Предрассветная мгла

      Кучевые облака на ощупь мягкие.       И невесомо проводя рыжими кончиками пальцев вдоль светло-серого «одеяла», Дым удостоверяется в этом. Лучезарная улыбка, озаряющая опавшие ветви ели над головой, не спадает: приятно осознавать, что она права. Лисица, у которой тонкие ладони утопают в широком свитере, вечно права. И преследуя по пятам сквозь минувшие века, эта истина всё наращивает непобедимую мощь, склоняясь к пережиткам прошлого.       Так даже лучше: рассуждая о бесчинстве и практически разваленных городах, возможно дотрагиваться до росистой травы под пушистым хвостом сбоку, чувствуя прохладную влагу на ладонях. Давать волю бушующим чувствам, поддаваться безумному круговороту времени, отпуская всё на самотёк. И, вобрав побольше свежего воздуха — кто вообще придумал дышать — наслаждаться звонким пением крохотных птиц и ароматом владельца джинсовки под широкими бёдрами. Который, о снова, затягивается омерзительным никотином.       Безопасно.       Улавливая едва слышимый шорох слева, жгучее чувство опасности бессильно отчаивается, принимая поражение — это всего лишь верный спутник бесконечной жизни. Спутник, в чьих могучих лапах игриво протекает безграничная любовь, делённая пополам. Пусть и незаметная, чересчур пугливая в действии. Но лисица всё равно склоняет набок голову, хлопая густыми ресницами, анализируя мельчайшие движения волка. И, пристально заглядывая в глаза напротив, осторожно берёт крупную лапу в свою. Невесомо щекочет подушечками пальцев и с упоением отмечает, как Кумар накрывает второй лапой их связанный тандем неловких поглаживаний, явственно поддерживая.       Дым, будь воля оставшихся духов, могла бы остаться так навечно в еловом лесу: с дурацкой полуулыбкой на лице, с огненным теплом, отчаянно таранящим грудную клетку; с задними стройными ногами, которые так идеально переплетены с волчьими. То тихое счастье, отчаянно прилипающие к густой шерсти и будоражащее конечности, с нескрываемой силой тянет на дно. Окончательно и бесповоротно душит, упиваясь ликованием, рассчитывая на победу. И, между отчаянными вздохами — то ли Дыма, то ли Кумара — по-матерински улыбается: тепло и успокаивающе. Всё так, как и должно быть.       Кумар, в ровной степени оглушённый переполняющими чувствами, где-то на периферии подсознания определённо рад такому раскладу событий: возможность осторожно дотрагиваться, открыто заявляя о намерениях, неусыпно заботиться о духе, что намертво засел в материальном сердце — достойная награда, полагающаяся за былые услуги перед опытом вечного существования. И, жадно ловя очередную расчудесную и, по нескромному мнению, очаровательную улыбку, он и сам улыбается. Скорее с нежностью и беззаботностью, что пролегает между едва заметными морщинками в такой момент.       Но момент — достаточно короткий промежуток времени, пролетающий на бирюзовых крыльях, рассекая ветер, вдаль. Которого вечно недостаёт, которого с придыханием ожидаешь как чудо никчёмного мира. И ощущая острую необходимость в столь правильных решениях, волк искренне прилагает усилия, чтобы растянуть этот свежий глоток воздуха, называемый «моментом».       Дым неимоверно умна для того, чтобы понимать суть происходящих вокруг вещей с полуслова или осторожного движения. Или, разумеется, как получится… но движения Кумара, её прекрасного и горячо любимого брата, говорят сами за себя: уверенные, но в то же время будто спрашивающие разрешения. И взгляд, что мощью тепла прожигает дыру где-то внутри, но изучающий мимолётные движения и настрой. Лисица, если не с надеждой поддастся вперёд, прикрыв подрагивающие ресницы, и не соприкоснётся осторожно носом к носу, вероятно, ужаснётся выбору таких неправильных действий. И о, она, не раздумывая более одной секунды, совершает решение в пользу безграничных чувств и сердца.       Кумар, пристально наблюдая за взлохмаченной от чувств лисицей, что слегка склоняет голову на бок, слегка приподнимает уголки губ — так, что определённо невозможно заметить — и начинает тереться в ответ. И шептать, шептать и шептать обо всём подряд: о бескрайнем небосводе, о бурной реке, о великолепии и неотразимости лисицы. И даже об огромных свитерах, которые так украшают её сестру. И о том, что ему неоправданно повезло, и о том, что преклонить голову перед ней — наименьшее, что возможно совершить, показав беспредельную преданность. И даже о мире…       — Мне повезло: я в силах заключить в объятия весь мир, если захочу…       Лисица, где-то глубоко в подсознании обескураженная подобным заявлением, глупо хлопает ресницами, слегка отодвигая морду. И выжидающе наблюдает с минуту, вскоре подавая голос:       — Дурак, мир нельзя потрогать.       Кумар, хмурящийся и явно недовольный, мгновенно заключает серую морду напротив в свои огромные лапы. И бережно приглаживает подушечками каждый волосок на шерсти, по-настоящему наслаждаясь происходящим и нежным взглядом лисицы.       — Можно, — последует уверенный, но тихий ответ, когда Дым попробует накрыть их своим пушистым хвостом.       «Действительно можно», — пронесётся на периферии подсознания, когда хвост Кумара окутает теплом.