Отлично, хлопайте в ладоши, повторяя
«Ох, до чего же одаренный Заяц, наш кумир! У нас мурашки это признак восторга Для вас трибунами будет вот эта горка» Куда же вы, я вам пытаюсь открыть новый мир Ну расскажите, что вы думаете обо мне
Необходима конструктивная критика Какие черствые вы все, посмотрите-ка И равнодушные, аж холодок по спине Чтоб вы заметили меня и запомнили Я всю энергию свою отдаю без остатка
Кристаллизация искусства из беспорядка Если не нравится значит не поняли Вам наплевать на культуру и ее этапы Серая масса, я громко над вами смеюсь Ну неужели я славы добьюсь
Лось и гнавшийся за ним волк единой смазанной тенью исчезают в подлеске, не дав испуганным людям наблюдать за их дальнейшей судьбой. Остается только гадать, кто победит в этой ожесточенной, наполненной первородным смыслом схватке жизни и смерти, или потом уже, вступив в лес, наткнуться на цепочку следов, восхваляющих спасение, или кровь-кровь-кровь везде, знаменующую поражение. Но это и неважно сейчас и будто бы никого не волнует — все глаза устремлены только на Эрика, по-прежнему лежащего в снегу на той стороне. — Он мертв?.. — робко шепчет кто-то испуганно из толпы, облачая в слова одну единственную общую мысль. И, не успевает Салим повернуться, чтобы посмотреть на говорящего, вперед выступает Джейсон. Выходит, отделяется от толпы, не качает даже, а дергает коротко головой, не глядя ни на кого. — Нет. Не должен. Долго мы тут будем стоять и ждать чего-то? Вперед. Он первый ступает на лед и идет уверенно к берегу напротив, пока у Салима от одной только мысли об этом все сводит внутри по меньшей мере тревогой. Неужели Джейсон не боится? Не ощущает буквально, как ледяные лапы самой Темноты обнимают его так сильно, что становится трудно дышать? Как челюсти Ледяного волка смыкаются на руках и ногах, как он вгрызается в шею, пытаясь вылакать поспешно кровь, тепло и жизнь? Как вместе с телом умирает надежда? — Ну? — Джейсон оборачивается на середине реки, и всего на долю секунды его взгляд пересекается со взглядом Салима. — Если вы трусите сейчас, лучше вам здесь и оставаться. На Озере трусам не будет места. Остаток пути он проходит не оборачиваясь. Постепенно люди, словно оттаяв, сначала неуверенно, а потом все быстрее вереницей стекаются на лед, спешат добраться до другой стороны, как будто бы с минуты на минуту либо появится на горизонте еще один голодный до крови зверь, либо проломится под десятками ног толстый наст. Салим пристраивается в конце, но почти не колеблется, когда твердая почва, припорошенная взрытым копытами снегом, сменяется льдом. Если они хотят победить, надо найти в себе смелость — Джейсон прав. Какой смысл пытаться, если не получится заставить себя даже перейти через реку, туда, где распростерт на снегу Эрик, который, не сомневаясь ни секунды, готов был пожертвовать жизнью ради людей. К тому моменту, как Салим добирается до берега, племя уже толпится вокруг своего вождя, переговариваясь обеспокоенно. Джейсон сидит перед ним на снегу и деловито ощупывает каждое из мест, где сочленяются друг с другом кости. — Все с ним в порядке, — он выдыхает, снова ни к кому конкретно не обращаясь. — Но нужно привести его в чувство. Салим! Собственное имя, что вчера падало и падало в морозные сумерки комьями боли, сейчас звучит едва ли не повелительно, и Салим вздрагивает. Но подходит. Смотрит сверху вниз, скрещивает на груди руки, выдерживает дистанцию в пару шагов, но подходит. Смотрит на Джейсона, все еще сидящего в снегу, вопросительно. — Мне нужна твоя помощь. — Мне тоже нужна была, — отвечает Салим негромко и холодно, не успев даже осознать, как с языка сорвались слова. — А можешь ты хотя бы сейчас не себя жалеть, а помочь? Ответ, не менее ледяной и хлесткий, бьет наотмашь, вгрызается куда-то в то по-прежнему не застывшее, все так же ранимое, глубоко-глубоко внутри. Салим вспоминает, как звал его Джейсон вчера, как изливал ему душу, как смотрел — растерянно и уязвимо, — надеясь на понимание. Салим думает — сгущающаяся над Теневым пиком Тьма сводит его с ума. Всех сводит. Поэтому вместо того, чтобы огрызнуться в который раз, кивает только едва заметно, стараясь на Эрика не смотреть: — Что делать? — Мне нужно, чтобы ты… — Джейсон провожает взглядом колею взрытого снега, ведущую в чащу, и поднимается, — нет, знаешь что, сам найду. Разотри ему ладони пока и проследи, чтобы не разбредался народ. Я скоро вернусь. Салим снова кивает, и уже через пару минут Джейсон исчезает между деревьев. Растирая руки бессознательному Эрику, Салим, глядя на лес, не может не думать о том, не превратился ли Джейсон в волка и сейчас, чтобы облегчить поиски и продвижение по снегу. Не примкнула ли к цепочке следов погони за лосем еще одна — волчья, что изначально должна была быть человечьей и Четверыми была создана таковой. После их разговора вчера Салим едва ли подумал о том, что узнал, и теперь, догнав его, мысли сотнями паразитов вцепляются в голову. Под слоем первоначального ужаса и отрицания вдруг обнаруживается сожаление, маячит где-то на краю осознание. Если во всем разобраться, обдумать, разложить все по полочкам, мысль о том, что Джейсон обращается в волка можно принять. Не сразу, но можно: побороть непринятие, прорваться сквозь двадцать семь лет убеждений, представить, постаравшись не утонуть с головой в удушающем чувстве вины, как совсем молодой еще Джейсон, так отчаянно желавший просто быть кому-нибудь нужным, продирался сквозь ветки, убегая все дальше и дальше оттуда, где, как он думал когда-то, может быть его дом. Но это все будет потом. Пока Салим сидит на снегу, и Ледяной волк потирается о колени, а люди, встревоженные, уставшие, не знающие, увидят ли новый рассвет, мнутся вокруг, утаптывая свежевыпавший снег. — Вот он, — говорит негромко одна из неотделимых частей этого единого вымотанного и продрогшего организма. — Идет. И Джейсон правда выходит из леса, бережно удерживая в покрасневших ладонях пожухлые травы. — Это должно