Каждому нужен хозяин

Первая мысль: мокро и холодно. И воняет. Воняет тиной, дерьмом и кровью. Правый бок колет жесткая травина, вдохнуть невозможно. Солнце заливает свет куда-то на самое донце черепа, воздух сухой, нагретый, раскаленный. В мозгах шевелится липкий, разморенный от жары червь: «Я узнал, что у меня… Я узнал, что у меня. Я узнал… Что, блядь, я узнал?» Он поднимает над собой руку, чтобы закрыться от солнца, и решается открыть глаза. Видит под ногтями засохшую кровь. Кожа грязная, такая, будто бы он рыл землю, а рукав шубы по-прежнему обхватывает запястье. Мельтешение леопардовых пятен вызывает глухую ярость. «Я узнал, что у меня… В поле. В поле каждый голосок. Голосок?» Голос в голове никак не хочет уйти, все звучит, высокий и звонкий, мерзкий. Рука падает, веки схлопываются. Плохо. Даже не то, чтобы плохо — хуево. «Колосок. В поле — каждый колосок». Чем дольше он лежит и дышит, просто лежит и дышит, тем проще переносить запахи и ощущения. Гнилостный, трупный дух выветривается, на его место приходят запахи леса. Хвоя, дуб, береза. «Если за трупами приходит лес, а за лесом трава, то за травой — дрова. Двора. Нет. Нет, нет, блядь, не то. И травинка, и лесок…». За травой приходит запах стоячей воды, а за запахами приходят звуки. Ему начинает казаться, что он слышит биение сердца леса, крики и звон топора на дворе у старухи, течение речки, и корнями-ниточками вся какофония собирается у него под диафрагмой, путается в ветках артерий. Он находит в себе силы перевернуться на живот и утыкается носом в жухлую траву, руками — в мокрую грязь. Хрипит, становится на четвереньки и по-звериному оглядывается: по сторонам, вперед, за себя. «И тропинка! Тропинка. И лесок, в поле каждый колосок». Оказывается, каждое лишнее движение прибавляет ему сил, а главное — желания жить и стоять, функционировать, смотреть, дышать, слушать. Осмелев, Топи наваливаются на него всей силой и к запахам, звукам, картинкам прибавляется чувство. Чувство. Живое, человеческое чувство страха. Если человек боится, то человек бежит, а если бежит, то бежит прочь отсюда. — Семья! — вспомнив, гаркает он, и тут же судорожно хватается за горло. Кашляет, выхаркивая будто бы песок, забившийся в глотку. — Я узнал, что у меня есть огромная семья. И тропинка, и лесок. В поле каждый колосок. Речка, небо голубое — это все мое родное! Поляна, берег и кромка леса с другой стороны начинают кружиться — у него кружится голова. На языке появляется привкус металла. Если человек боится, то человек бежит, а если бежит, то нельзя ему убегать. Не умея, не зная, не соображая ничего, Денис Титов выказывают свою волю Топям, велит держать, остановить, запутать, вымотать, не пустить. Вся его сила воли сосредотачивается на одном комке страха на краю Леса. Он не знает, кто это, что это, но не хочет оставаться один. А если этот, последний, убежит, то так и случится. Страшно. Страшно так, что приходится орать Топям, да громко, чтобы точно услышали. Кто их знает — может, они глухие? «Глухие. Глухие топи». Хочется смеяться, но не получается. По-хорошему выходит только подтянуться опять, осесть тяжело на песок. С непривычки сложно: новый Хозяин всегда глотку дерет да срывает, пока не поймет, как ему теперь быть и что делать. Он касается рукой травы, гладит ее, щурится и тянет оскал, растревоживая старые раны на обезвоженных губах. — Это — родина моя. Всех люблю на свете я. А потом решает, что хочет еще отдохнуть, и просто закрывает глаза. *** Топям же путникам дорогу запутывать не впервой. Небо стягивают тучи, узкая лесная дорога, по которой мчится машина, вспоминает, что она — разветвленная и петлистая, уводящая от сути. Кольцов поворачивает раз, два, нервно оглядывается, но продолжает ехать. Давит на газ до тех пор, пока не вылетает на поляну и едва не мнет капот об покосившуюся табличку с надписью «Топи». Нервозностью его состояние назвать сложно: он на взводе, на пределе, ужас внутри него буквально сводит с ума, и эту ярость приходится выплевывать знакомым путем — колотить по рулю. Мотор снова заводится, машина сдает назад и возвращается на дорогу. Возвращается только за тем, чтобы