Дома… Она наконец-то была дома: в этой далекой-далекой стране, где все казалось таким новым и непривычным. Где оказалось жарко даже осенью, небо было невероятно высоким и пронзительно голубым, а солнечный свет — таким ярким, что слезились глаза. Но Рей уже полюбила эту землю всем своим существом. И этот большой дом, этот роскошный сад с мраморным фонтаном….
Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною — любовь.
Она была здесь полноправной хозяйкой. Женой. Да, женой! Тот страшный день на ристалище связал их с Кайло крепче любого обряда, который могла бы предложить его церковь или ее синагога. Их союз благословил сам король! На ее пальце поблескивало кольцо, подаренное госпожой Леей… Но и без всего этого она знала, что они оба соединены такой силой, которая не подвластна ничему земному.
Они выбрали друг друга, они выстрадали друг друга, и они будут вместе — в богатстве и в бедности, в печали и в радости — пока смерть не разлучит их.
Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему…
Долгое утомительное путешествие подошло к концу. Да, Рей наконец-то была дома. Ее когда-то несбыточная греза о прекрасном облачном городе стала реальностью, и сейчас ей и правда казалось, что она лежит на облаке, — такой мягкой была постель. Их постель!
Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви.
— Кайло…
Он снова провел пальцами ей по раскрытой ладони, а потом накрыл ее руку своей.
— Ммм?
Рей вздохнула. Она и в самом деле уже была готова его умолять. А он словно специально дразнил ее: весь день она чувствовала на себе его горячие взгляды, от которых ее бросало в жар, весь день он будто невзначай касался ее, заставляя дрожать в нетерпении, и вот теперь, в постели…
Их больше никто не потревожит. У них был впереди весь вечер и вся ночь в их доме, в их спальне. Он принадлежит ей, ее возлюбленный, она наконец сможет сполна насладиться его ласками, стать с ним одной плотью… А он как будто совершенно не спешил!
— Я вдруг подумала…
Кайло перехватил ее руку, поднес к губам, и, не сводя с Рей взгляда, принялся медленно целовать каждый ее палец по очереди.
Она невольно закрыла глаза, отдаваясь все сильнее наполняющему ее жару. Если от таких невинных касаний становилось так хорошо, то что же будет, когда…
— Что ты подумала, любимая?
Я подумала, что точно буду кричать от наслаждения, что буду просить тебя продолжать…
— Что, кажется, вас, о благородный сэр рыцарь, останавливает то, что я так и не дала вам разрешения прикасаться ко мне… с любовными намерениями.
Она лукаво улыбнулась, глядя ему прямо в глаза.
— Нет, о прекрасная госпожа, не дали. — В его взгляде тоже горели веселые искорки.
— Так вот… Отныне оно у вас есть. Я ваша, сэр рыцарь. Душой и… телом. Ваша. — Рей притянула его руку к своей груди, туда где билось сердце. — Ваша.
— Значит, — свободной рукой он коснулся ее губ, провел по ним пальцем, — вы добровольно отдаете себя в мою власть?
— Да! Не будьте же… жестоки… Вы измучили меня сегодня, сэр! Вы словно дразните…
— Наберитесь терпения, моя госпожа, — Кайло едва заметно улыбался, принимая ее игру. — Служение Венере не терпит спешки. Это, если угодно, священнодействие. Я обещал, что блаженство будет долгим, что жар будет разгораться сильнее… И я сдержу свое обещание. Иначе какой я был бы рыцарь?
Она вздохнула с деланым недовольством, а он наклонился к ее уху и прошептал уже серьезно:
— Тебе нужно время, Рей. Доверься мне. Я хочу… чтобы тебе было хорошо со мной, так хорошо, как это только может быть в первый раз. Понимаешь?
— Да, но…
— У нас будет еще… много всего, но сейчас… я очень хочу, чтобы ты запомнила эту ночь как прекрасную.
Рей замерла, чувствуя через ткань сорочки тепло его ладони, все еще лежавшей у нее на груди. Она нетерпеливо облизнула губы — пытка была уже невыносимой, ей так хотелось, чтобы он сейчас сдвинул тонкую ткань, чтобы коснулся ее кожи… Но Кайло вдруг наклонился, быстро поцеловал ее, а потом чуть потянул на себя, побуждая приподняться.