помочь. Подвинься. Травы крошатся, но пахнут сладко и терпко. Как той зимой. — Джейсон… — хрипит Эрик, который постепенно приходит в себя. — Нет. Ты помог мне, я помогаю тебе, вот и все. Я выбираю тебя не бросать. — Джейсон… — Хватит. Вставай, нам надо идти. Коричнево-рыжие, будто бы ржавые, крошки листьев осыпаются вниз и теряются в белом, когда Эрик встает. Он морщится, но сразу одергивает себя — на него смотрят люди, и показывать слабость вождю сейчас просто нельзя. Улыбка получается почти не вымученной. — Все в порядке? — первым делом интересуется он. Ответом — неуверенные кивки. — Тогда продолжаем путь. Постараемся добраться до Озера до полуночи, разобьем лагерь там. — А потом? — А потом… А потом, надеюсь, Четверо будут к нам милосердны. Те, кто сидел, поднимаются на ноги с тяжелыми вздохами, те, кто сидеть на снегу не стал, только сбиваются в группы плотнее, пытаясь хотя бы друг о друга согреться. Звякают копья. Мутным облаком поднимается в морозное небо общее, одно на всех, дыхание. Наверное, люди хотели услышать, что все пройдет хорошо. Пусть ложь, но люди просто хотели услышать, что все они справятся и вернутся домой, а услышали — правду. — Нехорошо это, — подливает Джейсон масла в огонь обеспокоенным, хмурым взглядом в сторону леса. — Нехорошо, что волк был один, не стая. Даже природа чувствует, что надвигается что-то, и плюет на законы. Волку одному не выжить в лесу. Пять зим, Салим думает. Пять зим Джейсон прожил один, глуша в себе старое, больное и горькое. Три. Три зимы, говорят чужие глаза, будто Джейсон мысли читает, и Салим понимает без слов. Да, две зимы назад, когда-то, кажется теперь, давным-давно они встретились в первый раз, и с тех пор Салиму все еще снятся иногда теплые пальцы, которые пахнут травами сильно и терпко. И ноет под рубахой и шкурой некрасивый рубец. — Идем, — зовет Эрик. Они идут. Идут, оставляя за спинами спящую реку и последнюю надежду снова увидеть когда-нибудь дом.***
Ночь застигает их на подступах к Озеру: путает, кружит, рисует между деревьями неясные тени. И вымученные, продрогшие до самых костей, люди племени ночи охотно верят. Вздрагивают. Вскрикивают. Дергаются, натыкаются друг на друга, путаются в ногах, а ведь это — самые сильные. Те, кого Эрик счел достойными битвы, слабых оставив в лагере. — Стойте, — приказывает он, стоит только Салиму об этом подумать. — Там, на берегу. — Костры, — Джейсон напряженно кивает. — Не враги, но приятного тоже… Мало. — Ты думаешь?.. — Знаю, — Джейсон выпрямляется, подбираясь. — Похоже, со своими страхами придется столкнуться еще до того, как сюда явится Тьма. Насмешливый взгляд его направлен на Эрика, хотя Салим знает, что дело не только в нем. Если люди, что разбили лагерь на берегу — это те, кто он думает, значит, тяжело придется обоим, и как бы усталость после долгого перехода и нервозность от предстоящего столкновения не стали причиной бессмысленной стычки. — Пойдемте, — предлагает он тихо: с заката они втроем шли впереди, вели племя, плечом к плечу, и теперь повышать голос смысла нет никакого. Его услышат. — Люди устали. Нам всем нужно отдохнуть, а проблемы будем решать, если они появятся. Есть вещи страшнее, чем прошлое, что вас кусает за пятки. Салиму казалось — сильнее устать нельзя. Салиму кажется, что он вот-вот упадет без сил, и вслед за ним попадают остальные. Но он стоит, и стоят остальные, а на опушке, в паре шагов от берега, неторопливо, сквозь пот и усталые слезы, вырастает временный лагерь. Простые хижины из веток и небольшие костры, груды оружия, укрытые бережно дублеными кожами от снега, и ветра, и чужих глаз, вещевые мешки, котлы, импровизированные кровати и слепленные из утрамбованного снега сидушки. Все-таки сила — в людях. В том, что они все вместе, объединенные общей целью, горой друг за друга, вопреки разногласиям и усталости вопреки. Легко было бы сказать, что сделает кто-то другой, пока ты сам отдохнешь. Легко было бы стать отдельным звеном, но тогда и цепь распалась бы на куски, а толку — от такой цепи? — Все молодцы, — это Эрик, потирая только что лопнувшие мозоли, теряясь в толпе, благодарит каждого, кто помогал. — Сейчас ужинаем и отдыхаем. Что будет дальше, покажет новый рассвет. А пока берегите силы. И пусть Четверо охраняют ваш сон. Салим слышит все это фоном, пока разглядывает бездумно бесконечную озерную гладь. Вернее, нетронутый снег, такой белый, что даже во тьме он сияет, почти слепит глаза, отражая Луну и сотни детей ее — звезд. И каждая будто бы светится не на небе над головой, а где-то в сугробе, подбадривает, смеется весело и легко, как дети, играющие на улице по весне. Чуть поодаль полыхают такие же, как у них, костры, но даже в отблесках рыжего Салим едва различает лица. — Устал? — спрашивает негромко Джейсон, сидящий рядом. Салим молчит. — Устал? — интересуется Эрик, устраиваясь напротив. — Спрашиваешь еще. Джейсон поднимается и с гордо поднятой головой уходит к одной из временных хижин. Салим устал. Усталость бежит по венам, не дает поднять руки, и кусок разогретого жирного мяса Салим с трудом подносит к губам. Оставшись лишь с Эриком, они едят в тишине, оба молчат, наслаждаясь заслуженным ужином и предвкушая не менее заслуженный сон. У Салима даже на это сил хватает едва-едва, а на то, чтобы думать о Джейсоне их не остается вовсе: наверное, так нельзя, но Я выбираю тебя не бросать. он бросил его там, на горе, в пещере, где открыл ему душу и доверил всего себя. Салим устал — не только сегодня, но в общем; Салим устал от ответственности, устал от того, что свалилось на голову и повисло неподъемной скалой на плечах. Когда все закончится, он пожалеет о том, что был груб, обязательно пожалеет, но пока все, что Салим ощущает… Усталость. — Иди, — гонит его мягко Эрик. — Ты сильнее других, но тебе нужен отдых тоже. Мы все люди, Салим. Иди. — Спасибо. Уйти далеко Салиму не позволяет чужак, появившийся из темноты. — Мне нужен ваш вождь. На вид — мальчишка совсем. На шее болтается