывая у Гауса заливистый смех, так что он чуть не валится с высокого барного стула. Ему хорошо. С Шевелевым недавно общались всю ночь по поводу региональных сцен и "Харда" — и Артём действительно почувствовал, что внутри стало теплее. Он Серёже всё ещё важен, пусть совсем и не так, как хочет. И пусть. Пусть его чувства будут долетать лишь урывками, осколками и радиошумом, главное, чтобы Шевелев знал, что всегда может на него рассчитывать. К слову, тот именно в этот момент влетает в бар — растрёпанный, запыхавшийся и с безумным блеском в глазах. Куртка нараспашку, щетина на лице плохо выбрита... Будто он с момента пробуждения только и спешил. Серёжа пролетает мимо друзей, едва бросив "Привет", и тут же заказывает на баре несколько шотов, залпом выпивая один за одним. Артём испуганно привстаёт со стула, собираясь парня остановить, но тот уже расплачивается и сам плюхается рядом, пьяно розовея и едва заметно ухмыляясь. — Нас выселяют, — бросает он на непонимающий взгляд Гороха и тут же слегка ударяет по столу. — И мы расстались, — добавляет на выдохе. Слова теряются в тихой мелодии, но Артём, сидящий совсем рядом, всё равно разбирает их. И чувствует, как последние осколки сердца растворяются в чёрной дыре под рёбрами. Он этих слов, возможно, ждал несколько месяцев. Но, по правде говоря, он никогда не хотел их услышать. Серёжа был слишком счастлив, слишком одомашнен под влиянием Макса — и разрушать эту идиллию Гаус не смел. И вот она рухнула сама по себе. — Почему? — хрипит он, не найдя других слов, и судорожно цепляется пальцами в свой стакан. Горох, не расслышавший слов Шевелева, непонимающе хмурится, но молчит, не переспрашивает. А Серёжа ведёт головой, слегка кренясь со стула (Артём только и успевает протянуть руку и обеспокоенно сжать чужое предплечье), и снова шепчет — будто только Гаусу: — Он так решил. Сказал, что мы не можем продолжать. Что я всё-таки для него друг. И он уже нашёл себе квартиру, — Серёжа снова слабо ударяет по столу и жмурится, едва сдерживая подступающие слёзы. Артёму хочется его прижать к себе, защитить от всего вокруг, дыра внутри воет и гудит, выворачиваясь наизнанку, выплёвывая старые раны и чувства, бабочки на дне живота шевелятся полумёртвой кучей, дышать сложно. Но Гаус проглатывает все лишние слова и останавливается на рациональном вопросе: — Давай я тебе помогу? Вещи перевезти там... Поживёшь у нас? — он бросает быстрый взгляд на Гороха, и тот тут же собранно кивает, готовый на всё ради друга. Но Шевелев вдруг дёргается, сбрасывая чужую руку и громко произносит: — Не надо. "Мне не нужна твоя помощь" Заяц в тот вечер так и не присоединяется к ним — и Артём ему искренне за это благодарен.***
Концерт проходит странно. Ощущается неправильно, не как праздник году выступлений в StandUp Store, — скорее как урывки забытья. Серёжа с Максом флиртуют, забываясь, но потом снова замирают бесконечными мгновениями, обрывая их вбрасываемыми фактами и шутками. Артём смотрит на зрителей и видит в глазах растерянность пополам с привычной радостью — и ему становится ещё более тошно. Раз уж решились выступить, чего не можем отринуть посторонние мысли? Он ненароком подбадривающе касается Шевелева, долго держит его за изящную ладонь, невольно расплываясь нежной улыбкой, — поддержать, подарить силы, заземлить, позволить оказаться здесь и сейчас. И Серёжа отзывается: смотрит спокойными глазами, даже поджимает губы в улыбке на какую-то очередную шутку. Развеивает свою грусть, возвращается мыслями к красным прожекторам сцены и смеху зала. Это всегда было их опорой в Москве: зрители и они сами. И не важно, какие драмы их ждут, стоит ступить за край светового пятна. Но рэп-баттл снова ударяет реальностью по затылку. Серёжа выступает против