Она ахнула, когда он одним движением снял с нее сорочку. От неожиданности и… от волнения, предвкушения, хмельного восторга. Как тогда, у ручья, когда она ощущала себя такой красивой, такой желанной, когда ей вдруг захотелось, чтобы он ее увидел. И теперь… теперь он видел. Смотрел неотрывно, и она чувствовала, знала, что он еле сдерживается и что если она выгнется вот так… Если посмотрит на него из-под ресниц, если с удовольствием примет его восхищенный взгляд, он не выдержит и даст ей то, что ей нужно прямо сейчас… О, она была ему благодарна за то, что он был с ней так осторожен, но… ей надо было больше, она не боялась, не смущалась, она ощущала лишь желание, удовольствие от каждого прикосновения, нетерпеливое любопыство.
Рей с удовольствием отметила, как вспыхнули его глаза, когда, снова уложив ее на подушки, он жадно рассматривал ее несколько мгновений. А потом стремительно наклонился, припал губами к нежной коже шеи, скользнул ниже, к ключицам, к вздымающейся от волнения груди.
Когда он накрыл губами ее твердый, сжавшийся в горошинку сосок, Рей уже не смогла сдержать стона — закрыв глаза, отдавшись только ощущениям, она запустила пальцы в волосы Кайло, крепче прижимая к себе его голову.
Он не торопился, словно давая ей время почувствовать все до конца, насладиться все сильнее нарастающим желанием; он распалял ее медленно — сначала касаясь осторожно и нежно, будто пробуя, дразня, а потом, когда она уже начинала изнывать от нетерпения и сама подставлялась ему, брал властно и требовательно, именно так, как ей хотелось. Трогал, гладил, целовал…
Рей чувствовала, как вся словно наливается желанием, от каждого его поцелуя, каждого прикосновения по коже пробегала дрожь, и за этим ощущением тут же приходил жар — глубокий, тягучий, томный, растекающийся по всему телу. Она вдруг поймала себя на том, что невольно сжимает бедра, что дышит тяжело и часто, что уже даже не слышит собственных дрожащих вздохов, — так сильно стучала кровь в ушах, и вся она словно наполнялась звенящей горячей легкостью. Не осталось больше никаких мыслей, только желание, только нетерпеливое требование, чтобы он не останавливался, чтобы это не прекращалось, чтобы было… больше! Еще, еще и… Но Кайло вдруг чуть отстранился, и Рей едва не застонала в голос от разочарования.
Тяжело дыша, он смотрел на нее сверху, словно любуясь тем, что сделал, и в то же время явно предвкушая грядущее обладание. Она вдруг почувствовала его гордость и удовольствие, оттого что так безоговорочно сдается ему, и его жадное желание, хищное нетерпение — взять ее, забрать себе всю, без остатка.
— Хорошо? — спросил он, наклоняясь снова, чтобы поцеловать ее в губы.
— Хочу… еще, — выдохнула Рей, вся выгибаясь ему навстречу.
Она зажмурилась, снова ожидая почувствовать его обжигающие поцелуи, но Кайло вдруг легко коснулся пальцами ее живота, провел чуть ниже, вызывая в ней какую-то нестерпимую сладкую дрожь. Сама не понимая, как, не думая, лишь следуя за нарастающим жарким желанием, Рей развела бедра, чуть подалась навстречу… и ахнула, почувствовав прикосновение прямо там, между ног, где было уже так скользко и влажно.
Кайло провел пальцами несколько раз — нежно, но уверенно, и она судорожно втянула ртом воздух, совсем теряясь от ошеломляющих ощущений. Это было и так бесстыдно, и так сладко, что кружилась голова, Рей чувствовала, как вся словно тает от его рук, от того, что он с ней делал — как муж, как единственный мужчина, которому она позволила касаться ее так, позволила так брать ее, так владеть ею, видеть ее вот такой, забывшей себя от удовольствия. И она этого хотела, хотела еще, глубже и полнее, хотела отдать ему все, стать его без остатка — душой и телом, она так мучительно, со стоном рвалась ему навстречу, что, видимо, он тоже уже больше не смог..
