Каждому нужен хозяин

Денис спал вторые сутки. Спал и видел сон, как его на лапах-ветках качает лес, как колыбельную ему напевает сталь топора, как трава ластится к нему преданным псом. — Прям как добрый молодец, — неуверенно усмехался Кольцов, оглядываясь на хмурую Бабнюру. Денис спал вторые сутки, и слава богу — хотя бы не видел, что творится в Топях. В первое утро Макс проснулся от шума воды — ему показалось, он тонет, уже утонул. Окно застилала вода, деревья выли под натиском ветра, капли долбили по черепичной крыше — пейзаж еще тот. И смотря, как тонкие березы гнутся, от мыслей о побеге он разом отказался. Хотелось, конечно, схватить все никак не просыпающегося Титова в охапку и попробовать еще раз, да проспавшийся мозг совершенно верно подсказывал: если днем и в нормальную погоду дорогу не нашел, то сейчас и подавно обратно вернется. Он один здесь остался в сознании и в себе — эта мысль тяжело опустилась на плечи. Соня пропала, про Катю и говорить нечего, а Денис — тут, живой, и бросить его уже просто по-человечески не можно. Выглядел больно жалко: натужно дышал, метался, щеки были красные. Не успокаивался, прямо как Топи. И им нужен был план. День прошел в тумане: Бабнюра тогда поила Кольцова чаем, кормила жареной картошкой, подозрительной похожей на ту, что лет двадцать с лишним назад жарила бабуля к ужину, да молчала. Смотрела только в окно недобро. Занять себя было нечем: из интересного — спящий Титов и ветхие, пропахшие сыростью книги. Первый здорово проигрывал, по-крайней мере, по началу. На второй день вселенский потоп не кончился. Кажется, даже стал сильнее. И Денису стало намного хуже: он продолжал спать, но начал еще и хрипеть. Час кряду Макс просидел у его кровати, рассматривая всклоченные волосы, обтянутый кожей угол скуловой кости, мокрый лоб. Вязкое отупение от нескончаемого шума дождя связало его по рукам и ногам, только и было сил что сидеть, да смотреть, чего-то ждать. В ночь со второго дня на третий Титов закричал, и этот крик еще долго будет сниться Максу в кошмарах. Нечеловеческий, дикий, будто зверю выкручивают суставы один за другим. А потом наступила тишина. Анка, едва дремлющая за стенкой, тогда перекрестилась, вздохнула посвободнее и перевернулась на бок, устроилась в постели удобнее, чтобы наконец-то уснуть, но никто этого, конечно, не услышал. *** Дождь остановился на утро, оставив после себя размытые дороги и лужи-овраги. С последними каплями Денис открыл глаза, чтобы услышать: — Я думал, ты сдох, придурок. И они рассмеялись — истерично, глупо, хрипло. На смех примчала Бабнюра со своими чаями. Будто не обращая внимания на то, как молодой Хозяин нелюдим, молчалив да скован, всучила ему чашку, а Максима вытолкала на улицу за дровами. — Вот увидишь, сейчас баню растопим, всю болезнь из твоего Дениски выпарим, веник вам дам березовый. Нет лучшего лекарства от всякой дряни, чем добрая баня. Дрова, дрова только добудь, а мы уж тут сами. И не вздрагивает, когда Он ее из-за спины окликает: — Бабнюр. — Чего тебе, Денис? — Бабнюр, я ведь Алябьева убил. А сам жив. Красноглазый, хилый, едва еще в себя пришедший, он подбирается на постели — встать еще не может, но хоть немного уверенности себе придает. Ему важно убедиться: все, что случилось, не было сном. А еще важно понять, почему он до сих пор не умер, если Алябьев — да. — Все ведь закончиться должно было, Бабнюр. И для вас. И для меня. Почему? Старушка хмурится и вместо ответа подходит ближе, ощупывает его все еще мокрый лоб. — Будешь много думать, надумаешь себе новую болячку. Жив — радуйся. В себя сначала приди. Поешь, отмойся, вшей из головы дурной вычеши. А потом и думать будешь. На этом уходит. Титов со вздохом роняет лицо в ладони: он убил Хозяина, утонул в озере, выжил, пролежал хер его знает сколько в бреду, пересмотрел десяток снов, в которых к нему тянул свои лапы лес, очнулся, убедился в том, что Кольцов ему не привиделся и выпил чаю. Отличный моцион выполнил за несколько дней, просто замечательный, и оказался совсем опустошен. Как засыпает, он не замечает, но через время его снова трясет Макс. — Подъем, суетолог. Идем тебя отмывать. *** Мысли прячутся от Дениса в полумраке их комнатушки, в сумрачных сенях, в освещенном парой свечек предбаннике. Он и собраться не может, и движется на автомате, и на Кольцова почти не смотрит, не воспринимает его, а тот как будто все понимает. Держит под локоть крепко, пока идут в обнимку с вениками и полотенцами, молчит. На скамейке в предбаннике лежит шуба. Скомканная, грязная, лежит и смотрит на Титова практически укоризненно, а ему становится даже как будто стыдно. Он касается пестрой шерсти, гладит её, и, не оборачиваясь, бросает: — Постирать бы. Валяется тут. Макс, наблюдающий за этой картиной издалека, только хмыкает: — Ее моль даже жрать не будет, нахуй надо? И сталкивается с прищуренным упертым взглядом. Выдыхает согласно: — Да пожалуйста. Бабуську нашу попросишь, она тебе не только ее отмоет, еще и анус отбелит в подарок. Раздеваться неловко. Кольцов, конечно, видел Дениску без штанов — как такое забыть, но все равно неловко, причем обоим. Не хватает разве что стрекота сверчков на фоне. А потом они проваливаются в удушливое тепло и в яркий свет от лампочки, болтающейся на