амулет, но рассмотреть его Салиму не удается. Хорошо, проносится в голове, что Джейсон ушел. Но вслух он только спрашивает глуповато: — Зачем? — Вы находитесь на территории племени Севера, — чеканит, не слишком уверенный, но очень старательный. Салим улыбнулся бы даже, но слишком устал, а потому лишь кивает за спину, туда, где у костра остался дежурить Эрик. — Но ты же знаешь, зачем мы все здесь, — подло, в спину. Мальчишка вздрагивает, у него сбивается шаг. «Рейчел требует», — слышит Салим уже засыпая. «… Сейчас. Нет, сейчас.» «… Ладно.» «Мы будем ждать вас утром.» Утром Салима будит Эрик. Бледное лицо с острыми скулами — первое, что Салим видит, проснувшись, — выглядит осунувшимся, и сразу в голове возникает вопрос о том, спал ли вождь этой ночью вообще. Салим не помнит, как засыпал и сам, ведь отключился, едва только закрыл глаза, что уж говорить о том, чтобы наблюдать за другими. Даже не по себе становится — что, если бы Безумец напал на них ночью? Крепко спящие, они и не заметили бы даже, а, пока разобрали бы сложенное оружие, как много людей успел бы тот перебить? — Все в порядке? — хрипло со сна, на что Эрик кивает, заметив взгляд, направленный на серое небо в проеме двери. — Уже близится полдень. Сегодня светлее уже не станет. — Но как же?.. Ответом Салиму становится Теневой пик. Из хижины они выбираются тихо: даже если и правда день должен быть в самом разгаре, слишком многие еще, то ли слишком измученные вчерашним походом, то ли принимающие серость за рассветную, спят, и только несколько человек, кроме них, разговаривают вполголоса где-то чуть в стороне. — Смотри, — Эрик указывает на запад. А там, на западе, Теневой пик уже почти полностью съеден Тьмой. Она клубится, если присмотреться, вихрится, двигается, как двигаются под кожей мышцы, сползает в Долину все ниже, и кажется, что вот-вот она начнет вгрызаться в серый снег у подножья. Салим с трудом отрывает взгляд, завороженный страшным зрелищем, смотрит на небо, но — ничего там не видит. Оно такое же серое, как под ногами на Пустоши снег, серое, как скалы Орлиного пика, серое, как тоска по теплой весне. — Пойдем к ней сейчас, — Салим кивает на дым от костров по соседству. — А завтракать? — Завтрак… Тьма слишком близко, Эрик, сейчас на завтрак уже нет времени. Стоит им покинуть временный лагерь, позади них слышатся шаги, а через мгновение, снова плечом к плечу, к ним пристраивается Джейсон. — Мало ли что, — только угрюмо оправдывается он. — Пошли. И не смотрите так на меня, нам всем одинаково там не рады. «Любой, кто встретит Джейсона, обязан убить его и будет за это награжден.» Неужели? Салим бы поспорил, но Джейсон смотрит на него так выразительно, будто бы предлагая поспорить, и слова западают в горле упрямым комом. — Идем, — соглашается Эрик. Кажется, ему понимания человеческих эмоций тоже не занимать. Снег на берегу Озера плотный, слежавшийся; подошвами Салим ощущает под сугробами обледеневшую гальку. Но это не плохо, на этом можно сосредоточиться, чтобы не думать, ступая за Джейсоном след в след, о том, что это утро может обернуться трагедией. По крайней мере, Северное племя пришло. По крайней мере, Северное племя, несмотря на то что в их сердцах, давно уже заледеневших, нет места другим людям Долины, станет сражаться с остальными плечом к плечу против Безумца и Тьмы. Но Джейсон… Рейчел сказала тогда, что каждый из северян имеет право его убить, и теперь Салим знает почему. Не то чтобы это его утешало, да и ситуацию причина легче не делает. Салим уверен: у юной воительницы все еще бурлит в жилах злость, ненависть даже — за обманутые надежды, за честь, опороченную, за счастье, ускользнувшее из-под носа. — Вот они! — слышится издали голос, и на фоне временных укреплений вырисовываются три фигуры. Трое на трое, успевает промелькнуть в голове у Салима. Напрягается спина Джейсона, идущего впереди. Но враждебности никто не выказывает: фигурами оказываются Рейчел, Ник и мальчишка, которого вчера отправляли к ним в лагерь с посланием. Его, как только процессия Эрика приближается, Рейчел жестом отсылает прочь. — Эрик. — Рейчел. Да будут Четверо милостивы к вашему племени. Улыбки сейчас кажутся оскалами, а весна, думает Салим, вполне могла бы быть такой морозной из-за одного только этого разговора. Взгляд Рейчел, холодный, надменный, соскальзывает на Джейсона всего на секунду, но Эрик вытягивает вперед руку, отвлекая ее. Салим, которому только и остается, что мяться позади всех, успевает заметить, как вождь чуть смещается, чтобы почти полностью закрывать Джейсона собой. В руке у Эрика деревянный кружок, поперечный срез тонкой ветки, потемневший от влаги и времени. Рисунок, нанесенный на древесину когда-то, уже почти стерся и едва различим, но все и так знают, что это — символ. Символ единства, неразрывности всего, что существует в Долине под солнцем, знак того, что связано и переплетено, независимо от того, как трудно или легко, правит вокруг свет или Тьма, воцарился ли вечный холод или согревают землю жаркие лучи. Вожди племен обмениваются Знаками при каждой встрече, и сейчас Эрик протягивает Рейчел сотни лет кочующего из рук в руки Волка. — Надо же, — он улыбается, забирая Оленя взамен. — Я бы счел это знаком того, что все становится на места. — Давно ты разбираешься в знаках? Я думала, это удел кого-то другого. — Ну, знаешь… — скалится Джейсон, но Салим его обрывает, поплатившись, правда, раздраженным взглядом, направленным в свою сторону: — Давайте займемся делом. У нас мало времени, и надо спешить. Обсудим дальнейший план? — Да… — Рейчел снова смотрит коротко на Джейсона, но ничего больше не говорит, кивает только за спину, приглашая следовать за ней. Эрик, однако, хмурится. — Будем говорить на твоей территории? — А мне от своего племени нечего скрывать. Снова перепалка, снова битва взглядами, ухмылками, надменными смешками. Если в начале разговора Салим чувствовал только холод, то теперь воздух будто нагревается вокруг, раскаляется