Словно в тумане Рей смотрела, как он, приподнявшись, сбрасывает с себя рубашку, и уже тянула руки, чтобы обнять его, чтобы почувствовать его на себе, и развела бедра, потому что знала — сейчас он… Да…
Он опустился на нее со стоном, положил руку на ее колено, побуждая ее открыться еще шире, и Рей тут же подстроилась, чувствуя, как он нежно провел пальцами по ее бедру.
Вот он, здесь, между ее ног, какой же он был тяжелый, и как блаженно прекрасно было ощущать эту тяжесть — хотя Кайло старался не давить на нее всем весом, она все равно с силой тянула его на себя. Гладила по широкой спине, с восторгом ощущая под ладонями крепкие мышцы и горячую кожу. Словно закрылась от всего мира, словно больше ничего не существовало: только его горячее дыхание, его тепло, его сила, его любовь.
— Не боишься? — спросил он тихо, глядя ей в глаза.
Рей улыбнулась, покачав головой. О, да она никогда в жизни еще не чувствовала себя такой защищенной. Такой лелеемой. Оберегаемой. Любимой. И несмотря на горячее желание, на волнение от предвкушения того, что сейчас случится, она вдруг поняла, что нет ничего важнее и прекраснее, чем это ощущение единения — с ним, с Кайло, ее мужем, ее возлюбленным. Только он и она, и больше ничего, никаких преград. Одна душа, одна плоть.
Он снова накрыл ее безвольно и расслабленно лежащую руку своей, чуть нажал на середину ладони, провел пальцами вниз, к запястью, и снова вверх. Как в ту ночь, в монастыре, когда они спали в одной постели, когда Кайло будто без слов показывал ей, какой может быть плотская любовь.
И Рей снова чувствовала себя, как тогда, — распаленной, разгоряченной, расслабленной, сладко дрожащей от разливающегося по всему телу нежного жара, — снова глубоко задышала, словно в такт этим медленным, размеренным касаниям, и вдруг почувствовала, как Кайло так же двинулся вперед — осторожно, не торопясь. Чуть приподнявшись, направил себя рукой — снова провел ей пальцами там, где все так сладко отзывалось на его прикосновения. А потом… горячая тяжесть, давление…
— Вот так, — выдохнул он, губы у него дрогнули. — О, Рей… Любимая… Моя…
Твоя…
Она закрыла глаза и обхватила его за шею, притягивая к себе изо всех сил. Это было… как накатывающие волны, прилив, захватывающий ее все сильнее; Кайло поцеловал ее, и одновременно с тем, как он провел языком между ее приоткрывшихся губ, Рей почувствовала, как давление и напряжение внизу нарастает. Он чуть отодвинулся и прижался снова, а потом снова, снова, с каждым движением проникая чуть глубже, и она вся раскрывалась навстречу, принимала его, отдавалась ему. Стон сорвался с ее губ неожиданно, в тот момент, когда она ощутила, что, кажется, взяла все, что он ей дал, когда он толкнулся так глубоко и остановился, и, ошеломленная, Рей распахнула глаза, привыкая к этому чувству: так много, так хорошо, так невозможно…
Она встретила взгляд Кайло — затуманившийся, будто хмельной и в то же время отчаянно жадный, и поняла, что он еле сдерживается, что он терпит из последних сил ради нее, пытаясь быть осторожным, боясь сделать ей больно. Но ей не было больно, она настолько пылала, что чувствовала только возбужденную радость от новых ощущений, от этого настойчивого вторжения, чувствовала только то, что он сейчас был в ней, что он взял ее, что она принадлежит ему…
— Так хорошо… — шепнула она.
Ей нужно было еще; опять обняв его за шею, она закрыла глаза — эти накатывающие волны, снова и снова, да, она тонула в нем, и она хотела глубже и сильнее, полностью, до дна, чтобы он не сдерживался больше, чтобы отпустил свою страсть.