проводе под потолком, и все становится проще. Они сидят по разным углам полки, когда Титов решается все же поднять на Макса глаза, и в первый раз после того, как Алябьев угнал его в рабство за чудо-таблетку от рака, это получается сделать ясно и спокойно. В мыслях он постоянно возвращается к бреду, который виделся тогда, на речке, и детский стишок, намотавшийся на мозги, все еще звучит в голове фоновым мотивом, но к череде кадров примешивается еще и лицо кудрявого. Радостное, обалдевшее. Он бросает невпопад: — Выходит, спас ты меня, расследователь. — Выходит, так. Но бэкдор твой, походу, все-таки сломали. Усмехаются. — Уехать пытался? Кольцов заминается: сказать, что и правда деру дал, как машина под водой скрылась — выставить себя трусом, а соврать, что с ног сбился, как друга искал, так никто не поверит. Денис эту заминку читает, никакой Труток ему для этого не нужен: — Да не ссы. Я б сам бежал, шоб пятки в жопу впивались. Хорошо, что меня подобрал. Плохо, что вернуться пришлось. Да и… Произнести вслух имя Сони у него не получается. Кольцов синхронно кивает — понимает, о чем он. — Значит, — Денис распрямляет стену и стирает с шеи натекшие уже ручейки пота, смешанного с грязью, — жив еще мудак этот. Значит, — скребет ногтями белую кожу, — опять с ним ебаться придется. — А ты… — Макс судорожно подыскивает тактичный эквивалент для «пизданутый еще?», но не успевает. — Нет. Он у меня как, знаешь, в башке звучал, навроде кукушки на выезде, из часов. А сейчас нет, тихо. Только стишок детский привязался, про речку, родину, всю вот эту хуйню. Но это, знаешь ли, куда более бэттер. Хочется охладиться, и Титов зачерпывает из ведра холодной воды ковшом. Брызжет ее в лицо, на шею, на волосы. — Воду-то пил еще? — Да пил, чего уж, вряд ли пиздел Виталий-то. Да и какая тут в хуй вода, такое творится. — Справедливо. *** Они умолкают на время, замыкаясь в своих мыслях, но долго без движения Максим ожидаемо не выдерживает. Ему надоедает смотреть на Дениса, обтекающего размывшейся грязью, он поднимается и берется за замоченные в кипятке веники. — Велели мне пороть тебя, Дениска, как сидорову козу, чтоб не помер, ты в курсе? Титов запрокидывает голову, чтобы продолжать смотреть в чужое лицо, ухмыляется, и тени так удачно ложатся на его острое лицо, что оно начинает напоминать оригинальную версию, не пережившую еще недельный ретрит в бесоебовых Топях. От этого становится как-то легче. — Не, это без меня. Я не по вашим извращениям. — Да кто ж тебя спросит, болезный? Давай, жопой кверху, и лежи, получай удовольствие. Титов снова качает головой, даже скрещивает руки на груди, всем видом демонстрируя игнор, и Макс на пробу хлещет его обжигающим веником по ногам. Тот матерится сквозь зубы и ржет, хватает Кольцова за руку, чтобы остановить, но получает веником во второй ладони по бедру. Они завязывают шуточную борьбу: один машется, другой отбивается, сначала это веселит, но потом дело принимает странный оборот. Денис переворачивает ковш с ледяной водой, Макс психует от холода, дергает его за колтуны на затылке и уже не слишком-то весело толкает на полку. Обоих передергивает. Кольцов добавляет веником, закрепляя успех, и уже смотрит на узкую спину в синяках и ссадинах, на прикрытые неуместным полотенцем в цветочек бедра, а за волосы продолжает держать. Потом, опомнившись, отпускает, конечно, неясный комок в горле предпочитая игнорировать, и пытается разрядить обстановку: — Вот и победила дружба. Тебе — здоровье, мне — слава доминатора. Денис успевает только глухо отозваться, мол, попизди мне еще тут, когда получает мокрым и горячим по спине. Странно, но с каждым новым ударом ему, и правда, становится легче. Кольцов херачит — не жалеет, так, что листья в стороны летят, и это больно, но за шлепками, шорохами и вдохами становится неслышен надоевший мотив, а мышцы перестают натужно ныть. В какой-то момент рука карающая срывается, ветки попадают ниже, чем должны по плану, и он шипит, выгибаясь в пояснице, а сам радуется давно известному каждому мужику правилу — все неловкие моменты, произошедшие в парилке, остаются в парилке. Когда от былого великолепия остаются только палки, Кольцов переводит дух. Смотрит на совершенно разморенную тушку перед собой, и так сильно хочет коснуться багровой кожи, что хватает — за плечо. — Ты там дышишь вообще? И они сталкиваются взглядами. Титовы зрачки расширены, совсем чёрными кажутся вблизи. Он проходится языком по сухим губам и заторможенно кивает. Макс перестаёт его лапать. *** Измочаленные, как те самые веники, и такие же довольные, из бани вываливаются только через час. Переговариваясь, идут к крыльцу, и застают у ступенек очередного местного — дряхлого старика. Скукоженный, как жук-навозник, он сидит на земле, будто ждет чего, а на звук оборачивается и вперивается в Дениса взглядом, едва дыру не прожигает. Внутри что-то дергается, зверь поднимает голову, но тонкая душевная организация не позволяет выстроенным полкам в ментальных шкафчиках посыпаться — наваждение, молодое мужское лицо, пробивающееся сквозь морщины и пятна, пропадает так же быстро, как и появляется. Титов только хмурится: — Забыл чего тут, дедуль? — Дак к тебе я пришел, Хозяин. Поднявшееся было, настроение резво скатывается к нулю.