тем сильнее, чем больше слов повисает в воздухе немым укором с каждой из трех сторон. Неужели Долину погубит старая ссора? Неужели погибнут люди только из-за того, что всего лишь трое не совладали с собой? — Может, поговорим у леса, на ничьей территории? — предлагает Салим. Рейчел фыркает. — Вы не в том положении, чтобы торговаться. Раздражение начинает овладевать и Салимом: Рейчел, пусть и ведущая за собой племя, так и осталась девчонкой, поставившей самолюбие выше их общей цели. Как видно, ей в удовольствие использовать свою власть, она наслаждается ей, упивается. Мстит. Как раз в тот момент, когда облаком пара с губ готово сорваться что-то, что привело бы к плачевным последствиям, в разговор вдруг вступает Ник. В нескольких шкурах, с копьем наперевес, он смотрится среди жителей севера странно, но такова его ищущая натура — пробовать новое и всем интересоваться. — Давайте не будем терять время, и правда. Обсудим все здесь, а потом, если будет нужда, повторим все для вас, восточных. Салим прав, нам медлить нельзя. Ловко, угождая и тем, и тем, но Салим рад, что соплеменник его поддержал. Рейчел снова кивает на лагерь и, развернувшись, гордо идет в самый центр, а Джейсон, метнув на Салима еще один взгляд, не удержавшись, все-таки цедит: — Ну конечно, она же всегда получает, что захочется ей. Люди, пока колонна с Рейчел во главе продвигается к главному костру, наблюдают за ними совсем как тогда. Мысль о том, что каждый из них может причинить Джейсону боль, беспокоит Салима, заставляя оглядываться, но никто не шевелится даже, в глазах не мелькает ни гнева, ни раздражения — ни намека на то, что кто-то действительно нападет. В глазах северян Салим различает только гнетущий страх, и к тому моменту, как они доходят до места, этим страхом он заражается сам. Они садятся вокруг костра: Рейчел, Ник, Эрик и Джейсон с Салимом напротив. Поверх пламени на них смотрят три пары карих глаз, одинаково-разных, и Салим ловит себя на мысли, что хочет придвинуться к Джейсону ближе. Но даже не дергается. — Итак. — Теневой пик уже почти полностью не виден за Тьмой. Я думаю, у нас есть пара дней. Может, четверть луны. — Мы готовы. Рейчел хмурится, но голос ее звучит твердо. Салим смотрит — на тех, кто сомкнулся вокруг них плотным кольцом, напряженно прислушиваясь. Готовы? Или просто нет выбора? Вот совсем еще юный мальчишка, наверняка только-только прошедший Инициацию; вон молодая пара, что держится за руки, как будто, если они отпустят друг друга, Тьма поглотит их в мгновение ока. Вот женщина, смутно знакомая, и Салим, приглядевшись, узнает в ней хозяйку той хижины, в которой они тогда ночевали. В голове ее голосом почему-то звучит Пророчество. Хилой девочки рядом с женщиной уже нет. — Надо позвать мое племя, без них нам не справиться, — Салим с трудом отводит глаза. Отводит как раз в тот момент, когда Ник вздрагивает из-за упоминания юга. — Ник? Ты сможешь привести их сюда? Чем раньше, тем лучше. — А ты? — А я отправлюсь на запад. На поляне повисает молчание, только ветки потрескивают в костре, рассыпаясь десятками искр. — На запад?.. — наконец осторожно интересуется Эрик. — Я знаю, знаю. Племя Безумца. Но ведь там могут быть люди, которые против, разве нет? Нам важен каждый, а если сидеть здесь и просто ждать своей участи, можно сойти с ума. — Бежишь от своего страха? — усмехается Рейчел. — Почему идти должен именно Ник? — А что, боишься отпустить прихвостня? — Джейсон. — А что, ты завидуешь, что он есть? Словно костер незаметно подкрался к ногам и забрался под шкуру: Салим ощущает, как жар волной злости приливает к щекам и оседает на шее пятнами гнева. Да как она?.. — Рейчел, — Эрик вскидывает ладони. По знакомой морщине между бровей Салим понимает, что дело плохо. — Давайте не будем… — Мне не нужна твоя помощь, ясно? — Джейсон почти рычит. — Тьма уже близко, а вы только и можете, что… Что… Стиснув зубы, он вскакивает и, расталкивая толпу — в которой каждый человек имеет право его убить, — исчезает сначала среди временных хижин, а потом в подлеске. — Я пойду за ним, — вызывается вдруг Ник. — Попробую поговорить. Я все равно вам не советчик здесь. — Хорошо, — Рейчел кивает нехотя. Салим с Эриком провожают смуглого парня одинаковым взглядом. Они разговаривают недолго — еще раз решают, что собрать нужно всех, кого удастся собрать, даже если для этого придется отправить несколько человек в разные концы Долины. Вожди твердо намереваются остаться каждый со своим племенем, но оно и понятно, к тому же на запад Салиму хочется сходить самому. Посмотреть и узнать, убедиться, что там и правда есть те, кто не поддерживает Безумца, те, кто готов будет сражаться на их стороне. На юг же все-таки решают отправить Ника, ведь у него есть теперь навыки выживания, да и своих убеждать куда проще, чем чужаков. Салиму ли этого не знать. — Я отправлюсь сейчас, — поднимается он с нагретого места, и Рейчел только пожимает плечами, как будто ей тут решать. — Иди. Повезет — доберешься до них завтра к полудню. А там уж кто знает… — Стоит того, чтобы попытаться. — Удачи, Салим, — Эрик поднимается тоже, но направляется к лагерю. Его прощальная улыбка нравится Салиму куда больше, чем насмешливый оскал северного вождя. Чего Салим не ожидает услышать, подойдя к опушке леса — смех. Детский, искренний, чистый, как нетронутый снег на ветках деревьев, вперемешку с игриво-воинственными возгласами и приглушенным шумом борьбы. Ускорив шаг, Салим заворачивает за угол хижины и видит то, увидеть что ожидал еще меньше, чем услышать смех: Джейсон и Ник, мокрые от макушки до пят, возятся в сугробах с детьми, перекидываясь комьями снега и наскакивая друг на друга, как учащиеся охоте щенки. — Сюда, — улыбается Джейсон, дергая на себя одного из мальчишек, и падает вместе с ним, уворачиваясь от новой атаки. — Снег набирай, бери больше, сейчас мы покажем им! Ну-ка! Играющий в снегу, он больше похож на щенка, чем на того повзрослевшего раньше времени волка, каким