Он как будто понял ее желание, ее разрешение делать все, что он хочет, — и отозвался мгновенно: его движения стали мощнее, дыхание совсем сбилось — Рей просто замирала от восторга, чувствуя, сколько наслаждения может дарить своему мужу. Как он выстанывал ее имя, как он совсем потерялся в ней — она вся выгибалась, тянулась к нему, встречая каждый толчок его бедер, пытаясь открыться так сильно, как только могла, и наконец ощутила это — он вздрогнул всем телом, хрипло, со стоном выдохнул, и горячая влага пролилась глубоко внутри нее.
Несколько мгновений Рей лежала, все так же обнимая его за шею, счастливо улыбаясь, — неужели это правда? Он, ее муж, ее мужчина, ее возлюбленный был с ней, был в ней, она чувствовала на себе его тяжесть, она обхватывала ногами его бедра, она ощущала его сбившееся дыхание… Но Кайло вдруг приподнялся и, перекатившись на спину, тут же притянул Рей к себе. Взял ее руку, поцеловал, прижал к своей щеке.
— Ты… как ты, любимая?
Она улыбнулась. Разве можно было это описать? Эту звенящую легкость во всем теле, это ощущение счастья. Как горят губы от поцелуев, как жарко и мокро между бедер… Рей чувствовала себя… новой? Словно она окончательно перестала быть Ревеккой, словно оставила позади прошлое, словно теперь изменилось и ее тело, не только ее душа. Она погладила Кайло по щеке, прижалась к нему еще крепче, блаженно ощущая его тепло и тепло насыщенного какими-то пряными ароматами воздуха. Как это все описать? Она вдруг вспомнила, что он сказал ей сегодня.
— Спасибо тебе… за прекрасную ночь.
Ты был прав, когда решил подождать, не торопиться, хотя я видела, как трудно тебе это давалось, я же видела, как ты на меня смотришь: и тогда, в замке, и потом… Я не боюсь, я хотела тебя даже тогда, я скажу тебе… Чуть позже, не сейчас… скажу, что хочу тебя, хочу всю твою страсть, всю твою необузданную силу, хочу, чтобы ты был со мной таким, как хочешь…
— О! — Кайло улыбнулся, поглаживая ее по спине. — Она еще на закончилась…
Рей подняла на него удивленный взгляд.
— Я получил удовольствие, но ты… еще не совсем, — пояснил он. — Я хочу чтобы ты в полной мере узнала, что влюбленные могут дать друг другу… Какое наслаждение можно испытать на ложе страсти.
В полной мере? Она хотела возразить, но… сладкое напряжение между ног вдруг напомнило о себе с новой силой, и Рей поняла, что хочет еще. Еще поцелуев, еще прикосновений, еще этих бесстыдных ласк — всего, что ее муж может ей дать.
— Я думала, что уже узнала! — Она нежно и дразняще провела пальцем по его груди. — Кажется, мне нужен учитель…
— Что ж! Если ты обещаешь быть прилежной и послушной… — Он легко перевернулся с ней в руках, так что Рей снова оказалась на спине.
— Обещаю! — вздохнула она. — Если, конечно, учитель не будет слишком строгим! И не будет опять меня мучить и дразнить и…
Кайло положил палец ей на губы, словно запрещая продолжать, и улыбнулся.
— Итак, первый урок. Истинное блаженство бывает только взаимным. И если ты… если тебе чего-то не захочется, будет неприятно или больно, ты должна мне сказать. Обещаешь?
Рей кивнула.
— Второй урок. Нет ничего зазорного в том, чтобы самой стремиться к наслаждению. И если тебе чего-то будет хотеться… чего угодно. Скажи. Или…
— Или?
— Покажи.
Она задумалась, тут же вспомнив кое-что, что ей хотелось бы повторить, а Кайло неожиданно поднялся и соскользнул с кровати.
— Ты куда? — удивилась Рей.
— Третий урок. — Он взял поднос и вернулся в постель. — Служение Венере требует сил. День был долгим… Тебе надо немного подкрепиться.
Он налил ей кубок. Рей послушно пригубила сладкий напиток, и правда почувствовав жажду. Какое же здесь было вкусное вино! Кайло тоже отпил, а потом протянул ей что-то: она приоткрыла рот, взяв лакомство из его пальцев. Засахаренный миндаль… Как мечтала тогда, в его замке! Ах, те запретные, греховные мечты…
Она тоже взяла с подноса кусочек какой-то восточной сладости — несколько тонких слоев теста, пропитанных медом, — и протянула ему.