Максима, рукой отодвигая Артёма куда-то назад, и последняя струна терпения Гауса лопается, срывая с губ непроизносимое месяцами: — Эй, я вообще-то тоже здесь! Шевелев с Зайцем будто оступаются. Вспоминают не столько об Артёме, сколько о том, что одного из них ждёт новая квартира, а другого — гора вещей, которые в течение нескольких дней нужно собрать и увезти. И Шевелев тоже срывается, грустной ухмылкой ведая зрителям о своём положении, пока Максим наигранно радуется, заменяя забавными танцами растерянность. — Я предлагал тебе помочь! — не выдерживает Гаус, решая, что если уж быть честными с залом, то во всём. В ответ снова звучит твёрдое и жестокое: — Я же сказал: не надо! Артём замирает. Внутренняя пустота сжирает все звуки вокруг, Серёжа не смотрит ему в глаза, бросая быстрые взгляды из-под ресниц в сторону Максима. "Мне твоя помощь нужна" — гудит сам воздух между ними. А у Артёма внутри крошатся рёбра, воруя последнюю опору и разукрашивая пустоту новыми шрамами. Он-то думал, Серёжа знает, что может на него рассчитывать. Только не учёл, что Шевелеву это совсем не будет нужно. Ситуацию спасает Горох с какой-то забавной историей, воздух вокруг сцены перестаёт искрить, но испуг в глазах первого ряда так никуда и не исчезает. Гаус матерится куда-то в свою чёрную дыру и думает: теперь этот день уже не спасти. И ещё чувствует: слишком больно.***
После концерта они снова сидят в маленьком баре, и Гаус думает: это стало происходить слишком часто. И решает сегодня не пить. Он крутит трубочкой в стакане с пряным какао и лишь краем уха слушает, как Горох отчитывает этих двоих за несдержанность. Кажется, Максим не против, чтобы Шевелев пока пожил у него. Против сам Серёжа. И Артём его не осуждает: сам бы не смог жить с тем, в кого невзаимно влюблён. Иронично только, что это и есть Шевелев. Он вздыхает, доставая телефон, и морщится количеству уведомлений. Обычно ему приятно погружаться в истории фанатов или рабочие задачи из чатов, но сейчас внутри слишком гадко. Чёрная дыра засосала даже его мысли, оставив только кожную оболочку. Интересно, в какой момент его жизнь пошла по пизде? — В хостеле переночую, — безэмоционально бросает Серёжа, потягивая коктейль через тонкую трубочку. Кажется, выплеснув чувства перед толпой людей, он слегка успокоился и смог окончательно принять происходящее. И Артём думает: а сработало бы так с ним? А потом вспоминает: пару концертов назад он играл, будто делает Серёже предложение, — и сердцу потом стало только больнее. Хотя, казалось бы, корону королевы драмы давно надели на чужие мягкие волосы. Артём, видимо, просто был королём. Он ухмыляется этой мысли и наконец включается в разговор, ловя нечитаемый взгляд Шевелева и какой-то грустый — Максима. Заяц вообще странно себя ведёт: обнимает на прощание чрезмерно крепко, подбадривающе хлопает по плечу. Не Гауса ведь надо успокаивать. Он-то справится. Всегда справлялся. Дома Артём ещё долго не может уснуть, хотя за стенкой уже вовсю храпит Горох. Может, и стоило сегодня выпить — и провалиться в забытье, оставив за веками события прошедшего дня. Но Артём не из тех, кто умеет убегать от своих демонов. И Шевелев, похоже, тоже. Неожиданное сообщение в час ночи заставляет Гауса вздрогнуть, а его сердце — панически забиться, напоминая, что оно вообще-то всё ещё живо. Чёрная дыра внутри крутит и сворачивается в спираль, пережимая лёгкие и мешая дышать. Он дрожащим пальцем нажимает на диалог и видит те слова, которых совсем не ждал. "Открой дверь, пожалуйста" Артём срывается с кровати, путаясь в мягком одеяле, и в одних носках летит в прихожую, рывком распахивая дверь. Там действительно стоит Серёжа, сутулится, не смотрит в глаза. За спиной — пара коробок, чемодан, рюкзак. И как дотащил в одиночку