выглядит обычно, и Салим впервые задумывается о том, что Джейсон еще совсем юн. Всего пять зим назад он покинул северный лагерь, но все случившееся закалило его, ожесточило, выточило, как бурный поток реки точит камни на берегу. — Салим, — Ник, едва восстанавливая дыхание и оттряхиваясь от снега, машет рукой. — Ты уже?.. — Да. Время терять нельзя. — Я с тобой. Голос Джейсона раздается так неожиданно близко, что Салим вздрагивает и поворачивается машинально. Джейсон, подкравшийся тихо, стоит совсем рядом: налипшие на мех снежные комья не мешают ему выпрямить спину, не тянут к земле, а взгляд, еще мгновение назад искрящийся весельем, полон решимости. — Я могу сам. — Я знаю, что можешь. Но я буду с тобой. Я выбираю тебя не бросать. — Ник, — Салим, не выдержав, малодушно отводит взгляд. — Рейчел позволила тебе привести наших. Скажи им оставить в лагере детей и тех, кто сможет присмотреть за ними. Однако, нам нужен каждый, кто может сражаться. Справишься? — А они мне поверят? Вопрос настолько сбивающий с толку, насколько возможно — Салим теряется и, что ответить, не знает. — Может, я возьму Амулеты? Хотя бы один, — продолжает Ник. — Тогда они будут знать, что меня послал ты. — Покажешь им Теневой пик, — Джейсон шутливо пихает Ника в плечо, но Салим кожей ощущает возникшее вдруг напряжение. Что, теперь Джейсону так важны Амулеты? Или он все еще надеется ими завладеть? — Ну… Ладно. Тогда пойду собираться в путь. Удачи вам! — Нам?.. — Салим хмурится возмущенно, но Джейсон серьезнеет вмиг. — Салим, я с тобой. Ты можешь разговаривать со мной или нет, но я здесь. Одному я тебе отправиться на запад не дам.***
Это, конечно, не Пустошь, но Ветер-олень здесь тоже суров. Огибая редкие деревья, которые становятся, чем дальше они с Джейсоном уходят, тем более чахлыми, утопая по самое брюхо в подмерзших болотах, он завывает здесь более гулко, более неприятно. То ли боится, что люди запада и его поймают, посадят в загон, лишат свободы, то ли напротив — кормится темной силой, гниющей на дне вместе с теми, кто не имел достаточно осторожности. Даже сейчас, пока Ледяной волк еще ступает по Долине, земля под ногами ощущается топкой, будто бы выгибающейся под прикосновением звериной спиной, а летом, должно быть, добраться до лагеря Западного племени способны лишь те, кто точно знает дорогу. Болота вокруг — защита природная, и место здесь весьма подходящее для закрытых и обособленных западников, Салим же чувствует себя неуютно. Воспоминания о ледяной воде, даже если тут едва ли можно провалиться даже по грудь, крутятся в голове все то время, пока вдалеке не вырисовываются смутными очертаниями приземистые дома. Джейсон тоже идет рядом молча, и даже их вчерашний разговор не звенит вокруг ни эхом, ни отголосками голоса где-то в груди. Смирение. Салим, кажется, смирился уже со всем и просто следует за течением, а Джейсон — ты можешь разговаривать со мной или нет… — идет за ним такой же смиренный, готовый к любому следующему удару, даже если в самое больное. Успел ли он стать врагом и Западного племени тоже? Как встретят их здесь, особенно теперь, когда у Озера на бой собрались племена, а за спинами с горы опускается, клубясь, сама Тьма. Что думают тут о Безумце, что решился дерзнуть и закончить Цикл, получив власть над живым и над мертвым? Все ли согласны покориться ему, или найдется хоть кто-то, кто примкнет к остальным и будет сражаться плечом к плечу с ними, но не с крадущимися Тенями? — Нам надо найти Клариссу, — говорит коротко Джейсон, даже не оборачиваясь. — Надеюсь, она не… — Смотрите, смотрите! Местные дети, перепачканные в грязи, возникают из ниоткуда, будто выныривают из топей. Джейсон смотрит коротко на Салима, и во взгляде его мелькает на миг беспокойство. Что такое? Без слов. Салим пожимает плечами. Детишки не выглядят опасными, но и приятными их не назвать: при взгляде на них бегут по спине мурашки, но чувство это необъяснимое, оттого уже и пугающее. Не потому ли не по себе так становится, что у явного вожака мальчуганов глаза сверкают вызовом и угрозой? Не потому ли, что его черты кажутся смутно знакомыми даже тем, кто не встречал ни единого человека с Запада за исключением их вождя? — Мы пришли поговорить с Даром, — вежливо говорит Салим, когда Джейсон пропускает его вперед. Будто бы он не знает. Мальчишек это, кажется, веселит. — Его нет здесь! Ту черноту вон там видали? Это он идет! Это отец! Отец. Ну конечно отец — это слово пробегает по коже новой щекотной волной. Конечно отец, и мальчишка этим гордится, а значит, идеальный расклад обречен. Однако, можно все еще попытаться найти хоть кого-то, в чью душу Тьма еще не закралась, не очернила мысли соблазнительным обещанием. — Тогда с Клариссой, — повторяет Джейсон, снова переглянувшись с Салимом. — С Клариссой, — Салим кивает. — Она здесь? — Ага. Вам зачем? — Отведи нас к Клариссе. Мы пришли поговорить не с тобой. Салим Джейсону благодарен. Наглость мальчишки почему-то смутила его самого сильнее, чем он мог ожидать, и слова в голове не сразу сложились в ответ, а Джейсон — не растерялся. И тон выдержал строгий, холодный, ну точно северянин, с которыми он прожил в прошлом несколько зим; пока воспоминания о том, что случилось тогда, не наводнили голову снова, Салим кивает в подтверждение и повторяет, стараясь соответствовать общему настроению хоть немного и не прогнуться: — Да, отведи нас к Клариссе. — А вы мне за это что? — А мы тебя не убьем. Темное время требует жесткости, нельзя отрицать, но от слов Джейсона Салим вздрагивает едва заметно под шкурой. От слов, от будничности тона, от осознания того, что Джейсон правда может убить здесь любого, потому что теперь это дело уже не чести, но спасения всей Долины. А убить сына Безумца — любой бы счел за честь. Мальчишка скалится, как маленький хищный зверек, несмотря на угрозу. Пощадит ли его собственный отец, когда вернется вместе с Тенями и Тьмой? Оценит ли преданность и верность слепую, веру в то, что так надо и