— Тогда… в замке, когда ты принес мне засахаренные фрукты, я… вдруг представила себе, что ты меня вот так кормишь. Ужасно себя за это корила, но… это было сильнее меня, даже тогда. Я так тебя боялась, и все же… А о чем думал ты? Что ты… себе представлял?
Он взял губами кусочек сладости с ее ладони, а потом, неожиданно перехватив ее руку и удерживая за запястье, медленно, по одному облизал ей пальцы, испачканные в меду. И посмотрел на нее так… что-то было такое в его глазах, что Рей счастливо вздрогнула и почувствовала, как у нее вспыхнули щеки. Она сама не понимала, почему смутилась, может быть, от ощущения того, как его язык горячо скользил между ее пальцев, так что внутри снова все сладко отзывалось на это прикосновение. Но от этого любопытство в ней распалялось еще сильнее, и она снова вскинула на него взгляд.
— Скажи! — потребовала Рей, удивляясь собственной смелости.
Да, пусть говорит, пусть говорит ей о том, что он хочет… Ведь его мечты тогда тоже были запретными! Его вера учит, что воздержание ведет к спасению, он давал обет целомудрия… Сколько всего он привык считать запретным, плохим? И может быть, до сих пор считает?
— Мне все равно, что говорят, что думают, что запрещают… — добавила она серьезно. — Наша любовь — не грех, Кайло. Наши ласки, наши мечты — не грех.
— Хочешь узнать, — спросил он медленно, все так же глядя на нее потемневшими глазами, — или, может быть, еще отдохнешь немного?
— Хочу. — Она замирала от предвкушения. — Пожалуйста, Кайло, я…
Он взял поднос, поставил его на пол, а потом вдруг, одним движением уронил ее на постель и, положив ладони ей на оба колена, мягко развел бедра. Рей ахнула от неожиданности и восторга, когда его горячие губы коснулись ее нежной кожи, а он, оставляя поцелуи на внутренней поверхности бедра, поднимался все выше и…
Она не думала, что так бывает, что так можно, что так… но мыслей вдруг совсем не осталось, все плыло перед глазами: огромная луна, заглядывающая в распахнутое окно, ветви деревьев… На какое-то мгновение Рей показалось, что дерево покрыто яркими синими цветами, но это было невозможно, все стало так невозможно хорошо, что она блаженно зажмурилась, взлетев куда-то к облакам, в волшебный город… А потом мир рассыпался на миллионы синих лепестков.
***
Синие деревья зацвели, когда их первенец уже четко отзывался на его прикосновения. Кайло никак не мог привыкнуть к этому чуду — стоило положить ладонь на живот Рей и ласково позвать малыша, как он тут же начинал шевелиться в ответ, будто тоже прикладывая со своей стороны крошечную ладошку.
Днем принесли письма: Рей, взяв длинное послание от Леи, вышла в сад. Теперь, когда наступила весна, она проводила там большую часть времени.
Кайло был рад, что мать пишет ей лично, но все же… волновался, что та неосторожно заденет его жену. Не по злобе, не намеренно, просто потому, что… Потому что он сам порой мог сказать то, что не стоило бы, и с трудом избавлялся от этой привычки.
Он тоже спустился в сад, подошел к Рей сзади и обнял ее, привычно положив руку на округлившийся живот.
— Что она пишет? — спросил он, стараясь скрыть нетерпение.
Рей протянула ему письмо.
… Я не буду врать, что полностью освободилась от предрассудков в отношении твоей веры и твоего народа. Но хочу ли я, чтобы на твоем месте оказалась знатная саксонка? Нет. Ты смогла сделать невозможное — научить моего сына по-настоящему любить. Чудо — это то, что происходит вопреки нашим ожиданиям, вопреки всем законам! Только так, иначе этого бы не произошло, мой сын по-прежнему был бы потерян…
… Я прошу тебя только об одном. Пусть твои дети знают, что их отец — сакс, который ведет свой род от Альфреда Великого. Чэндрилл по праву принадлежит вашему наследнику — ты сама видела документы с королевской печатью. И если он захочет вернуться…
— Если он захочет, — подчеркнул Кайло. — Наши дети будут выбирать сами: и веру, и свой путь… В любом случае, главное, чтобы все прошло хорошо.
