Семеро под лавкой (The Seven Snakelets)

*** Всю ошибочность собственных предположений Кроули понимает утром десятого дня, когда его будит треск ломающейся скорлупы. Громкий, отчетливый и недвусмысленный. Открыв глаза, Кроули обнаруживает, что одно из яиц надколото сверху. Отломившийся кусок скорлупы дрожит, когда что-то маленькое, но настойчивое пинает его изнутри, пытаясь выбраться наружу. — Азирафаэль! Кроули всхлипывает, раздираемый противоречивыми желаниями одновременно метнуться вперед или отпрыгнуть подальше. Должен ли он помочь крошечному-крошечному-крошечному монстру выбраться наружу? Или — о Боже наверху и Сатана внизу! — не позволить ему вылупиться? Или же он вообще не имеет права вмешиваться? Никто не давал ему инструкций на этот счет! Будучи старым как мир и наивно считая, что повидал в этой жизни все что только можно увидеть, он оказывается совершенно не готовым встретиться с чем-то действительно новым. — Кроули… Азирафаэль торопливо откладывает книгу и спешит к нему, встревоженный; его глаза расширяются, когда он понимает, что происходит. — Кроули, я… я думал, что они… неживые! — Так и должно было быть! — Я думал, это просто игра… в некотором смысле. — Так и должно было быть! — Что мы просто притворяемся… — Кто-то слишком хорошо притворялся! — Кроули… — Азирафаэль поворачивается к нему, хватает за плечи, не замечая, что от волнения сжал слишком сильно. — Но это значит, что мы… мы становимся родителями? Это прекрасно! Но... кто это будет? Кроули молчит, чувствуя, как внутри все обрывается. У него нет ответа на этот вопрос. Он не знает, что может вылупиться из его яиц и будет ли оно иметь человеческую форму. Он не знает даже, будет ли оно иметь форму вообще! Под скорлупой могут прятаться злобные сгустки всепожирающей энергии или маленькие черные дыры. Что происходит, когда у ангела и демона появляется совместное потомство? Черт, да будь он проклят, если знает! Верхняя часть скорлупы падает на пол. Кроули и Азирафаэль одновременно оказываются рядом, мешая друг другу в желании побыстрее заглянуть через край. Взглянуть на это… Больше всего похожее на… — Маленькая змея? — неуверенно улыбается Азирафаэль, протягивая палец, чтобы погладить скорлупу рядом с обломанным краем. Маленькая мордочка рептилии тут же выглядывает наружу, слепо тянется за теплом его руки. Ангел раскрывает ладонь, и крошечная змейка забирается в нее, все еще влажная после вылупления, с нежной чуть розоватой шкуркой. — Ну здравствуй, маленькая змея! А это что у тебя на спинке? Неужели крылья? Язык Кроули прилипает к небу, великолепный змеиный язык. Еще один новый опыт для искусителя: внезапно обнаружить, что не можешь произнести ни единого слова. Кроули просто продолжает смотреть, взгляд его мечется между свернувшимся на ладони ангела змеенком и еще целыми яйцами. О черт. Их же еще пятеро. Его беспорядочно скачущие мысли внезапно прерывает крик новорожденного. Кроули поворачивается обратно к Азирафаэлю и видит, что теперь тот держит на руках человеческого младенца, который в следующее мгновение снова превращается в змею, а затем снова в ребенка, а потом в существо, которое наполовину змея, наполовину ребенок, и, наконец, возвращается к изначальной полностью змеиной форме. Глаза у Азирафаэля широко распахнуты и полны ужаса, и это немного успокаивает Кроули, заставляет его собраться и не чувствовать себя самым перепуганным в этой комнате. — Кроули! Ты видел? Кроули не отвечает, у него все еще проблемы с речью и голосом. Он протягивает руку к ближайшему яйцу, гладит пальцами прохладную скорлупу и ощущает легкое движение внутри. У него кружится голова, он чувствует, что вот-вот потеряет сознание. Азирафаэль оставляет змеёнка на одеяле рядом и наклоняется к Кроули, поднимает его, прижимает к себе. — Все в порядке, дорогой, все будет в полном порядке. И с нами, и с ними. Мы будем… мы придумаем, как с этим справиться. Только оставайся со мной, ладно? Кроули сглатывает и слабо кивает. Горло у него пересохло, говорить он все еще не пытается. — Ты не против, если я оставлю тебя ненадолго и посмотрю, сколько времени может потребоваться, чтобы вылупились все? — спрашивает ангел, потирая спину. Кроули снова кивает, но тут же включает свой телефон и передает его Азирафаэлю. — О, хорошая идея, так действительно будет быстрее. Я просто спрошу мистера Гугла, это не займет много времени. Кроули смотрит на жалкого слепого змеёнка, извивающегося на одеяле, ничтожное маленькое существо, неожиданное и уязвимое. Он протягивает руку, копируя жест Азирафаэля, позволяет своему сыну-дочери-исчадию почувствовать тепло, исходящее от его руки. Змеёнок ориентируется довольно быстро, может быть, только по запаху, вползает на руку и сворачивается у него на ладони. Кроули рефлекторно накрывает его второй ладонью, прикрывая и защищая. — Гугл говорит, что вылупление может занять