до десятого этажа? Артёму кажется, это всё не с ним. Дурной сон, полный надежды. Но Серёжа бросает поклажу на пол и, сделав стремительный шаг вперёд, притягивает Артёма в объятия, пряча нос в чужом плече и издавая странный скулящий звук. — Прости, — глухо шепчет, обжигая оголённую кожу шеи уличным холодом. — Я не хотел приходить. Я знаю... Я просто знаю, какую вещь ты не хотел никогда обсуждать словами через рот, — сердце Гауса проваливается на этих словах, пробивая все этажи вплоть до подвала. А он-то думал, что так отлично держался все эти дни... Серёжа грустно хмыкает куда-то в плечо, вызывая крупную дрожь по телу. Артёму кажется, он сейчас упадёт: ноги совсем перестают держать, так что он цепляется онемевшими пальцами за чужую футболку, запустив руки под распахнутую куртку. Шевелев пышет жаром. — Я просто уже не знал, куда идти, — заканчивает мысль Серёжа и наконец слегка отстраняется, глядя в чужие, полные осколков льда, глаза. В расширенных зрачках ему видится чёрная дыра, ведущая в другие реальности. — Я рад, что ты пришёл, — наконец выдавливает из себя Гаус, на прощание проводя пальцами по чужим бокам и тоже отодвигаясь. Он не знает, что чувствует, ведь его внутреннее солнце давно взорвалось, превратившись в коллапсар, но понимает: всё лучше, чем если бы Шевелев ночевал в каком-то одиноком номере сомнительной безопасности. Они тихо сидят на кухне, и молчание расползается полумраком по маленькому помещению. Артём заваривает зелёный чай — ведь Серёжа так его любит — и не может избавиться от кружащих в голове мыслей. Когда Шевелев понял? Почему не оборвал его надежды сразу? Почему вдруг все же пришёл? — Прости, — снова звучит из-за спины, и Гаус оборачивается. Серёжа сидит, прижав колено к груди, и натянуто улыбается, поджимая губы. Артём сглатывает остатки горьких чувств и жмёт плечами: — Не за что. — Я теперь тоже думаю, что это к лучшему, — задумчиво продолжает Шевелев, судя по звуку, царапая столешницу ногтём. — Знаешь, почитал твиты о нас с, — он сглатывает, — Максом, и... Они это больнее восприняли. Мы к этому давно шли. — Как будто вы так давно встречались, — невольно фыркает Артём и тут же замирает, не донеся чайник до кружки. — Прости... — Нет, ты прав, — грустно тянет Серёжа, заставляя друга навострить уши. — Мы встречались всего-ничего. Шли к этому намного дольше — и, наверное, потому и остыли. Знаешь, потратили все чувства по пути. Артём кивает, наконец возвращаясь к столу и ставя на него две полные кружки. Серёжа странно дёргается, а потом вдруг перехватывает его кисть, не позволяя отойти. Он и сам знает, что балансирует на горизонте событий, рискуя провалиться в чужую чёрную дыру, но всё равно произносит, пряча взгляд под ресницами: — И почему ты меня всё это время любил? Артём хочет отшутиться: "Потому что ты такой идиот", — но чувствует дрожь чужих замёрзших пальцев и, сдаваясь и кладя поверх них свою руку, шепчет: — Потому что это ты. И Серёжа поднимает взгляд — и проваливается в чёрную дыру под чужими рёбрами, чувствуя, что понятия пространства и времени стираются между ними. Перед глазами — душный офис августовским вечером, смешливые морщинки у голубых глаз, командная поездка на море, успокаивающие объятия после проигрыша в телесезоне... Образы накладываются один на другой, поднимая в душе что-то, давно закрашенное картиной с вихрастыми кудряшками и ямочками на щеках. И пространство кухни сжимается и растягивается, толкая Серёжу в чужие объятия и заставляя изо всех сил вцепиться в мятую футболку на чужой спине. Тепло и до одурения правильно. Они падают в космическую червоточину, растворяясь в другой вселенной, где у них изначально всё было хорошо. — Я люблю тебя. И Артёму больше не надо шептать "Я тоже вообще-то здесь".