Но сам он… сам он втайне лелеял честолюбивые мечты о славном будущем своего рода в Англии, хоть и клялся себе, что никогда не совершит тех же ошибок, что его родители. Кайло старался не загадывать, что будет потом, не соблазняться теми образами славы, которые, очевидно, все еще волновали его мать. Главное — воспитать сына в любви… Он отчего-то был уверен, что малыш — именно мальчик. И улыбался, думая о том, как быстро Рей приняла его семя. Впрочем, чему тут было удивляться: они так любили друг друга, так наслаждались и дарили наслаждение, что просто не могли друг от друга оторваться. А тот особенный раз… О, скорее всего, он сделал ей ребенка именно тогда!
Ему вспомнилось, как он вернулся домой поздно, расстроенный и озабоченный делами. Внутри клокотала злость, недовольство, ощущение, что он снова сделал что-то не так, — чувства, которых он не испытывал с тех пор, как поселился здесь с Рей. Он думал, что она, должно быть, уже легла в постель, но сам он вряд ли смог бы уснуть — Кайло с тоской представлял, как будет сейчас сидеть один, пытаясь прогнать тяжелые мысли, выпьет вина, которое тоже вряд ли поможет… Рей окликнула его с лестницы — в одной тонкой рубашке, озаренная лунным светом, она была так прекрасна, и он с горечью подумал, что сейчас совсем не способен дать ей то, чего она хочет, чего от него ждет. Не способен на нежность, на легкость, веселый смех, их обычную игривость в постели. Но она будто все поняла и так. И когда обняла его за шею и, глядя прямо в глаза, призналась, что хочет совсем другого… Он не поверил сначала, но она продолжала шептать, что не может уснуть, потому что весь день думает о нем, горит и томится в ожидании, что помнит, как он смотрел на нее в замке, что это волновало ее даже тогда — его страсть и ярость… И теперь, когда она его не боится, когда он ее муж, когда он показал ей свою нежность и заботу, она хочет, да, хочет этого, хочет узнать, каким он бывает, когда не сдерживает себя. Хочет прямо сейчас. Он не мог ей отказать. Он сам хотел того же. Их обоих мгновенно накрыло невыносимым желанием, диким, необузданным, неукротимым — Кайло подхватил ее на руки и взял прямо у стены, наслаждаясь тем, как она запрокидывает голову и вскрикивает, как обхватывает его ногами, как держится за него и отдается ему. О, она ничуть не боялась, напротив — она взяла все, что он ей дал, она просила еще, она обезумела так же, как и он. Они никак не могли насытиться друг другом, словно оба вспыхивали от малейшего прикосновения, от слова и взгляда, Кайло уже не помнил, как они оказались в спальне, как во второй раз он взял Рей сзади, не сдерживаясь, сильно и глубоко, как кусал ее за плечо, как она кричала, стискивая пальцами простыни, как выгибалась для него и снова просила еще и еще. А потом они лежали, тяжело дыша, обессилевшие и сытые, с укусами и царапинами, разбросав по кровати и полу обрывки ее рубашки, — о, да, своего сына они точно зачали в ту ночь, и Кайло был уверен, что мальчик будет с характером.
— Мы должны тут все подготовить. Лея собирается в паломничество, — сказала Рей, накрыв его руку, лежавшую у нее на животе, своей. — Точнее, в гости. Вместе со своим капелланом.
— Вот уж не думал, что Митака решит снова вернуться в Палестину, — хмыкнул Кайло, отвлекаясь от приятных воспоминаний.
— Он дал обет, — покачала головой Рей. — Когда… я уехала к Маз. Видел, что ты… и он боялся за тебя. И, к тому же, он по тебе скучает.