правильно? — Скоро вы все сами умрете, — слова, сочащиеся самодовольством, из уст ребенка звучат страшнее всего, что Салим видел за последние несколько лун. — Я сам могу вас убить, я что угодно могу. И мой отец узнает, что вы… Вы! Сами ее ищите! Испугавшись ли или решив не тратить на них больше время, мальчишка уносится прочь, и вся его стайка несется за ним. Их чавкающие шаги вскоре становятся тише, а потом и вовсе замолкают где-то среди грязных улиц. — Ну что, пойдем искать, — бормочет Джейсон. И Салим, не медля больше ни минуты, устремляется к хижинам. Западный лагерь не похож ни на один из тех, в которых Салиму уже удалось побывать. Низенькие, приземистые дома здесь будто пытаются не тянуться навстречу солнцу, как остальные, а напротив, спрятаться от него, избежать его теплых лучей и не видеть, и не касаться их ни единой стеной, вылепленной из старой, потрескавшейся со временем глины. Расквашенный снег, подтачиваемый снизу болотной влагой, хлюпает под ногами мерзко, мешается с грязью, и у Салима создается неприятное ощущение, что идут они не по улице, а по загону с животными, чье ржание, мычание и повизгивание слышно из любой точки лагеря. Запах, прелый, удушливый, витающий в воздухе, эту мысль только подпитывает. Люди здесь словно нуждаются в уродстве и создают его собственными руками. А потому стоит найти Клариссу и как можно скорее убраться отсюда. — Как думаешь, сколько их таких? Джейсон, кажется, удивлен — интересно, самим ли вопросом или тем, что Салим в принципе заговорил с ним сам впервые за долгое время. — «Таких» это?.. — Тех, кто поддерживает Безумца. — Много. Я думаю. Но знаешь, — они сворачивают в узкий проулок между двумя особенно покосившимися хижинами, и им открываетя вид на загоны скота. — Еще я думаю, что есть и те, кто его не поддерживает. И нам нужно найти их, пока Тьма еще не в Долине. Вон там, у костра. Вроде, это она. Больше говорить не хочется, и Салим, вслед за Джейсоном, идет туда, где в грязи танцует рыжее пламя, выпуская в серое небо снопы трещащих искр. Клариссу до этого Салим никогда не встречал. Поэтому ли он удивляется, когда видит девчонку совсем еще, перебирающую у огня травы, бросая сухие стебли в огонь? — Кларисса? — Я самая. Что, милашка, помощь нужна? Она смотрит только на Джейсона, и тот ее взгляд выдерживает. Салим смотрит только на нее. Кларисса и правда кажется совсем юной, хотя в глазах ее поблескивает наравне с азартом и мудрость. Лицо ее, как лицо Джейсона, покрывают узоры, но более редкие, более небрежные, смазанные, грязные — как все, что они видели в западном лагере. Волосы, остриженные коротко, почти под мальчишку, тоже кажутся если не грязными, то пыльными, спутанными; одежда скрадывает движения. Поверх слоев ткани поблескивают и позвякивают побрякушки. — Нужна, — соглашается Джейсон. В его взгляде Салим, к своему удивлению, тоже замечает игривость, и почему-то это колет ежевичной иглой. — Тогда, красавчик, хорошо попроси. — Кларисса, ты знаешь, зачем мы пришли. Девушка лениво встает со своего места, отложив травы, что рассыпаются отдельными стеблями тут же и мокнут в грязи. Салим подмечает — несмотря на ее внешний вид, есть в ней что-то очаровательное, что-то пленительное, какая-то сила внутри, какая-то магия. Возможно ли с помощью трав заставить кого-то себя полюбить? Не потому ли загорается таким же пламенем внутри злость, когда Кларисса гладит пальцами Джейсона по лицу? — Я знаю. А вдруг ошибаюсь? Расскажешь мне, милый? — Мы пришли, потому что ваш вождь ведет сюда Тьму. Достаточно ясно? — вот Салим в этом лагере милым точно не собирается быть. Кларисса поворачивается к нему, будто бы только заметила, улыбается, щурится и снова переводит на Джейсона взгляд. — Надо же. Ты все-таки понял. Я говорила тебе той зимой — ты такой же, как я. — Я всегда это знал. — Ты боялся. Теперь не боишься? — Кларисса… — Знаю я, знаю, зачем вы пришли, — она разворачивается, и подол ее платья, слишком уж легкого для ранней весны, разбрызгивает слякоть. — Но я ничем не могу вам помочь. Мы разделились надвое, кто-то верит Ему, кто-то нет. Кто-то- — Захочет взять, кто-то — дать. Если вы разделились, мы можем просить помощи тех, кто не верит. — Едва ли. Они напуганы. И, даже если получится уговорить, это будет не сразу, милый. Ну как они до вас доберутся? — Они… — Лошади. Салим, до этого гипнотизировавший взглядом загоны с животными, горделиво рассхаживающими по талому снегу, сам удивляется тому, что вмешался и подал голос. Все то время, что Джейсон с Клариссой перебрасывались, как снежками, колкими, неоднозначными репликами, он наблюдал за лошадьми, грязными, как и все тут, похудевшими после зимы, мокрыми, но не растерявшими достоинства, какое обычно присуще этим животным. И все это время при взгляде на них Салим думал о том, как там, у реки, Эрик на лосе единым слитным движением перемахнул практически целую реку, а люди даже понять ничего не успели. Быть может, если лосей, слишком диких, слишком больших и опасных, использовать не получится — получится лошадей? Да, у них нет рогов, за которые можно было бы ухватиться, но даже глаза у них куда более умные, какие-то будто бы даже… Осознанные? Словно вот они, шагают тут по загону, высоко поднимая ноги, и только делают вид, что не понимают, а на деле только и ждут, что нести бы кого-нибудь на спине быстро-быстро, от края Долины до края, от болот до самой Пустоши и Орлиного пика. Что, если вместо мяса они могут дать людям гораздо, гораздо больше? — Можно добраться на лошадях, — поясняет Салим уже вслух, глядя не на растерянных Клариссу и Джейсона, но по-прежнему на неряшливо сбитые палки загона. — Если крепко держаться за гриву, получится удержаться. — Ты сумасшедший. — А кто из нас сейчас нет? Негромко потрескивает костер, мерзко, по-змеиному, шипит возле него, испаряясь, слякоть. Все трое молчат. Кларисса, повернувшись в ту же сторону, смотрит туда же, куда смотрит Салим — на лошадей, — хмурится не задумчиво, но, кажется, как-то