несколько дней, — говорит Азирафаэль, отрываясь от телефона. — Детеныши не всегда вылупляются в одно и то же время, даже если яйца были отложены одномоментно. Правда, там имеются в виду детеныши обычных змей. Кроули наконец удается заговорить. — И как их называют? Детенышей змей, я имею в виду. — Не знаю. Детеныши змей, может быть? Маленькая змейка обвивается вокруг запястья Кроули и снова засыпает, еле слышно посвистывая. — Змеёнка, — бормочет Кроули себе и своему новорожденному. *** Четыре из пяти оставшихся яиц вылупляются в ближайшие двадцать четыре часа. Кроули больше не пытается заснуть, теперь он — нагретая солнцем скала, источник тепла и защиты для новорожденных змеят. Приходится быть крайне осторожным, чтобы не раздавить кого-нибудь из них, поэтому он сохраняет полную неподвижность, откинувшись на подушки, которые принес ему Азирафаэль, и смотрит фильм. Все равно пока ему больше нечего делать, верно? Он еще не уверен, что окончательно пришел в себя. Он вообще ни в чем не уверен. У него так много вопросов. Иногда то один, то другой из змеят превращается в человеческого младенца, а потом обратно. Кроули полагает, что они делают это непреднамеренно, они слишком малы и еще не контролируют свою форму, а соображают еще хуже. Иначе бы понимали, что оставаться младенцем-змеёнком намного безопаснее. Ему они кажутся одинаково симпатичными и беззащитными во всех своих формах, так что, наверное, в этом все-таки есть какой-то смысл. Что не имеет смысла, так это все случившееся в целом. Он продолжает мысленно ходить по кругу, размышляя о том, как так вышло, что ангел обрюхатил демона, и теперь у них есть… дети? Ну… наверное, что-то типа того. У них есть дети, которые иногда выглядят как змеи, а иногда как люди, а иногда как нечто среднее между тем и другим, и кто знает, из чего они сделаны внутри? Если бы ему пришлось гадать, он бы поставил на сочетание ангельской и демонической энергий. Которые на самом деле, как они с Азирафаэлем давно уже убедились на собственном опыте, не так уж сильно отличаются друг от друга. Чем больше он думает об этом, тем больше понимает, что есть только одно объяснение: это должно было случиться. Кое в чей непостижимый План входило, чтобы такое произошло. Он вспоминает весь набор уникальных, невероятных совпадений, которые привели их сюда, слишком длинный и сложный, чтобы что-то из этого могло быть случайным. Всемогущий спланировала это таким образом. Эта сука. Кроули видит отражение того же самого осознания и на относительно спокойном лице Азирафаэля. Своеобразное принятие новой реальности. Им не нужно говорить друг с другом, каждый из них давно уже и без слов отлично понимает, о чем думает другой. Кроули, если уж говорить начистоту, не уверен даже в том, злит ли его сложившаяся ситуация или радует. Или и то и другое вместе. Сейчас он просто слишком ошеломлен, чтобы чувствовать что-то конкретное. Что-то другое конкретное. Он никогда не думал ни о чем подобном… ну, что у них тоже может быть… могут быть… кто-то. Он так старательно об этом не думал! Конечно, счастливые человеческие семьи выглядели прекрасно и привлекательно. Правда, куда чаще встречались несчастные семьи, гноящиеся гнезда травм и неврозов. Но счастливые… счастливые были великолепны. Однако сам он не собирался экспериментировать с заведением семьи, а поэтому никогда и не тратил времени на размышления о них и том, хотел бы он этого для себя, и если бы и да, то в каком именно виде. Слишком долго он не смел мечтать даже об ангеле… хотя бы просто в качестве друга, не говоря уж о большем. Опасно быть слишком жадным, а то можешь потерять и то, что уже имеешь… — Кроули, — говорит Азирафаэль с тихим благоговением в голосе, когда последнее яйцо начинает трескаться. Кроули распускает змеиные кольца, до того стискивавшие Азирафаэля, и скользит к яйцу вместе со своим ангелом. Они держатся за руки, когда скорлупа раскалывается и открывается... — У него что, две головы? Он спрашивает Азирафаэля, хотя и понимает, что тот не может знать больше него самого. Черт возьми, да никто не может знать, что нормально, а что нет в этой ситуации! На этот счет не предусмотрено никаких инструкций и правил. И остается только надеяться, что змеята как-нибудь сами во всем разберутся и самоурегулируются, сами поймут, когда надо есть, а когда спать. Что они не начнут вдруг болеть всей той кучей непонятных детских болячек, которая свойственна человеческим младенцам. — Нет… нет, смотри! Азирафаэль осторожно нажимает пальцем, разделяя двух змеек-близнецов внутри одного яйца. — Двойняшки… — бормочет Кроули. — Похоже на то. — Азирафаэль осторожно вынимает змеиные кольца и медленно распутывает их, но держит так же близко друг к другу, как они были в яйце. — Семь. У нас есть семь… — Змеёнков, — убежденно говорит Кроули. — Да. Азирафаэль улыбается ему, и Кроули чувствует внезапный