Кайло улыбнулся. Некоторые сказали бы, что его бывшему сквайру повезло, что его заметила Лея. Но на самом деле, конечно, повезло ей. Как когда-то повезло ему самому…
— Мы отправим в порт охрану. Да, мать приедет со свитой, и все же… Большой отряд. Их сопроводят к какой-нибудь святыне, потом снова сюда. А потом… потом позовем ибн Кеса, пусть Митака дискутирует с ним хоть до посинения…
Он вздохнул. Рей тут же почувствовала это, о, она знала его как никто, он ничего не мог от нее скрыть.
— Ты волнуешься… — сказала она. — И не из-за их приезда.
— Я боюсь, — тихо признался он, поглаживая ее живот. — Что с тобой что-то случится. Кажется, я действительно становлюсь похож на деда, Анакина Безумного…
Она легко сжала его пальцы.
— Беременность проходит легко, ты же знаешь. Потом сюда уже приедет твоя матушка. И со мной будет Роза. Она опытная повитуха, мне повезло, что она вообще согласилась пойти ко мне в ученицы.
— Она язычница, Рей! Поклоняется каким-то демонам! Носит этот непонятный амулет! Что если…
— Ты обещал разрешить ей…
— Неужели тебя это ничуть не смущает?
— Немного… Но Роза знает свое дело, поверь мне. И она… Наверное, моя подруга? Мы болтаем обо всем… Не бойся, милый. Лучше… помоги.
В голосе у нее звучали лукавые нотки, и Кайло, все еще чувствуя легкое возбуждение от горячих воспоминаний, уже догадался, к чему она клонит.
— Как вам помочь, миледи?
— Поцелуй и отнеси в спальню…
…Он даже не знал, что было лучше — та дикость и одержимость, с которой они любили друга друга, пока Рей не узнала о беременности, или это нынешнее неспешное наслаждение, тягучее и сладкое, когда она, оседлав его бедра, двигалась с томной грацией женщины, осознающей свою силу и красоту.
Все было прекрасно, и то, и другое, о да, думал он, глядя на ее распущенные волосы, уже отросшие за все это время, на ее налитую потяжелевшую грудь, на ее женственный округлившийся живот. Все было прекрасно, и еще будет — много-много раз.
***
Дофельд Митака даже и не думал, что возвращение в Святую землю… подарит ему столько радости. Да, одно дело отправляться в паломничество, будучи бедным безвестным клириком, и совсем другое — сопровождать прославленную графиню Органскую как ее капеллан! Казалось, даже морской ветер выказывает знатной даме всевозможное уважение и дует только в нужном направлении! Казалось, даже солнце не светит слишком ярко, а проклятый песок лежит покорно у ее ног и не лезет в глаза.
Как они изменились! Отъезд Бенедикта и Ревекки из Англии был ожидаемо поспешным, учитывая все обстоятельства. Тогда они, казалось, все никак не могли поверить, что их счастливое избавление не было сном; смотрели на мир так, будто их в любой момент снова могут разлучить.
А теперь! Господин Бенедикт как будто стал светлее, да, светлее и куда счастливее, как будто нашел наконец тот путь, в котором не сомневался. А такого Дофельд не помнил даже в годы высшей орденской славы своего рыцаря. Да, семейная жизнь явно пошла ему на пользу. И даже волнения его были какими-то … правильными?
А госпожа Ревекка? Рей, как она попросила себя называть. Она как будто расцвела, стала той хозяйкой, которая угадывалась в ней еще в замке. Дофельд подумал, какие все же чудеса способна творить любовь: его господин так обожал и лелеял свою жену, что она словно раскрылась во всей красоте, как редкий, прекрасный цветок. Даже беременность красила ее, делала особенно хорошенькой и милой, и хотя господин Бенедикт постоянно пытался усадить ее среди подушек и запретить утруждаться, она все равно не утратила своей привычки к деятельности: вела дом, раздавала распоряжения слугам, а в свободное время раскладывала травы, составляла какие-то рецепты и принимала страждущих.