неверяще и чуть уязвленно. Сам Салим дает им обдумать свои слова и думает сам; думает, правда, о том, как бы удобнее сесть, чтобы не слететь, когда лошадь несется вперед, едва касаясь ногами земли. Так странно. Мысли плывут лениво, словно смирились окончательно с тем, что сделать ничего больше нельзя, вертятся, перекатываются, перетекают одна в другую, будничные, самые обыкновенные. Салим даже не вздрагивает, когда Джейсон вдруг осторожно касается его ладони. Но руку отдергивает. — На лошадях или нет, они могут прийти нам на помощь. Все дело в желании, а остальное — отговорки и страх. Мы соберем всех тех, кто решится, сколько бы их не было, и пойдем к Озеру. А там, — Салим пожимает плечами спокойно, потому что мысли не спотыкаются даже о раздражение, — сделаем все возможное, чтобы следующая весна наступила. Если ты ничем нам помочь не можешь, мы пойдем, Кларисса. На игры нет времени. — На игры?.. Будто польщенная, Кларисса расплывается в кошачьей улыбке, подходит уже к нему. Только сейчас Салим замечает у нее на груди кусок оленьего рога рядом с ее собственным куньим хвостом. — Игры, Кларисса, — он не поддается на провокацию. — Ты можешь липнуть, как мокрый лист, к кому угодно и сколько угодно, но- — Салим… — Я его вижу, Джейсон. Хватит делать вид, что только ты один знаешь, что делать и что происходит. Вот оно. Вот оно, то, что скрывалось за мерно текущими мыслями, затаилось и только и жаждало выплеснуться ядом наружу. Вот оно то, что погубит их всех, если не выдохнуть. Вот оно. Может, это Салим безумец? Может, все это время он обманывал себя и других, а на деле лишь неизбежно тонул в своей собственной голове, как тогда, в ледяной реке? — Салим, ты устал… Ты устал, Салим. — Кларисса, отдай Амулет, и мы просто пойдем, — жестко. — Салим… — Амулет, Кларисса. — Салим! Салим смотрит на Джейсона и выдыхает. Я выбираю тебя не бросать. Джейсон кладет ладонь ему на плечо, отводит чуть в сторону, ближе к загону. Не говорит уже ничего, да Салим не уверен и в том, что до этого говорил. Заглядывает в глаза, проверяя будто, можно ли отпустить, и все-таки отпускает, отступает на шаг, говорит: — Я разберусь. Завтра на закате мы будем у Озера, Салим, обещаю. Выдохни. И Салим выдыхает. Снова. На этот раз мысли уже даже не плывут — они стекают по черепу изнутри смоляными каплями. Салим стоит у загона, оперевшись спиной о мокрые, заплесневевшие палки, скользкие от извечной болотной влаги, и смотрит, смотрит на то, как Джейсон с Клариссой подкидывают ветки в костер. Из разговоров, что доносил до него Ветер-олень, у которого шкура здесь — тоже мокрая, — Салим понял, что те затеяли ритуал. Настоящий. Он не понял зачем, не понял, в чем заключается таинство, но понял зато, что принимать в этом участие ему просто не хватит сил. Не то чтобы кто-то настаивал: и Кларисса, и Джейсон заняты делом, и фигуры их в наступающих сумерках на фоне костра двигаются будто бы под водой. В какой-то момент Салим различает в их движениях смысл. Порядок. Они больше не снуют деловито, подкидывая дрова, не собирают рассыпанные в грязи листья и стебли. Теперь каждый их шаг обретает значение, приветствует беззвучным словом опускающуюся ночь, и слова эти, переплетенные в странную молчаливую песню, Салим понимает как ту историю о Пятом в пещере высоко-высоко — нутром. Первобытной своей частью, зерном всего древнего, прорастающим в груди навстречу истине, вот как Салим слушает эту песнь. И голоса Четверых звенят в ответ среди звезд и в чавкающей под ногами грязи, в фырканьи лошадей, в потрескивании углей. Отзывается рокотом на Теневом пике Тьма. Салиму кажется, что он слышит историю даже в том, как вызревают на гнилой древесине лишайник и плесень, в том, как опускается на землю каждая из снежинок. Даже когда Джейсон с Клариссой смотрят друг другу в глаза, почти соприкасаясь носами, ревность и злость вспыхивают и рассыпаются моментально снопом оранжевых искр, не задержавшись, ведь даже в их общем дыхании Салим слышит предначертанность и череду выборов. — Волк ради силы… — шепотом, непонятно кто именно, непонятно, не слышится ли и это в движении облаков. — Убьет, — будто бы отзываются голые кроны деревьев далеко-далеко. — Любовь, — это плеск холодной, черной воды величественной реки подо льдом. Все связано в Долине, все сплетено одной нитью. — Оставь, дай мне шанс, — шепчет Кларисса почти умоляюще, и Салим слышит. А в следующий миг лошадь утыкается сзади в шею мокрым и теплым носом, и наваждение пропадает. Нить не может порваться. Они не должны позволить.***
Когда огонь вновь становится просто огнем, снег — снегом, и утихают голоса древних, Салим отступает от загона на шаг. Что дальше? Чем этот ритуал помог в их стремлении спасти то, что осталось еще от Долины? Действительно ли Джейсон позволит Клариссе оставить себе Амулет — только потому, что Безумец скоро вернется сюда и потребует то, что принадлежит ему? Джейсон не только оставляет ей Амулет. Не только поправляет шнурок от оленьего рога у нее на шее, нет, Джейсон обнимает ее, крепко, как старого друга, а может, и словно кого-то большего, чем просто друг. Его руки задерживаются на чужой спине, скользят, поглаживая, как мог бы Салим поглаживать жесткую серую шерсть, зарываются в короткие волосы на затылке. — Спасибо. Собери всех, кого сможешь, Кларисса, мы будем ждать. И береги себя. — Пусть Четверо берегут нас. — Нет. Теперь только мы сами можем себе помочь. Верно, Салим? — Именно так. Нет больше в Долине возлюбленных и друзей. Идем. — Идем. Ладони в последний раз скользят вверх по шее, и Джейсон, улыбнувшись и запахнув поплотнее шкуру, устремляется по едва видным следам назад. На Салима он даже не смотрит. Вот так последний Амулет, последняя надежда остается позади. Почему-то Салим чувствует, что, проси не проси, заполучить его он бы не смог, а сделай он что с Клариссой, Джейсон вступился бы, защитил, оказался на ее стороне. Закономерно. Все это время он выбирал его не бросать, а Салим