через время снова притормозить на том же месте. Не веря своим глазам, он вылезает из кабины. Шатается, обхватывает столбик таблички и трет лицо. — Ты чего, Максим, катаешься тут? Кольцов вздрагивает. За спиной, у края полянки, стоит баба Нюра. Все такая же: в платочке, с нахмуренными то ли от беспокойства, то ли от недовольства седыми бровями. Откуда взялась — непонятно. — Ездиешь туда-сюда, туда-сюда. Или потерял чего? Что ответить, он не знает. И ответа от него, кажется, даже не ждут — спросили для проформы. А слова все равно в глотке застревают: хочется заорать, хочется завопить, не стать, исчезнуть, да толку? — Ты, если уж катаешься, будь другом — съезди к речке. Дождь собирается, а я там вещи забыла, плащ свой. Съезди, а потом вернешься, ужинать будем, — семенит ближе, кладет сухую руку на плечо и подталкивает к машине. — Езжай, помоги старушке. И Кольцов снова оказывается за рулем наедине со своими вопросами. Если бы получилось сформулировать что-то больше, чем «какого хуя?», то обязательно получилось бы логически додуматься до того, что старушка пиздит, как дышит: какой плащ, какие вещи, какая речка? Она ведь дальше дома не уходила, как игровая непись, а тут — речка. Но сил у него на это нет. Анка же только хмурится своим мыслям и смотрит вслед машине. Молодой Хозяин — Хозяин глупый, помощь ему нужна будет и люди. Пока разберется, пока успокоится, только потом порядок наведет, а сейчас придется потерпеть. Глядишь, выслужиться удастся — жизнь легче станет. *** Не до конца понимая, что именно он ищет, Кольцов бредет мимо речки по колено в воде. Он на адреналине, поэтому не может собраться. Лихорадка заставляет его выполнять только самые простые действия: вот его заставили куда-то поехать, он и приехал, ходит, ищет плащ. Знает только: Топи его не выпустили, хотя он точно видел, как Алябьев ко дну пошел. Слышно даже было, как местный лес вздохнул глубоко и свободно, а все равно его не выпустили, заперт он, как зверь в клетке. Заперт. И ищет плащ. Вместо плаща натыкается взглядом на леопардовую шубу, запутавшуюся в грязи. — Охуеть. Этого не может быть, конечно: он пошел ко дну вместе с Алябьевым. Смог это сделать, в отличие от некоторых трусов, обоссавших штаны. А шуба — она могла выплыть. Легкая. На поверхность поднялась, вот и вымыло ее. Но подойти ближе, конечно, стоит. Макс делает несколько неуверенных шагов в сторону шубы, а потом слышит стон и ускоряется. Под шубой — измазанный дерьмом Титов. Вырывается опять: — Охуеть. Охуеть, Дениска? Хватает его за плечо, встряхивает, тянет на себя, темная голова в колтунах мотается из стороны в сторону, а потом чужие глаза открываются. — Макс. Макс? *** Следующие двадцать минут превращаются в сплошную возню: Кольцов, как может, стряхивает с бесчувственного тела комки грязи и заваливает его на плечо, тащит к машине, грузит его на заднее сиденье. Через вздох проверяя, не откинулся ли еще «пассажир», возвращается в деревню. Его даже не удивляет, что Бабнюра тут как тут: стоит на пороге дома, будто ждала его (их?) все это время. Про плащ даже не спрашивает, только вглядывается тревожно в белое лицо Дениса и отрывисто велит: — Давай в дом. В речке, что ли, перекупался, мокрый весь? Замерз, холодный, отогреть надо. Давай, давай! И Макс снова «дает»: берет, несет, кладет. Без вопросов отмороженную тушку раздевает и берет из рук старушки настойку, в четыре руки с ней растирая ледяные конечности. А потом даже удивляется, когда вся суета заканчивается. Анка подворачивает одеяло под ноги Хозяина и бормочет себе под нос: — Ну и все, и хорошо. Жить будет, покашляет может только. Проснется, будет как новенький, да? — и добавляет уже громче, — Отдыхать теперь надо. Ему, и тебе тоже. И уходит. И все затихает. Кольцов смотрит на еле сопящего укутанного Дениса и только в этот момент понимает, как много на него навалилось. Гонка началась, кажется, с самого утра, и он смертельно устал. Неделю тут почти прожили, так и смысл сейчас, уставшим, бежать? Тяжесть наваливается на веки. Он успевает только приткнуться лбом в подушку рядом с Титовым, а потом засыпает. Анка в дверях цыкает: экий глупый малец.