Несколько поспешно посетив Вифлеем, Дофельд возвратился в дом Бенедикта и Рей, и уже не покидал его до самого отъезда. Он… Кто бы мог подумать, он наслаждался жизнью в Палестине! Впрочем, когда не надо ничего преодолевать, когда тебе не угрожают опасности…
Некоторые, конечно, сказали бы, что в этом доме привечают и иудеев, и сарацинов, а Дофельд бы ответил, что многие прославленные святые — взять, хотя бы святую Катерину, — не избегали диспутов с язычниками и еретиками, напротив, искали их и выходили победителями. Сам он, конечно, не сравнивал себя с прославленными мужами и женами древности и современности, но когда ему удалось поставить в тупик одного раввина, — спасибо госпоже Рей за то, что поведала о значениях иудейских букв, — Дофельд ощутил приятное чувство собственного прево… собственной значимости.
Впрочем, последнее время он ощущал его нередко: помогая госпоже Лее управлять ее землями, приводить в порядок дела, сложности с которыми еще оставались после того, как ими занимался Прайд. И здесь, в Палестине, понимая, что господин Бенедикт все чаще обращается к нему как другу, доверяя свои тревоги и надежды. Что госпожа Рей, хоть и не оставив пока свою веру, хочет понять веру своего мужа как можно лучше и спрашивает совета именно у него, Дофельда. Что его молитвы внесли свою лепту в успешное разрешение госпожи от бремени, а его увещевания — в то, что господин не тронулся умом, ожидая под дверью. Как будто разом забыл, что все женщины рожают в муках и кричат, такова уж их доля, что с ней и повитуха, и матушка его, и что сама госпожа искушена в лекарской науке… Да и что бы он там сделал, если бы Дофельд ему не помешал ворваться к роженице? В этом деле бесполезен и меч, и мужская сила и решительность. Только перепугал бы всех…
Да, сам Дофельд Митака тоже изменился. Тоже нашел свой путь. И дело даже не в том, что он принял сан, как всегда хотел, и получил прекрасное место, где можно было сочетать жизнь активную и жизнь созерцательную, а в том, что он стал… в какой-то мере философом. Многое переосмыслил. Особенно то, что касается трех теологических добродетелей: веры, надежды и любви.
Он допел гимн Ave maris stella, под который будущий граф Органский, пусть и некрещеный — тут Дофельд тяжко вздохнул и возвел очи горе — всегда прекрасно засыпал, и наставительно сказал:
— Все будет хорошо. Вот увидишь, все будет хорошо…
Двадцать лет спустя
Он приехал в Англию весной. Последнее письмо, написанное уже рукой Дофельда, не оставляло сомнений: медлить было нельзя. Ему хотелось еще раз повидаться с ней, самому рассказать обо всем, что происходило дома… Станет ли Чэндрилл его домом? Сможет ли он прижиться в Англии? При новом нелюбимом короле? Впрочем, неважно. Он обнял Лэндо и пошел в спальню к графине. Опустившись на колени, прижался губами к ее руке.
— Бабушка…
— Мальчик мой… — Она потрепала его по щеке. — Как я рада!
— Вы нисколько не изменились…
— Льстец! Я рада, что ты добрался так быстро. Я жду гостей… Помнишь, я рассказывала? Мой друг Седрик и его племянница Ровена, признанная красавица…
Ах, бабушка… нужно хоть кого-то женить на знатной саксонке, да? Впрочем, он был не против познакомиться с этой английской розой, узнать ее поближе. А там… кто знает? Он ухмыльнулся, не осознавая, как вдруг стал похож на отца. И на деда.
— А где Дофельд?
— Наверняка в церкви, — ответил Лэндо. — У него теперь свой приход, тут неподалеку. Отец Теммин недавно умер и… Впрочем, неважно.
— Беги, беги, — разрешила графиня. — Знаю, что хочешь с ним повидаться. Да и он как будет рад… А я пока полежу, устала.
Он отворил тяжелую дубовую дверь, шагнул в прохладу старой церкви. Прихожане, не отрывая взгляда от проповедника, внимали льющимся с кафедры словам.
— Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
Молодой граф Органский улыбнулся, глядя на постаревшего Митаку. Впрочем, несмотря на местами поседевшие волосы и усугубившуюся сутулость, жар его проповедей остался прежним. И, даже не будучи христианином, невозможно было не согласиться с тем, что он говорил:
— А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.