оттолкнул. Сделал больно бесчисленное количество раз, оставил, отверг — так чему теперь удивляться. Да и детские голоса, что догоняют их у домов, ворвавшись даже в самые мучительные мысли, сосредоточиться не дают. Сначала Салим думает игнорировать их, сделать вид, что не замечает, не думает о том, что мальчишки здесь будто бы вместо воинов караулят всех, кто выходит и входит, но голоса становятся вдруг все более похожи на визг. Визг, полный ужаса, но вместе с тем и задора, а потому почти машинально Салим разворачивается — едва не столкнувшись с Джейсоном плечом. — Что там?.. — Помогите! Это все он! Помогите! За спинами мальчишек не видно, что там творится, но визг становится все более пронзительным и звонким, а потому, не медля, забыв про все, что тревожит его самого, Салим устремляется к ним. Те прыскают врассыпную. — Это он, помогите! — Он сделал это! — Спасите! — Не подходи! На земле, прямо в расквашенном ногами снегу, валяется один из мальчишек — тот самый. Мой отец узнает… — Что происходит? — рявкает Джейсон. Как только сумел так подкрасться? — Это все он! — мальчишки визжат. Мальчишки показывают пальцами на него. — Что, Пятый вас дери, — малышня вздрагивает, как будто по воде пробегается рябь, — вы несете?! Я? Что я? — Ты проклял его! — Мы видели, как ты колдовал! — Да, у костра! Мы видели! Что делал? Мысли Салима мешаются, спутываются — их за визгом мальчишек не разобрать. Это все так неожиданно, так внезапно; Джейсон, кажется, ошарашен не меньше и даже привычно скрыть это не успевает. Проклял и колдовал? Они про тот ритуал? Но ведь… — Эй, помогите! — кто-то из мелких, кто побойчее, заметив в паре домов от них взрослого, вскрикивает снова и машет руками, привлекая внимание. Сын Безумца все еще корчится в слякоти. — Эй, помогите! Мы здесь! Он проклял его, помогите ему, помогите! Заинтересованные, мужчины и женщины, как крысы выбираясь из ниоткуда, начинают стекаться на улицу. Они не выглядят угрожающе, по сравнению с северянами, но что-то в их внешности заставляет Салима вздрогнуть; короткие ножи, висящие у каждого второго на поясе, — пугают не меньше, чем копья и луки, а то и сильнее. Вот сейчас увидят они ребенка, лежащего у ног чужаков. Сколько мгновений потребуется, чтобы вытащить нож? За сколько секунд из тела, пущенная рукой умелого скотобойца, вытечет кровь? — Пора убираться, — голос Джейсона тонет в визгливых выкриках. — Но нам надо найти людей… — Ну, вон они, люди. Это тебе поможет? — А кто поможет- — Очнись, Салим. Он им врет. Ты идешь? — Я… Люди все ближе, и Салим смотрит на сына Безумца в последний раз. — Я иду, да. Идем. Я выбираю тебя не бросать.***
Голоса мальчишек все еще будто бы звенят в ушах, даже когди они с Джейсоном уходят глубоко в лес. Случившееся упрямо не хочет укладываться в голове: Салим думает, думает, думает, но каждый из выводов, к которым он так или иначе приходит, кажется не слишком уж утешительным. В том, что Джейсон не причинил мальчишке вреда, Салим уверен. Почти. Он видел все собственными глазами, он слушал песнь Четверых и слышал дыхание, истина, открывшаяся им троим у костра, не была связана ни со Светом, ни с Тьмой. Да и с чего бы Клариссе?.. Более разумным кажется то, что обвинение было ложным, но поверили ли мальчишке люди? Даже если не удалось с ними поговорить, они могли помочь хотя бы на подступах — попытаться остановить, задержать Безумца, броситься под ноги, ослабить, хотя бы показать, что они не согласны попасть в темный плен. А теперь, уверенные в темных намерениях не Безумца, но Джейсона, станут ли они помогать? Вряд ли… Теперь каждый сам за себя. — Так что, значит, — Джейсон, шагающий впереди, чуть поворачивает голову. Он что, произошедшим совсем не расстроен? — «В Долине больше нет ни возлюбленных, ни друзей?» Или ты врал? — А что, разве нет? — Знаешь, может, ты прав. Джейсон распахивает шкуру и наклоняет чуть голову, на мгновение его руки почти незаметно взлетают вверх, и в следующий миг перед Салимом на шнурке покачивается величественно, как и все остальные Амулеты, олений рог. — А может и нет. Так вот, значит, что это было. То долгое объятие. Джейсон не пытался его задеть и уж тем более не пытался… Не имел в виду то, что мог бы иметь в виду — делал это все просто для того, чтобы добыть Амулет. Последний. — Так получается, я все-таки прав. Ты ее предал. — Но помог тебе. — И что мы теперь — друзья? Джейсон смотрит на него, остановившись, долго, задумчиво. Прежде чем продолжить путь, качает головой. — Мы с Клариссой давно знакомы, но уж точно друг другу ничего не должны. Когда меня… Когда я стал жить один, я был уверен, что больше не хочу в племена. Но следил за ними, за теми, что были ближе, пытался учиться, брать от каждого понемногу, чтобы, ну… Пятый, мне нужно было как-то выжить. Так вот Кларисса заметила меня однажды. Уж не знаю как, ведь прятался я хорошо, но она увидела меня и не прогнала. Сама тогда была совсем зеленой еще. Ей-то все говорили, что слишком вертлявая для шамана, а она взяла да начала учиться. И меня учила. Мы с ней почти что выросли вместе, но и- — И что, никогда не?.. — Салим. Сам-то как думаешь? — Я вообще о тебе не думаю. Тот ритуал… Зачем? Что он показал? Кусок оленьего рога сбивается на долю мгновения с ритма — Джейсон спотыкается будто, но здесь, в лесу, это не так уж и удивительно. Какое-то время он молчит, раздумывая, отвечать на вопрос или нет, но почему-то Салим уверен, что он ответит. И правда. — Что много людей погибнет. Безумец силен, и Тьма подчиняется ему безоговорочно, все будет хуже, чем в прошлый раз. — Но мы справимся? — Ничто не предначертано, Салим. Череда выборов, помнишь? Я выбираю… — Джейсон! Почти инстинктивно, не успев ничего понять, Салим выступает вперед, и грудью Джейсон, не успевший остановиться, вжимается в его спину. Среди деревьев, чуть ниже уровня глаз, будто бы в нетерпении подрагивает стрела. Всего два пальца удерживают ее на месте. Тетива натянута. Наконечник направлен на них.