прилив счастья. Ангел целует его в щеку, все еще держа в ладони змеят-близнецов. И Кроули наконец позволяет себе поверить: если ему удалось сотворить такое чудо вместе с Азирафаэлем, если он не одинок, если он может разделить подобное высшее счастье с единственным существом, которое он когда-либо любил… тогда, может быть, все и на самом деле в порядке. Может быть, он действительно смог этого добиться. Они смогли добиться этого. Вместе. — Мы должны подумать об именах, мой дорогой. Кроули задумывается лишь на мгновение. — Ты полагаешь… на тот случай, когда им понадобится, хм, взаимодействовать с человеческими детьми? — О… ну, возможно. Почему бы и нет? Как и нам. Может, они захотят завести друзей в будущем. И, конечно, я бы отправил их в школу, если бы они захотели пойти. Прямо сейчас это кажется таким далеким, но когда-нибудь… Впрочем, мы не обязаны торопиться. — Ты, как всегда, прав, — отвечает Кроули. — Но имена все равно нужны. Прямо сейчас. Надо же нам самим как-то отличать их друг от друга. Азирафаэль кивает. — Как насчет Шекспира? У него в пьесах такие красивые имена. Кальпурния, Кассандра, Бартоломью, Яго… Кроули морщится. — У лун тоже есть хорошие имена, ангел! Ганимед, Титан, Каллисто. — Разве астрономы не обращались к пьесам Шекспира, чтобы назвать некоторые из них? — Ангел! — Кроули, ухмыляясь, тянется за своим телефоном и выводит на экран список спутников Урана. — Ты гений. *** Корделия — самая старшая из змеят. Если, конечно, для утверждения старшинства достаточно вылупиться из яйца на несколько часов раньше своих братьев и сестер. В своей змеиной форме она черная с белыми крапинками и похожа на ночное небо. В человеческом обличье у нее темные кудри и голубые глаза, а еще она бегает быстрее всех. У Оберона самые большие крылья. У него светло-желтый животик и коричневая спинка, он любит дремать рядом с Азирафаэлем, пока тот читает. Он тихий змеёнок и такой же тихий и послушный и в человеческом обличье, вот разве что его каштановые волосы почему-то всегда слишком длинные и постоянно лезут ему в глаза, независимо от того, как часто и коротко Кроули их стрижет. Пак белый и розово-красный, когда он змея, и рыжий, когда он ребенок. Он почти никогда не бывает в коттедже, всегда в саду снаружи, гоняется за пчелой или взбирается на дерево. Любит спать в траве и срывать дикие ягоды с кустов. Остальные четверо детей полностью белые в змеиной форме, светловолосые и голубоглазые в человеческой. Кроули полагает, что это показывает подавляющую доминантность ангельских генов… если, конечно, гены вообще имеют к этим созданиям какое-то отношение. Вся ситуация в целом и все ее детали по-прежнему сбивают его с толку, и если он слишком усердно пытается размышлять над ними, у него начинает раскалываться голова. Офелия — заноза в заднице. Она способна сломать все, к чему прикасается. Иногда намеренно, чтобы посмотреть, что внутри. Кроули любит их всех, но Офелия — та, кого он понимает лучше всего. Бьянка знает все обо всем. Она может говорить о чем-то — и говорит — часами, и Азирафаэлю пришлось спрятать несколько книг, которые, по его словам, не подходили для ее возраста. Не то чтобы кто-то на самом деле знал, сколько ей лет, потому что змеята растут и развиваются совершенно не по тем правилам, что человеческие дети. И Азирафаэль и Кроули просто присматриваются и пытаются приблизительно соотнести… но до сих пор не уверены, понимают ли сами змеята, что возраст нельзя менять с той же легкостью, что и форму. Мэб и Крессида, близнецы, всегда неразлучны. Кроули и Азирафаэль пытались предоставить каждому из них собственное пространство и развивать индивидуальные интересы, точно так же, как они делали с другими братьями и сестрами, но эта парочка, похоже, совсем не хочет расставаться. Кроули должен признать, что довольно забавно наблюдать, как они всегда ходят, держась за руки — когда у них есть руки, или ползают, переплетаясь и свиваясь друг с другом. Две маленькие белые змеи, которых так часто приходится распутывать. Это не та отставка, которую Кроули планировал для себя. Такую возможность он даже и в отдаленной перспективе никогда не рассматривал. Но он чувствует себя счастливым в этом доме, полном шума, любви и змей. Никто из них не планировал для себя ничего подобного, но, как только их сладкие исчадия укладываются на ночь, Кроули сбрасывает на пол несколько мягких игрушек, которые опять самым непостижимым образом попали в его кровать, и занимает свое законное место рядом с Азирафаэлем. Не то чтобы они сознательно решили последовать примеру людей спать каждую ночь, просто... просто они оба так выматываются за последние дни, что подобное чудачество начинает выглядеть очень привлекательным. Азирафаэль целует его отяжелевшие веки, и Кроули понимает, что на самом деле все именно так, как и должно было быть. И никак иначе и быть не может.